Глава 4 Опасные краски: смертельная радуга

20 марта 1904 года в г. Толедо, штат Огайо, умер молодой, здоровый, «крепкого телосложения» продавец двадцати двух лет от роду ростом 175 см и весом 72,5 кг[280]. Вскрытие показало, что за несколько дней до гибели он купил на распродаже новую пару ботинок со скидкой. У них были черные носы из лакированной кожи и желтовато-коричневый тканевый верх. Вполне возможно, что они выглядели как пара американских мужских ботинок 1920-х годов из коллекции Музея обуви Bata. Не вполне довольный своей покупкой, молодой человек покрасил светлый тканевый верх ботинок жидкой «ваксой», купленной в Чикаго, чтобы в тот же день отправиться в них на «вечер танцев». Он не знал, что черная краска содержала нитробензол, обычный компонент «анилиновых» красителей. В нетерпении он надел ботинки, не дав краске окончательно высохнуть, и запачкал черным стопы и лодыжки. После танцев молодой человек с четырьмя или пятью друзьями отправился в кафе, где выпил несколько кружек пива, закусывая сыром и крекерами. Вскоре ему стало плохо, его стошнило, и он потерял сознание, после чего его сопроводили домой в экипаже. Друзья подумали, что он всего-навсего выпил лишнего, но сосед по комнате этого несчастного, в конце концов, вызвал врача, который и констатировал смерть около пяти часов утра, всего лишь через четыре с половиной часа после обморока. Исследование ведущего специалиста по производственной гигиене Элис Гамильтон дает основание предположить, что смерть продавца мог вызвать еще один фактор: действие нитробензола «значительно усилилось за счет выпитого алкоголя»[281]. Пиво и вакса смешались в смертельный химический коктейль. Несмотря на всю чудовищность произошедшего несчастного случая, ровно два десятилетия спустя четыре студента Мичиганского университета отравились нитробензоловой краской для обуви. Одному из них, Джорджу Стэнфорду, студенту стоматологического факультета, потребовалось два переливания крови, чтобы выжить[282]. Власти изъяли краску со складов, но это был далеко не последний случай отравления красителями из будоражащей химической палитры «окаянных оттенков», которые к концу века проклинали люди Викторианской эпохи. Они сетовали на то, что «в репертуаре законодателей мод до сих пор живы яркая краснота, цианозные ужасы зеленого, мертвенная бледность сиреневого и уродство лилового»[283].

Как наглядно демонстрирует предыдущая глава, в XIX веке цвет имел двойственную природу. Подобно фасонам шляп, палитра цветов для модных нарядов постоянно менялась еще до изобретения анилиновых красок в 1850-х годах. С одной стороны, выбор цвета позволял женщинам легко продемонстрировать свое положение в обществе и проявить индивидуальный вкус. Яркие, насыщенные цвета, особенно красный и фиолетовый, требовали больших затрат в производстве и были закреплены за высшими классами, а рабочему классу отводились монотонные, грязноватые оттенки или вовсе некрашеное сукно. С другой стороны, появление дешевых, ярких, но зачастую токсичных химических красителей перевернуло эту классовую иерархию и привело к своего рода «хромофобии». К концу XIX века такие художники, как Джеймс Макнил Уистлер, принадлежавший к британскому эстетическому движению, писали портреты представительниц высшего класса, создававших свой гардероб в приглушенных гармоничных «симфониях» белых, пастельных розовых и серых тонов. Потребители «с хорошим вкусом» следовали их примеру и с презрением отвергали насыщенные, почти светящиеся цвета как по эстетическим, так и по медицинским соображениям[284].

В 1884 году в Лондоне на Международной выставке здоровья врач-дерматолог из специализированной больницы Св. Иоанна Джеймс Стартин продемонстрировал фотографии болезненных кожных высыпаний вместе с предметами одежды, которые «вызывали повреждения кожи и привлекли его личное внимание в ходе практики», – окрашенными анилиновыми красителями чулками и перчатками[285]. В конце XIX века общество было обеспокоено токсичностью химических красителей. В то же время появился спрос на некрашеную ткань или «натуральные» ее оттенки. Об этом могут свидетельствовать, например, экспонаты Музея моды в городе Бат – шерстяные носки с пальцами, изготовленные около 1885-1895 годов с учетом рекомендаций гигиениста Густава Йегера. Престижные торговые компании, в частности Liberty of London, продавали ткани «художественных» расцветок в угоду своим клиентам из круга элит. Некоторые фирмы на базе ремесленного производства, например Morris and Co., вновь обратились к использованию натуральных растительных красителей. Тем не менее на основе анилина в современной химической лаборатории можно было массово производить даже «художественные» оттенки. Пути назад не было – рынок требовал инноваций в химии красок в целях создания новых эффектов и большей дешевизны[286].

Носки из некрашеной шерсти от Йегера – забавный пример «здоровой» одежды. У нас могут вызвать смех некоторые из теорий немецкого зоолога и гигиениста Густава Йегера, знаменитого своими выпадами против тканей из шелка и хлопка. Он полагал, что на теле нужно носить белье только из некрашеной натуральной овечьей шерсти. Среди первых покупателей его товаров были фанатики здорового образа жизни, как Бернард Шоу. В книге «Нормальная одежда как способ охраны здоровья» (1880) Густав Йегер посвятил отдельную главу красителям[287]. Он утверждал, что потребители должны покупать одежду (по всей видимости, его торговой марки) из некрашеной шерсти, поскольку рынок по-прежнему был наводнен опасными красителями:

Число тех, кто признает важность санитарной краски для здоровья, все еще не достаточно велико, чтобы оказать влияние на общую склонность производителей использовать дешевые и зачастую антисанитарные красители. <…> Чтобы продемонстрировать важность этой темы дамам, носящим цветные чулки, я могу сослаться на заметку, появившуюся в прессе, в которой подробно описывается недавний случай: молодая девушка… стерла ноги, протанцевав весь вечер напролет, несмотря на то что туфли причиняли ей сильную боль. Всего за несколько часов ее кровь была отравлена ядовитой краской с чулок, попавшей в раны на ее стопах. В статье также говорится, что ради спасения жизни девушки ей пришлось ампутировать стопы обеих ног[288].

Этот пассаж можно рассматривать как сеющую панику саморекламу. Вместе с тем с учетом состояния красильной промышленности в XIX веке опасения Йегера, возможно, были обоснованными[289].

Реклама «здоровых» носков Йегера появилась под занавес десятилетиями длившихся общественных и политических дискуссий о токсичных красящих веществах. В 1868-1869 годах ярко-красные, оранжевые и фуксиновые краски, подобные тем, что можно увидеть на разноцветных мужских носках в 1860-е годы, становились у некоторых покупателей причиной болей, кожных высыпаний, нарывов и хромоты (ил. 1 и 2 во вклейке). Сатирический журнал Punch высмеивал случай отравления носками, связывая выдуманные химические названия с древнегреческим мифом об отравленном плаще Геракла, описанном во введении. Редакция шутила, что современные британцы теперь «знают, что убило Геракла. Плащ Несса не был пропитан отравленной кровью кентавра. <…> Без сомнения, этот предмет одежды был окрашен в яркий красный цвет при помощи хлорксинитровой кислоты, динитроанилина или еще какого-то из действенных, но вредоносных соединений анилина, которые в составе цветных носков вызывают нарывы на ступнях и лодыжках британской общественности»[290]. Вне мифологических аналогий эти носки стали символом потенциального вреда, который мог нанести научно-технический «прогресс», пусть даже через такие небольшие и казалось бы незначительные потребительские товары. Как отмечали в 1869 году в лондонской газете The Times, «недавнее открытие возможности отравиться парой носков» не так уж удивительно. Далее автор статьи задавался вопросом: «Какому промышленному товару можно доверять в наши времена агрессивной цивилизации, если даже носки могут таить в себе опасность?» Многие ученые считают эту ремарку указанием на шок, вызванный осознанием масштабов проблемы, однако затем автор статьи бесстрастно сообщает:

Нам уже известно так много форм случайных отравлений, подстерегающих нас со всех сторон: в посуде, на стенах, в одежде и, по слухам, даже на цветущих щеках красавиц в бальных залах, – что очередное открытие нового светского яда не будет интересно никому, кроме тех, кого это непосредственно коснется[291].

Ко второй половине XIX века для широкой общественности не было новостью то, что «случайное отравление» может подстерегать на каждом углу. Это было настолько обыденным явлением, что его почти не замечали.