Таинственная болезнь и колючий характер

После болезни Троцкий вернулся в Москву только во второй половине апреля 1924 года, когда Ленина уже похоронили, а его, по существу, лишили власти.

Большая группа членов ЦК заключила союз против Троцкого. Все решения принимала «семерка» — члены политбюро, кроме Троцкого, плюс председатель Центральной контрольной комиссии Валериан Куйбышев. При любом голосовании Лев Давидович оставался в одиночестве. Причем «семерка» действовала практически официально. Кандидатами в состав «семерки» утвердили председателя ВЧК Дзержинского, председателя ЦИК Калинина, секретаря ЦК Молотова, первого секретаря МК и МГК партии Угланова и заместителя наркомвоенмора Фрунзе.

Даже Михаил Иванович Калинин был смущен такой политикой и написал Сталину письмо, в котором обращал его внимание на то, что «семерку» обвиняют «в узурпации прав членов партии, самодержавности». Более того, ее создание форсирует «раскол в партии», ведь фактически речь идет о создании фракции, которая всем управляет, а политбюро и ЦК превращаются в декоративные органы…

Письмо Калинина было найдено в его бумагах. Но неизвестно, рискнул ли Михаил Иванович отправить его адресату. «Семерка» отстранила Троцкого от реальной политики.

Корней Чуковский записал в дневнике:

«26 ноября 1924 года.

В Госиздате снимают портреты Троцкого, висевшие чуть не в каждом кабинете».

Бубнов провел совещание начальников политорганов армии и флота, которое предложило ЦК рассмотреть вопрос о пребывании Троцкого на высших военных постах. Это давало желанный повод сменить председателя Реввоенсовета. И вновь Лев Давидович ничего не предпринял, чтобы удержать за собой столь важный пост.

Но, может быть, это жестоко — укорять Троцкого за бездействие, если он был так болен, что не мог подняться с постели? Чем же он болел? Его преследовала какая-то таинственная инфекция, у него постоянно держалась высокая температура. Поразительно, что лучшие врачи того времени так и не смогли поставить диагноз.

Весной 1926 года политбюро крайне неохотно позволило Льву Давидовичу отправиться в Берлин — он надеялся с помощью немецких врачей избавиться от преследовавшей его температуры. По приказу Дзержинского его сопровождал сотрудник иностранного отдела ОГПУ Исидор Вольфович Мильграм, имевший опыт подпольной работы в Германии. Разведчику эта поездка дорого обойдется — в 1938 году его расстреляют как троцкиста…

Немецкие врачи постановили вырезать миндалины. Болезненная операция делалась без наркоза. Троцкому собирались связать руки, как это было принято тогда, но он вынес операцию стоически. Через некоторое время температура опять повысилась и никак не желала спадать.

По мнению врача и писателя Виктора Давыдовича Тополянского, вождь и организатор Красной армии страдал неврозом. Преследовавшая Троцкого лихорадка — психосоматический феномен, встречающийся у впечатлительных и сверхэмоциональных людей. Таким Лев Давидович и был; известно, что он иногда терял сознание, падал в обморок. Он сам говорил о себе: «Поразительна у меня разница между здоровьем и больным состоянием: два человека, даже во внешнем облике, притом иногда на протяжении двадцати четырех часов».

Пока Троцкий был занят сжигавшим его делом, пока он готовил вооруженное восстание в Петрограде или сдерживал напор белой армии, он был целиком поглощен этим. Ни о каких неврозах не могло быть и речи. А когда война закончилась, в его жизни образовалась пустота. И он стал болеть… Георгий Валентинович Плеханов писал о Троцком: «Он обладает взрывным характером и при успехе может сделать очень многое в короткое время, но при неудаче легко впадает в апатию и даже растерянность».

Врачам, которые его лечили, считает Виктор Тополянский, это не приходило в голову. Они боялись пропустить какую-то ужасную, не известную им инфекцию и тем самым усиливали в Троцком болезненные ощущения.

Еще в мае 1921 года нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко писал Ленину:

«Здоровье т. Троцкого опять ухудшилось. Я назначил консилиум из указанных здесь докторов и профессоров. Как видно, две причины обострения болезни: 1) переутомление и 2) несоблюдение диеты вследствие отсутствия продуктов. Между тем ему необходима строгая продовольственная диета (куры, сливочное масло, белая мука).

Я очень прошу строжайше выдавать т. Троцкому продукты, как это предписано врачами, и в точности выполнять постановление ЦК по этому поводу».

Политбюро постановило: «Предписать т. Троцкому выехать для лечения на дачу, сообразуясь при выборе места и срока с предписанием врачей. Наблюдение за выполнением т. Троцким постановления возложить на т. Дзержинского».

Консилиум, состоявший из самых известных врачей того времени — Дмитрия Дмитриевича Плетнева, Федора Александровича Гетье и Лазаря Соломоновича Минора, пришел к такому выводу:

«У Л.Д. Троцкого хронический колит. Возможно, здесь есть неправильность морфологии толстых кишок. Необходим рентгеновский снимок для решения вопроса.

Обмороки — сосудисто-спастические рефлекторно со стороны кишок, быть может и самостоятельно, то есть спазм сосудов психического происхождения (переутомление). Необходима поездка во вторую половину лета на Кавказ (Кисловодск — Ессентуки)».

Особенности психики не мешали Троцкому сохранять хладнокровие в самые опасные минуты. Он не терял присутствия духа, когда его сажали в тюрьму или когда в него стреляли.

Когда арестовали вожака балтийских революционных матросов Павла Ефимовича Дыбенко — по обвинению в том, что он беспробудно пил и в таком состоянии сдал Нарву немцам, — матросы явились к Троцкому требовать освобождения товарища. Этот эпизод лицезрел американский промышленник Арманд Хаммер, который в те годы часто бывал в России, надеясь устроить с большевиками выгодный бизнес.

Несколько сотен моряков, выкрикивая угрозы и проклятия, собрались во дворе здания, где работал Троцкий. Они жаждали его крови. Секретарь вбежал в кабинет Льва Давидовича:

— Моряки хотят вас убить. Пока еще есть время, немедленно бегите через задний ход. Они не слушают часовых и клянутся, что повесят вас на фонарном столбе!

Храбрости Троцкому было не занимать. Он выскочил из-за стола и сбежал вниз по парадной лестнице.

— Вы хотите говорить с Троцким? Я здесь!

И он произнес речь, самым энергичным образом объяснив свою позицию относительно Дыбенко, которого считал дезертиром. Личность Троцкого, его речи обладали такой магической силой, пишет Хаммер, что моряки успокоились и даже устроили ему триумфальный прием…

Троцкий проиграл Сталину не потому, что ему мешала слабая психика, а потому что он фактически и пальцем не пошевелил для того, чтобы сохранить свое место в партийном руководстве. Ради сохранения своего положения и власти Троцкий не пожелал пожертвовать своими убеждениями.

У него была масса достоинств — искрометный блеск ума, неисчерпаемый запас энергии, страстное красноречие и мужество, храбрость, решительность и способность брать на себя ответственность. Но это лишь часть портрета — Троцкий был еще самоуверенным и безапелляционным, колючим, нетерпимым и властным.

«Более чем любая другая фигура в русской революции Троцкий оказался способным поднимать массы силой своего революционного темперамента и блестящего ума, — писала Анжелика Балабанова. — Но он не вызывал личных симпатий, или если и вызывал, то не мог долго удерживать их, особенно в близких отношениях среди друзей и товарищей. Его высокомерие было равно его талантам и способностям, а его манера проявлять его в личных отношениях часто создавала дистанцию между ним и людьми из его окружения, которая исключала и личную теплоту, и какое бы то ни было чувство равенства и сотрудничества».

Лев Давидович демонстрировал свое превосходство окружающим и не мог рассчитывать на любовь партийного аппарата, ненавидевшего людей ярких.

Борис Георгиевич Бажанов, бывший секретарь Сталина, описал заседание политбюро, на котором Троцкий громил «бездушных партийных функционеров, которые каменными задами душат всякое проявление свободной инициативы и творчества трудящихся масс».

Молотов, поправляя пенсне и заикаясь, ответил:

— Не всем же быть гениями, товарищ Троцкий.

Сталин, который не был в эмиграции в отличие от Ленина, Троцкого, Зиновьева и других, оказался своим для партийном массы, которая поспешила присоединиться к правящей партии, не зная ни ее истории, ни существа споров внутри руководства.

Генсек использовал то, что многие оппозиционеры в царские времена эмигрировали. Пока был жив Ленин, это считалось заслугой: «уехал из страны, спасаясь от полиции». После смерти Ленина Сталин стал говорить, что эти люди «на самом деле партии не знали, от партии стояли далеко и очень напоминали людей, которых следовало бы назвать чужестранцами в партии».

Старые большевики почувствовали себя неуютно. Причем это начиналось еще при Ленине. Сохранилось любопытнейшее письмо Владимира Ильича, адресованное Григорию Львовичу Шкловскому, члену партии с 1898 года. Они вместе были в эмиграции, сблизились, Ленин Григорию Львовичу доверял. После революции его отправили работать в Германию. Шкловскому в июне 1921 года Ленин жаловался на то, что новое поколение партийцев не очень к нему прислушивается:

«Тут интрига сложная. Используют, что умерли Свердлов, Загорский и другие. Есть и предубеждение, и упорная оппозиция, и сугубое недоверие ко мне… Это мне крайне больно. Но это факт…

«Новые» пришли, стариков не знают. Рекомендуешь-не доверяют. Повторяешь рекомендацию — усугубляется недоверие, рождается упорство: «А мы не хотим»!!!

Ничего не остается: сначала, боем, завоевать новую молодежь на свою сторону».

Если уж сам Ленин сетовал на то, что к нему не прислушиваются, то каково пришлось другим старым революционерам! Новые члены партии были недовольны Лениным, им не нравилась его кадровая политика. Владимир Ильич на всех крупных должностях держал тех, кого он хорошо знал. Старая гвардия в 1922 году составляла всего два процента численности партии, но занимала почти все руководящие посты. Молодые аппаратчики толкались в предбаннике, а хотели сесть за стол и принять участие в дележе власти. Ленин нарушил два основных правила: аппарат должен смертельно бояться хозяина, но и что-то получать от него.

В результате новая партийная молодежь досталась Сталину, который дал им то, в чем отказывал Ленин. Сталин возмущенно говорил, что «старики» мешают новым кадрам продвигаться, и ловко натравливал новых членов партии на своих политических соперников, на оппозицию, которая была представлена старыми партийцами еще с подпольным стажем.

Сталин расширил состав ЦК за счет своих сторонников с мест и превратился в хозяина партии. Это был один из главных его лозунгов — обновление руководства партии за счет партийного молодняка. Высшие должности отдавал людям, которые своим восхождением были обязаны не собственным заслугам, а воле Сталина. Они его за это боготворили. Молодые партийные секретари помогли Сталину в борьбе против оппозиционной части партии. К середине 1924 года, к первому послеленинскому — XIII съезду, оппозиция был скомпрометирована и подавлена.

«Каким образом? Не ответив на этот вопрос, трудно понять и объяснить один очень важный момент: почему, несмотря на настойчивое предложение Ленина в «Письме съезду» заменить Сталина на посту генсека, он сохранил должность», — пишет историк Валентина Петровна Вилкова.

По официальной статистике, Троцкого поддержали сорок — пятьдесят тысяч коммунистов. В реальности, считает Валентина Вилкова, значительно больше. Целые партийные организации — Московская, Пензенская, Одесская, Киевская, Самарская, Челябинская — приняли резолюции в пользу оппозиции.

В первую очередь на стороне Троцкого оказалась учащаяся молодежь, студенты, преподаватели, ученые, то есть образованная и интеллигентная часть партии. Она жаждали полнокровной политической жизни, борьбы различных мнений, Троцкий импонировал своей критикой партийной бюрократии.

В ответ Сталин принял решение провести «орабочивание» партии — принять в РКП(б) за год не менее ста тысяч рабочих «от станка». А «непролетарские элементы» не принимать вовсе! К XIII съезду партбилеты получили почти двести тысяч рабочих.

«Впервые партия к своему очередному съезду более чем наполовину состояла из кандидатов, — пишет Вилкова. — По предложению Сталина апрельский пленум ЦК предоставил всем кандидатам право решающего голоса при выборах делегатов на съезд. Это было грубейшее нарушение устава партии, однако оно давало сталинской группе возможность целенаправленно формировать такой делегатский состав съезда, которым легче было манипулировать…»

Партия изменилась до неузнаваемости. Люди получали партбилеты просто потому, что это давало шанс в жизни. На пленуме Центральной контрольной комиссии в 1926 году Емельян Ярославский докладывал: в деревенских ячейках 23,4 процента партийцев не имели никакого представления о партии; 27,7 процента имели «смутное» представление…

«В результате массовых наборов 1924–1927 годов партия заполнилась в основном маргинальными элементами», — подчеркивает историк Оксана Степановна Березкина. Это порождало «внутренний дискомфорт, неуверенность в себе, поиски твердой опоры, стремление к защищенности». Безработица, тяжелое материальное положение, «приниженность и забитость» рождали страх и «слепое подчинение начальству».

Молодые члены партии стремительно продвигались по карьерной лестнице. Принцип «кто был ничем, тот станет всем» реализовывался на практике. Выходцы из низов становились большими начальниками.

«Партия для таких людей, — считает Оксана Березкина, — была своего рода религиозным орденом, требующим беззаветного служения и полного подчинения. В обмен партия давала ощущение твердой опоры, цели и смысла жизни… Аппарат делал безошибочную ставку на рабочих (в большинстве своем вчерашних крестьян), которые, по образному выражению Угланова, как пролетарский таран шли в одном направлении — за ЦК».

Одновременно секретариат и оргбюро ЦК по всей стране заменяли руководителей партийных организаций, поддержавших Троцкого.

Сталинский аппарат бесконечно тасовал кадры. Ответственный работник оставался на одной и той же должности не больше года. Как выразился один из старых большевиков, в ЦК работают «прямо-таки маньяки перебрасывания». Это был надежный метод борьбы с оппозицией. Делегаты XIV съезда в кулуарах оправдывали свое голосование против оппозиции страхом «попасть в Мурманск или Туркестан». Поддержка линии Сталина была необходимым условием продвижения по службе.

На местах образовали так называемые проверочные комиссии (провкомиссии) из «наиболее авторитетных» рабочих. Они безжалостно и фанатично исполняли указание Центральной контрольной комиссии — очистить партию.

«На поверхность общественной жизни, — отвечает Вилкова, — выплеснулись худшие черты тогдашнего, далеко «не чистенького», рабочего класса. Стали культивироваться доносительство, подсиживание. Судя по документам, можно предположить, что проверочные комиссии получили негласное указание исключать из партии интеллигенцию, и прежде всего — еврейскую…»

Член ЦК Христиан Георгиевич Раковский, сторонник Троцкого, писал: «В низах против оппозиции пускались главным образом аргументы неудержимой демагогии… не стеснялись выезжать и на антисемитизме, и на ксенофобии, и на ненависти к интеллигенции и т. д.»

Под лозунгом борьбы с оппозицией из партии вымывался образованный слой. В результате у власти оказывались некомпетентные и необразованные люди. Троцкий выступал на XIII съезде с серьезным докладом. Угланов с трибуны возмущался:

— Те длинные схемы, которые он нам рисует о плановом хозяйстве, они полуграмотным слоям рабочих, управляющих нашей страной, чрезвычайно трудны. Мы их не понимаем, как чрезвычайно было трудно понять и сегодняшнюю речь товарища Троцкого.

Сомнения и не воспринимались. Новые партийные работники тянулись к Сталину, который ни в чем не сомневался и отличался умением давать на все вопросы простые и ясные ответы.

Насаждалась бездумная дисциплина: подчиняйся и не задавай лишних вопросов.

Старый большевик Давид Борисович Рязанов говорил на партийном форуме:

— Все товарищи, которым приходится выступать с критикой (я, боже сохрани, далек от оппозиции), критиковать политику ЦК, попадают в затруднительное положение. Наш ЦК — совершенно особое учреждение. Говорят, что английский парламент все может; он не может только превратить мужчину в женщину. Наш ЦК куда сильнее: он уже не одного очень революционного мужчину превратил в бабу, и число таких баб невероятно размножается.

Едкого и умного академика Рязанова Сталин сначала отправит в ссылку, а потом расстреляет…

Настроения молодежи беспокоили сталинскую группу. Иосифу Виссарионовичу страшно не нравилось, что письма и обращения Троцкого становятся известны членам партии. На пленуме ЦК в январе 1924 года генеральный секретарь говорил:

— Документы распространяются во всех областях нашей большой страны. Молодые члены партии, они ищут правды, они говорят на собраниях: «А мы знаем, как у вас на политбюро, в ЦК и ЦКК вопросы разрешаются, вы распяли на кресте товарища Троцкого…» Я вынужден был сказать, что это не так, дорогие товарищи, что это борьба за фракцию…

Генсеку вторил Анастас Микоян:

— Учащаяся молодежь пошла за оппозицией, пошла потому, что оппозиция пошла в массу со всеми запрещенными документами… Проявились попытки привить в нашей партии принципы формальной демократии, формального равенства и прочее… Применение демократии даже с ограничениями чревато величайшими опасностями…

Секретарь Нижегородского губернского комитета партии Николай Александрович Угланов, приехав в Москву, побывал в Коммунистическом университете имени Я.М. Свердлова. Рассказал на пленуме, что его неприятно поразила студенческая свобода:

— Студенты старшего курса приглашают лектора по экономическим вопросам, никого не уведомляя. Демократия демократией, а организационные формы организационными формами. Тут нужно бить по зубам. Нам нужно конкретным образом изменить отношение и к комсомольцам. Нам нужно перестать таскать их на рабочие собрания. Безобразие, разврат форменный, когда на Московской партийной конференции сидят рядом с делегатами свердловцы, которые не имеют права присутствовать на этих собраниях. Это безобразие. Не лезь, куда тебя не приглашают.

Сталин отметил готовность Угланова дать в зубы, сделал его секретарем ЦК и руководителем московской партийной организации. Потом, впрочем, расстрелял…

Хуже всего пришлось академическим институтам и высшим учебным заведениям, откуда выкинули лучших студентов и наиболее квалифицированных преподавателей. Эта чистка самым бедственным образом отразится на состоянии отечественной науки. 10 мая 1924 года нарком просвещения Анатолий Луначарский жаловался наркому внешней торговли Леониду Красину:

«Не буду говорить о том, что мой наркомат приведен тоже в состояние заметной дезорганизации устранением из партии нескольких ответственнейших наших работников, подчеркну только общее значение всего этого явления.

Я, конечно, относился с величайшим сочувствием к идее Ленинского призыва. Я считаю чрезвычайно важным достичь благоприятного процентного соотношения пролетариев и непролетариев в нашей партии, но я никак не думал, что это будет достигаться одновременным разгромом интеллигентской части партии. Я глубоко убежден, что Владимир Ильич ни в коем случае не допустил бы такого подхода к делу, будь он жив…

На днях Надежда Константиновна подняла вопрос о том, что, по-видимому, начинается систематическое требование удалять очень близких нам товарищей-специалистов в целях замены их коммунистами… И Вы, и я одинаково уверены, что без интеллигенции вообще новое государственное строительство пойти не может и что средний уровень нашей партии в смысле культуры и в смысле знания отдельных высококвалифицированных специальностей достаточно-таки низок…

Вообще же атмосфера, создавшаяся за последнее время в партии, чрезвычайно тягостная… Я должен сказать, что большего распада я от нашей великой партии никак не ожидал. Люди начинают бояться друг друга, боятся высказать какую-нибудь новую свежую мысль, судорожно цепляются за ортодоксию, судорожно стараются заявить о своей политической неблагонадежности, а часто подтвердить ее бешеными нападениями на соседей… Я не знаю, Леонид Борисович, что мы можем предпринять».

Красин вскоре уйдет из жизни, Луначарского отстранят от большой политики. От интеллигентной части партии мало что останется после борьбы против оппозиции. Из партии стали исключать уже только за распространение письма Троцкого членам ЦК и ЦКК от 8 октября 1923 года и «Заявления 46 в Политбюро ЦК РКП(б)» от 15 октября 1923 года, за разговоры об «изоляции Троцкого от партийной деятельности», подрывающие «авторитет партии».

Сталинские соратники, пишет Оксана Березкина, «успешно переводили политические дискуссии в плоскость личной «склоки», состояние, близкое и понятное каждому рядовому партработнику. Меньшинство же, идеализировавшее партию, обрекало себя на поражение, стараясь удержаться в рамках рациональной дискуссии по принципиальным вопросам».