Интерлюдия (3): Кто на самом деле предал советских военнопленных

Интерлюдия (3):

Кто на самом деле предал советских военнопленных

Трагедия военнопленных, миллионы которых были уничтожены нацистами, стала, как ни странно, одной из тем, на которых паразитируют антисоветские пропагандисты. Общая концепция, которую перепевают на все голоса, такова: Сталин заявил, что у нас не может быть военнопленных, и не присоединился к Женевской конвенции; поэтому в 1941 году немцам ничего не оставалось, кроме как расстреливать пленных и морить их голодом. Так кровавый кремлевский диктатор убил миллионы собственных солдат; когда же выжившие возвратились из немецкого плена, их прямиком отправили в лагеря.

За долгие годы употребления подобные выкладки приобрели настолько совершенные формы и были повторены столько раз, что усомниться в них кажется невозможным. Однако на самом деле – это не более чем примитивная клевета.

Сейчас мы в спокойной обстановке с этой клеветой разберемся.

Для начала рассмотрим наиболее важный вопрос: действительно ли из-за позиции советского руководства военнопленные красноармейцы были поставлены вне рамок международного права?

Международные правила обращения с военнопленными были сформулированы во второй половине XIX века и закреплены Гаагской конвенцией 1899 года. В инструкции, разработанной германским генеральным штабом, в этой связи говорилось:

Хотя военнопленные теряют свою свободу, но не теряют своих прав… Плен не есть акт милосердия со стороны победителя – это право обезоруженного. Военнопленные могут быть привлекаемы к умеренной работе, соответствующей их общественному положению. Во всяком случае, она не должна быть вредна для здоровья и не должна носить унизительного характера. Она не должна служить военным операциям против родины пленных.[586]

Даже если военнопленный пытался бежать, его могли подвергнуть лишь дисциплинарному наказанию; и хотя в разразившейся вскоре Первой мировой войне эти правила то и дело обходили или нарушали, однако под сомнение не ставили. В немецком плену за все время Первой мировой умерло от голода и болезней лишь 3,5 % военнопленных; надо полагать, даже среди мирных граждан смертность была несколько выше.

В 1929 году была заключена новая, Женевская конвенция об обращении с военнопленными, обеспечивавшая последним еще большую защиту. Германия, как и большинство европейских стран, подписала эту конвенцию. Советский Союз конвенцию не подписал, однако ратифицировал заключенную одновременно конвенцию об обращении с ранеными и больными на войне. Таким образом, Советский Союз ясно продемонстрировал, что собирается действовать в рамках международного права.

«На случай войны между Советским Союзом и Германией это означало, – замечает историк Кристиан Штрайт, – что обе стороны, если отвлечься от упомянутого соглашения о раненых, считали себя связанными лишь общими международно-правовыми нормами ведения войны, имевшими обязывающую силу для всех государств, независимо от того, присоединились они к соответствующим соглашениям или нет. Эти нормы, естественно, не определены во всех деталях, однако основные совпадающие положения Гаагской и Женевской конвенций являются не чем иным, как кодификацией международно-правовых норм по общим вопросам ведения войны».[587]

Иными словами, даже без всяких конвенций уничтожать военнопленных, как это активно делали нацисты, было недопустимо. И согласие или отказ Москвы ратифицировать Женевскую конвенцию положения не менял. Именно на это обратил внимание глава абвера адмирал Канарис, который в протесте, направленном начальнику ОКВ, писал:

Правовое положение следующее: Женевская конвенция о военнопленных не действует между Германией и СССР, поэтому действуют только основные положения общего международного права об обращении с военнопленными. Эти последние сложились с XVIII столетия в том направлении, что военный плен не является ни местью, ни наказанием, а только мерой предосторожности, единственная цель которой заключается в том, чтобы воспрепятствовать военнопленным в дальнейшем участвовать в войне. Это основное положение развивалось в связи с господствующими во всех армиях убеждениями, что с военной точки зрения недопустимо убивать или увечить беззащитных. Кроме того, каждый военачальник заинтересован в том, чтобы быть уверенным, что его собственные солдаты, в случае пленения, будут защищены от плохого обращения.[588]

Однако советские военнопленные были защищены не только общими международно-правовыми нормами, о которых писал адмирал Канарис; они попадали под действия Гаагской конвенции, которую Россия в свое время подписала. Эта конвенция сохраняла свою силу и без подписания Женевской конвенции, о чем были осведомлены все, в том числе и немецкие военные юристы. В немецком сборнике международно-правовых актов, изданном в 1940 году (то есть именно тогда, когда планировалось нападение на Советский Союз), указывалось, что Гаагское соглашение о законах и правилах войны действительно и без Женевской конвенции.[589]

Но и это было не все; подписавшие Женевскую конвенцию государства принимали на себя обязательства нормально обращаться с военнопленными вне зависимости от того, подписали ли их страны конвенцию или нет.[590] В случае германо-советской войны беспокойство могло вызвать положение немецких военнопленных – ведь Советский Союз Женевской конвенции не подписал! – а попавшие в плен красноармейцы могли быть спокойны за свою судьбу.

Таким образом, советские военнопленные никоим образом не были поставлены вне рамок международного права, как то утверждают сейчас на каждом углу; они были гарантированно защищены общими международными нормами и Гаагской конвенцией, чья действенность была доказана Первой мировой. Существовала также и возможность, что к ним будут применены нормы Женевской конвенции.

Пытаясь обеспечить своим пленным солдатам максимально надежную защиту, советское правительство сразу после немецкого вторжения сделало недвусмысленный жест. Уже на четвертый день войны, 27 июня, Советский Союз выразил желание сотрудничать с Международным комитетом Красного Креста. Еще через несколько дней, 1 июля, было утверждено «Положение о военнопленных», которое строго соответствовало положениям как Гаагской, так и Женевской конвенции. Немецким военнопленным гарантировались достойное обращение, безопасность и медицинская помощь. Это «Положение» действовало всю войну, причем его нарушения преследовались в дисциплинарном и уголовном порядке.[591]

Признавая Женевскую конвенцию, советское правительство совершенно очевидно надеялось на адекватную позицию Берлина; однако нацисты не собирались применять к советским военнопленным ни Женевскую, ни Гаагскую конвенцию, ни даже элементарные международные нормы. Для них пленные красноармейцы были не людьми, а недочеловеками, которых следовало как можно скорее уничтожить.

Лапидарнее всего эту позицию сформулировал оставшийся безымянным немецкий солдат, захваченный в плен летом 1942 года. Английский корреспондент Александр Верт спросил его: «Как вам не стыдно так зверски обращаться с пленными красноармейцами?» – на что получил спокойный ответ: «На то они русские…».[592] Вермахт был буквально пропитан подобными людоедскими воззрениями.

После войны, когда перед немецкими генералами отчетливо замаячила петля за осознанное уничтожение советских военнопленных, они стали оправдываться и лгать. Их ложь была достаточно примитивна, однако ее и сейчас активно используют для оправдания нацистских преступлений.

Во-первых, говорили гитлеровские генералы, мы были не готовы к тому, что в наших руках окажется так много советских военнопленных; мы просто не смогли их обеспечить должным снабжением.[593]

Это ложь, рассчитанная на идиотов. Как известно, немецкое руководство намеревалось к концу 1941 года оккупировать всю европейскую территорию России; из этого с неизбежностью следовало, что в немецком плену окажутся огромные массы бойцов и командиров разгромленной Красной Армии.

Второе оправдание гитлеровских генералов не менее глупо. Советские военнопленные, говорят они, сотнями тысяч умирали от голода только потому, что были изможденными доходягами – как и все советские граждане, за исключением комиссаров.[594] Именно от этого они и умирали, а вовсе не оттого, что их неделями гнали пешком по 25–40 километров в день, кормили помоями и морили непосильной работой.

До третьего оправдания не додумались даже гитлеровские генералы; первооткрывателем стал одиозный германский историк Йохим Гофман, заявивший, что немецкая охрана лагерей и команды СД массово расстреливали военнопленных потому, что к этому их подталкивала советская агентура.[595]

К сожалению, весь этот изобретенный оправдывающимися нацистскими преступниками бред в нашей стране повторяют до сих пор. Антисоветским пропагандистам так хочется обличить преступный сталинский режим, что они идут даже на оправдание нацистов. Однако многочисленные немецкие документы, попавшие после войны в руки стран антигитлеровской коалиции, неопровержимо показывают: уничтожение советских военнопленных было спланировано заранее, и никакие действия советских властей помешать этому преступлению не могли.

Теперь перейдем к следующему пункту: о том, что освободившихся из плена солдат и офицеров немедленно гнали в лагеря. Эта тема весьма популярна, причем толкуют ее чрезвычайно упрощенно: дескать, советский тоталитарный режим приравнивал плен к измене Родины.

На самом деле это, конечно, не так.

Согласно довоенному советскому законодательству преступлением считалась лишь сдача в плен, не вызванная боевой обстановкой. Если, например, красноармеец выпрыгивал из окопа и пытался бежать к противнику, ему светил расстрел с конфискацией имущества. А вот военнопленные, попавшие в плен по не зависящим от них обстоятельствам, в условиях, вызванных боевой обстановкой, преследованию не подлежали.[596]

Собственно говоря, усилия, предпринятые советским правительством в самом начале войны, ясно свидетельствовали о том, что в плене не виделось ничего страшного или тем паче преступного. Плен был трагедией, а никак не изменой Родине.

Восприятие проблемы плена Кремлем изменилось к середине августа 1941 года. Череда непрерывных и страшных поражений сделала весьма правдоподобной немецкую пропаганду, непрерывно кричавшую о том, что бойцы и командиры Красной Армии массами сдаются в плен, не желая защищать жидобольшевистскую власть.

На самом деле советские войска сражались стойко, до последнего защищая свои позиции и не сдаваясь в плен; об этом есть множество свидетельств германских генералов. Однако в Кремле в тяжелые дни августа сорок первого поверили в навязываемую пропагандой противника картину.

16 августа на свет появился знаменитый приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 270. В тексте приказа слышались железные сталинские интонации:

Можно ли терпеть в Красной Армии трусов, дезертирующих к врагу или сдающихся в плен, или таких малодушных начальников, которые при первой заминке на фронте срывают с себя знаки различия и дезертируют в тыл? Нет, нельзя. Если дать волю этим трусам и дезертирам, они в короткий срок разложат нашу армию и загубят нашу Родину. Трусов и дезертиров надо уничтожать.[597]

Сдача в плен была приравнена к измене Родины; за нее даже предписывалось карать родных военнопленных. Конечно, если принять во внимание время, в которое был опубликован этот приказ, то понять его появление можно. Однако, вне всякого сомнения, издав этот приказ, советское командование допустило серьезную ошибку, немедленно использованную вражескими пропагандистами.

Вас уже списали, говорили немецкие вербовщики содержащимся в аду лагерей для военнопленных красноармейцам. У вас нет пути назад; на родине вас ждет лишь Сибирь. А вот пойдя на сотрудничество с нами, у вас есть шанс выжить; германский Рейх умеет быть благодарным. На эти посулы купились сравнительно немногие – но пошедших на измену было бы еще меньше, если бы злосчастный приказ № 270 не появился на свет.

Следует отдать должное Кремлю: там достаточно быстро разобрались в ошибочности принятого решения. По счастью, на практике предписанные приказом № 270 жестокие меры применялись чрезвычайно редко, поскольку учет попавших в плен налажен не был.[598] А уже с начала ноября советский наркомат иностранных дел стал снова предпринимать усилия по облегчению жизни находившихся в немецком плену советских военнопленных.[599] Согласимся, что подобные дипломатические демарши не имели бы места, если всех военнопленных в духе приказа № 270 продолжали считать изменниками Родины.

Правда, при освобождении из немецкого плена военнопленных направляли в спецлагеря НКВД для проверки. С октября 1941 по март 1944 года через проверку прошло 320 тысяч бывших военнопленных, подавляющее большинство которых вскоре было направлено в армию, войска НКВД или оборонную промышленность. Арестовано было лишь 4 % от общего числа подвергнувшихся проверке; уже из этого видно, что проверяли весьма объективно.

С началом большого наступления Красной Армии подход к проверке военнопленных был еще более либерализован. Директива от 10 марта 1943 года, подписанная заместителем наркома обороны Щаденко, гласила:

В местностях, освобожденных от немецких захватчиков, выявляются бывшие военнослужащие, которые в свое время без сопротивления сдались в плен или дезертировали из Красной Армии и остались на жительство на территории, временно оккупированной немцами, или, оказавшись окруженными в месте своего жительства, остались дома, не стремясь выходить с частями Красной Армии.

Таких лиц после быстрой проверки направлять в штрафные части…

В спец. лагеря направлять только лиц, на которых имеются серьезные данные для подозрения в антисоветской деятельности.[600]

Теперь проверка становилась формальностью и могла уложиться в один день.[601] Свою верность Родине бывшие военнопленные доказывали с оружием в руках. (Упоминание о штрафных частях не должно пугать читателя; в рамках ликбеза следует заметить, что уровень потерь в штрафных батальонах и ротах был примерно таким же, как в обычных фронтовых частях, а через два месяца «штрафник» возвращался в обычные части.)

Часто обходились и вовсе без проверки. В воспоминаниях командующего 21-й армией генерала М.И. Чистякова есть характерный эпизод:

У Гумрака оказался лагерь наших военнопленных. Мне было приказано всех наших бойцов, бывших военнопленных, хорошо одеть, обуть, подлечить, накормить, дать им отдых 10–15 дней, а затем направить в тыл. Я побеседовал с этими воинами и убедился, что настроение у этих людей такое, что они готовы в любую минуту идти драться с фашистами насмерть, чтобы отомстить за свое унижение и муки, за гибель своих товарищей… Я отобрал из бывших военнопленных 8 тысяч человек, сформировал из них восемь батальонов, вооружил их и отправил в дивизии.[602]

С ноября 1944 года практика направления освобожденных военнопленных сразу в части, минуя спецлагеря, была узаконена постановлением ГКО.

К слову сказать, отношение к бывшим пленным на фронте было совершенно адекватным. «Никто за все время службы на передовой, на фронте ни словом, ни намеком не упрекнул, что я был в плену, – вспоминал, например, Артем Антонович Смидович. – А вот после войны упрекали. Не раз».[603] Однако вызвано это было не каким-то преследованием со стороны властей, а исключительно нанесенной войной тяжелой психологической травмой: выжившие в страшной войне люди с крайним подозрением относились ко всем, кто был «по ту сторону». А власти закрыли эту страницу еще 7 июля 1945 года, когда на свет появился указ «Об амнистии в связи с победой над гитлеровской Германией», согласно которому помилованы оказались даже попадавшие под статьи довоенного советского законодательства (то есть те, кто сдавался в плен без серьезных на то оснований).[604]

Таким образом, ни о каких лагерях, в которые якобы гнали освобожденных военнопленных, не идет и речи; это всего лишь политические спекуляции.[605]

Однако на самом деле военнопленных, чудом выживших в нацистских лагерях, действительно предали. Произошло это так.

После войны Германия должна была выплачивать СССР репарации. Установленный объем репараций был распределен между ГДР и ФРГ. ГДР свою долю выплатила уже к началу 60-х, а ФРГ, будучи по другую сторону баррикад «холодной войны», платила в час по чайной ложке и к концу 80-х заплатила чуть больше половины. Оставшуюся половину долга ФРГ Горбачев простил – хотя ими можно было возместить как минимум часть набранных кредитов на перестройку и новое мышление. (К ФРГ по этому поводу претензий быть не может, а вот к Горбачеву они просто обязаны быть.) Казалось бы, на этом вопрос о возмещении Германией нанесенного СССР ущерба был закрыт.

Однако вскоре европейские правозащитники добились, чтобы Германия выплатила компенсации всем тем, кого угоняла к себе работать и держала по концлагерям. Первоначально речь шла о европейцах; лет через пять практика была распространена и на жителей бывшего СССР.

В любой нормальной стране правительство создало бы общественную организацию, профинансировало ее и добилось, чтобы все пострадавшие получили компенсацию. У нас, однако, доказывать, что их угоняли на немецкую каторгу, морили голодом и непосильным трудом, пришлось самим узникам.

Более того, в число пострадавших не были включены военнопленные!

После воплей о преступлениях сталинского режима и добрых немецких генералах наша власть согласилась, что военнопленные не имеют право на компенсацию. Как будто советские военнопленные жили так же, как американцы в немецком плену или сами немцы в советском! Как будто нацисты не уничтожили почти 60 % попавших к ним в плен советских солдат!

Соответствующее межправительственное соглашение российские власти подписали с Германией 20 марта 1993 года.[606] И старикам, которым после развала СССР и так пришлось очень трудно, не досталось ничего.

Вот настоящее, а не выдуманное предательство.

Кто его совершил?

Сталин?

Советский тоталитаризм?

Нет.

Предательство совершили – вместе с тогдашней российской властью – именно те, кто кричал о страшных сталинских преступлениях и обелял нацистов.

* * *

…Когда вам снова начнут рассказывать о том, что советских военнопленных бросили на произвол судьбы и гнали в Сибирь, подойдите к этому человеку и напомните, кто и когда на самом деле предал советских военнопленных.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.