Глава 28 Самое чудовищное из преступлений

Глава 28

Самое чудовищное из преступлений

Убийство в Лондоне принимало различные формы. В XVIII веке многократно отмечались случаи, когда жертвам во время удушения откусывали носы. В конце этого века людей чаще всего душили и закалывали; в начале XIX-го более популярными стали перерезание горла и удар дубинкой по голове; в конце XIX-го пальма первенства перешла к отравлению и убийствам с нанесением разного рода жестоких увечий (в частности, топором).

Однако самой любопытной и интригующей чертой «убийства по-лондонски» остается, пожалуй, присущая ему загадочность — словно сам город действует рука об руку с преступниками. Жертвой одного из неразгаданных убийств XVII века, эпохи, когда смерть никого не удивляла, стал человек по имени Эдмунд Берри Годфри или Эдмунсбери Годфри. Его нашли в 1678 году на возвышенности, которая сейчас называется Примроуз-хилл: он был проткнут собственной шпагой, но «ни на его одежде, ни вокруг не было крови», и «его башмаки были чистыми». Кроме того, его задушили и сломали ему шею; когда с него сняли одежду, обнаружилось, что грудь у него «сплошь в синяках». Другой странностью было то, что «его панталоны во многих местах были закапаны свечным воском». Возникло подозрение, что имел место католический заговор; по состряпанному обвинению были арестованы и казнены трое членов королевского суда в Сомерсет-хаусе, носившие фамилии Грин, Берри и Хилл. Примроуз-хилл, где было найдено тело, раньше назывался Гринберри-хиллом. Настоящих убийц так и не нашли, и складывается впечатление, что сама топография Лондона сыграла в этом деле зловещую роль.

Однажды весной 1866 года, в девять вечера, обитательница дома на Каннон-стрит Сара Миллсон спустилась по лестнице, услышав звон дверного колокольчика. Часом позже сосед с верхнего этажа нашел ее труп у подножия лестницы. На голове у Сары зияли глубокие раны, ставшие причиной смерти, но «туфли с нее были сняты и лежали на столике в прихожей»; крови на них не было. После убийства кто-то заботливо потушил газовый рожок, точно из соображений экономии. Сосед отворил дверь на улицу, чтобы позвать на помощь, и увидел на пороге женщину, словно бы прячущуюся от сильного дождя, который как раз лил в то время. Он попросил ее помочь, но она тут же ушла, сказав: «Нет-нет, ни за что! Я не могу войти!» Власти так и не предъявили никому обвинения, но все характерные детали лондонской тайны в этом случае присутствуют, складываясь в почти символическую картину: дом с меблированными комнатами на Каннон-стрит, ливень на улице, газовый рожок, безупречно чистые туфли. Незнакомка, прятавшаяся на крыльце от дождя, только добавляет этому преступлению таинственности, — и снова создается впечатление, что убийство как-то связано с атмосферой самого города.

Вот почему преступления, совершенные Джеком-потрошителем с августа по ноябрь 1888 года, вошли в мифологию города как ее неотъемлемая часть, а районы Спитал-филдс и Уайтчепел кажутся мрачными пособниками неведомого убийцы. Газетные сообщения о выходках «Джека» стали непосредственным поводом для проведения парламентских расследований, посвященных изучению условий жизни в этих бедных кварталах и Ист-энде в целом; таким образом, прямо по стопам ужаснейших злодеяний двинулись благотворительность и социальная помощь. Но в некотором более трудноуловимом смысле сами улицы и дома этих районов стали идентифицироваться с убийствами — причем до такой степени, что на них чуть ли не возлагалась доля вины за содеянное. В научном отчете Колина Уилсона говорится о «секретах» одной комнаты в трактире «Десять колоколов», расположенном поблизости, на Коммершл-стрит; в этом слышится намек на то, что здешние дома служили убийце своего рода исповедальней. В публицистике того времени сообщают о панике, порожденной уайтчепельскими убийствами. М. В. Хьюз, автор «Лондонской девушки восьмидесятых», написала: «Сейчас никто не поверит тому, насколько ужаснули и потрясли нас всех эти убийства». Это слова женщины, жившей на западе Лондона, то есть за много миль от Уайтчепела, и она добавляет: «А какой ужас царил на узких улочках, обитатели которых знали, что убийца бродит где-то рядом, — это поистине трудно себе представить». То, что лондонцы почувствовали в происшедшем «нечто сверхъестественное», свидетельствует о силе городского влияния и помогает ощутить своеобразие атмосферы поздневикторианского Лондона. Здесь вновь проявилась издревле присущая жителям столицы склонность к язычеству. Убийства еще продолжались, а в свет уже начали выходить посвященные им книжки и брошюры под названиями «Тайны Ист-энда», «Проклятие Митр-сквер», «Джек-потрошитель, или Лондонские преступления», «Страшная тайна Лондона» и тому подобное. Таким образом, район, в котором действовал убийца, привлек к себе всеобщий интерес, и вскоре зеваки заполонили Бернерс-стрит и Джордж-ярд, Флауэр-стрит и Дин-стрит; в Уайтчепеле даже открылась выставка, где желающие могли полюбоваться на восковые фигуры жертв. Притягательность этого места и совершенных здесь преступлений столь велика, что даже сейчас по гостинице «Десять колоколов» и окрестным улицам ежедневно водят экскурсионные группы, состоящие в основном из иностранных туристов.

Итак, Лондон и убийство неразрывно связаны. Мартин Файдо, автор «Путеводителя по местам лондонских убийств», утверждает, что «больше половины всех знаменитых британских убийств были совершены в Лондоне», причем в разных районах превалировали определенные их разновидности. Камберуэлльское убийство выглядит более «респектабельным», тогда как брикстонское — более жестоким; литания перерезанных глоток XIX века сменяется чередой отравлений. Однако, как замечает тот же исследователь, «в Лондоне совершалось слишком много убийств, чтобы перечислить их все в одном списке».

Тем не менее некоторые случаи остаются, так сказать, символическими, и заслуживает внимания тот факт, что преступлениям зачастую дают имя соответствующие городские улицы или районы. Есть, например, «убийства на Тернер-стрит» и «убийства на Ратклиффской дороге» — последние в 1827 году вдохновили Де Куинси на написание его классического эссе об «убийстве как одном из изящных искусств». Он начинает свой рассказ о серии убийств, «далеко превзошедших все случаи сего рода, кои имели место в нашем столетии», с обращения к самой Ратклиффской дороге как к «наидичайшему углу всего восточного или моряцкого Лондона», где «кишмя кишат разбойники и негодяи всех мастей». В одной лавке на этой дороге была самым жестоким образом убита целая семья; менее чем через три недели на Нью-Грейвел-лейн, то есть совсем недалеко от первого места преступления, раздался крик: «Здесь убивают людей!» В течение восьми дней здесь распростились с жизнью семеро горожан, включая двоих детей и одного грудного младенца. Один из убийц, Джон Уильямс, покончил с собой в камере тюрьмы Колдбат-филдс в Кларкенуэлле; его мертвое тело вместе с окровавленным молотком и долотом, орудиями его преступлений, торжественно пронесли мимо домов, где жили прежде несчастные жертвы. Потом он был похоронен на перекрестке Бак-лейн и Каннон-стрит-роуд — как говорит Де Куинси, «в центре квадривиума, или стечения, четырех дорог, с колом в сердце. И над ним теперь вечно шумит беспокойный Лондон». Так Уильямс стал частью Лондона; само его имя навсегда связалось с одним из столичных районов, став частью мифов, сложившихся вокруг «убийств на Ратклиффской дороге». Город не просто разделался с ним как с обычным преступником — погребение Уильямса носило подчеркнуто ритуальный характер. Через сотню-другую лет рабочие, проводившие раскопки в этом районе, нашли его «бренные останки»; то, что кости Уильямса были розданы местным жителям в качестве сувениров, выглядит вполне логичным (например, его череп достался владельцу пивной, до сих пор стоящей на перекрестке этих роковых улиц).

На звание «проклятых» могут претендовать и другие лондонские улицы. Зимой 1888 года на Дорсет-стрит погибла от руки «Джека» Мери Келли; после этого необычайно жестокого преступления улице в целях сохранения анонимности вернули ее прежнее имя Дюваль-стрит, однако в 1960 году на ней прогремел выстрел, оборвавший еще одну человеческую жизнь. В обоих случаях убийцу так и не нашли.

Существует множество рассказов о подобных таинственных убийцах, которые пробираются сквозь уличные толпы, пряча под одеждой нож или другое орудие преступления. Это поистине один из самых навязчивых городских образов. Были записаны и некоторые восклицания убийц: «Черт с ней! Ткни ее еще раз и кончай… Ножи наголо!» Затем сами улицы становятся объектом пристального интереса. К примеру, в «Путеводителе по местам лондонских убийств» мы читаем: «Жертва убийства в новелле баронессы Орци „Леди Молли из Скотланд-ярда“ работала в конторе на Ломбард-стрит. В „Лунном камне“ Уилки Коллинза драгоценный камень отдали в залог банкиру с Ломбард-стрит». Действующий полицейский участок на Вуд-стрит был описан под личиной вымышленного несколькими авторами детективных романов, а Эдгар Уоллес превратил церковь Оллхаллоуз близ Тауэра в «церковь Св. Агнессы на Паудер-хилл». В Лондоне, где зрелище и театр стали неотъемлемой частью действительности, фантазии и реальность странным образом переплетаются.

Несколько соседних улиц также могут проникнуться духом преступления, и Мартин Файдо (кстати, известный криминолог) пишет, к примеру, об «урожайной на убийства части Излингтона», занимающей «сеть переулков за Аппер-стрит и Сити-роуд»; в этом районе осенью 1796 года сестра Чарлза Лэма убила свою мать, причем это случилось в нескольких ярдах от комнаты, где в 1967 году был убит своей любовницей Джо Ортон. В первые десятилетия XX века были совершены преступления, известные под общим названием «убийства в Северном Лондоне», хотя их совершили два разных человека — Хоули Харви Криппен и Фредерик Седдон.

Список лондонских убийц и впрямь весьма длинен. Весной 1726 года Кэтрин Хейс, хозяйка таверны под вывеской «Джентльмен в беде», отрезала своему мужу голову и выбросила ее в Темзу, а потом рассеяла остальные части его тела по всему Лондону. Голову выловили и выставили на шесте, на городском кладбище; спустя некоторое время ее опознали. Миссис Хейс судили и приговорили к смерти, после чего она удостоилась дополнительной чести, став одной из последних женщин, публично сожженных в Тайберне.

Томас Генри Хоккер, описанный блюстителем закона как «человек в длинном черном плаще», вынырнул из-за деревьев на Белсайз-лейн февральским вечером 1845 года. Что-то напевая, он приблизился к месту, где только что совершил убийство, и, притворившись случайным прохожим, завел разговор с полицейским, обнаружившим тело. «Какой ужас», — заметил он и взял мертвеца за руку. «Убийство было делом его собственных рук, — говорится в „Ньюгейтских хрониках“, — но его непреодолимо влекло к месту преступления, и он оставался возле трупа до тех пор, пока тот не унесли».

Одним из знаменитейших серийных убийц Лондона был Джон Реджинальд Кристи, чей дом (номер десять по Риллингтон-плейс) приобрел такую дурную славу, что улицу решили переименовать. За короткое время в доме сменилось несколько жильцов, затем его снесли. На уцелевших фотографиях можно видеть типичное лондонское строение. В начале 1950-х на Ноттинг-хилле сдавалось внаем множество таких домов: потрепанные занавески, штукатурка в пятнах и трещинах, кирпичи, темные от сажи. Удобная сцена для сокрытия следов убийства.

Еще один персонаж из галереи самых жестоких лондонских злодеев — Деннис Нильсен, который, проживая на Масуэлл-хилл и в Криклвуде в конце 1970-х и начале 1980-х, убил и расчленил множество молодых людей. Подробности жизни убитых теперь уже не представляют большого интереса — стоит отметить разве лишь то, что, говоря словами одного отчета, «практически никто не обратил внимания на их исчезновение». Такова особенность многих лондонских преступлений: изолированность и анонимность иных обитателей столицы делает их беззащитными перед нападением свирепого городского убийцы. Одной из жертв Нильсена стал нищий, встреченный им на перекрестке у Сент-Джайлс-ин-де-филдс; Нильсен якобы «пришел в ужас от его изможденного вида», после чего убил его и похоронил в саду своего дома на Мелроуз-авеню. Другой жертвой стал юный «скинхед», разрисовавший свое собственное тело: в частности, на шее у него была пунктирная линия со словами «режь здесь». В таких красноречивых деталях проявляются бездушность и жестокость, издавна присущие городской жизни.

Все, что известно об Элизабет Прайс, приговоренной к смертной казни за кражу в 1712 году, — это то, что она «обыкновенно собирала золу и тряпки, а порою торговала фруктами и устрицами, предлагая прохожему люду горячий пудинг и груши». Мы читаем о «Кровопийце Мэри», которая, будучи схвачена стражами, обнажила свою грудь «и брызнула молоком им в лицо, сказавши: дьявол вас забери, почему вы хотите отнять у меня жизнь?». Такое презрение к представителям органов правопорядка характерно для лондонцев. В нем проявляется и их природная склонность к язычеству, как в случае с одним арестованным за убийство слугой, о котором сообщалось, что он «питает сильное отвращение ко всему религиозному». Энн Мадд, обвиненная в убийстве мужа, тоже вела себя вызывающе. «Ну и что, — сказала она, — я ударила его ножом в спину просто смеха ради». Свои последние часы она провела, распевая непристойные песенки в камере для осужденных.

Именно после уайтчепельских убийств полицейские фотографы стали запечатлевать на снимках место преступления, а первый принесший успех фоторобот был составлен в 1961 году после убийства на Сесил-корт, что неподалеку от Стрэнда. Тот, кто придумал в целях установления личности насадить на шест голову мужа Кэтрин Хейс, положил начало целому ряду изобретений. Существенным остается то, что преступление, в особенности убийство, действует на лондонцев стимулирующе. Вот почему великими героями лондонских легенд так часто становятся знаменитые преступники.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.