ГЛАВА 5

ГЛАВА 5

Суббота 30 июня 1934 года

Боннский аэропорт Хангелар

1.50

С Рейна дует слабый ветерок – он гонит туман в сторону гор. Вокруг самолета собрались чиновники нацистской партии. Геббельс сжимает кулаки. Гитлер механически салютует провожающим и взбирается по узкой металлической лестнице в самолет. Пилот протягивает ему руку. Геббельс со своей хромой ногой с трудом поднимается в самолет. Брюкнеру пришлось согнуться почти пополам, чтобы протиснуться в низкую дверь. 1.50. С башни управления полетами световой сигнал подтверждает команды, переданные по радио. Пилот запускает моторы, один за другим, и их тяжелый, пульсирующий звук превращается в устойчивый рев, который отдается эхом в далеких горах за рекой. Слегка подпрыгивая, самолет медленно катится по взлетной полосе в сторону Рейна навстречу ветру. Он бежит все быстрее, хвост его отрывается от земли, скорость еще возрастает, и он взлетает, пролетает над заграждениями, отчего высокая трава пригибается к земле. Вскоре с башни видны только его красные и зеленые бортовые огни, сверкающие в сером предрассветном небе. Нацистские лидеры возвращаются к своим машинам, а самолет пролетает вдоль долины Рейна и поворачивает на юго-восток, направляясь к Мюнхену.

Пятница 22 июня – понедельник 25 июня

В Бонне, в городском университете, чуть меньше недели назад произошел случай, который очень встревожил нацистов. Утром в пятницу 22 июня университет посетил гаулейтер Грохе. Вокруг старинного замка кельнского архиепископа, в котором расположено это учебное заведение, стоит охрана, которую составляют члены всех нацистских организаций, – мальчики из гитлерюгенда, эсэсовцы и штурмовики охраняют главный вход, а полицейские патрулируют дорожки. Грохе должен выступить в церемониальном зале, который носит название «Аула». В первых рядах сидят профессора и высокопоставленные нацистские чиновники. Когда входит гаулейтер, все студенты встают. Представители каждого университета сидят в своем секторе амфитеатра. Грохе начинает свою речь в полной тишине – он говорит о конфликте между гитлерюгендом и студенческими организациями. Рассказывая о конкретных случаях, он старается оправдать жестокость членов гитлерюгенда. Если член гитлерюгенда бывает иногда неловок в своих поступках, то это по молодости. Руководители этой организации должны ограничить энергию молодых революционеров строгими рамками дисциплины. Он обвиняет гитлерюгенд в чрезмерной мстительности, которую часто проявляют его члены. Неожиданно, когда гаулейтер продолжает свое выступление, студенты одного из факультетов, все как один, встают и покидают зал. Грохе растерянно замолкает, а по аудитории пробегает шепот. Наконец гаулейтер снова начинает говорить, но все хорошо понимают, что ему не по себе, и он быстро закругляется. Грохе торопливо покидает замок, он уезжает в своей тяжелой черной машине, провожаемый университетскими властями.

Пощечина, которую он получил, весьма болезненна. Конечно, в газетах об этом инциденте не будет ни слова, но нацисты сильно встревожены. После того как в Марбурге профессора и студенты восторженно приняли речь Папена, случай в Бонне показал, что нацистам не удалось остановить рост оппозиционных настроений в кругах интеллектуалов, что умеренные, консервативные, интеллектуальные и религиозные круги начинают отходить от режима.

Необходимо действовать очень быстро. Надо показать оппозиции, что нацизм никуда не денется, что его нельзя просто взять и выбросить – он правит Германией и установит в ней свой порядок, чего бы это ни стоило.

Об инциденте в Бонне немедленно сообщили в Берлин. Гиммлер и Гейдрих тут же созвали совещание своего Генерального штаба. На нем присутствовал и генерал Рейхенау. Были приняты первые решения, касающиеся претворения в жизнь планов ликвидации оппозиции, начиная с СА. В пятницу 22 июня командир военного округа СС Фрайхер фон Эберштейн получает приказ объявить во вверенных ему войсках боевую готовность. Рейхенау предупреждает высших офицеров рейхсвера, что время действовать наступит очень скоро. Была сделана попытка предупредить канцлера, но фюрер только что уехал из Берлина. Почти сразу же после возвращения из Нейдека рано утром в пятницу, после одной ночи, проведенной в мрачной, массивной официальной резиденции, Гитлер улетел в Баварию, чтобы отдохнуть в горах Оберзальцберга и Берхтесгадена. Что это, отказ от принятия решения или желание дать другим время и возможность самим принять решение? Гитлер похож на одного из тех нерешительных немецких королей, которые уезжали из столицы подальше, желая скрыться от заговоров и интриг, а может быть, на одну из тех хищных птиц, которые кружатся высоко в небе, прежде чем камнем упасть на свою жертву.

Гитлер уехал из Берлина, и руководители гестапо, СС и армии снова оказались в подвешенном состоянии. Но в казармах СС люди Фрайхера фон Эберштейна проверяют оружие, охрана усилена, увольнения отменены, хотя Гитлер, похоже, не замечает всех этих приготовлений.

Для нагнетания напряженности используется любое событие и обстоятельство. В Гольмюце, недалеко от Шверина, в районе лесистых холмов и озер, которые придают ландшафту Мекленбурга мягкий и веселый характер, найден расчлененный труп. Тело лежало в траве, руки почти полностью отделены от тела, а шея наполовину перерезана, словно убийца пытался разрубить свою жертву на куски. Тело осмотрели полицейские, медицинский эксперт и судебные чиновники. Жертву в конце концов опознали. Ею оказался некий Элшольц, управляющий поместьем, где царит жестокая эксплуатация земли, животных и людей. Но, кроме всего прочего, он был еще и казначеем местного отделения нацистской партии. Таким образом, это политическое убийство. Арестован человек по имени Майснер, которого подозревают в том, что он убил управляющего из чувства мести. Среди людей, работающих на земле, часто возникают ссоры. Однако нацистам такое объяснение показалось неубедительным. Они высказали предположение, что Майснер близок к католическим кругам, но оно не подтвердилось. Тем не менее по Берлину поползли слухи, распространяемые агентами Гейдриха и Гиммлера. Следствие все больше и больше склоняется к версии политического убийства. Арестовано одиннадцать человек, девять из них – члены «Немецкого югендкрафта», католической молодежной организации. В субботу 23 июня «Вестдетшер беобахтер» публикует сенсационную статью: ответственность за убийство Элшольца несут католическая партия «Центрум» и ее печатный орган газета «Германия». В статье отмечается, что, если бы они не занимались постоянной критикой нацистов, подобных убийств не было бы. Иными словами, консерваторы-католики толкают добропорядочных людей на смерть. Обвинение высказано в явной форме и представляет серьезную угрозу. Члены «Центрума» протестуют, но их протесты тонут в потоке фальсифицированных новостей. Напряжение нарастает, и нацисты используют его для воздействия на общественное мнение.

В субботу в Потсдаме, городе Фридриха Великого, хоронят Элшольца. Масштабы церемонии впечатляют на широком проспекте, ведущем к церкви Святого Николая, храму с большими куполами на площади Альтмаркт, громко бьют барабаны. Похоронная процессия движется медленным, церемониальным шагом, на площади она раздваивается, обтекая с обеих сторон обелиск, стоящий в центре. Обелиск украшен медальонами великого курфюрста и трех первых королей Пруссии. Кортеж возглавляют министр Лей и гаулейтер Берлина Кубе. После отпевания процессия направляется на Потсдамское кладбище. Когда гроб опускают в могилу, нацисты приспускают свои флаги.

После церемонии в Потсдаме официальные лица сразу возвращаются в Берлин – большинству из них предстоит выступать с речами на том или ином торжестве, которое нацисты проводят в честь летнего солнцестояния.

Ни у кого, похоже, нет других забот, как только готовиться к летнему фестивалю. Небо над Германией в субботу 23 июня наполнено светом, цвет озер и полей мягок и неярок, как бывает весной, а не летом. Из Берлина Лей едет сразу в Темпльхоф, где его ждет «Юнкерс». В самолете он читает текст своей речи. Завтра днем ему надо выступать в Оберхаузене, в Руре. Из окна узкой кабины видны на юге горные вершины – это Герцинские горы, сердце Германии, с их темными массивами лесов и облаками, клубящимися над вершинами, покрытыми снегом. Прямо по курсу серый облачный покров, прорезаемый колоннами черного дыма, извещает о приближении Рура с его сталелитейными гигантами. Это царство Круппа, сердце немецкой мощи.

В тот же самый день, 23 июня, генерал Бломберг отсылает в Канцелярию меморандум для фюрера, подготовленный генералом Томасом, специалистом рейхсвера по экономике, который для перевооружения Германии предлагает ввести экономическую диктатуру. Возглавить ее должен Шахт. Нынешнего министра экономики Шмитта, который хочет повысить уровень жизни в стране, надо убрать. Когда промышленность возглавит Шахт, производство станет важнее потребления, а заводы начнут выпускать стальные болванки, которые можно будет превратить в орудийные стволы или в пушечные лафеты, которые вот уже более столетия производятся на заводах Рура.

Полет Лея – еще один пример того, какое значение придавали использованию самолетов Гитлер и члены его партии. Он позволяет побывать за один день в нескольких местах – утром похоронить в Постдаме Элшольца, а днем выступить перед рабочими Оберхаузена.

«Национал-социализм, – заявляет Лей, – проследит, чтобы все приносили необходимые для победы жертвы, он не допустит, чтобы на них наживались гиены, рыскающие по полю боя».

Группы нацистов аплодируют, рабочие ведут себя сдержаннее. «Пусть никто не думает, что сможет жить так же, как он жил раньше... Никому не удастся отсидеться на островах Блест[3]».

Нацисты внушают народу – не надо жалеть об ушедшем в прошлое мире, возвращение к прежней жизни невозможно.

В Дуйсбурге, большом задымленном порту Рура, расположенном в нескольких километрах от Оберхаузена, где предстоит выступить министру Лею, Геббельсу поручено вдохнуть жизнь в Гаупартайтаг (День партии в округе Эссен). Министр пропаганды прилетает в украшенный флагами аэропорт в два часа дня. Он посещает несколько приемов и выставочный зал на Эссенской ярмарке, где собрались члены женской партийной организации. Геббельсу представляют ее президента, фрау Шольц-Клинк, играет оркестр, и молоденькие девушки машут нацистскими флагами. Геббельс доволен, его улыбающееся лицо более, чем обычно, напоминает гримасу. Между четырьмя и пятью часами в реве сирен Геббельс пересекает на катере зеленые воды Дуйсбургской гавани. Мимо катера, едва не касаясь его бортами, проходят тяжело груженные баржи, везущие уголь и руду. И наконец, на огромном стадионе Дуйсбурга начинается парад, на котором по очереди поют 150 фанфар из духовых оркестров гитлерюгенда. Холодное пламя факелов длинными языками тянется по ветру. В 20.57 тысяча членов нацистских молодежных организаций исполняет старый военный гимн «Рыцарская песнь». Грубая, возбуждающая энергия древней Германии поднимается в серое, продымленное небо. Песня звучит среди заводских труб, балочных ферм, кранов и шахт.

В девять часов нацистский руководитель Эссена Тербовен объявляет, что сейчас выступит Йозеф Геббельс, и его слова тонут в хоре приветственных криков. В свете прожекторов маленький, бледный и нервный Геббельс подходит к трибуне. Он говорит напрямик: «Необходимо сохранять низкую зарплату, чтобы дать работу четырем миллионам безработных». Громкоговорители разносят его голос в темноте ночи. Он развертывает перед слушателями партийную программу, задача которой – построить «счастливое будущее... создание этого будущего станет миссией нашей молодежи». Тысячи молодых слушателей встречают эти слова радостными криками, ночь, кажется, готова воспламениться от их пыла. «Наше движение стало нашим вторым Отечеством, мы боролись и сражались за его величие. И каждый из нас стремится сберечь наше движение, заботиться о нем так же, как мы заботимся о своих любимых». Эти слова, которыми Геббельс заканчивает свою речь, звучат как удары молота. Двадцать минут он говорил о верности, постоянстве и простом образе жизни. В 21.30 начинается парад – все собравшиеся поют «Песню о Хорсте Весселе». Играют 150 оркестров, и в 22.05 начинается праздник солнцестояния. Нацисты прочно держат в своих руках молодежь, и она радуется, от всей души веря, что нацисты помогут ей возродить глубинную, природную силу. В 22.30 Геббельс покидает стадион, охваченный всеобщим энтузиазмом, и улетает в Оснабрюк, где ему предстоит выступить завтра.

Прибыв поздно ночью в Оснабрюк, Геббельс узнает, что местные нацисты озабочены и встревожены. До них дошли сведения о столкновении СА с Национал-социалистической организацией ветеранов, которое произошло в Квенцине, небольшом старом городке неподалеку от Грайфенхагена. 23 июня здесь, одновременно с празднованием летнего солнцестояния, чествовали штурмфюрера Мольцана, одного из старейших руководителей СА в Померании. Он выступил перед штурмовиками и членами различных молодежных организаций, которые сопровождали его речь ритмичными выкриками «Хайль!». Закончив выступление, Мольцан отдал приказ Куммерову, лидеру группы ветеранов, но Куммеров отказался его выполнить, схватил дубовую палку и замахнулся на офицера СА. Началась драка, которая кончилась тем, что Куммеров схватил шпану Мольцана и воткнул шпагу ему в живот. Штурмовики бросились к своему руководителю, Мольцан, мундир которого был залит кровью, упал, а ветерана арестовали.

В Оснабрюке Геббельс прочитал первые отклики на это событие. СА требовали роспуска ассоциации ветеранов: «Квенцинская шпага вонзилась в каждого немца». Другие издания СА заранее проклинали всякого, кто будет рассматривать этот случай как единичный. «Не знаю ничего хуже, чем вы и ваши СА», – якобы несколько раз повторил Мольцану Куммеров, а вонзив в него шпагу, закричал: «Жаль, что я не выпустил ему кишки». «Убит руководитель СА, который воевал за Германию», – говорят штурмовики. Конечно, им хочется, чтобы все считали их жертвами; беспорядки в стране – не их вина; когда нападают на национал-социализм, значит, нападают на них. Все это результат политики примирения, проводимой людьми, к которым прислушивается Гитлер. Необходимо сурово наказать ветеранов, замешанных в квенцинском инциденте, и это должно стать предупреждением для всех. Нельзя покушаться на героев национал-социализма, храбрых лидеров СА.

Что будут теперь делать штурмовики? В напряженной атмосфере последних дней июня вопрос этот часто задавали себе и на Бендлерштрассе, и на Принц-Альбрехт-штрассе, 8 в штаб-квартире гестапо. В гестапо люди, распускавшие слухи о заговоре СА, начали беспокоиться: а что, если Рем, используя инцидент в Квенцине в качестве предлога, нанесет неожиданный удар? 23 июня были сделаны попытки связаться с фюрером, но он был на пути в свое шале в Берхтесгадене, и связи с ним не было. Геббельс подолгу совещался с Гейдрихом, а потом с Гиммлером.

В ту же самую субботу в конце дня генерал Фридрих Фромм, руководитель общих служб армии, созывает находящихся под его командой офицеров на секретное совещание на Бендлерштрассе. В большом зале с мраморным полом присутствуют только высшие офицеры. Они неподвижно сидят на стульях с высокими спинками, симметрично расставленных вокруг длинного черного стола. После короткого приветствия генерал заявляет, что из надежных источников ему стало известно, что капитан Рем и его СА составили заговор с целью государственного переворота. Армия должна быть готова вмешаться, чтобы сохранить в стране законность и порядок. Офицеры сидят неподвижно и молчат – сейчас не время для комментариев.

На следующий день информация генерала Фромма подтверждается: генерал фон Фрич созывает высших офицеров Берлина и приказывает им подготовиться к разгрому путча СА. Все говорит о том, заявляет Фрич, что СА планируют осуществить переворот очень быстро – возможно, в течение нескольких часов, самое большее – нескольких дней, и конечно же до начала общего отпуска штурмовиков, который, как полагают, начнется 1 июля. Офицеры должны быть готовы собрать свои войска с максимальной секретностью и держать их в состоянии боевой готовности. Так, следуя за СС, рейхсвер становится в боевую стойку. А в воскресенье 24 июня в Берлине прохожие видели много полицейских машин на Унтер-ден-Линден. С раннего утра полиция была готова к сражению. Ловушка вокруг СА захлопнулась.

Но первые борцы за дело нацизма, убивавшие государственных деятелей Германии, и даже те, кто был замешан в подготовке пожара Рейхстага, по-видимому, ни о чем не подозревали.

Перед пансионатом «Ханзельбауэр», фасад которого выходит на озеро, припаркованы машины. Поток посетителей не иссякает. Местные руководители СА и офицеры, приезжающие со всех концов Германии, расслаблены и пребывают в хорошем настроении. Одни ныряют в воды Тегернзее, другие дремлют или пьют. Рем, напустив на себя важный вид, прогуливается, окруженный своими адъютантами. Неоднократно, всякий раз перед новой аудиторией, он заявляет, что всецело доверяет Гитлеру, своему старому товарищу Адольфу Гитлеру, который, что бы ни случилось, всегда будет на стороне СА. Некоторые из руководителей выражают свои сомнения и тревогу, но Рем смеется и отметает все их возражения широким жестом. Когда фюрер узнает о тех неприятностях, которые они здесь обсуждают, он сможет взглянуть на вещи с точки зрения штурмовиков и поймет, что правда на их стороне. И тогда, если... Но капитан Рем не завершает своей фразы, поскольку никакие «если», по его мнению, просто невозможны. Это последнее воскресенье июня – праздничный день для СА. Гости Рема пьют светлое «Мюнхенское» пиво и поют «Хорста Весселя». Один за другим лидеры СА поднимают кружки с пивом и произносят речи во славу штурмовых отрядов и предают анафеме ассоциацию ветеранов, ответственную за смерть их соратника в Квенцине. Рем произносит несколько слов, после чего все хором запевают военную песню. На небольшом курорте пациенты мирно гуляют по берегу озера. Люди уехали из Мюнхена, чтобы провести воскресенье в горах, некоторые, проезжая мимо машин СА, аплодируют или салютуют штурмовикам. Погода стоит прекрасная, воздух чист и свеж.

Пока штурмовики плещутся голышом в голубых водах Тегернзее, Гиммлер и Гейдрих принимают высших офицеров национальных СС в штаб-квартире гестапо в Берлине. Большинство из них приехало в столицу еще вчера и провело ночь в казармах СС или на Принц-Альбрехт-штрассе, 8. Простые берлинцы готовятся отдохнуть в летнее воскресенье, а офицеры Черной гвардии собрались вокруг своих руководителей. Выступает Гейдрих. Он всегда холоден и собран и всегда говорит строго по делу. Генеральный штаб СА готовит путч, который разразится, возможно, даже в ближайшие дни. Его слова падают, словно удары молота. Бунт СА должен быть подавлен – Гейдрих подчеркивает это слово – с предельной жестокостью. Списки заговорщиков, заверенные печатями, уже переданы соединениям СС. Когда настанет время, приказы должны выполняться без малейших колебаний, с настоящей национал-социалистической суровостью. Помощники бунтовщиков, не входящие в состав СА, тоже понесут наказание. Приказы следует выполнять без учета прошлых заслуг того или иного лица, не важно, какое звание в СА и рейхсвере оно имеет.

Руководители СС слушают и заражаются решимостью Гейдриха и Гиммлера. Среди слушателей есть люди, которые по разным причинам пострадали от СА или чувствуют себя ущемленными успехами своих прежних товарищей. Они чувствуют глубокое облегчение: приближается день, когда накопившееся в них недовольство можно будет излить во время акции, направленной на благо Германии. Появится возможность убрать самые одиозные фигуры – генералов рейхсвера и советников Франца фон Папена.

В это же теплое июньское воскресенье в Берлин возвращается генерал фон Шлейхер. Его друзья, работающие, вероятно, на Бендлерштрассе, весной предупредили его, что над ним нависла опасность. Он провел много времени на тихих берегах озера Штарнберг, а потом предпринял большое автомобильное путешествие.

Теперь, вместе со своей женой, он вернулся в свою уютную виллу в пригороде Берлина. Ему кажется, что политический инстинкт, как всегда, не подвел его – в столице все спокойно. Друзья напрасно волновались. Жизнь входит в нормальную колею. Шлейхеру и в голову не могло прийти, что в тот самый день, когда он вернулся в столицу, Гейдрих, Гиммлер и лидеры СС заканчивают последние приготовления к разгрому СА. Не знает он и того, что его имя тоже внесено в список жертв и что это воскресенье станет последним в его жизни.

Человек, считающий себя наиболее «политическим» и «способным» генералом рейхсвера, не замечает угрожающих признаков: полицейских машин, медленно проезжающих по отдыхающему городу; не встревожило его и интервью, которое дал газете «Ньюс кроникл» Гитлер, где он говорит о том, что, «возможно, придется пожертвовать друзьями, которые были рядом с самых первых дней борьбы». Вне сомнения, генерала Шлейхера, как и многих других немцев, включая и лидеров СА, успокоило отсутствие фюрера в столице. По радио и в газетах было объявлено, что он отправился на отдых в свое шале в Берхтесгадене. Какие могут быть приготовления к жестоким действиям, если Гитлера нет в Берлине, если он позирует фотографам в тирольском костюме и принимает друзей в гостиной, из окон которой открывается впечатляющий вид на Альпы?

50 тысяч человек, собравшихся в парке в южном пригороде Берлина, чтобы послушать воскресную мессу месье Барреса, тоже не испытывают никакой тревоги. Выстроившись длинными рядами, они стоят на коленях на короткой густой траве, а потом идут к алтарю, чтобы принять причастие. Доктор Клаузенер произносит речь. У нее умеренный тон: несколькими фразами он воздает должное правительственным усилиям по наведению порядка и довольствуется тем, что заявляет о праве католиков исповедовать свою веру с уважением и достоинством, что они и делают сейчас. Это, несомненно, должно служить подтверждением того, что в Третьем рейхе все спокойно. Миролюбиво настроенные слушатели бурно аплодируют доктору Клаузенеру.

В то же самое время большая толпа болельщиков на берлинском стадионе ликует от радости. Десятки тысяч любителей футбола, размахивающие баварскими флагами и нацистскими свастиками, взревели от восторга, когда, на последних минутах матча, футбольная команда Оберхаузена, знаменитая «Шалке 04», прорвала оборону противника и забросила нюрнбергской команде решающий гол, победив тем самым в чемпионате Германии. Матч закончился, и зрители в радостном настроении расходятся по домам, детишки сидят на плечах своих отцов, а рабочие, выбравшиеся в выходной на стадион, продолжают обсуждать игру, потом отправляются в пивные залы в своих районах. В этот длинный летний день жизнь в столице течет нормально, даже весело. На окраине города черные машины руководителей СС проезжают мимо групп людей, возвращающихся с католической мессы и со стадиона.

Так чего же бояться коричневорубашечникам? Ничего не изменилось: они по-прежнему влиятельные «старые бойцы», с мнением которых считаются даже министры. В зале номер 5 Эссенско-Мюльхеймской ярмарки в 8.45 собрались штурмовики Рура, смешавшиеся с толпой рабочих, чьи лица задубели и потемнели от долгих часов работы у доменных печей и мартенов. Большое здание со сводчатым потолком из железобетона, непропорционально длинное, серое и мрачное, похоже на суровый храм промышленности, мощный и угрюмый. Посреди зала тянется широкий проход, по обе стороны которого стоят стулья. С балкона и с трибуны, установленной в центре зала, свешиваются флаги и огромные знамена со свастикой. Штурмовики, рабочие и члены гитлерюгенда ждут здесь с самого утра. Зал звенит от тысяч голосов и наполнен дыханием тысяч легких – он еще не успел прогреться. В 8.40 на трибуну поднимается руководитель областной организации гитлерюгенда, и большой митинг начинается. «Необходимо, – кричит в толпу этот руководитель, – начать борьбу с социальными предрассудками и классовым духом. Шапочки студентов университетов и учащихся старших классов надо сжечь, как пережиток иерархической системы прошлого». Часть аудитории отвечает на эти слова одобрительными криками, которые усиливаются, когда объявляют, что приехал Рудольф Гесс. «Юность нуждается в дисциплине», – заявляет он под бурные аплодисменты аудитории и громогласные выкрики одобрения. Когда Гесс заканчивает свою речь, собравшиеся запевают песню, и к учащимся присоединяется СА. В десять часов к зданию подъезжают машины Лея и Геббельса. Когда они входят в зал, вновь раздаются аплодисменты.

Оба министра в фуражках, а у Геббельса на рукаве повязка со свастикой. Он садится рядом с Леем. Низкорослый, гримасничающий, на фоне массивного Лея он кажется мелким и незначительным человечком. «Когда власть становится сильной, жестокость уже не нужна», – заявляет Лей. Начав свою речь с аналогичного заявления, Геббельс обрушивает весь свой гнев на врагов режима, размахивая при этом сжатым кулаком. Они прячутся под разными личинами, порой под маской офицера или интеллектуала, иногда под маской журналиста или священника. Штурмовики ревут от восторга. Карл Кудер, сидевший в последних рядах, вспоминает, что, когда Геббельс заявил: «Это всегда одна и та же клика... жизнь так ничему их не научила... завтра они будут вести себя точно так же, как вчера», мы с товарищами вновь «увидели нашего Геббельса и наш рейх». Услышав критику в адрес юнкеров, офицеров и интеллектуалов, Кудер и его товарищи разражаются радостными криками. «Мы орали так громко, что сорвали себе голос». Когда Геббельс говорил о революционной дисциплине и преданности долгу, они его не слушали, но когда он выкрикнул: «Я убежден, что у нас есть силы делать все, что мы считаем нужным. Наша сила не знает преград», они снова заорали от восторга.

«Наша сила не знает преград». Штурмовики и члены гитлерюгенда подхватывают этот лозунг. Они бегут к широкому главному входу, чтобы проводить Геббельса до машины. «Мы подумали (наконец-то нам сказали), что мы все делаем правильно, мы были уверены в этом», – вспоминает Карл Кудер. Разве Геббельс не проклял всех Папенов Германии, а также тех, кого постоянно разоблачают Рем и его сторонники? Кудер добавляет: «Геббельс уехал из Эссена около двенадцати часов. Нам сказали, что он летит в Гамбург на Немецкое дерби».

Небо над Гамбургом серое, с легкими облачками, которые тянутся параллельными полосами. Идет легкий дождик, но на ипподроме собралась большая толпа. Дерби, впервые проведенные в 1869 году, привлекают представителей всех классов. На лужайке, несмотря на дождь, толпятся рабочие. Специальный поезд привез представителей дипломатического корпуса, которые после дерби посетят Кильскую регату. На трибунах много официальных лиц, они салютуют друг другу. Сюда приехали члены правительства рейха и Пруссии, включая директора Национального спорткомитета Чаммера фон Остена. На дороге, ведущей в Гамбург, выстроилась череда машин длиной больше километра. Неожиданно мимо этих машин в сопровождении двух мотоциклистов проезжает служебный лимузин. Это едет на дерби Франц фон Папен. Когда он появляется на центральной трибуне, к нему со всех сторон подходят люди; звучат аплодисменты. Вице-канцлер рассказывает об этом так: «Я отправился в Гамбург на Немецкое дерби. Как только я появился на трибуне, тысячи людей бросились ко мне, крича: «Да здравствует Марбург, да здравствует Марбург!» – совершенно неожиданное явление, поскольку гамбургцы обычно довольно флегматичны и поскольку мы собрались на спортивные состязания, а не на митинг. Весть о приезде вице-канцлера достигает задних рядов, и аплодисменты становятся громче. Люди напирают. Я не мог и шагу ступить – сотни радостных людей преграждали мне путь, и вскоре я почувствовал себя окруженным».

Офицеры СС не скрывают своего недовольства, а увешанные медалями штурмовики покидают трибуну. Спонтанная демонстрация носит, несомненно, политический характер. Папену аплодируют потому, что он осмелился сказать правду о жизни Третьего рейха.

Но вот появляются лошади, и внимание толпы переключается на них. Начинается первый забег. По внешней дорожке бежит Оршауф, большой, вытянувшийся в струнку жеребец, который нервно бьет копытами о землю. По внутренней дорожке бежит Агалир, умело направляемый своим жокеем, во втором ряду Фаландер. Вперед сразу же вырывается Граф Альмавива. Он бежит под низко нависшим небом, в тишине, нарушаемой время от времени отдаленными криками, которые усиливаются, когда Афанасий, подстегиваемый своим жокеем Блинценом, неожиданно вырывается вперед. Это захватывающее зрелище, не нарушаемое даже погодой. Дождь прекратился, только из-под копыт жеребцов во все стороны летит мокрая грязь. В конце первого заезда у входа на ипподром раздаются приветственные крики – это приехал Геббельс, произнесший в Эссене речь. Он бешено жестикулирует и выглядит возмущенным. Помощники только что рассказали ему, какую встречу устроили Папену гамбурщы. Он отказывается садиться в ложу с человеком, которого только что критиковал, человеком, символизирующим клику, которую «жизнь так ничему не научила». Он проходит на лужайку и смешивается с толпой рабочих. Его узнают и приветствуют аплодисментами. Папен отмечает в своих мемуарах: «Раздалось несколько жидких хлопков – гамбургцы вежливые люди, – и все».

Папен несколько минут раздумывает, но, чувствуя, что симпатии собравшихся на его стороне, берется поставить Геббельса на место. «Я решил извлечь максимум пользы из настроения толпы. Мне представилась прекрасная возможность выяснить, одобряют ли мою Марбургскую речь только представители высшего класса или и широкие массы тоже. Поэтому я, вслед за Геббельсом, спустился на дешевые места, где меня приняли еще лучше, чем наверху. Грузчики, студенты и рабочие устроили мне бурную овацию. Геббельс не смог этого перенести и, позеленев от злости, отказался от участия в официальном банкете».

Министр пропаганды покидает ипподром и уезжает в Берлин. Он дает распоряжение Герлицеру, помощнику гаулейтера столицы, высмеять Папена в своей газете. Гейдриху и Гиммлеру немедленно сообщают о случившемся в Гамбурге, а Гитлер, отдыхающий в своем шале в Берхтесгадене, получает подробный отчет. Несмотря на энтузиазм в Эссене счастливых членов гитлерюгенда и языческий фестиваль в честь солнцестояния, продолжают существовать фон Папены и Клаузенеры, группировка более или менее решительно настроенной оппозиции. Как и СА, которые вместе с Ремом ждут, надеясь извлечь пользу из выступления реакционной клики, которую разоблачил в своей речи Геббельс.

Гитлер слушает, размышляет и отдыхает, глядя на покрытые снегом пики. Он должен сделать выбор, чувствуя, как возрастает нетерпение обеих сторон. Папен приобретает сторонников, Рем собирает силы, Гиммлер и Гейдрих рассылают своих убийц по всему рейху, а солдаты Черной гвардии готовятся обрушиться на свои жертвы, как только поступит приказ. Пока внимание всей страны сосредоточено на простых летних удовольствиях, пока народ проводит последнее воскресенье июня в неведении и покое, момент для принятия решения и перехода к активным действиям становится все ближе и ближе.

Франц фон Папен возвращается в Берлин через несколько часов после Геббельса.

Банкет, устроенный магистратом Гамбурга для видных государственных деятелей, приехавших на дерби, удался на славу. Несколько офицеров СА, агрессивно настроенных и много выпивших, старательно избегают вице-канцлера. Поспав несколько часов, Папен утром в понедельник 25 июня снова уезжает из Берлина. Он отправляется в Вестфалию, на свадьбу своей племянницы.

Во время венчания, на котором присутствуют несколько офицеров рейхсвера, фон Папен выглядит встревоженным и отстраненным. Несколько раз его личный секретарь приносит ему послания и депеши. Лицо вице-канцлера напряжено; он улыбается молодоженам и их родителям, но мыслями далеко отсюда. От Нюрнберга до Кельна, по всей стране его критикуют в газетах. Папен имеет большой опыт в управлении государством и политической деятельности, чтобы понять, что в стране растет напряжение и что нацисты, получившие власть, готовятся к решительным действиям.

Геринг, тщательно подбирая слова, говорит в Нюрнберге: «Нам нужно кипение страстей, а не холод разума». Его бледное, тяжелое лицо дрожит от напряжения. Он предрекает великие события: «Вскоре мы увидим, как Германия, которую так часто предавали и унижали, превратится в величайшую из цивилизованных стран». Папен думает, какого рода будут эти великие события. Он получает текст еще одной речи. В этот самый момент по кельнскому радио выступает Гесс, и его речь передают по всей стране. Выступление второго после Гитлера человека в партии в понедельник – это что-то неслыханное. Зачем это Гесс явился в Кельн? Зачем все чиновники были поспешно собраны в Буцвейлерхофском аэропорту? Зачем в последний момент был вызван почетный караул СА с гаулейтером Грохе и бригаденфюрером Ховелем во главе и отвезен для встречи рейхсминистра? Гесс приехал в Кельн с одной-единственной целью – произнести по радио речь, а потом вернуться в Берлин. Все это очень странно, и все говорит об импровизации и решимости, словно давно вынашиваемое решение было наконец принято и власти решили приступить к активным действиям. Гесс очень возбужден, его речь эмоциональна, но сумбурна – он угрожает в ней всем подряд: и Папену и Рему, повторяя и всячески подчеркивая следующую мысль: «Есть только один человек, который выше всякой критики, – это фюрер. Все знают, что он всегда был прав и всегда будет прав. И сила национал-социализма заключается в безраздельной преданности и беспрекословном подчинении фюреру, в точном выполнении его приказов. Его задача – определить судьбу Германии». Гесс обрушивается на критиков нацизма, а потом, тщательно подчеркивая слова, произносит несколько фраз, каждая из которых содержит скрытую угрозу: «Горе тем, кто своими тяжелыми сапогами сокрушает хрупкую сеть стратегических планов фюрера, полагая, что это позволит быстрее достичь нашей цели. Эти люди враги революции». На кого же намекает Гесс, как не на Рема и его нетерпеливых штурмовиков? Еще одно предупреждение: «Следует подчиняться только приказам фюрера, которому мы все поклялись в верности. Горе тем, кто теряет веру, кто думает, что может послужить делу революции, устраивая мятеж».

Кому еще, кроме Рема, направлена эта угроза? Франц фон Папен встревожен. Он знает, что революции часто порождают странные союзы, что в телегах, в которых в 1794 году везли по улицам Парижа приговоренных к гильотине, бок о бок сидели бывшие аристократы, офицеры королевской армии, жирондисты и сами революционеры. Гитлер с такой же легкостью может бросить в одну корзину головы простолюдина Рема и дворянина Папена.

В Оберхаузене мало кто думает о речи Гесса. Люди высыпали на улицу, чтобы приветствовать футбольную команду, возвратившуюся из Берлина с победой. Железнодорожную станцию осаждают толпы встречающих, эсэсовцы, штурмовики и железнодорожные полицейские с трудом сдерживают напор человеческих масс, радостными криками встречающих игроков, и в особенности форварда Куционну, который забил решающий гол. На шее у него огромный венок. Праздничный кортеж движется по городу. Команда едет в двух открытых машинах, а люди приветствуют ее радостными криками. Кто будет тут думать о Гессе, СА и гестапо? Толпа охвачена ликованием, и весь город радуется, размахивая знаменами и аплодируя победителям, как и в любой демократической стране, где никто не боится грубого вмешательства вооруженных людей в свою жизнь или пыток в застенках СА и СС. Штурмовики приветствуют футболистов вытянутыми руками, но никто не обращает на них никакого внимания. Точно так же встречали бы победителей где-нибудь в сталелитейном центре Англии или Швеции. Оберхаузен похож на любой город в тихой, спокойной стране, где царит порядок, а люди любят спорт и где никто никогда не думал о таких вещах, как путчи, заговоры, тайная полиция и ее наемные убийцы.

Пока толпы народа в Оберхаузене ликуют, в частях рейхсвера объявлена боевая готовность. Ожидается путч СА. Офицеры получили приказ держать под рукой оружие. Протестовали совсем немногие – те, которые не верят в угрозу переворота и не хотят прослыть простофилями, ведь, по их мнению, вся эта возня является простым политическим маневром. Когда в кабинет полковника Готтарда Хейнричи, служащего в управлении общих служб армии, является дежурный офицер, который приносит ему пистолет, Хейнричи взрывается от ярости. Аналогичные случаи происходят во многих казармах и штабных помещениях.

В Силезии войсками военного округа командует генерал Эвальд фон Клейст. Это прекрасный офицер, наделенный обостренным чувством чести и высокими моральными качествами. Несколько дней подряд он получает предупреждения из военного министерства и из гестапо о готовящемся выступлении штурмовиков. Наконец генерал решает выяснить все сам и связывается с Хайнесом, командиром отрядов СА в Силезии. Хайнес говорит, что все эти слухи совершенно беспочвенны, и клянется, что не знает ни о каком заговоре. Скорее всего, эти слухи и ложные тревоги являются частью разработанного СС плана, направленного на то, чтобы поссорить армию с СА и выиграть от их конфликта. Тогда Клейст отправляется в Берлин. На Бендлерштрассе он еле сдерживает свое нетерпение, меряя шагами приемную генерала фон Фрича. Фон Фрич, прочитав его доклады, дал приказ объявить в нескольких соединениях состояние боевой готовности. Наконец генерал принимает Клейста. Сделав несколько вступительных замечаний, Клейст переходит прямо к делу. Он сообщает Фричу о своих сомнениях и анализирует ситуацию в Силезии, где СА ведут себя совершенно спокойно. Он настаивает на своем мнении. Он говорит настолько убедительно, что Фрича начинают одолевать сомнения – неужели рейхсвер дурачат?

Вызывают Рейхенау. Он является туго затянутый ремнями и слушает абсолютно спокойно, не выказывая ни малейших признаков удивления. Рейхенау – сам участник заговора. Он знает все, но бесстрастное выражение его лица скрывает тревогу: такие дураки, как Клейст, легко могут погубить весь замысел. Чем больше мы будем тянуть, тем сильнее офицеров, подобных Клейсту, будут одолевать сомнения и тем сильнее будут их подозрения. Необходимо опередить их, застать врасплох и заставить действовать, создав ситуацию, когда уже нельзя будет повернуть вспять. В кабинете генерала Фрича Рейхенау молча смотрит на Клейста, потом на Фрича и, даже не собираясь спорить с ними, сухо произносит: «Как бы то ни было, теперь уже слишком поздно».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.