ВОСЬМОЙ ПЕРИОД Лето и осень 1944 года: форсирование Ла-Манша осуществлено, но коалиция занята политическим вопросами в странах, расположенных в зоне европейского театра военных действий

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВОСЬМОЙ ПЕРИОД

Лето и осень 1944 года: форсирование Ла-Манша осуществлено, но коалиция занята политическим вопросами в странах, расположенных в зоне европейского театра военных действий

Политические волнения в странах, расположенных в зоне европейского театра военных действий; лето 1944 года

Каждая страна, расположенная в зоне театра военных действий в Европе, представляла проблему, служащую проверкой для единства коалиции. Все эти страны захлестнули волны войны, но каждая на ее гребнях занимала свою позицию. В Италии ситуация развивалась в трех различных плоскостях: в некоторых отношениях она оставалась бывшим членом стран Оси, связанной с ними определенными условиями, с другой стороны, она была соратником в войне против Германии. И одновременно она являлась ареной спора среди итальянцев о методах управления и форме правительства.

После подписания в Москве в октябре 1943 года соглашения о распределении зон контроля над Италией и одобрения совместного заявления о политике, которая будет там проводиться, все полагали решенным вопрос о том, какую роль будет играть Советский Союз в управлении делами этой страны. Но в действительности все было не так.

10 ноября Эйзенхауэр официально сообщил об учреждении Контрольной комиссии. Как было оговорено в директиве, полученной им от Объединенного комитета, эта комиссия должна:

1) проводить в жизнь условия капитуляции и следить за их исполнением;

2) гарантировать, чтобы итальянское правительство действовало в соответствии с военными нуждами союзников.

В публичном сообщении объяснялось, что это должен быть орган, «…посредством которого осуществляются отношения между Объединенными Нациями и итальянским правительством». Вся связь главнокомандующего с Контрольной комиссией по политическим вопросам должна проходить через Объединенный комитет. Все должности в штабе должны быть поровну распределены между американцами и британцами. Сэр Генри Мейтленд Уилсон, новый главнокомандующий войск средиземноморского театра военных действий, впоследствии был назначен председателем.

Одновременно были предприняты шаги к образованию Консультативной комиссии. 24 ноября Вышинский, оправившись от болезни, прибыл в Алжир и в окружении многочисленного штата энергично и с интересом приступил к своим обязанностям советского представителя. Возможности взаимодействия членов этой комиссии еще обсуждались британским и американским правительствами, но все единодушно считали, что ее следует создавать как организацию. которая будет проводить в жизнь условия капитуляции и консультировать по общеполитическим вопросам союзного главнокомандующего, как председателя Контрольной комиссии. Все полагали, что Консультативная комиссия должна действовать как единое целое и ее члены не должны сообщаться с итальянским правительством поодиночке.

Сразу же стало очевидно: у Вышинского свои соображения по всем этим и связанным с ними вопросам. Несмотря на дискуссию во время московской конференции, он придерживался концепции, что члены комиссии должны обладать правом совещательного голоса – то есть определять политику и функции Контрольной комиссии. Это выяснилось в ходе дальнейших утомительных дискуссий, рассказ о которых надо предоставить специалистам, изучающим этот эпизод. отнюдь не способствовавший нашему сближению. В конце концов советское правительство сочло целесообразным признать, что оно не должно вмешиваться в дела западного театра военных действий, как бы ему этого ни хотелось.

Не было общего мнения и по вопросу о значимости мест в Контрольной комиссии для советских представителей. Вышинский, имевший слабое представление о ее структуре, предполагал, что наиболее важные посты предназначены для двух высокопоставленных советских офицеров, приехавших с ним. После длительных дебатов договорились назначить советского и французского представителей заместителями начальника штаба и заместителями председателя комиссии. Но никто не знал определенно, каков их статус. Молотов уже давно поднимал вопрос, не следует ли советским членам штаба предоставить более важную роль в работе комиссии.

И вдруг, повинуясь внезапному порыву, советское правительство стало стремиться к независимости от Контрольной комиссии. Едва Вышинский занял свое место в Консультативном совете, он заявил Бадольо, что его правительство желает скорейшего освобождения Италии и стремится установить отношения с итальянским правительством. Бадольо рассказывает, что немедленно передал содержание этого разговора генералу Джойсу, заместителю председателя и действующему руководителю комиссии. (Генерал Джойс пригласил Бадольо поехать вместе с ним на первую встречу Консультативного совета после того, как он переехал из Северной Африки в Неаполь.)

Американцы и британцы были поражены заявлением Вышинского.

Вскоре Вышинский был отозван в Москву для более важной работы. В начале марта его заместитель в Консультативном совете Богомолов встретился с Бадольо. Напомнив ему о беседе с Вышинским, он спросил премьер-министра, готов ли он письменно потребовать от советского правительства аккредитовать в Италии советского представителя и принять представителя итальянского правительства в Москве. Бадольо согласился, и советское правительство спешно уступило его требованию.

Американский и британский послы в Москве заявили протест. В ответ на их претензии, что эта акция была предпринята без предварительной консультации, Молотов и Вышинский ответили, что советскому представителю в Консультативном совете было дано указание уведомить совет о намерениях Советского Союза. Они считали, что их указание выполнено. 14 марта советское правительство сообщило о заключении соглашения об обмене дипломатическими представителями.

Последовала длительная переписка. Союзные войска по-прежнему вели в Италии тяжелые бои. И страна, как бывший враг, по условиям перемирия, одобренным Советским Союзом, была обязана подчиняться приказам главнокомандующего. В этих обстоятельствах действия Советского Союза были признаны своевольными и вредными. Государственный департамент согласился с мнением Гарримана, высказанным 16 марта: «Если позволить советскому правительству безнаказанно заниматься подобными неблаговидными делами, наносящими удар по духу сотрудничества, это будет приглашением повторить их». Из замечания посла к этому посланию отчетливо видно, насколько со времен Тегерана пошатнулась его вера в искренность стремления Советского Союза к сотрудничеству: «Когда Советам не нравятся наши предложения, они, не колеблясь, становятся с нами резкими. Ведь если сейчас мы не проявим твердость по каждому из подобных инцидентов, Советский Союз, вполне возможно, будет проводить политику всеобщего запугивания». Хэлл разрешил Гарриману дать понять Москве, что мы считаем этот факт прискорбным, угрожающим единству коалиции и вере в надежность московских соглашений.

В своем ответе от 19 марта Молотов энергично защищал действия советского правительства на том основании, что ему необходимо заботиться о своих интересах в Италии и изменить неравное по сравнению с американцами и британцами положение советского правительства в отношениях с итальянскими властями. Он ссылался на то, что ни московские, ни тегеранские соглашения не запрещают напрямую обращаться к итальянскому правительству.

Тогда американское и британское правительства обрушились на Бадольо. Его обвинили в том, что он действует за их спинами, не имея права заключать какие-либо соглашения с иностранными правительствами без согласия на то Контрольной комиссии. Впрочем, в своей книге Бадольо игнорировал упоминание об ограничениях, навязанных Италии соглашением о перемирии, и настаивал, что не мог отказаться от предложения, которое, по его мнению, полностью соответствует интересам Италии. Союзный главнокомандующий направил ему письмо, в котором решительно заявил: итальянское правительство не может вступать в дипломатические отношения с какой-либо державой, союзнической или нейтральной, и что из соображений военной безопасности все связи должны осуществляться через Контрольную комиссию. Бадольо возразил, что условия перемирия связывают итальянское правительство по рукам и ногам. Текст письма Бадольо опубликован. В нем он горько жалуется на меры контроля, применяемые к Италии Контрольной комиссией, и настаивает, что условия перемирия должны быть пересмотрены как устаревшие и не соответствующие духу союзничества.

Американское и британское правительства не считали действия русских и итальянцев оправданными, но в конце концов разрешили им обменяться дипломатическими представителями. О назначениях было объявлено 4 апреля, и почти тотчас же американское и британское правительства обменялись с Италией своими дипломатическими представителями. Каждый был официально назван «прямым представителем».

От Америки был назначен Александр Керк, от Британии – сэр Ноэль Чарльз.

Причины, по которым сдались американское и британское правительства, были различными. Именно тогда обострялись разногласия из-за Польши, и раскрывать свои карты перед советским правительством они не хотели. Вполне вероятно, они пришли к заключению, что этот шаг не имеет большого значения, пока контроль осуществляет союзный главнокомандующий. А может быть, на них повлияла дружная, рука об руку, работа в Консультативном совете советского, американского и британского представителей. Можно добавить, что, по иронии судьбы, Бадольо вскоре начал жаловаться американцам и британцам на присланного советского представителя Костылева как доставляющего ему «хлопоты».

Несмотря на эту борьбу за возможность влиять на события в Италии, советское правительство в то время, о котором мы рассказываем, действовало в соответствии с развитием политической ситуации в этой стране. О консультациях по данному вопросу внутри коалиции следует рассказать особо.

Переговоры между Бадольо и лидерами политических партий в конце октября 1944 года по вопросу отречения короля потерпели неудачу. Он имел дело с кабинетом, не имеющим никакой политической ориентации. Но когда стало ясно, что немцы собираются занять длительную и ожесточенную оборону южнее Рима, требования об изменениях в правительстве зазвучали громче. Черчилль и министерство обороны изо всех сил сдерживали ярость. Это было вызвано отчасти памятью о помощи, оказанной Бадольо и королем (флот); отчасти позицией, выраженной премьер-министром президенту 6 ноября: «Разумеется, мы должны держаться за то, что имеем, пока не будем уверены, что можем получить что-нибудь получше, а это можно гарантировать только тогда, когда Рим станет нашим».

Рузвельт, хоть и неохотно, поддержал Черчилля. Он согласился, что союз Бадольо и короля еще какое-то время может просуществовать, невзирая на принципы, одобренные в Москве. Советские власти были столь же терпеливы.

В конце января 1944 года, после высадки в Анцио, Хэлл попытался ускорить изменения – реорганизацию правительства и отречение короля. Но Черчилль и его коллеги решительно возражали. Обстоятельства работали на них; медленные темпы наступления союзников не требовали срочного решения этого вопроса, да и осторожность в таком деле была нелишней. Поэтому президент снова уступил, несмотря на ворчание Хэлла.

Как бы то ни было, исполнительный комитет, организованный оставшимися членами шести итальянских антифашистских партий, продолжал действовать самостоятельно. Эта команда разработала программу и хотела заручиться поддержкой американцев, чтобы начать претворять ее в жизнь. Представленная на рассмотрение в середине февраля программа призывала к отречению короля, что означало конец Савойской династии. Однако просочились слухи о том, что, если король отречется только в пользу наследного принца, чья деятельность будет находиться под контролем, это на время удовлетворит команду. Правительство коалиционных партий должно было унаследовать власть от Бадольо и действовать до тех пор, пока по всей Италии не пройдут всеобщие выборы. Левые партии проводили забастовки и демонстрации с целью привлечения внимания к своим предложениям. Новый главнокомандующий союзных войск на Средиземном море генерал Уилсон, а также американский и британский политические советники настаивали на принятии программы. Американцы были готовы претворять ее в жизнь. Но тут воспротивился Черчилль, и Рузвельт в очередной раз ему уступил.

На этот раз Черчилль не связывал грядущие изменения с инициативой Советского Союза в установлении прямых дипломатических отношений с правительством Бадольо.

Наряду с действием многих политических групп в стране было разрешено коммунистическое движение. На уличных и фабричных собраниях выступали его лидеры, вернувшиеся из подполья, тюрем и ссылок. Его бывший глава, Тольятти, член Коминтерна, в конце марта приехал из Москвы и тотчас же оживил работу коммунистов и изменил их тактику. Коммунисты предварительно объединились с остальными политическими партиями в требовании политических изменений и отречения короля. Но вскоре после своего возвращения Тольятти призвал членов своей и других партий сотрудничать с правительством Бадольо до создания правительства, где будут представлены крупные массовые политические партии, отложить рассмотрение вопроса об отречении короля и бросить все силы на борьбу с немцами.

В конце концов, американское правительство было вынуждено изменить свои планы. Видя, что все время находятся причины, оттягивающие срок уничтожения фашизма – одной из задач, ради которой США вступили в войну, – оно теряло терпение. Оно попыталось через Консультативный совет произвести преобразование правительства Бадольо и склонить короля к отречению. Британское правительство наконец уступило. Оно согласилось сказать королю, что ему пора оставить трон. Британский представитель в Консультативном совете подписал резолюцию, в которой совет заявил, что будет приветствовать, если Бадольо сформирует новое правительство, в котором будут представлены все партии.

Мэрфи – американский представитель в Консультативном совете и политический советник Эйзенхауэра – 11 апреля встретился с королем и потребовал немедленного отречения от престола. Король не согласился. Самое большее, на что его удалось уговорить, – сообщить народу, что после взятия союзниками Рима он удалится от дел, назначив своего сына, принца Пьемонта, генерал-лейтенантом королевских войск. Поскольку американское правительство не надеялось на решение британцами этого вопроса силовым путем, оно согласилось на такой компромисс, прекрасно понимая, что окончательная судьба монархии будет решена плебисцитом после войны. На следующий день, 12 апреля, король подписал королевский указ и сделал сообщение. Вскоре комитет итальянских партий, претворяя в жизнь решение Консультативного совета, принял решение войти в новое правительство, главой которого останется Бадольо, но которое будет в основном состоять из его представителей. Это было 16 апреля, а 17 апреля на пресс-конференции в Москве Вышинский одобрил недавнее решение Консультативного совета, сказав, что оно выражает общую точку зрения союзников и является шагом вперед в решении политических проблем Италии.

Новое правительство приступило к своим обязанностям 24 апреля. Среди главных фигур новой администрации были Бенедетто Корчи, граф Сфорца (против кандидатуры которого возражал Черчилль) и Тольятти, лидер коммунистов. Все они были министрами без портфелей.

Предвидение Черчилля вскоре сбылось. Бадольо от имени нового правительства настойчиво требовал признания Италии союзником. Согласие на это почти наверняка давало Италии право требовать применения к ней условий перемирия и сохранения целостности итальянской территории. Такой поворот событий мог бы вызвать недовольство Югославии, Греции и Франции. Предвидя это, британское правительство всячески противилось каким-либо изменениям, с чем согласились и американцы.

Пока новое правительство занималось делами разграбленной и разрушенной Италии, союзные войска наконец овладели Римом, тем самым увеличив территорию Италии, свободную от немцев. За день до взятия Рима, 5 июня, король выполнил свое обещание и передал трон принцу Гумберту, генерал-лейтенанту королевских войск. Лидеры итальянских политических партий в Риме тотчас же сделали попытку сместить Бадольо. Пока американское и британское правительство решали, следует ли допускать это, дело было сделано. Итальянские политические деятели просто отказались служить под руководством Бадольо. Без советов с союзниками они сформировали новое правительство во главе с Бономи, а министром иностранных дел стал граф Сфорца. Черчилль был обеспокоен отстранением Бадольо в пользу «этой группы пожилых и голодных политиков», но не мог этому воспрепятствовать. Новый кабинет торжественно обещал принять на себя обязательства, взятые правительством Бадольо. в том числе условия капитуляции и отсрочку решения о судьбе монархии до окончания войны в Италии. До поры до времени спорные вопросы, касающиеся Италии, союзниками не обсуждались.

Политические волнения в странах, расположенных в зоне европейского театра военных действий; лето 1944 года (продолжение)

В то самое время, когда был взят Рим и началась операция «Оверлорд», возродились надежды на достижение мирных и взаимно приемлемых решений по управлению Югославией.

Напомним, что во время конференции министров иностранных дел в Москве попытка заручиться поддержкой Советского Союза в деле объединения политических групп Италии ни к чему не привела. Месяц спустя, пока работала конференция в Тегеране, Тито созвал политический конгресс. Он учредил временное правительство, в котором коммунисты, пусть и в меньшинстве, стали правящей элитой. Оно требовало права представлять Югославию, не признавало власть короля и его правительства в изгнании и запретило королю возвращаться после освобождения страны. Все это, а также слухи об интригах с Советским Союзом, толкнуло Черчилля на новую попытку убедить Сталина в последующем соблюдении его интересов. Эти действия Черчилля, должно быть, были вызваны заявлением Бенеша, сделанным им в Москве в декабре. Он передавал слова Сталина о поддержке им идеи Югославской федерации: хотя ему не нравится теперешнее правительство короля, он не питает к королю никакой личной неприязни; он симпатизирует Тито. но, как человек широких взглядов, не будет вмешиваться во внутреннюю политику страны.

Британское правительство продолжало изо всех сил устранять препятствия на пути установления соглашений между группами Сопротивления, британским правительством и королевским правительством в изгнании. Оно усилило помощь партизанам Тито. А так как четники Михайловича больше не проявляли желания сражаться с немцами, оно отказало им в помощи и отозвало британские миссии, действующие на их территории. Теперь Черчилль стал отзываться о Михайловиче как о «камне на шее маленького короля…».

30 декабря Черчилль написал Идену: «Сейчас нет никакой возможности заставить Тито принять короля Петера, как quid pro quo для того, чтобы не принять Михайловича. Когда Михайлович уйдет, шансы короля улучшатся, и мы сможем защищать это дело в штабе Тито».

Черчилль уговаривал короля освободить Михайловича от должности военного министра в королевском правительстве. Одновременно британские офицеры связи, приближенные к Тито, добивались компромисса и союза с королевским правительством, чтобы привлечь в свои ряды югославов, особенно сербов, преданных королю.

В течение первых месяцев 1944 года, пока британское правительство применяло эту тактику, войска Тито превратились в сильную армию, привлекающую в свои ряды все больше и больше людей. «Запятнанное», как назвал его Черчилль, королевское правительство в изгнании, напротив, начало разлагаться. В марте король с премьер-министром вернулись в Лондон, оставив остальных членов кабинета в Каире. К 1 апреля Черчилль начал бояться, что, если в ближайшее время правительство не начнет действовать, будет упущен последний шанс. В письме к Идену он выразил мнение, что решение неизменно, и добавил: «Обсуждая эти вопросы в Каире, мы видели проникновение грандиозной русской миссии в штаб Тито, и у нас не остается сомнений, что русские будут стремиться к созданию коммунистической Югославии, управляемой Тито, и откажутся от всех альтернатив как от „недемократичных“».

Однако советское правительство на каждом шагу повторяло о своей поддержке Тито на проходящих переговорах и позволило британцам взять на себя лидирующую роль.

Молодой король наконец с грустью понял, что ему лучше последовать совету британцев. Он согласился на формирование нового правительства, в которое не войдет Михайлович. Шубашич, бывший губернатор Хорватии, член крестьянской партии, придерживающийся умеренных взглядов, был назначен премьер-министром. В письме к Тито Черчилль писал: «Будет очень жаль, если Вы поспешите публично отказаться от них… Битва в Италии идет успешно. Генерал Уилсон заверяет меня в своей решимости оказывать Вам всемерную помощь. Поэтому я чувствую себя вправе просить Вас воздержаться от каких-либо высказываний против этих событий, по крайней мере до тех пор, пока мы не сможем обменяться телеграммами по этому вопросу».

В послании от 24 мая он объяснил Тито: «По моему представлению, этому правительству следует на некоторое время затаиться и предоставить событиям идти своим путем». Из краткой фразы, которой он закончил послание, видно, как непринужденно и весело он обращался к югославскому партизанскому лидеру: «Передайте привет Рэндольфу (сыну Черчилля), если он покажется на вашем горизонте. Маклин (глава британской миссии у Тито) скоро вернется. Я бы и сам хотел приехать, но я слишком стар и тяжел, чтобы прыгать с парашютом!»

Премьер-министру был не чужд вкус к приключениям, но он был вынужден выполнять менее напряженные, но не менее утомительные обязанности, от которых все же сумел отвлечься, совершив путешествие в Нормандию, правда без парашюта, чтобы проследить за выполнением операции «Оверлорд».

В конце мая произошел эпизод, когда союзники буквально спасли Тито. Мощное наступление немцев отбросило его отряды от берега далеко к горам. Он обратился за помощью к союзному командующему на Средиземном море и получил ее. Британские и американские бомбардировщики бомбили сосредоточения немецких войск и транспорт, защищая партизан Тито от воздушных атак немцев. В результате немецких атак, в том числе и авиационных, был разгромлен штаб Тито, а его отряды отброшены к Боснийским горам. Ему со своим штабом, а также британскими и советскими офицерами связи удалось прорваться сквозь немецкий фронт к партизанскому аэродрому, где их уже ждали союзнические самолеты. Выбрав один из советских самолетов, он улетел в Бари, а оттуда на британском истребителе на остров Вис в Адриатическом море, где образовал свой новый штаб.

Похоже, он не считал этот акт спасения причиной для изменения своих политических целей. Но вполне возможно, его отношение к договору с правительством в изгнании, защитником которого по-прежнему выступало британское правительство, изменилось в лучшую сторону. В июне было подписано соглашение между Тито и Шубашичем, согласно которому сторонникам Тито предоставлялись руководящие посты в новом королевском правительстве в обмен на его обещание сотрудничать с ним. Но рассказ об этом событии еще впереди.

В Греции также, в значительной степени благодаря гибкой и дерзкой политике британцев, появился шанс на последовательное урегулирование внутренних противоречий.

Когда итальянцы в Греции капитулировали, большая часть их снаряжения досталась коммунистическим группам Сопротивления. Это нарушило равновесие между двумя главными фракциями и дало коммунистам военное преимущество и шанс занять доминирующее политическое положение. Черчилль с коллегами пришли к заключению, что для спасения ситуации необходим поворот в политике. Они решили: самый лучший способ обеспечить внутреннюю стабильность – уговорить короля согласиться сделать регентом какого-нибудь уважаемого человека, который бы взял в свои руки власть после освобождения. Временным регентом предполагалось сделать Дамаскиноса, архиепископа Афин. Но тот отказался.

Шаткое перемирие, достигнутое в феврале между группами Сопротивления, вскоре нарушилось. Когда в начале марта перспектива ухода немцев казалась уже не столь далекой, коммунистически настроенные элементы учредили Комитет национального освобождения, представляющий прямую угрозу королевскому правительству и его приверженцам. Их поддерживали греческая армия и морские части, находящиеся в Египте. В конце месяца они пытались насильственным путем сместить премьер-министра. Черчилль бросился подавлять этот мятеж. В его послании от 9 апреля Липеру, британскому послу в греческом правительстве в Каире, описывается принцип, который он был готов защищать до тех пор, пока не найдутся люди с разумными политическими принципами и не возьмут на себя управление Грецией: «Наши отношения установлены с законно созданным правительством Греции, возглавляемым королем, которое является союзником Британии и не может быть смещено в угоду моментальному всплеску аппетита амбициозных ничтожеств-эмигрантов».

Но продолжил он так: «Король является слугой своих подданных. Он не претендует на то, чтобы управлять ими. Он беспрекословно подчинится мнению народа, как только будут восстановлены нормальные условия… Когда уйдут немецкие захватчики, Греция сможет стать республикой или монархией, как захочет народ. Тогда почему греки не могут питать ненависть к общему врагу?..»

Пока подавляли этот мятеж, король Греции, подталкиваемый британским правительством, объявил, что в его правительстве произойдут изменения. Папандреу, лидера социал-демократической партии Греции, пригласили на пост премьер-министра нового правительства, которое должно было быть представительным. После заседаний, на которых кипели типичные для Греции политические споры. различные группы согласились войти в его состав и объединиться в борьбе против немцев. Но, забегая вперед, скажем, что многопартийное правительство в конце концов было создано только в начале сентября, когда в кабинет вошли шесть членов левых партий. Ему не суждена была долгая жизнь.

Во время всех этих событий Рузвельт дал Черчиллю полную свободу действий в улаживании ссор в Греции. Когда они, казалось, были улажены, он выразил удовлетворение. Черчилль очень старался все время держать советское правительство в курсе дел, но Сталин оставался в стороне. Позже Черчилль рассказывал: «Советское правительство ограничилось критикой наших действий, а когда 5 мая в Москве России было сделано формальное предложение о сотрудничестве в делах Греции, нам ответили, что присоединяться к каким-либо публичным заявлениям по политическому положению в Греции было бы ошибочно».

Видя пассивность Советского Союза, сторонники Черчилля еще решительнее склоняли коммунистов к временному сотрудничеству.

Одной опасностью меньше, коммунистический беспорядок не будет превалировать, с облегчением думал Черчилль. Ведь эта страна была и дорога сердцам британцев, и жизненно важна для их влияния на Средиземном море. Нетрудно понять, почему успешное разрешение беспорядков в Греции породило убеждение в том, что соглашение о разделении ответственности между союзниками стоит больше, нежели какое-нибудь неубедительное обещание решать подобные ситуации только на основе совместного соглашения.

В период, предшествующий началу операции «Оверлорд», члены коалиции вели тайные дискуссии относительно капитуляции двух немецких сателлитов, Румынии и Болгарии. Эти страны находились в обширной области наступления Красной армии, и советское правительство считало себя вправе принимать окончательные решения.

В марте 1944 года, когда Красная армия приближалась к границе Румынии, эмиссары возобновили попытку окольным образом заключить договор о капитуляции. Князь Стирби, бывший высокопоставленный придворный, хорошо известный в Британии, был послан основными оппозиционными партиями в Каир, но, вероятно, с ведома правительства. Но едва начались тайные переговоры, Гитлер пригласил к себе премьер-министра, маршала Иона Антонеску. Слухи об этом вызове через нейтральные каналы дошли до британского правительства, как и сведения о том, что, предвидя решения, которые ему придется принять, Антонеску считает важным знать, что сделают западные союзники для того, чтобы защитить Румынию от наступления Советского Союза. В ответе, полученном 22 марта, прозвучали резкое предостережение против встречи с нацистами, совет капитулировать перед тремя великими державами и не противиться русским войскам и заявление, что условия, которые будут навязаны Румынии, в значительной степени определятся степенью ее вклада в разгром Германии. Но премьер-министр отправился к Гитлеру, еще не получив этого резкого предписания. Он не принял никаких новых обязательств по отношению к Германии, но румынские дивизии продолжали сражаться против русских.

Красная армия собиралась пересечь границу, проходящую по реке Прут, и в нескольких местах войти в Румынию – впервые с тех пор, как Гитлер вторгся на территорию за оспариваемыми границами Советского Союза. Следовательно, советское правительство взяло инициативу в свои руки. 1 апреля оно сообщило британскому и американскому правительствам, что собирается выпустить заявление, информирующее румын о своих намерениях. Оно подтверждало планы Советского Союза вернуть провинции Бессарабию и Буковину, но полное отсутствие притязаний на остальную территорию Румынии. Советское правительство также заявило, что не собирается изменять существующую общественную систему Румынии. И американское, и британское правительство сочли это признание ценным и своевременным и публично одобрили его.

Тогда советское правительство продолжило формулировать условия перемирия, которые оно намеревалось применить к Румынии. Они были довольно мягкими. Румынским войскам предлагалось или капитулировать перед Красной армией, или присоединиться к борьбе Красной армии против немцев. В качестве компенсации за провинции, которые Румыния уступит Советскому Союзу, от Венгрии ей вернется большая часть Трансильвании. Обычная компенсация военного ущерба. Советское правительство не станет настаивать на постоянной военной оккупации Румынии, но потребует лишь, чтобы советским и союзным войскам было позволено свободно передвигаться по стране, насколько это будет необходимо для военных операций. Британское и американское правительство сочли эти условия приемлемыми. Но Черчилль также предложил, чтобы союзникам было позволено участвовать в дискуссиях по политическим вопросам. Идея была с удовольствием принята. Поэтому еще до середины апреля три основных союзника пришли к соглашению об условиях капитуляции Румынии. 12 апреля эти предложения о перемирии были переданы в Каире Стирби. Но ответ оказался двусмысленным. Румынские части, хорошо обученные и вооруженные, ожесточенно и умело продолжали сражаться против советских войск в Крыму. Советское правительство рассталось как с «несбыточной мечтой» (именно эти слова Молотов использовал 25 апреля в беседе с Гарриманом) с мыслью, будто за капитуляцией в Румынии последует мятеж.

После этого театр военных действий на несколько месяцев стабилизировался, так как Советский Союз готовил наступления севернее, во взаимодействии с операцией «Оверлорд». Румынское правительство не видело никаких шансов разобщить союзников и тем самым добиться более приемлемых условий, а также увлечь британское и американское правительства перспективой защищать Румынию от двух опасностей, которые она на себя навлекла: репрессий со стороны немцев и советского диктата. Король и оппозиция пытались подготовить летом переворот в Румынии и принятие апрельских условий. Но союзники ждали, пока события сделают повиновение неизбежным. До августа никаких решающих событий не произошло.

Болгария тоже не желала капитулировать. Сражаясь на стороне Германии, она не стала все же воевать против Советского Союза. Но болгарские войска помогали немцам контролировать Балканы и удерживали турок от присоединения к союзникам. В конце 1943 года София и другие болгарские города подверглись жестоким американским и британским бомбардировкам в качестве побуждающего мотива к капитуляции. Когда их попросили остановиться, союзники заявили болгарскому правительству, что если оно хочет спастись, то лучше послать секретную миссию в Каир или на Кипр и там обсудить условия.

В последующие месяцы все гадали, станет ли Болгария стремиться к капитуляции, если будет заранее знать цену этого акта. Но в марте советское правительство воспрепятствовало формулированию условий перемирия на том основании, что вопрос не срочный, а ситуация еще не так уж благоприятна. Части Красной армии находились еще достаточно далеко от Болгарии, и, вероятно, советское правительство полагало, что, когда они подойдут ближе, оно будет в состоянии дать более авторитетный совет союзникам, как поступить с этой страной.

Тем членам болгарского правительства, которые хотели отмежеваться от немцев, всячески препятствовали. Болгарские войска продолжали поддерживать Германию. В ответ на протесты Советского Союза, что подобное поведение несовместимо с нормальными отношениями и совершенно недопустимо, болгарское правительство не извинилось перед Москвой и не привело никаких оправданий. Вот конец его ответа советскому правительству от 24 апреля: «В заключение болгарское правительство считает необходимым еще раз заявить, что оно никоим образом не изменило своих отношений с Советским Союзом по сравнению с теми отношениями, которые были 1 марта 1941 года, когда Болгария присоединилась к трехстороннему договору, а Советский Союз и Германия были связаны другим договором».

Ситуация оставалась неясной до осени, когда Красная армия уже подошла к границам и угрожала вступить на территорию страны.

Идея разделения зон ответственности в малых странах Центральной Европы

Опыт показывал, как сложно применять правило всеобщего согласия к каждой из этих нестабильных ситуаций. А решения не могли ждать вечно. Короче, дипломатические методы оказались несовершенными и неподходящими – неудобными для войны и неэффективными для мира. Перед дипломатами и военными встал вопрос, является ли договор, согласно которому тот или иной союзник обладает доминирующей властью в каждой из этих ситуаций, разумным способом положить конец разногласиям.

Страх, что советское правительство будет стремиться навязывать в Восточной и Центральной Европе свою волю, когда Красная армия займет эти регионы, подталкивал к действиям. Эта тревога выразилась в записке, которую Черчилль 4 мая направил Идену:

«Следует составить для кабинета, а вероятно, и для имперской администрации документ, в котором бы кратко излагались острые разногласия между нами и советским правительством, возникшие в Италии, Румынии, Болгарии, Югославии и особенно в Греции… Основной вопрос заключается в следующем: собираемся ли мы дать свое молчаливое согласие на установление власти коммунистов на Балканах и, вероятно, в Италии?.. Я придерживаюсь мнения, что нам следует сделать твердые выводы по этому вопросу, и, если мы решим сопротивляться вторжению и распространению коммунизма, это надо им ясно показать, как только позволит военная ситуация. Но прежде всего надо посоветоваться с Соединенными Штатами».

Возможно, однако, пока разрабатывалось новое предложение относительно соглашения, лидеры союзников остерегались раскрывать свои карты. На следующий день, 5 мая, британское правительство через свое посольство в Москве обратилось к советскому правительству с официальным предложением сотрудничества в делах Греции. В этот же самый день, беседуя с Гусевым в министерстве иностранных дел в Лондоне, Идеи намекнул, что советское правительство вполне может предоставить Британии управление ситуацией в Греции, пока там еще продолжается борьба, а Великобритания вполне может предоставить советскому правительству управление ситуацией в Румынии на период военных действий в этой стране. Позже министерство иностранных дел назвало это предложение бесцеремонным. Так это было или нет, советское правительство отнеслось к нему со вниманием. 18 мая Гусев ответил министерству иностранных дел: советское правительство благосклонно относится к этой идее, но прежде, чем претворять ее в жизнь, хотело бы знать, согласован ли этот вопрос с американским правительством.

30 мая британский посол в Вашингтоне лорд Галифакс поинтересовался у Хэлла, как американское правительство отнеслось бы к подобному соглашению. В представленном им меморандуме подчеркивалось, что указанное соглашение будет действовать только в период войны и не коснется прав и обязанностей каждой из трех великих держав, зафиксированных в мирном договоре. Предложение оскорбляло убеждения Хэлла. Он предвидел, что даже такое временное рабочее соглашение может превратиться в договоренность о сферах влияния, подобную тем, что в прошлом всегда являлись причиной конфликта. Поэтому государственный секретарь энергично возражал. И он продолжал возражать, невзирая на довод, что нет никакой практической альтернативы и текущие проблемы доказывают бесполезность объединенной консультации. Да и тот факт, что президент по-прежнему не хочет вмешиваться в проблемы Польши и Балкан, по крайней мере до тех пор, пока не пройдут выборы, не казался ему причиной для отказа менять свою точку зрения. В своем ответе Галифаксу Хэлл, как он вспоминал позже, сказал, что, по его мнению, «…отказаться от наших широких, основополагающих деклараций политики, принципов и практики было бы сомнительным. Если они вытекают их одного или двух важных примеров, таких, как Вы указываете, тогда ни одна из стран-участниц не будет ни иметь прецедента, на котором можно настаивать, ни каких-либо стабильных правил, которым можно подчиняться и настаивать, чтобы им подчинялись и другие правительства».

Черчилль напрямую обратился к Рузвельту. В послании от 31 мая он ссылался на тревожные признаки расхождения в политике между британцами и русскими в отношении Балканских стран, особенно Греции. Он выразил надежду, что президент одобрит предложение, как «практичное», и добавил: «Разумеется, мы не хотим делить Балканы на сферы влияния и, соглашаясь на урегулирование, должны ясно дать понять, что оно применимо только в условиях войны и не влияет на права и обязательства, которые каждой из трех великих держав придется осуществлять во время мирного урегулирования и впоследствии по отношению ко всей Европе. Урегулирование, разумеется, не будет включать в себя каких-либо изменений в нашем нынешнем сотрудничестве в формулировании и выполнении союзной политики в отношении этих стран».

Этот путь, вероятно, казался премьер-министру наиболее естественным, поскольку в ходе переговоров между ним и президентом по зонам оккупации в Германии Рузвельт повторял, что американское правительство не хочет играть никакой роли в этом регионе, как во время войны, так и после нее. В меморандуме Стеттиниусу от 21 февраля 1944 года и в неоднократных обращениях к британцам президент заявлял: «Я не хочу, чтобы Соединенные Штаты взвалили на себя бремя послевоенных преобразований во Франции, в Италии и на Балканах. Это не является для нас естественной задачей – на расстоянии 3500 или более миль. Это определенно задача британцев, в решении которой они гораздо больше заинтересованы, чем мы».

Президент обратился к Государственному департаменту с поручением составить ответ на обращение премьер-министра. Пока поручение выполнялось, 8 июня пришло еще одно послание от Черчилля, где он снова отрицал существование проблемы сфер влияния: «Мы должны действовать все вместе, но кто-то должен нас направлять». Далее он утверждал, что считает разумным, чтобы русские имели дело с румынами и болгарами, так как их войска «посягнули» на эти страны, а Британия – с Грецией и Югославией. Он заметил, что, по его мнению, «в эти времена для страны не может быть судьбы хуже, чем подчиняться решениям, переданным по испорченному телеграфу». Последняя фраза была особенно убедительной: «С другой стороны, мы, насколько возможно, принимаем лидирующую роль Соединенных Штатов в Южной Америке, до тех пор пока вопрос не касается наших кровных дел. Естественно, мы вырабатываем собственную точку зрения на этот вопрос на основании того малого, что имеем».

Содержащийся в послании Черчилля намек на то, что соглашение также должно касаться Болгарии и Югославии, не остался без внимания. Хэлл счел необходимым безотлагательно возразить на него. Президент в своем ответе премьер-министру от 10 июня привел те же доводы, что и Хэлл. В ответе на жалобы премьер-министра по поводу сложности достижения совместных решений президент заметил: лучше было бы выработать механизм консультаций для выяснения «недоразумений» и сдерживать любые порывы установить сферы влияния.

Суть ответа Черчилля была следующей: «Если каждый будет советоваться со всеми прежде, чем что-либо предпринять, наступит паралич действий. В этих балканских регионах наступление события всегда будет опережать анализ меняющейся ситуации. Кто-то должен взять на себя ответственность и принимать меры». Упоминая о событиях в Греции, он сказал, что, если бы при этом кризисе они занялись сложными консультациями, в результате получился бы хаос; вместо этого, слаженно и гибко работая вместе, они с Рузвельтом сделали большое дело. Затем премьер-министр спросил: «Почему такое эффективное управление должно нарушаться комитетами из чиновников средней руки, подобными тем, что мы насаждаем по всему миру?» Он счел вполне естественным, что Россия. которая имеет в Румынии большое влияние, должна играть там лидирующую роль, и она, вероятно, в любом случае добьется этого. В конце он попросил дать предложению испытательный срок в три месяца, после чего три державы его пересмотрят.

Хэлл на несколько дней уехал из Вашингтона. Рузвельт воспользовался его отсутствием и рискнул действовать без его совета. 12 июня он информировал Черчилля, что согласен на этот короткий испытательный срок, добавив: «Мы должны осторожно дать им понять, что не устанавливаем никаких послевоенных сфер влияния». Он отправил это послание, не посоветовавшись с Государственным департаментом и не известив Хэлла, когда тот вернулся в Вашингтон. Это вызвало замешательство и возбуждение.

Дело в том, что в тот же день Государственный департамент вручил британскому послу в Вашингтоне меморандум, который, как он полагал, президент предварительно одобрил и в котором снова перечислялись наши протесты.

Потом, 17 июня, по-прежнему не зная о послании Рузвельта к Черчиллю, Хэлл написал президенту, что, по его мнению, сейчас еще важнее, чем прежде, оспорить соглашение, поскольку в него, по-видимому, следует включить Болгарию и Югославию. Вместе с этим письмом он представил на рассмотрение текст другого послания, которое Рузвельту предстояло отправить Черчиллю. То, что произошло позже, не поддается никаким объяснениям. Президент, вероятно огорченный возникшим недоразумением, чтобы успокоить Хэлла, направил Черчиллю послание противоположного смысла. В нем он не только повторял обвинение в ошибочной политике, но и жаловался на британцев, поделившихся своей идеей с русскими, не выяснив предварительно нашего мнения по этому вопросу и так и не узнавших бы его, если бы русские не попросили их получить наше одобрение.

Британское правительство на самом деле, получив более ранний ответ президента, тотчас же сообщило русским, что принимает на себя основную долю ответственности. Черчилль понял это второе «несчастливое послание» так, что Рузвельт действительно расстроен необходимостью уступить; поэтому в следующем послании, отправленном 23 июня, он потрудился снова представить ситуацию таким образом, как он ее видел. Снова обрисовав оправдания своего шага, он в конце мягко заметил, что во всех этих ситуациях он просто борется за то, чтобы преобразить хаос в порядок, и постоянно держит президента в курсе дела. 27 июня президент дал простой дружеский ответ, и, казалось, их переписка по этому вопросу временно закончилась.

Но тогда и раздался голос советского правительства. Оно напрямую справилось у американского правительства о предложенном соглашении, прежде чем скрепить его печатью. Черчилль спорил со Сталиным, как и с Рузвельтом, сказав ему 11 июля: «Я хотел бы спросить, не согласны ли вы с тем, чтобы этот план был испробован в течение трех месяцев. Никто не сможет сказать, что он затрагивает будущее Европы или разделяет ее на сферы. Но мы можем обеспечить ясную политику в каждом районе, и мы будем сообщать другим все, что мы делаем. Однако если вы сообщите мне, что это безнадежно, я не истолкую это в дурном смысле».

15 июля Государственный департамент информировал советское правительство, что он уже согласился на трехмесячный испытательный срок, как полезный для военной стратегии, но это может привести к разделению Балканского региона на сферы влияния, и его это тревожит. Он выразил надежду, что не будет принято никаких мер, которые причинили бы вред сотрудничеству или были бы направлены против более широкой системы общей безопасности. Этот холодный ответ, может быть, побудил Сталина принять предложенный план. Затем, поскольку русские начали поддерживать коммунистические группы сопротивления в Греции, Черчилль на время затих.

Свою позицию относительно неожиданно возникающих ситуаций в Центральной и Восточной Европе американское правительство объясняло британцам и русским так:

1) в настоящее время американское правительство не считает нужным вмешиваться во внутренние дела этих стран и принимать решения об их границах;

Данный текст является ознакомительным фрагментом.