Возвышение державы

Возвышение державы

В 1900 году разразилось Боксерское восстание[5], и Япония, будучи ближайшей заинтересованной державой, поспешила оказаться в первых рядах сражающихся. Поведение ее войск во время короткой кампании союзных войск по освобождению Тяньцзиня и Пекина продемонстрировало всем, что ее армии нет равных в дисциплине и эффективности. Однако окончательные итоги кампании позволили России еще прочнее укрепиться в Маньчжурии и особенно в Порт-Артуре, из которого она помогла вытеснить японцев за несколько лет до этого – поступок, которого Япония не могла ни простить, ни забыть.

Японцы терпеливо дожидались нужного момента, тем временем значительно упрочив свое положение союзом с Великобританией. Согласно условиям этого союза, если любой из его членов окажется вовлеченным в войну с третьей страной, то другой член союза должен оставаться нейтральным, если только на него не будет произведено нападение одной или несколькими другими странами, «если же такое случится, то другая высокая договаривающаяся сторона придет ей на помощь». Это позволило Японии готовиться к решительной схватке с Россией, не опасаясь вторжения французов или немцев. Что она и делала, буквально подталкиваемая к этому глупостью и упрямством русских. Пять с половиной месяцев переговоров закончились безрезультатно, и 5 февраля 1904 года отношения между странами были разорваны. Давно готовившаяся (японцами) война началась в типично японском стиле, с неожиданной ночной торпедной атаки на русский флот, стоявший совершенно неподготовленным – что опять-таки было совершенно типично для предреволюционных русских сил – на внешнем рейде Порт-Артура. Вслед за этим последовал проведенный в течение нескольких часов десант японских экспедиционных сил под Чемульпо, сопротивления которому оказано не было.

Япония начала войну, отнюдь не предполагая сокрушить громадную Российскую империю. Все, на что она могла надеяться, – это нанести быстрое поражение российским силам на Дальнем Востоке, который был связан с Европейской Россией узкой лентой Транссибирской железной дороги. Но оказалось, что оценка японцами своих собственных военных возможностей оказалась завышенной, а пропускной способности Транссибирской магистрали значительно заниженной. Отсутствие коммуникаций в Корее замедлило скорость японского наступления, и лишь к 1 мая их силы смогли форсировать Ялу.

Численность японской армии накануне войны оценивалась в 273 000 человек в составе 13 дивизий при 798 орудиях. Японцы располагали примерно только 225 000 человек подготовленных резервистов вследствие принятой концепции боевой подготовки лишь одной пятой из числа ежегодного призывного контингента (в интересах «экономии»). Это значительно сдерживало развитие их кампании.

Штабной офицер и рядовой периода Русско-японской войны

Пехотинец на марше периода Русско-японской войны

Все военные наблюдатели пришли к единодушному согласию в том, что японская армия, хотя и весьма малочисленная, была образцом дисциплины и преданности. Большое впечатление производила также степень ее организованности, что явно было результатом тщательного планирования и предусмотрительности. Особое восхищение вызывали маленькие ростом японские пехотинцы (в 1904 году они едва достигали пяти футов и одного дюйма, то есть были ниже 155 сантиметров). Во время долгих и трудных переходов японский солдат был одет в голубую шинель или в плотный коричневый полушубок с овчинным воротником и нес на себе одеяло, ранец или ранец-рюкзак, флягу с водой, часть составной палатки, служившей ему также накидкой, шанцевый инструмент, запасные сапоги и сандалии, котелок с дневным запасом продовольствия, а также 8-зарядную магазинную винтовку системы Мурата, штык и боеприпасы. С такой нагрузкой он совершал поражавшие воображение марши, и одной из особенностей японской пехоты, производившей неизгладимое впечатление на всех иностранных военных наблюдателей, была ее способность быстро совершать длинные переходы. «Это просто удивительно, сколь быстро они передвигаются, – писал один из наблюдателей, отслеживавший их деятельность во время подавления Боксерского восстания, – кажется, что они все делают вдвое быстрее». Несколько позже лейтенант Дауд, служивший по обмену в течение шести месяцев в качестве младшего офицера в одном из японских полков в 1934–1935 годах, записал свои впечатления о выносливости и стойкости японского солдата: «Мы начали движение в пять часов утра и шли почти непрерывно до десяти часов следующего утра. За это время мы прошли 90 километров. После краткой остановки роте было приказано отойти на 3 километра назад и занять там позицию. Другой командир подразделения гонял своих подчиненных в марш-броски по 45 километров в день в течение месяца. При этом в конце перехода он обычно отдавал приказ «Бегом марш!», чтобы показать, что даже уставшие до предела люди все же могут собрать последние силы для заключительного рывка, едва не падая от усталости. Пройти всю дистанцию такого марша было делом чести для солдата, а сойти с нее считалось позором». В систему японской боевой подготовки всегда включались «марш-броски преодоления жары» и «марш-броски преодоления холода». Такая подготовка показала свою действенность в военное время. В ходе кампании в Маньчжурии 1933 года японские маршевые колонны совершали переходы по 32 километра в сутки непрерывно в течение тринадцати дней и по 80 километров в сутки в течение трех дней, причем в пургу и при температуре от 20 градусов до 40 градусов ниже нуля.

Иностранный наблюдатель, находившийся с японцами в Северном Китае, пораженный маршами на такие дальние дистанции, получил разъяснение, что они стали возможны благодаря тому, что во главе каждого полка находилось его знамя. Сочетание преданности императору и решимость «не потерять лицо» побуждало людей мобилизовать все свои силы для переходов в 56 километров и более, «хотя боль и усталость ясно читались на их лицах». Эта решимость, по мнению наблюдателя, «была движущей силой японской жизни».

Другой особенностью, на которую обратили внимание многие из иностранцев, был тот факт, что такие физические усилия совершались при питании, которое европейцы сочли бы голодным. Ян Гамильтон отметил «исчезающе малый» эффект насыщения рисом и счел, что «европеец с таким же успехом мог бы есть снежные хлопья и столь же бы насытился». Солдатский рацион питания хранился в bento – небольшой миске, в которой помещалась ложка холодной свинины и чашка вареного риса, – и съедался в холодном виде. Рацион войск, в рядах которых наблюдателем был М. Лёрквин, состоял из полуфунта риса и небольшого количества почерневшей картошки. Все это заливалось кипятком из походных кухонь (эти кухни «готовили» только кипяток). Лейтенант Дауд походных кухонь не видел, но отметил, что неприкосновенный запас состоял из консервированной говядины и сухарей, с небольшим количеством риса или ячменя, если их удавалось добыть и сварить.

Способность совершать переходы и сражаться при столь скудном питании всегда была характерной особенностью солдат стран Востока. Именно она в значительной степени сделала возможными великие победы монголов и определила успехи китайских и северокорейских армий в 1950 году[6]. Это обстоятельство также частично объясняет высокий уровень смертности в лагерях для военнопленных в Японии и коммунистическом Китае. Вполне понятно, что ни одна армия не станет кормить взятых ею в плен воинов противника лучше, чем своих собственных солдат, так что, наряду с другими проявлениями жестокого обращения, западные военнопленные страдали от недостаточного питания, что часто приводило к их гибели.

Генерал Ян Гамильтон, талантливый и опытный офицер, ветеран афганской, нильской и бирманской кампаний, а также обеих Англо-бурских войн, был направлен в 1904 году в качестве военного наблюдателя в японскую армию, участвующую в военных действиях. Свои интересные и глубокие наблюдения он изложил в книге «Записки офицера штаба». В частности, он считал, что «современная цивилизация все меньше и меньше соотносится с древними стандартами воинской доблести и что настал час, когда современный мир должен изменить свои идеалы или быть готовым исчезнуть перед лицом более естественного, менее сложного и менее нервного общества». Генерал восхищался бурами, сообразительность которых, как он считал, достигла того уровня, на котором они, оставаясь по-прежнему примитивными, могли действенно применять современное оружие и артиллерию. Подобные чувства он испытывал и к японцам, высоко оценивая их крестьянские добродетели и врожденную хватку в обращении с различными механизмами.

Он видел в них воплощение многих из тех воинских качеств, которых цивилизация с роковой неизбежностью лишила англичан и вообще людей западного мира. Так, он завидовал тому, как искусно прививается подросткам в Японии воинский дух и практическое умение сражаться, в отличие от великих демократий, где расхожим паролем был антимилитаризм. Это была знакомая горестная песнь бывалого воина, скорбевшего об исчезновении духа древнего воинства. В общем-то этот древний напев исполняли все воины прошедших времен – его тянул еще пещерный человек, а потом ассирийцы, греки, римляне и так далее, вплоть до наших дней. Для либералов, просветителей, пацифистов тема эта – не самая популярная. К сожалению, с точки зрения солдата, все обстояло именно таким образом.

Японцы оказались восприимчивыми ко всему, что могло бы оказаться полезным для них. Их тактика, как и большинство из их армейских установлений, была позаимствована у немцев. Их плотный строй в Русско-японской войне временами становился причиной бесполезных потерь, но ружейный огонь русских по большей части был малоприцельным и позволял японцам идти на такие приемы, которые, сражайся они против британцев или буров, оказались бы чересчур для них дорогостоящими. Однако Порт-Артур был совершенно другим случаем, и настоятельная политическая и военная необходимость взять этот «Гибралтар Востока» как можно скорее бросила японцев в лобовую атаку на артиллерию, проволочные заграждения, пулеметы и сильно укрепленные позиции противника. Русские солдаты были на высоте, и взятие крепости стоило японцам крупных потерь.

Японский флот, в котором некоторые из более легких кораблей были построены на японских верфях, действовал столь же эффективно, как и армия. По руководству, боевому духу, инженерному оборудованию, результативности, судовождению и, самое главное, по искусству артиллеристов он намного превосходил русские эскадры. Ему удалось задержать их продвижение и в конце концов уничтожить крупные соединения кораблей Тихоокеанской эскадры и не дать перерезать коммуникации между Японией и сухопутными силами на континенте. И наконец, в Цусимском проливе он нанес русским одно из самых сокрушительных поражений в современной истории. Из состава русского Балтийского флота (строго говоря, на самом деле – 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр, сформированных из Балтийского флота. – Пер.) было потоплено шесть эскадренных броненосцев, один броненосец береговой охраны, шесть крейсеров, три вспомогательных судна и пять эскадренных миноносцев, а два броненосца, два корабля береговой охраны и один миноносец захвачены. Лишь одному вспомогательному крейсеру и двум эсминцам удалось прорваться во Владивосток – все остальные корабли, которым удалось уйти от японских, были интернированы в нейтральных портах. Эта победа одним ударом выдвинула Японию в ряд сильнейших мировых морских держав. Еще больше укрепили ее в этом качестве поражение германского военно-морского флота в 1918 году и послевоенное сокращение Королевского флота Великобритании.

Одерживая победы на суше и на море, Япония все же не была достаточно сильна, чтобы добиться завершения войны. Но, на ее счастье, война была совершенно непопулярна в России (чьи людские резервы едва ли можно было исчерпать), и она отнюдь не жаждала отомстить за свое поражение. Оба противника приняли посредническую роль США, но окончательные условия мира, хотя внешне и приносили Японии то, из-за чего война началась, не пришлись по вкусу японскому обществу. В Токио вспыхнули стихийные бунты, премьер-министр подал в отставку. Япония снова испытала огромное разочарование, хотя отныне ее положение в качестве мировой державы было обеспечено.

Восхождение Японии к этому положению привело и к постепенным изменениям в ее отношениях со странами Запада. Поражение России внесло изрядную струю в тот поток смятения, который захлестнул восточный мир. Впервые в истории могучая европейская держава потерпела поражение от азиатов, и фундамент правления белых на Востоке оказался изрядно потрясенным. Совершенно естественно, что Япония должна была начать рассматривать себя в роли лидера всего восточного мира и воинствующего защитника желтой и коричневой рас. Даже более того – уже можно было заметить свидетельства того, что японцы стали верить: судьбой им суждено в будущем стать правителями всего человечества. Всего четыре года прошло с прибытия коммодора Перри, а властные и влиятельные японцы, чувствуя неоднородность и соперничество между странами западного мира, уже претендовали на открытые контакты с другими народами и странами. «Единства между странами мира не существует… их соперничество не прекратится до тех пор, пока некто не обретет столь экстраординарную мощь, что сможет взять на себя господство, которое объединит всех остальных под своей единственной властью… Вряд ли появление такого лидера будет только волей Провидения… Следует всегда иметь это в виду, закладывая ныне основу для обретения владычества надо всеми странами и народами… Там, где иностранцы нас превосходят, мы должны исправлять наши недостатки… мы должны провозглашать наше покровительство над безобидными, но могучими народами… Подобная политика должна стать не чем иным, как укреплением нашей власти и влияния, возложенных на нас волей небес. Это только укрепит наш национальный престиж и наше положение, другие страны мира придут к тому, чтобы смотреть на нашего императора как на великого правителя всех стран и народов, они станут следовать нашей политике и покорятся нашей мудрости». Это претенциозное заявление, представляющее собой по сути доктрину Nippon ?ber alles[7], было написано в 1858 году!

В своей книге «Вызов: за фасадом Японии» Аптон Клоз, хорошо знавший японцев, писал в 1935 году: «Японцы вполне искренни – их вера в себя наивна и безусловна. Астигматизм нации побуждает их смотреть на свои представления о божественности нации и ее вождя как на дело вполне здравое и самоочевидное. Когда другие страны Азии или мы, люди Запада, не можем рассматривать Японию как единственного в мире законодателя или установителя мирового порядка, они искренне удивляются и испытывают душевную муку. Они совершенно искренне считают нашу неспособность согласиться с их претензиями либо вызывающим жалость невежеством, либо сознательным сопротивлением воле Провидения».

Высказывания многих правителей страны и в более позднее время демонстрируют все ту же самую веру в естественность притязаний Японии на правление если не всем миром, то по крайней мере всей Азией. И еще: в них просматривалась готовность терпеливо дожидаться таких условий, когда подобный процесс ассимиляции может начаться без излишнего вмешательства. Именно безоговорочная вера в божественную миссию Японии – имперский путь – вела в бой ее неутомимых воинов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.