Глава 3 Чернышевский

Глава 3

Чернышевский

Николай Гаврилович Чернышевский (1828—1889) стоит у самых истоков большевизма. В восемнадцатилетнем возрасте Владимир Ульянов написал ему восторженное письмо, а затем, после его длительной ссылки в Сибирь, письмо в Саратов. В Кремле, в кабинете Председателя Совета народных комиссаров, работы Чернышевского занимали почетное место рядом с сочинениями Карла Маркса. Чернышевский помог в создании образа революционера, Маркс способствовал формированию идейных взглядов. Но Ленин был не единственным, кто подпал под влияние Чернышевского. В мемуарах и даже в полицейских показаниях у революционеров различных политических убеждений можно часто встретить такую фразу: «Я стал революционером после чтения Чернышевского». Наиболее часто упоминаемая книга, давшая название одному из основных трудов Ленина, «Что делать?». Молодые радикалы запоем читали появившийся в начале 60-х годов роман. Но даже спустя десять – двадцать лет, когда уже удалось объяснить все туманные намеки, коими изобиловал роман, школьники все еще подпадали под его очарование.

В произведении Чернышевского мы видим влияние социальной среды, глубоко отличной от той, к которой принадлежали Герцен и Бакунин. Чернышевский был сыном православного священника. В этой среде духовный сан был фактически наследственным. Условия жизни рядового духовенства, которое не могло рассчитывать на высокое положение, не сильно отличались от условий жизни прихожан (основную часть их в XIX веке в России составляли крестьяне). С той лишь разницей, что священники должны были быть хотя бы минимально образованными людьми. Эта смесь бедности и образованности создавала основу для зарождения радикальной революционной интеллигенции. Не только Чернышевский и его ближайший сподвижник Добролюбов, но и многие другие революционеры вышли из среды духовенства.[34]

Происхождение и обучение в течение некоторого времени в духовной семинарии наложили отпечаток на характер Чернышевского. Советский биограф с неохотой отмечает, что неверующий Чернышевский тем не менее любил посещать церковные службы и, входя в церковь, осенял себя крестом.[35]

Строгое воспитание отразилось на характере мальчика, он был робок и неуютно чувствовал себя в обществе.

С моей точки зрения, очень важно остановиться на личной жизни Чернышевского. Не ради болезненного любопытства, а из-за его огромного вклада в радикальное движение и в связи с тем, что он и герои его произведения станут образцами будущих революционных бойцов.

Опять появляется соблазн свести все к упрощенной схеме: Чернышевский, как любой человек из народа, не обладал высокой образованностью и эрудицией. В нем смешались крестьянская хитрость и простодушие, а временами на смену непреодолимой застенчивости приходила высокомерная уверенность в себе. Какой бы автор так обратился к читателю, как он делает это в предисловии «Что делать?»? «У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это все-таки ничего: читай, добрейшая публика! Прочтешь не без пользы. Истина – хорошая вещь; она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей». Из тюрьмы накануне ссылки в Сибирь Чернышевский пишет жене: «Наша жизнь принадлежит истории; пройдут сотни лет, и наши имена все еще будут дороги людям; когда наши современники давно уже будут мертвы, о нас по-прежнему будут думать с благодарностью». Человек, предупредивший читателя, что не обладает художественным талантом, с гордостью заявил полицейскому чину, что его имя будет жить в истории русской литературы наряду с именами Пушкина, Гоголя и Лермонтова.

Чернышевский героически переносил выпавшие на его долю страдания; его выносливость граничила с мазохизмом. После десяти лет, проведенных в ссылке в Сибири, правительство известило Чернышевского о том, что, если бы он подал прошение о помиловании, ему бы позволили воссоединиться с семьей. Чернышевский не выразил ни гнева, ни радости. Он с некоторым смущением ответил чиновнику, доставившему известие: «Спасибо, но, послушайте, как я могу «просить» о помиловании? <…> Мне кажется, что меня сослали потому, что моя голова устроена иначе, чем у начальника полиции, так за что мне просить помилования?» К разочарованию чиновника, Чернышевский категорически отказался просить о помиловании. Когда ему позволили вернуться в Европейскую Россию, он, будучи уже в зрелом возрасте, глубоко больным, спокойно продолжил литературную деятельность. На дурацкие вопросы, как он чувствовал себя в Сибири, Чернышевский терпеливо отвечал, что это были самые счастливые годы!

Циник захочет увидеть в этом желание создать легенду из собственной жизни. Но в личной жизни у Чернышевского проявлялись те же свойства: долготерпение, робость и твердость характера. Он влюбился в девушку из высшего общества, к тому же красивую, которой долго добивался. Чернышевского приводило в восторг, что его возлюбленная отвечает ему взаимностью. Весьма парадоксальным образом он принялся доказывать девушке, что не имеет права жениться, поскольку его тянет в политику, и, хотя он по природе труслив, должен присоединиться к революционному движению, что, вероятнее всего, закончится виселицей или тюрьмой.[36]

Перед свадьбой Чернышевский сделал самое необычное заявление, какое можно было услышать в XIX веке. Он сообщил, что предоставит жене полную свободу в прямом смысле этого слова. Более того, он заявил невесте: «Я в вашей власти, делайте что хотите». Друзьям, которые предостерегали его, имея в виду репутацию будущей жены, он ответил совсем уж невероятное: «Если моя жена захочет жить с другим, если у меня будут чужие дети, это для меня все равно. Если моя жена захочет жить с другим, я скажу ей только: «Когда тебе, друг мой, покажется лучше воротиться ко мне, пожалуйста, возвращайся, не стесняясь нисколько».[37]

Чернышевским двигала не только любовь, но и социальная убежденность. Женщину всегда угнетали, и теперь ее эмансипация должна была начаться с временного господства над мужчиной. «Каждый порядочный человек обязан, по моим понятиям, ставить свою жену выше себя; это временное превосходство необходимо для будущего равенства». Впоследствии измены и легкомысленные поступки жены переносились Чернышевским с тем же невероятным терпением, с каким он выносил ссылку. Он писал ей только о своей любви и преданности и никогда ни о чем не просил. Если поведение жены, за исключением неверности мужу, не вписывалось в концепцию Чернышевского о том, какой должна быть эмансипированная и политически сознательная женщина, то он успешно скрывал это от посторонних глаз.[38]

После ссылки Чернышевский вернулся к Ольге и ради удовлетворения ее малейших капризов брался за любую, даже самую неподходящую, денежную работу.

Наиболее значительный период активности Чернышевского совпадает с последними годами правления Николая и началом царствования Александра II. Отбросив мысль о духовной карьере, он в 1846 году поступает в Петербургский университет. По окончании университета он какое-то время занимается преподавательской деятельностью, а затем начинает работать в журнале «Современник». В скором времени этот двадцатилетний сын священника становится одним из наиболее влиятельных социальных и литературных критиков России. Для России конца 50-х – начала 60-х годов «Современник» имел огромный тираж – более шести тысяч. Основанный незадолго до смерти Пушкина, он печатал Тургенева, Толстого и многих других писателей этого спокойного периода в русской литературе.

Поэт-радикал Некрасов, в то время редактор «Современника», привлек к работе Чернышевского. Критические эссе и статьи Чернышевского изменили направленность и значимость журнала, превратив его в ведущее издание радикализма. Вскоре по своему влиянию «Современник» составил конкуренцию «Колоколу» Герцена, а затем и превзошел его.

По художественным оценкам и критике Чернышевского следует рассматривать как родоначальника советского социалистического реализма; он искренне верил, что художник вправе свободно творить, как ему заблагорассудится. Однако Чернышевский не признавал искусство ради искусства, а науку ради науки; эти сферы деятельности рассматривались только с точки зрения их пользы для общества. Здравый смысл и удивительная способность принимать во внимание социальную значимость представленного произведения искусства позволяли Чернышевскому выносить художественное суждение, но временами он доходил до абсурда. Его друг и редактор Некрасов писал для «людей», а Пушкин – нет. Следовательно, Некрасов как поэт превосходит Пушкина. Правда, Чернышевский тут же спешит объяснить, делая еще хуже, что рассматривает поэзию «ничуть не с политической точки зрения». Чернышевский возвещает о социальной ответственности писателя. Это предостережение: Некрасов не должен писать «просто» стихи. Чернышевский напоминает Некрасову, что «в России на вас рассчитывает каждый порядочный человек» (вероятно, следовало писать стихи, выражающие социальный протест).

Небезынтересны высказывания Чернышевского об идеале красоты. Почему «народный идеал» женской красоты связан с образом здоровой, краснощекой крестьянской девушки? А потому, что простые люди должны упорно трудиться и у них есть все основания гордиться силой и здоровьем. Но возьмите аристократическую красоту! Годы праздности ослабили мышцы, сделали хрупкими плечи. Аристократическая бледность – яркое доказательство плохой циркуляции крови. Неудивительно, что мигрень – модная болезнь аристократок, свидетельствующая о том, что больная нетрудоспособна, а ее кровь, соответственно, скапливается в мозгу. Чернышевский довольно-таки нелогично приписывает чувствительность и хрупкость, отличительные черты идеала аристократической красоты, истощению от чрезмерных плотских удовольствий, к которым праздные классы прибегают от скуки. Неудивительно, что такие личности, как Толстой и Тургенев, беспокоились о своем сотоварище по «Современнику».

Справедливости ради следует отметить, что Чернышевский никоим образом не впадал в крайность, отстаивая «социальную значимость» литературной критики. Ему выпало защищать «Детство», «Отрочество», «Юность» Толстого от обвинения в игнорировании социальных проблем. Трилогия, стремившаяся воссоздать мир ребенка, писал Чернышевский, едва ли могла останавливаться на основных проблемах политики и социальной философии. Чернышевскому пришлось защищать такого писателя, как Толстой, и этот пример как нельзя лучше характеризует атмосферу того времени.

Под влиянием множества факторов произошло формирование политико-философской точки зрения Чернышевского. Во время учебы в университете он примкнул к фурьеристам (входил в кружок Петрашевского) и считал фаланстеры идеальной формой социального устройства, сохранив эту точку зрения до конца дней. После обычного обучения в пределах идеалистической немецкой философии Чернышевский был околдован материалистическими взглядами Фейербаха. Теперь этого философа, к сожалению, вспоминают главным образом благодаря его высказыванию: «Человек есть то, что он ест» и логическим выводам из этого принципа (вроде его совета рабочему классу не питаться картошкой, а перейти на бобы, чтобы победить разжиревшую аристократию). Поэтому нет ничего странного, что герой Чернышевского в романе «Что делать?», подготавливая себя к революционной борьбе, поедает огромное количество мяса. Необходимо повторить, что не только Чернышевский, а и многие русские интеллигенты не просто принимали и одобряли, а искренне верили в философскую систему. Чернышевский с жадностью ухватился за утверждение Фейербаха, что философию следует заменить естественными науками. На смену метафизике и идеалистической этике должна прийти наука, изучающая человека и природу, дающая человеку понимание своих реальных возможностей. Чернышевский стоял во главе интеллектуального движения 60-х годов, заставляя молодую интеллигенцию отвернуться от немецкого идеализма, покорившего в свое время современников Герцена, и искать ответы в материализме и естественных науках. Наш герой выразил свое мнение в словах, которые могли выйти только из-под его пера: «Я ученый. Я один из тех ученых, которых они называют «мыслителями»… Я был таким с ранней юности. Я привык рассматривать все, что приходит мне на ум, с научной точки зрения и не способен думать иначе». С уверенностью можно сказать, что Чернышевский (и не он один), отвергая христианскую религию, не утратил веру до конца своих дней: «Мои незначительные ошибки не повлияли на суть моего мировоззрения». Только на первый взгляд забавным кажется самомнение, звучащее в этих словах. На самом деле они проникнуты глубоким пафосом.

Подобно предшественникам, которые нашли в немецком идеализме «арифметику революции», Чернышевский и его последователи не видели никаких сложностей в восприятии сущности материализма и утилитаризма наряду с призывом к революционной борьбе. Знаменитая теория «разумного эгоизма» служила философским инструментом для необходимых преобразований. Чернышевский позаимствовал ее у английских утилитаристов, но как были бы удивлены Джордж Бентам и Джон Стюарт Милль, увидев результаты, полученные их русским последователем. Человек эгоистичен по природе, говорили радикалы 60-х с восторгом и горячностью, обычными спутниками новых открытий. Человеком движет исключительно личный интерес, а никак не Бог или нравственные законы. Но какая же наиболее рациональная форма эгоизма? «Порядочный», «настоящий» или «новый» человек (у Чернышевского это равнозначные определения) находит высший интерес, удовлетворение чувственного удовольствия в служении обществу. Эгоизм = служению человечеству = (в условиях современной России) революционной активности. В романе «Что делать?» разные персонажи идут на все, чтобы продемонстрировать свой героизм, к примеру, отказываются от любимой женщины, спят на гвоздях, чтобы закалить себя для революционной деятельности. Результат их альтруизма и любви к человечеству не что иное, как обычный эгоизм. Развитие Чернышевским теории «разумного эгоизма» имели серьезные последствия. Легко увидеть, как с ее помощью можно дать разумное объяснение политическому терроризму. Как быть, если большинство удовлетворено жизнью или недостаточно информировано, чтобы выносить жизнь в условиях политического террора? Должен ли «новый человек», если он движим внутренней потребностью, рисковать своей жизнью ради людей? Мы знаем, что Александр Ульянов, произнося речь в суде, даже не стал притворяться, что положение угнетенных масс повлияло на его решение совершить попытку цареубийства. Он признал, что имел в виду меньшинство. Разве его поступок не вписывается в теорию «разумного эгоизма»?

«Отцы и дети» Тургенева увековечили «новых людей». Их консервативным и даже либеральным современникам «новые люди» стали известны как «нигилисты», враги традиционализма, культуры и обычаев. Роман Чернышевского явился в значительной степени ответом на роман «Отцы и дети», в котором молодое поколение усмотрело оскорбительное искажение их идей. «Из рассказов о новых людях» сказано в подзаголовке «Что делать?». Рахметов – самый необыкновенный персонаж романа, задуманный Чернышевским как образец нового человека. Именно он ест много полусырого мяса и спит на гвоздях, обретая силу и выносливость для выполнения революционных заданий. (Сам Чернышевский был слабым и оторванным от жизни.) Он никогда бы не стал есть то, что не могут позволить себе простые люди, «…апельсины ел в Петербурге, не ел в провинции, – видите, в Петербурге простой народ ест их, а в провинции не ест». Рахметов феноменально груб и пренебрегает вежливостью, свойственной русскому аристократу. Ему было достаточно в течение пяти минут бегло пробежаться по страницам, чтобы понять, написана ли эта книга в научном духе, и если нет, то это мусор, и ее не стоит читать. Он читает только «самобытное» и лишь в той мере, чтобы понять эту самобытность. Он тратит значительную часть своего состояния, помогая людям, но действует как «разумный эгоист». Он, безусловно (хотя из-за цензуры об этом впрямую не говорилось), революционер.

Русское общество конца 50 – 60-х годов не примирилось с появлением сердитых молодых людей. Прежний тип радикала a la Герцен являл собой культурного человека с изысканными манерами. «Новый человек» рассмеялся бы вам в лицо, если бы вы заговорили об идеалистической философии, и насмехался бы над всем, что не связано с наукой или революцией. Хуже того, «новый мужчина» объединился с «новой женщиной», которая коротко стригла волосы, спорила с родителями и намеревалась изучать анатомию, чтобы стать врачом и работать среди простых людей. Для консерваторов все эти ужасы свидетельствовали о том, что ослабление режима, наступившее после смерти Николая, зашло слишком далеко; следовало обуздать молодежь. Когда за несколько лет невоспитанность обернулась политическим террором, консерваторы испытывали горькое удовлетворение, говоря: «Мы вас предупреждали». Радикалы с тоской наблюдали за экстравагантным духом нового поколения во главе с Чернышевским, но они видели в этом запоздалую реакцию на ограничения и жесткость николаевского режима. Но сожалея о грубости преемников и, вероятно даже, как это, забывшись на минуту, делал Герцен, приписывая их поведение низкому социальному происхождению новых лидеров, больше всего они опасались всплеска политической активности новых людей.

В политике Чернышевский был столь же расчетлив и осторожен, сколь наивен и противоречив в художественной сфере деятельности. Он действовал крайне осторожно, чтобы нельзя было обнаружить его связь с какой-либо революционной организацией. Он подвергал самодержавие жесточайшей критике под самым носом цензуры, используя с этой целью свои статьи, печатавшиеся в журнале «Современник», связанные с такими вопросами, как события в Австрии, Древнем Риме, или политикой Франции во времена революции 1848 года. Его намеки были ясны не только посвященным, но и широкой публике. Язык Чернышевского был образцом «эзопова языка», который Ленин и его соратники весьма удачно использовали в борьбе с цензурой.

Русская политика конца 50-х – начала 60-х годов представляла собой необычное явление. Большая часть радикалов никогда не была так далека от того, чтобы превозносить царя за те или иные реформы. Самые осторожные из либералов уже были готовы прибегнуть к насилию, если царь не услышит их просьбы и не погасит народные волнения. Политическая деятельность Чернышевского имела отношение и к тем и к другим. В реальной политике он был, подобно большинству своих современников, и радикалов и либералов, последователем Герцена. Именно благодаря Герцену у Чернышевского еще в юности зародилась идея служения народу и связанного с ней риска быть арестованным или сосланным. Ближайшие цели, которые ставил Чернышевский для России 50-х, повторяли призывы «Колокола»: освободить крестьян вместе с землей (коммуна станет основой будущего социализма), покончить с цензурой и созвать народное собрание.

Но пылкий революционный темперамент не мог и не искал успокоения в разного рода реформах и заявлениях. Даже Чернышевский пришел в восторг и испытал чувство благодарности к Александру, услышав сообщение, что император собирается освободить крестьян. Хотя не только обещанная реформа, а весь набор чувств и соображений толкнули его на путь бескомпромиссной борьбы с режимом. Герцен и либералы все еще сохраняли иллюзии в отношении императора, вызывая тем самым все большее негодование радикальных сотрудников «Современника». Добролюбов и Чернышевский клеймят позором умеренных и либералов. Весьма прозрачно они пишут, как либералы и средний класс повсюду, в той же Франции после 1848 года, «продают» людей и, охраняя классовые интересы, мирятся с репрессивным режимом. Обломов для «Современника» олицетворяет действующих из лучших побуждений аристократию и бюрократов. Герой знаменитого романа Гончарова – «лишний человек», постоянно мечтающий о серьезных поступках, но не имеющий достаточных сил и храбрости для их исполнения.

Чувства нового поколения выразила знаменитая фраза из известного письма в «Колокол», напечатанного в 1860 году и подписанного А. Русский.[39]

Автор призывает Герцена прекратить восхваление императора и оставить надежды на возможность революции сверху. Он формулирует позицию истинного революционера: «Чем хуже, тем лучше для нас». При Николае каждый пришел к убеждению, что только силой можно добиться человеческих условий для русского народа. Теперь, при Александре, либералы запутывали народ бессмысленными заявлениями о спокойствии и терпении, «…следовательно, кое-кто теперь сожалеет о Николае. При нем (необходимая) работа была бы доведена до окончательного результата». Из-за идиотской веры в добрые намерения царя-самодержца Россия всегда будет пребывать в рабстве. «Колокол» не должен восхвалять императора. «Наше положение трагично и невыносимо, ничто не поможет, кроме казни».

Письмо ознаменовало новую эру в русском революционном движении. Теперь единственным способом очистки общества станут революция и насилие. Царский режим разделял презрение писателей к «либеральным помещикам, либеральным профессорам, либеральным авторам». Именно парадоксальная ненависть интеллигенции к своему классу, на который она больше всего рассчитывала в деле разжигания костра революции, сформировала крепкую психологическую связь между Чернышевским и Лениным.

Призыв к революционной борьбе последовал в 1861 году вслед за обнародованием царского манифеста об освобождении народа от векового рабства. Теперь стало ясно, что вопрос с отменой крепостного права затягивается, и, как это всегда бывает, после неумеренных восторгов наступило сильное разочарование. Согласно указу крестьяне освобождались с землей, но во многих провинциях выдаваемые крестьянам земельные наделы были гораздо меньше тех, что они обрабатывали, будучи крепостными. «Обрезки», отошедшие помещикам, стали важным политическим символом. Самым огорчительным для радикалов было то, что на крестьян обрушились финансовые обязательства. Они должны были ежегодно выплачивать правительству налог за землю. Община, милая сердцу консерваторов и радикалов, сохранялась как основа социально-экономического устройства русской деревни. «Обрезки», и в особенности тот факт, что крестьянин должен был платить за «свою» землю, вызвали яростное негодование радикалов. Они всегда подозревали, что царь «продал» крестьян. Освобождение было чистым обманом; пользу из него извлекли только помещики. В ряде областей поднялись восстания. Крестьяне требовали обещанной царем земли, утверждая, что помещики обманывают их (сложные финансовые и административные особенности реформы было трудно объяснить безграмотному народу). Подъем народных восстаний продемонстрировал огромный революционный потенциал, сосредоточенный в провинции. Годы 1861-й и особенно 1862-й ознаменовались революционными манифестациями. Небольшие группы студентов и интеллигенции объединялись в революционные организации. Наиболее известная из всех – революционная народническая организация «Земля и воля».

Отношение Чернышевского к активной борьбе было неоднозначным. Он требовал послать в Лондон к Герцену эмиссара: как можно призывать молодых людей в России к активной деятельности, а самому отсиживаться в безопасности в Англии? Сам Чернышевский был очень осторожен. Несмотря на то что большинство прокламаций с призывом к восстанию приписывается ему, нет никаких доказательств его авторства. Однако его влияние заметно практически во всех манифестах. Этот ученый муж становится в 1861 году, наряду с помощником и ближайшим другом Добролюбовым (который умер в том же году), вдохновителем и руководителем революционного движения.

Существует серьезное свидетельство причастности Чернышевского к серии революционных воззваний. Они были адресованы студентам, солдатам и крестьянам. Воззвание к крестьянам, составленное простым, доступным для народа языком, вышло из-под пера самого Чернышевского. «Барским крестьянам (фактическое освобождение крестьян произошло лишь в 1863 году) от их доброжелателей поклон» – так начиналось воззвание. По сути, освобождение от крепостничества оказалось обманом. Кто несет за это ответственность? Только бюрократический аппарат и аристократия? Но ведь и царь является помещиком, так почему бы ему не соблюдать интересы помещиков? Когда же на самом деле крестьяне станут свободными? Когда они смогут распоряжаться собой по своему усмотрению, когда не надо будет платить налоги, когда не придется, бросив семью, служить десятками лет в армии? Как это сделать? С помощью революции. Пусть крестьяне посовещаются между собой, переговорят с братьями, которые служат в армии, и готовятся к знаменательному дню. А до этого они не должны предпринимать несогласованных, отдельных выступлений против правительства. Революция только тогда будет успешной, когда движение примет массовый, общенациональный характер.[40]

Трудно понять мотивацию поведения Чернышевского в 1861—1862 годах. Он сознательно стремился к мученической смерти, надеясь на ожидаемую в ближайшем будущем революцию, или просто был уверен, что его предупреждение сохранять терпение и доброе имя защитят от ареста? Вероятно, и то и другое. Члены правого крыла заходились в крике, что Чернышевский является духовным вдохновителем, если не реальным создателем революционных воззваний. Известна история, как генерал-губернатор Санкт-Петербурга князь Суворов, слывший либералом, а в некоторых кругах даже предполагалось, что он станет главой революционного режима, направил к Чернышевскому агента с паспортом и советом отправиться за границу. Но в 1860-х годах политическая эмиграция не имела ничего общего с тем, во что она превратилась при Ленине, когда мощное международное движение поддерживало русских товарищей, помогало скрываться и при необходимости легко попадать в Россию. Теперь даже космополит Герцен с его богатством влачил жалкое существование за границей, и его огромному влиянию в России пришел конец, поскольку у него не сложились отношения с новым поколением. Таких истинно русских революционеров, как Чернышевский, было немного. Он остался в России.

Весной 1862 года в столице произошло несколько серьезных пожаров. Реакционная пресса обвиняла в них «нигилистов» (тон прокламации «Молодой России» не исключал, что ее авторы могут прибегнуть к поджогам). Радикалы возражали, заявив, что это работа провокаторов правых, и утверждали, что в некоторых провинциальных городах помещики сами поджигали дома, чтобы не допустить освобождения крестьян. Так это было или нет (деревянные дома не обеспечивались необходимой защитой от пожаров), но началась активная кампания против революционеров; известные или предполагаемые зачинщики были взяты под усиленный надзор. Власти закрыли публичные читальные залы, несколько школ и петербургский шахматный клуб, все те места, которые предположительно были отравлены духом нигилизма и являлись местом встреч радикальной интеллигенции. «Современник» на восемь месяцев был запрещен. Чернышевский, давно находившийся под надзором Третьего отделения, был, естественно, арестован. Пока шло «расследование», он провел два года в Петропавловской крепости. С юридической точки зрения ему не могли быть предъявлены никакие обвинения в подрывной деятельности. Наконец, с помощью сфабрикованных доказательств, в 1864 году был оглашен приговор: Чернышевский приговаривался к семи годам каторжных работ. В действительности же только в 1883 году Чернышевскому, сильно подорвавшему здоровье на каторге, было позволено вернуться в Европейскую Россию.

Перед отправкой в ссылку Чернышевского подвергли «гражданской казни». Эта варварская процедура проходила в присутствии публики. Осужденный с табличкой «государственный преступник» на груди всходил на эшафот. Его привязывали к позорному столбу и зачитывали приговор, после чего преступник вставал на колени и над его головой ломали шпагу. Затем, закованного в кандалы, его возвращали в тюрьму. По-разному описывается реакция зрителей на «казнь» Чернышевского. Большинство очевидцев подтверждали, что некоторые представители интеллигенции аплодировали Чернышевскому во время этого ужасного испытания. Но есть одно свидетельство, что группа рабочих освистала заключенного. Для масс Александр все еще был царем-освободителем.

История мученичества Чернышевского объясняет чувство некоторой неполноценности, которое русские либералы всегда ощущали в отношениях с многочисленными радикально настроенными соотечественниками. Перед лицом многочисленных жертв и страданий казалось недостойным осуждать революционера за безрассудность или останавливаться на художественных недостатках его литературного творчества. Этот кроткий человек одержал победу не только над режимом, который ненавидел всеми фибрами своей души, но и над умеренными, которые осуждали его убеждения. Чернышевский, его соратники и последователи, по-видимому, заставили власти действовать теми же варварскими методами, которые свели к минимуму значимость основных социально-политических реформ времен правления Александра, и тем самым препятствовали просвещению и конституционализму, сулившим спасение России.

Находясь в заключении в Петропавловской крепости, Чернышевский написал роман «Что делать?». Поскольку роман сыграл важную роль в формировании русских революционеров и во многом объясняет психологию политического радикализма 60-х годов, следует остановиться на нем более подробно.

Если бы не натурализм, «Что делать?» имеет все основания считаться слабым романом: нежизненные ситуации и характеры, отсутствие литературного стиля, излишняя нравоучительность и морализирование. Полученное Чернышевским духовное образование объясняет бесконечные призывы, разглагольствования и намеки «проницательному читателю», что невыносимо даже для наиболее терпеливых читателей. Роман вышел в период наибольшего расцвета русской прозы, и немудрено, что современного читателя удивляет его шумный успех. Эта бессмысленная, скучная и пустая книга вызывала глубокий интерес у молодого поколения, которое сравнивало ее с произведениями Толстого, Тургенева, Достоевского и других необычайно талантливых и интересных писателей, находившихся в расцвете творческих сил. Понятно, что радикалы были вынуждены защищать роман Чернышевского. Герцен, чувствуя определенную ответственность за арест Чернышевского, похвалил роман за «удачные намеки». Признанный в России теоретик марксизма Плеханов обвинил критиков романа в «мракобесии». Некоторые, не имея художественного вкуса, утверждают, что роман «Что делать?» нельзя сравнивать с «Анной Карениной», но можно с романами Вольтера. Но сравнение с «Кандидом» так же немыслимо, как и с шедевром Толстого. Однако Плеханов писал: «Мы все вынесли (из романа) невероятную силу и веру в лучшее будущее». И далее: «С момента, как в России появился печатный станок, и до настоящего момента Плеханов писал это в конце XIX века ни одна печатная книга не имела такого успеха, как «Что делать?».[41]

В основе романа лежит история «новой женщины», Веры Павловны. Мать героини – злобная, неискренняя женщина, а отец – слабовольный, пресмыкающийся перед начальством и женой. У воспитанной в деградирующей буржуазной среде Веры удивительным образом развивается социальное сознание и независимость. От попытки матери выдать ее замуж за богатого, пошлого… дрянноватого бездельника ее спасает счастливый случай в лице нищего студента Лопухова, подрабатывающего частными уроками. Лопухов женится на Вере, спасая ее от ненавистного окружения, вытаскивая из «подвала». Совершенно ясно, что Лопухов является «новым человеком», сторонником «разумного эгоизма», носителем передовых идей в части эмансипации женщин и брака. Союз Лопухова и Веры всего лишь формальность в глазах закона. У каждого своя спальня, каждый может принимать друзей, не заручаясь согласием другого. Все разговоры, всякое общение проходят на нейтральной территории, в гостиной, где они собираются, пьют чай и ведут бесконечные разговоры на темы житейской философии. Конечно, это брачное сосуществование время от времени нарушается интимными отношениями, но не это главное. Их брак – один из тех условных союзов, которые в 60—70-х годах «передовые» девушки заключали ради того, чтобы избежать родительской опеки, и в которых «муж», по крайней мере теоретически, не предъявлял никаких требований к «жене». Нет ничего странного в том, что Вера Павловна влюбилась в лучшего друга Лопухова, тоже «нового человека», Кирсанова. Лопухов оставляет жену, чтобы она могла вместе с его лучшим другом обрести супружеское счастье, и геройски пускает себе пулю в лоб. Он действительно это делает? Сначала Веру Павловну, а затем и читателя уговаривают, что Лопухов инсценировал самоубийство и уехал за границу. В книге роль греческого хора отведена нашему другу Рахметову. Это он объясняет печальной «вдове» великодушный поступок мужа, советует отправиться к настоящему возлюбленному и ругает, что, погрузившись в личные проблемы, она пренебрегает общественными обязанностями. Конец истории? Нет. Спустя несколько лет на сцене появляется таинственный «североамериканский» Бьюмонт и женится на пациентке Кирсанова, ставшего к этому времени известным врачом. Молодожены поселяются вместе с Кирсановыми и «живут ладно и дружно, и тихо и шумно, и весело и дельно». Проницательный читатель не нуждается в пояснении, кем в действительности был этот подозрительный североамериканец.

Этот короткий пересказ, конечно, не может полностью передать особый аромат романа. Его второстепенные персонажи не менее примечательны, чем главные. Отвратительная мать Веры, единственный персонаж книги, обрисованный с некоторой художественностью, воплощает всю жестокость и грубость своего класса. В романе есть проститутка, сохранившая «благородные свойства человека», которую Кирсанов убеждает сменить беспорядочные связи на более стабильное положение и бросить пить. Затем он сам снисходит до того, чтобы жить с ней, но, поскольку Кирсанов был предназначен автором для Веры Павловны, несчастная жертва буржуазного общества должна была умереть от туберкулеза. Она умирает счастливой (этому способствовала работа в швейной мастерской) и вверяет своего бывшего любовника Вере Павловне.

Скрытое насилие проходит лейтмотивом через всю книгу. Всему причиной «новые люди», но они в состоянии позаботиться о себе. «Какой человек был Лопухов? Вот какой…», и Чернышевский повествует о встрече своего героя с «осанистым» человеком.

«В то время у Лопухова было правило: кроме женщин ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «Что ты за свинья, скотина», – готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: «Ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже». Проходили два мужика, заглянули, похвалили; проходил чиновник, заглянул, не похвалил, но сладко улыбнулся…»

Этот отрывок сказал нам больше, чем несколько политических эссе, вместе взятых.

То, что могло быть названо прямой социально-политической пропагандой, скрыто в романе «Что делать?» с обычной для Чернышевского осторожностью. Но, несмотря на это, непонятно, как книга, полная намеков на социализм и революционные настроения, прошла цензуру. «Новые люди», конечно, социалисты. Вера Павловна организует швейную мастерскую, где девушки вместе живут, работают и делят прибыль; чем не фаланстер Фурье? Важную роль играют промежуточные эпизоды, сны Веры Павловны, в которых в полной мере предстают картины будущего, лучшего мира.

В одном из снов (в четвертом) Вера Павловна видит общество, в котором нет места бедности и насилию, где царит равноправие и, вероятно, нет правительства. Страна – один цветущий сад (совсем немногие в этой утопии будут жить в городах). На том месте, где раньше была пустыня, среди зелени возвышаются прекрасные храмы и дворцы из алюминия и хрусталя. Здесь живет деятельный и веселый народ. «Каждый живет как пожелает». Вечера проходят в танцах и пении, хотя если кто-то хочет, то идет в библиотеку или в музей. В этих картинах утопического социализма находит отражение юношеское увлечение Чернышевского Фурье. Советские историки со вздохом признавали, что в картинах будущего ради утопической, пусть даже и социалистической, идиллии Чернышевский отказывается от материалистических взглядов. Однако его влияние все-таки распространилось на большевизм. Что представляют собой советские Дома культуры и отдыха, как не копии его хрустальных дворцов, где народ весело и интересно проводит время?

В эпилоге романа – сцена шумного веселья. Во главе его таинственная «дама в черном», тут же две счастливые пары героев романа. Для современного читателя эта сцена является полной неожиданностью; он попросту сбит с толку. А вот для современников Чернышевского это аллегория победившей революции, которая согласно историческим подсказкам должна была произойти в 1866 году. Когда в 1866 году стреляли в Александра II, в полицейских кругах обсуждался вопрос о возвращении дела Чернышевского на доследование, но этот нелепый проект был отклонен. Для посвященных книга была полна намеков на революцию, и эта недоговоренность на фоне романтической истории принесла роману ошеломляющий успех.

Книга заслуживает самого серьезного изучения. Подростку она покажется приключенческим романом, полным тайн. В то время этот жанр был чрезвычайно популярен в России, и несмотря на то что в романе нет индейцев, а действие происходит не в Африке, а в России 50-х годов XIX века, есть в этой книге элементы приключенческого жанра. Застрелился или нет Лопухов? У подростка, пытающегося установить подлинную личность Бьюмонта, временами учащается пульс в счастливом ожидании возможной отгадки. Диалоги с проницательным читателем, невероятная сентиментальность в сочетании с реализмом, грустный конец добродетельной проститутки, таинственные политические намеки, счастливый конец – все это волнует юношеский ум, что, вероятно, не под силу «Анне Карениной» или «Братьям Карамазовым».

Интерес людей старшего поколения лежит в другой области. Для них первостепенную роль играло идейное содержание книги – социально-политические свободы и особенно женская эмансипация. Консервативная пресса обрушилась на роман с резкой критикой за непристойный призыв к свободной любви, и это нелепое обвинение, естественно, способствовало возросшей популярности романа. Чернышевский был скучным и сухим моралистом, но обладал немалым достоинством: все, что проповедовал, прежде проверял на практике. Его бы шокировал роман «Любовник леди Чаттерлей», и все-таки моральный принцип Чернышевского – «Не бойтесь быть счастливым» – не слишком отличается от морали Д.Г. Лоуренса в «Любовнике леди Чаттерлей» (последствия индустриализации сказываются на жизни и любви героев). Чернышевский бросает обвинение России, под гнетом которой страдает русский народ и особенно женщины. Правда, леди Чаттерлей никогда не организовывала швейных мастерских.

В романе действуют вымышленные персонажи, хотя в какой-то мере некоторые из друзей-радикалов Чернышевского являются прототипами героев.[42]

Прототипами Кирсанова и Лопухова стали знакомые Чернышевского. Даже образ таинственного Рахметова подсказан неким Бахметьевым. Этот богатый оригинал, появившейся в Лондоне, вручил Герцену деньги на нужды революции и затем бесследно пропал (предполагалось, что он отправился создавать социалистическую коммуну в какой-то пустыне). Итак, фантазии Чернышевского совпали с настроениями радикальной молодежи. При всех своих недостатках он был гением пропаганды; социально-политическая система подверглась критике с его стороны не только потому, что была несправедлива, не только во имя высших философских принципов, а главным образом потому, что мешала счастью людей и удовлетворению их самых насущных потребностей.

Современный проницательный читатель, если захочет пройти своим путем через «Что делать?», будет шокирован одним примечанием, оставшимся незамеченным в споре о сомнительных этических и нравственных достоинствах романа, – это невероятная снисходительность, если не сказать презрение, Чернышевского к обыкновенным людям. Это еще более усугубляется тем, что в романе откровенно говорится о демократии и равенстве, о природной человеческой добродетели. Тем более странно, как просто Чернышевский обнаруживает своего рода интеллектуальный снобизм. «Новые люди» абсолютно уверены, что возвышаются над толпой. «Мы не видели этих людей шесть лет… и не важно, что мы думаем о них теперь; через несколько лет, всего через несколько лет мы обратимся к ним; мы скажем: «Спасите нас», и они все сделают как надо». Умирает Крюкова, спасенная Кирсановым проститутка, и вот как описывает Чернышевский чувства любовника-реформатора: «Прежняя любовь его к ней была только жаждой юноши полюбить кого-нибудь, хоть кого-нибудь. Разумеется, Крюкова была ему не пара, потому что они не были пара между собою по развитию. Когда он перестал быть юношею, он мог только жалеть Крюкову, не больше…» Обычный человек для Чернышевского зачастую полный благих намерений тупица; среди прочего он высмеивает мать Веры Павловны за незнание французского. Чернышевский обвиняет вырождающуюся аристократию столицы, а сам не в состоянии описать древнейшую генеалогию Рахметова. Его пристрастия, подобно многим другим его качествам, и обезоруживают, и ужасают. Создается впечатление, что Чернышевский высмеивает собственные убеждения, основанные на ненависти революционера к миру буржуазии и бюрократии.

Излишне говорить о «влиянии» Чернышевского на Ленина и дальнейшее развитие революционного движения России. Советские историки считают его великим предшественником. Ими движет страстное желание подогнать его под одну из классификационных категорий: кем был Чернышевский, народником или революционным демократом с уклоном в утопический социализм? Они подчеркивают, что при всех его недостатках в истории революционного движения до появления Ленина не было фигуры более значительной. По сравнению с Чернышевским теоретик марксизма Плеханов – холодный резонер. Революционеры «Народной воли», положившие жизнь в борьбе с самодержавием, – романтичные предшественники участников революций 1905-го и 1917 годов. Чернышевский представляет не только идею и намерения революции. Он отражает психический склад революционера: хитрость и простодушие, способность выстоять и причинить страдания, грубость и душевный подъем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.