Глава 1 Старая экономическая политика

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1

Старая экономическая политика

Хотя официально Гражданская война закончилась в 1920 году взятием Красной армией Крыма, до середины 20-х годов продолжали вспыхивать крестьянские мятежи. Самый трудный, героический период борьбы за власть завершился; партия Ленина стала хозяйкой огромного многонационального пространства.

Когда же фактически закончилась Гражданская война? Чем была сталинская кампания по коллективизации 1929—1933 годов, как не военной операцией, направленной против значительной части населения России, против людей, неспособных оказать вооруженное сопротивление, но самим своим существованием мешавших двигаться по пути к коммунизму? В какой-то период между 1917-м и 1921 годами война перестала быть просто борьбой против белых и иностранных интервентов и стала борьбой против образа жизни, привычек и мыслей огромного большинства русских людей, а не только буржуазии и кулаков. В каком-то смысле эта борьба идет и поныне.

После покушения на Ленина Максим Горький возобновил дружбу с человеком, которого в 1917 году объявил фанатиком и разрушителем социал-демократических традиций. Ленин со своей стороны радостно приветствовал восстановление дружеских отношений. Ни один диктатор не отказался бы заполучить в свое окружение знаменитого писателя, а Ленин, несмотря на былое неприятие философии Горького, искренне его любил. Личные симпатии и антипатии Ленина были неизменно связаны с политикой. Как-то он написал Инессе Арманд, что Горький своей политической наивностью «напоминает теленка». Однако было нечто такое в мыслях великого писателя, в видении им будущего, что находило отклик в сердце Ленина.

То, что писал Горький об окончании Гражданской войны, представляет огромный интерес, поскольку является отражением его личного восприятия происходившего. Эта небольшая книга не была перепечатана в России из-за полного пренебрежения автора к официальной коммунистической мифологии и грубого тона, в котором она написана. Однако каждый, кто изучает высказывания Ленина в последние годы его жизни, найдет в них отголосок горьких мыслей Горького о России и русских.[389]

Для Горького Гражданская война была не борьбой между добром и злом, прогрессом и реакцией, а главным образом борьбой с врожденным анархизмом и инертностью русских людей. Жалобы противников коммунистов не вызывают у него сочувствия: «Позвольте мне напомнить вам, что наибольшее зло и самая бесстыдная ложь исходит от побежденных и униженных». Он не оправдывает жестокость и низость большевиков: «Политики всех уровней наибольшие грешники из всех грешников… независимо от идей, которыми они якобы руководствуются, все они ведут себя подобно животным…» Но главный герой Горького – простой человек, объект поклонения и надежд всех поколений революционеров, русский крестьянин. Горький пишет, что он никогда не видел в нем благородного дикаря, человека доброжелательного, гостеприимного, наделенного природной мудростью. В действительности это ограниченный, хитрый, скупой и ленивый человек. В Гражданскую войну Горький слушал жуткие рассказы о том, как крестьяне, не важно, красные, белые или еще какие-то, проявляли невероятную жестокость, зачастую превосходящую садистские методы ВЧК и карательных отрядов белых.

Горький показал глупую, примитивную злобу «человека из народа», хотя сам имел пролетарское происхождение. У него есть рассказ о крестьянине, который признался городскому господину в том, что очень обеспокоен: он убил башкира и украл его корову, так будут ли судить его за воровство? А не боится ли он, что понесет серьезное наказание за убийство? «Это ничего, люди теперь стоят дешево», – ответил крестьянин. Писатель с легкостью отметает официальный миф о том, что революция сделана массами. Революция, говорит он, – результат деятельности «крошечной группы интеллигентов, возглавившей несколько тысяч рабочих, которым внушили определенные идеи…».

Как насчет будущего? Есть надежда, пишет Горький, что «как евреев Моисей вывел из египетского рабства, так постепенно исчезнут из деревень полудикие, глупые и равнодушные русские крестьяне». Пришедшие им на смену люди будут не слишком привлекательны. В будущем русские крестьяне не будут «увлекаться теорией Эйнштейна, понимать величие Шекспира или Леонардо да Винчи…», но они поймут «значение электричества, важность научных методов в агрономии, пользу от использования трактора и необходимость иметь в каждой деревне квалифицированного врача и мощеную дорогу».

Мрачные мысли Горького рисуют, конечно, только одну сторону картины, ту, что изображает озлобленный горожанин – интеллигент. Даже при том, что его книга была издана в Берлине, Горький не мог, если бы и захотел, показать другую сторону: сколько бед принесли крестьянам и красные, и белые. Организованные большевиками продовольственные отряды для оказания помощи голодающим городам, приезжая в деревни, пытали и казнили бесчисленное число крестьян. Приказ Троцкого предписывал сжигать каждое жилище, где нашел пристанище дезертир из Красной армии. Если учесть, что количество дезертиров превышало два с половиной миллиона человек, то получается, что горели целые деревни.

Но, создавая новый, достаточно односторонний стереотип русского крестьянина, Горький затрагивает более глубинные проблемы. Самые идеалистически настроенные коммунисты почувствовали разочарование в прежних лозунгах и призывах, с которыми партия захватила власть в октябре. Не только «несчастный крестьянин» виделся теперь под разными углами зрения (середняк всегда вызывал подозрение, кулак был настоящим буржуем). Промышленный рабочий, главная опора партии, во многих случаях начал проявлять враждебность к большевикам. Ленину было трудно объяснить, почему наиболее классово-сознательная и организованная часть рабочего класса опять начинает попадать под влияние меньшевиков и эсеров. Типографии, доказывал Ленин, печатали меньшевистские и прочие издания, потому что были подкуплены буржуазией. Но эта странная логика вряд ли объяснит, почему столь долгое время Союз железнодорожников был источником раздражения для большевиков.

Росло разочарование коммунистов в собственной партии и методах ее правления. Основу партии составляла коммунистическая элита, сохранившая тем не менее какие-то социал-демократические традиции, дружеское равноправие и свободу дискуссий. Во время войны Троцкий, не испытывая ни малейших сомнений, заключал в тюрьму и расстреливал коммунистов-ветеранов. Просители просиживали часами в приемных наркоматов. С первых дней новой власти уже обнаружились симптомы врожденного заболевания – бюрократизма. Всего за год те люди, которые в октябре 1917-го молили освободить их от министерских обязанностей, обзавелись секретарями, персональным окружением, боролись за раздел сфер влияния, жалуясь в ЦК или лично Ленину на происки коллег и их пренебрежительное отношение к обязанностям. В августе 1918 года в одной только Москве насчитывалось двести тридцать одна тысяча партийных и государственных чиновников. Коммунистам этот буйно разросшийся бюрократический аппарат, с его привилегиями, канцелярской волокитой и пренебрежительным отношением к простым гражданам, казался чем-то невероятным и чудовищным. Ленин приходил в ярость, сталкиваясь с примерами бюрократизма и чиновничьего произвола. Он тут же направлял в комиссариат или Совет письмо, требуя отстранения от должности виновного чиновника, заключения его в тюрьму на неделю, на год. Но эти отдельные случаи не могли изменить общей картины. Бюрократия все разрасталась и разрасталась.

Ленин был не в силах победить бюрократизм. Единственным средством, с помощью которого можно было ограничить это чудовище, были правительственные законы, которые были ему так же отвратительны, как буржуазные, обывательские понятия. Невероятно чувствительный к любым проявлениям чиновничьего произвола, грубости и бюрократизму, Ленин отказывался признать, что единственный способ борьбы с этими проявлениями – судебные разбирательства. 17 мая 1922 года, уже после окончания Гражданской войны, юрист, бывший член коллегии адвокатов Самары и Санкт-Петербурга, Владимир Ульянов-Ленин писал наркому юстиции: «Нельзя обходиться без террора, обещать это было бы самообманом и ложью».[390]

Нельзя видеть в этом садизм или восхищение террором ради террора. К Ленину вновь вернулось прежнее раздражение на то, что напоминало об идеологии исчезнувшего мира либеральной интеллигенции, об «обывательских» понятиях беспристрастного правосудия и независимой судебной власти, то, к чему стремилась Россия времен его юности.

Итак, борьба Ленина против обюрокрачивания партии и государства продолжалась до конца его жизни. На смертном одре он прокручивал в уме разные схемы, на основе которых советские учреждения могли бы вернуть утраченную связь с чувствами и стремлениями масс. В своем последнем письме партии он выражает недовольство грубостью партийных чиновников, направленной в тот момент против его семьи. Сталин, творение и преданный помощник Ленина, оскорбил его жену, Надежду Крупскую.

Уже в марте 1919 года на VIII съезде РКП (б) большевики почувствовали атмосферу разочарованности, несогласия, недоброжелательства. Съезд сам по себе носил парадоксальный характер. Еще впереди были самые тяжелые испытания Гражданской войны, а съезд обсуждал новую программу партии, определявшую задачи и пути построения социалистического общества, словно уже не существовало никакой угрозы со стороны Деникина, Колчака и Юденича. Какое огромное различие с предыдущим съездом, на котором горстка делегатов тайком обсуждала, не сможет ли новое наступление германской армии не то что прервать работу съезда, а уничтожить советскую власть. Ленин тогда подвергся жесточайшей критике, отчаянно доказывая необходимость ратификации позорного договора, поскольку понимал, что он даст необходимую стране передышку. Теперь он был бесспорным лидером-победителем, и четыреста делегатов встретили его появление бурей оваций.

Но за этой атмосферой самонадеянности и всеобщего ликования ощущалось растущее разочарование масс в коммунистах. Было непонятно, как партия собирается решать национальный вопрос, проблему развития экономики и еще сотни других проблем, которые в реальной жизни разошлись с учением Маркса и их собственными идеалами и надеждами.

Ленин старался разрешить все сомнения и дать ответы на интересующие вопросы. «Как можно, начиная самую грандиозную из всех революций, заранее знать, как она закончится?» – спрашивал он сам себя, подготавливая съезд к блестящим парадоксам, которые следовали далее. Каждый отход от раннего идеализма и предреволюционных обещаний является результатом неудачного практического эксперимента. «Нам часто приходится менять стратегию таким образом, что стороннему наблюдателю это может показаться странным и непонятным». «Как это, – спросит он, – ещевчера вы давали обещания мелкой буржуазии, а сегодня Дзержинский говорит, что меньшевиков и левых эсеров надо поставить к стенке и расстрелять. Какое противоречие».[391]

Действительно противоречие, и «поверхностный наблюдатель», несомненно, назовет объяснения Ленина казуистическими: большевики борются с буржуазией, а не с меньшевиками и эсерами, но если меньшевики и эсеры повернутся против большевиков, тогда, увы, стенка. Еще пару лет назад большинство делегатов выразили бы протест против этого притворства, но к тому моменту коммунисты уже усвоили урок политической терпимости; никто не возразил против циничного определения социалистических партий как «мелкобуржуазных», никто не вспомнил, что остатки партии Мартова по-прежнему преданы советской власти, несмотря на преследования и закрытие их газет.

Это был не цинизм, который Ленин стремился навязать своим сторонникам, но странное раздвоение его души. Каждому теперь было известно, и Ленин не мог заблуждаться на этот счет, что большевики осуществляют строжайшую политическую централизацию и что независимость, скажем, Украинской коммунистической партии в 1919 году не более чем фикция. Молодой большевик Пятаков имел наглость заявить, что черномазый должен называться черномазым, а в программе партии должно быть открыто заявлено, что коммунистические партии всех национальностей (украинцев, белорусов и остальных) должны подчиняться (российскому) ЦК. Коммунист, внесший такое предложение, должен застрелиться, сказал Ленин. Позиция, занятая Бухариным по национальному вопросу (он поддерживал Пятакова), вызвала одно из наиболее удачных высказываний Ленина: «Поскоблите русского коммуниста, и вы найдете русского шовиниста».[392]

Несчастный Бухарин сказал только то, что заявляемое большевиками право наций на самоопределение должно быть изложено на бумаге так, как это происходит на практике, то есть право конкретного рабочего класса (или местных большевиков) управлять конкретной страной. Его, Бухарина, не заботит, хочет ли польская буржуазия независимости для Польши, он уважает исключительно желания польских рабочих. Опускаясь еще глубже в болото политического реализма, Бухарин заявил, что декларация независимости каждой национальности была, очевидно, тактическим маневром. Коммунисты не могли всерьез поверить, что «дикари и деревенщины» должны стать независимыми; это было сделано для того, чтобы сбить с толку британских империалистов. Подобная откровенность вызвала возмущенную отповедь Ленина.

Национальный вопрос наилучшим образом показывает непонятную работу ленинской мысли. Он искренне ненавидел проявления великорусского шовинизма и любил повторять, что поляки и финны намного культурнее русских. Царская политика по национальному вопросу вызывала у Ленина ненависть и презрение. Периодически его ярость обрушивалась на тех из его заместителей, которые пользовались такими же методами в отношении украинцев, грузин или башкир. Ленин знал, что лидер коммунистической партии и правительства Украины был болгарином по рождению, большинство чиновников были русскими и не говорили по-украински, любое движение к независимости со стороны национальности или местного отделения коммунистической партии мгновенно вызывало ответные меры со стороны Москвы. Несомненно, в его национальной политике был элемент хитрости. Несмотря ни на что, принцип «самоопределения» был достаточно привлекателен, чтобы помочь большевикам выиграть Гражданскую войну и приобрести сторонников и почитателей во всем колониальном мире.

Ленин верил, что абсолютно последователен в своих действиях. Он владел тайной «диалектики», которая давала ему возможность управлять партией, лавируя между доктринерским идеализмом и циничным удовольствием обладать властью ради власти.

Можно поспорить с этим заключением и увидеть во всех его маневрах не что иное, как хитроумно задуманный план с целью удержать власть и уверить массы в том, что советская власть это не только угнетение и тирания. Немного позже он сделает заявление, которое больше бы подошло Бисмарку, чем преданному ученику Маркса и Энгельса: «Главные проблемы в жизни народов решаются только с помощью силы».[393]

Однако в любом случае нельзя не признать его огромный педагогический талант. Ленинский причудливый ход мысли передался его партии. Политика состоит не в том, чтобы в поисках ответа на тот или иной вопрос прибегать к помощи Маркса, и это не просто вопрос использования силы. Существует «диалектика»…

Таким же образом Ленин повел себя и в отношении крестьянского вопроса. Многие делегаты съезда были членами продовольственных отрядов, которые ездили по деревням, реквизируя у крестьян хлеб и зерно. Крестьяне неохотно делились излишками зерна, и, как считали коммунисты да и вообще горожане, виной тому была крестьянская жадность. На самом деле зачастую эти «излишки» были необходимы самим крестьянам, чтобы прокормить семью и скот. Кроме того, продовольственные отряды действовали грубо, что, естественно, вызывало недовольство крестьян. Однако по версии Ленина продовольственная кампания была направлена против небольшого класса зажиточных крестьян, кулаков. Ленин заявил, что в отношении бедных крестьян и середняков намерения большевиков самые дружеские: «Мы не допустим никаких принудительных мер в отношении среднего крестьянина».

Даже кулаков, заявлял Ленин, никто не терроризирует; просто большевики пресекают их «контрреволюционные попытки». Практически каждый делегат съезда знал по собственному опыту, что насильственное изъятие продуктов у крестьян сопровождалось изъятием собственности, избиением, расстрелами. Было непонятно, где проходит грань, отделяющая среднего крестьянина от кулака. «У меня две лошади и корова. Я середняк?» – спрашивал крестьянин у членов продовольственного отряда. Коммунисты, наставлял Ленин, должны изучать «историю крестьянства, занять такую позицию по отношению к бедным и богатым», чтобы объяснить мужику его классовое положение. Но продовольственные отряды действовали в деревнях с помощью винтовок, меньше всего задумываясь о классовом положении крестьян, облагаемых налогом.

Никакая ленинская диалектика не может объяснить и оправдать репрессивную, лицемерную политику большевиков в отношении крестьянства. Причина уходит корнями в историю русского марксизма. Только пообещав крестьянину неприкосновенность частной собственности, в которую и сами не верили, русские марксисты могли захватить власть. Безумие Гражданской войны превратило антипатию в ненависть. Крестьянин, отчаянно боровшийся за выживание, казался коммунисту «полудикарем, тупым и упрямым». Крестьянин утаивал хлеб от рабочих и солдат. Теперь голодный рабочий ненавидел крестьянина больше, чем буржуя. Того хотя бы лишили собственности, а у крестьянина и еды в изобилии, и деньги от продажи продуктов на черном рынке.

Какое бы отвращение ни вызывал крестьянин у новой власти, нельзя было с помощью одной только силы, применяемой к восьмидесяти процентам населения России, добиться успеха. Пытаясь получить хоть какую-то поддержку со стороны крестьян, власти использовали все возможные средства. «Часто то, что мы даем одной рукой, тут же забираем другой», – признавался Ленин, и это как нельзя лучше характеризовало политику в сельском хозяйстве.

Делалась попытка внести раскол в крестьянскую среду, поднять знамя классовой войны в деревне. Летом 1918 года, когда режим обрел некоторую уверенность, было принято решение о создании комитетов бедноты. Кто такой бедняк? По мнению коммунистов, человек, имевший небольшой участок земли или вообще безземельный, который был вынужден наниматься в услужение к помещику (в прежние времена), а теперь к кулаку. Понятно, что бедняки достаточно натерпелись от своих богатых соседей и поэтому стали оказывать активную помощь продовольственным отрядам: разоблачали тех, кто прятал хлеб, торговал на черном рынке. Но и только. Угнетаемый государством, подвергаемый унижениям со стороны ленивых, зачастую преступных элементов (бедняков) в своей деревне, крестьянин отказывался засеивать поля и забивать скот. К концу 1918 года комитеты бедноты были распущены, и партия возложила надежды на «среднего крестьянина».

«Мы еще не научились регулировать наши отношения с миллионами средних крестьян, мы пока еще не знаем, как завоевать их доверие»[394], – сказал Ленин в своем выступлении на VIII съезде партии.

Это был один из тех блестящих тактических ходов, которые стали отличительной особенностью советской политики: к тому, кто подвергался оскорблениям и жестоким гонениям, неожиданно обращались с просьбой о помощи и поддержке советской власти. Крестьянам теперь объясняли, что притеснения были результатом недоразумений, злоупотребления властью, излишним рвением местных чиновников, их неспособностью донести до крестьян мысли и положения, которые отстаивал и Ленин, и ЦК.

Тут очень кстати неожиданно скончался Яков Свердлов, председатель ВЦИК и секретарь ЦК партии. Свердлов был евреем, и большевикам, упоенным радостью победы, казалось, что человек еврейской национальности не должен занимать такое высокое положение.[395]

Теперь, когда Гражданская война была в полном разгаре и со всех сторон раздавались крики о «еврейских комиссарах», появилась блестящая возможность назначить на это место «настоящего» русского Михаила Калинина, которого Ленин описывал как «среднего крестьянина из Тверской губернии, которую он посещает ежегодно»[396]. Калинин каким-то чудом переживет сталинские чистки.

Как огромное большинство русских, Калинин действительно имел крестьянские корни, но вообще-то был рабочим, старым большевиком. Всю свою сознательную жизнь он занимался партийной работой в крупных промышленных городах. Калинин полностью соответствовал отведенной ему роли и к концу жизни строил из себя простого мужика, одурманенного величием своего высокого положения.

Такие жесты имели важное пропагандистское значение: во главе Советского государства стоял «простой крестьянин», в то время как белые правительства возглавляли генералы, которых крестьяне отождествляли с помещиками. Но нельзя было решить крестьянскую проблему только с помощью назначения «средних крестьян» на ответственные государственные посты. На военный период пришлась еще одна попытка решить крестьянский вопрос с помощью возврата к марксистской доктрине, путем формирования крупных общественных хозяйств на базе помещичьих имений. Первыми примитивными шагами на пути к коллективизации была организация коммун, занимавших самые неплодородные земли и практически не имевших средств производства. У простого крестьянина эти «эксперименты» вызывали, пожалуй, такую же ненависть, как деятельность продовольственных отрядов. Крестьянин признал большевистскую власть, поскольку она обещала сохранить его собственный участок земли, и он вовсе не хотел становиться наемным работником или объединяться со всякими бездельниками в коммуну. Кроме того, крупное хозяйство, столь милое сердцу марксиста, едва ли было более эффективно в условиях военного времени, чем крестьянское хозяйство. Где взять технику, обученный персонал?

Люди не оправдали его надежд. Ленин разочаровался в «революционной инициативе масс», бедных крестьянах и рабочих, зато усилилась его и без того сильная вера в могущество технического прогресса. Создание необходимой материально-технической базы решило бы экономические проблемы. «Если бы мы могли, – говорил Владимир Ильич на VIII съезде партии, – дать завтра сто тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их обученными механиками, то средний крестьянин сказал бы: «Я за коммунию» (т. е. за коммунизм)». Но в 1919 году в России это было явной фантазией. Он видел крестьянина, все еще раздраженного, недовольного, вовсе не стремившегося в коммунизм. Возможно, Ленину повезло, что он не дожил до России, оснащенной техникой, превзошедшей все его ожидания.

Постепенно приобретая опыт власти, менялся и сам Владимир Ильич. Исчез полуанархист, написавший «Государство и революция». Теперь Ленин все чаще упоминал свои ранние высказывания как «безрассудные речи периода Смольного», «времени энтузиазма и хаоса». Порядок, дисциплина, организация – без этих понятий не обходилось ни одно его выступление. После завоевания политической власти, указывал Ленин, в качестве центральной задачи коммунистической партии выдвигается задача управления страной.

Ленин решительно выступал против какого бы то ни было возвеличивания его личности, восхваления его заслуг. Это уже в период сталинизма делегаты съездов, подобно марионеткам, демонстрировали полное единодушие, шумное выражение признательности вождю и его сиюминутным прихвостням. Можно представить, какое возмущение вызвало бы это у Владимира Ильича. Партия была для него не дискуссионным клубом, но и не сборищем бездушных людей-автоматов. Владимир Ильич наслаждался непринужденными беседами с соратниками по партии, любил подшучивать над товарищами. Любил поспорить и в определенных пределах соглашался с критикой в свой адрес, при условии, что в итоге последнее слово оставалось за ним. Время от времени он получал удовольствие от внутрипартийных махинаций и интриг: вставал на сторону Зиновьева, чтобы сбить с толку Троцкого; обращал внимание съезда на безрассудные предложения Бухарина, стремясь, вероятно, вернуться таким способом к счастливым дням молодости, к поединкам с Мартовым и Плехановым. Троцкий рассказывает, что перед последним ударом, который вывел Ленина из строя, Владимир Ильич планировал объединиться с ним «в блок против бюрократии вообще и организационного бюро в частности» (фактически против Сталина). В нем росло недоверие к Сталину. Понимая, что жизнь его подходит к концу, Ленин испытывал страстное желание одержать еще одну победу на съезде партии.

Чем дольше он находился у власти, тем сильнее раздражался, встречая возражения и противодействие в партийных кругах. Он протестовал против проникновения в партию бывших меньшевиков, эсеров и карьеристов. Он разражался гневными тирадами в отношении анархистских и социал-демократических тенденций, которыми постоянно донимали старые большевики. Уже во времена Брест-Литовска мы отмечали, что Ленин стал разочаровываться в большевиках, относящихся к типу ораторов-заговорщиков, и постепенно поворачивался в сторону тех, «кто мог делать дело», членов внутрипартийного аппарата, так называемых аппаратчиков. Растущая увлеченность административной работой и, вероятно, резко ухудшающееся состояние здоровья делали его все более раздражительным. В последние два года жизни он перестал давать товарищам объяснения по различным вопросам, пускаться в долгие исторические экскурсы и поражать их парадоксальностью своих мыслей. Теперь он требовал неукоснительного повиновения и применения санкций против тех большевиков, кто осмеливался возражать ему по основным вопросам.

Предпосылки к изменению в поведении Ленина стали видны на VIII съезде партии. Впервые некоторые комиссары выразили недовольство чрезмерным бюрократизмом и авторитарностью решений. Коммунистам пока еще не приходило в голову, что диктатура пролетариата постепенно превращается в диктатуру одного человека. Многим казалось, что Ленин тормозит авторитарные тенденции комиссаров и ленинцев, расплодившихся по всей территории России. Один из выступавших простодушно охарактеризовал изменения, которые в течение года произошли с половиной советского правительства. Сначала «все важные решения принимались избранными представителями, которые были в тесном контакте со своими избирателями», теперь «возникла другая практика: вся власть сконцентрировалась в руках небольшой группы администраторов или даже отдельных личностей». Оратор Н. Осинский был оторван от жизни, чтобы понять, что он описывает положение дел, сложившееся не только в партии, а во всех государственных органах. Многие коммунисты еще слишком верили лозунгам и не понимали того, что происходит в руководстве партии. Но все же Осинский[397] упомянул тот факт, что некоторые особо важные партийные и государственные решения принимал лично Ленин или вместе с ныне покойным Свердловым и некоторыми другими товарищами.

Претензия прозвучала довольно безобидно, но для Ленина послужила сигналом опасности. Съезд не должен превращаться в парламент; он не может тратить свои силы, постоянно уверяя раздраженных непонятно чем большевиков, что партия хранит верность своему народу.

Произошла реконструкция партии. В состав ЦК вошли два вновь созданных органа: Политбюро, в составе пяти человек, и оргбюро. Свердлов, обладавший невероятной способностью вдаваться в подробности, имевший блестящую память, безоговорочно подчинялся Ленину и единолично справлялся с обязанностями секретаря ЦК партии. С его кончиной возникла необходимость организовать секретариат, который поначалу возглавил Н. Крестинский, занимавший второстепенное положение в партии. Политбюро теоретически подчинялось ЦК, но не могло не занять главенствующую роль, учитывая уровень его членов. В его состав вошли Ленин, Каменев, Троцкий, Сталин.

Шестнадцатью годами раньше глупая ссора по поводу того, должно ли в состав редакционной коллегии партийной газеты входить шесть, а не, как хотел Ленин, три редактора, привела к расколу социал-демократии и рождению большевизма. Теперь новая административная перестановка грозила не менее серьезными последствиями. На первый взгляд уже давно надо было произвести реконструкцию партии. То, что правящая партия не имела секретариата, казалось по меньшей мере нелепым. До 1919 года секретариат состоял практически из двух человек: Свердлова, «который хранил партийные дела в собственной голове», и старой большевички Елены Стасовой, отвечающей за знаменитый шкаф с протоколами Центрального комитета и разного рода секретными документами. У этих двоих было несколько помощников, занятых неполный рабочий день. В ЦК в то время входило порядка двадцати человек, но, по всей видимости, критическое положение, сложившееся в период Гражданской войны, потребовало привлечения дополнительных людей, которые могли бы принимать решения на месте.

Реорганизация была вызвана необходимостью изменить атмосферу, царившую в партии. Первоначальная концепция не предусматривала такой службы, как управление делами партии и градации членов партии. Социал-демократическая партия была партией равных; ее административный аппарат состоял из секретаря и казначея. Функции секретариата и оргбюро были куда шире. Они отвечали за то, чтобы высказывания партийной организации в Курске ничем не отличались от высказываний партийной организации в Тамбове. В дальнейшем высшие чиновники Курска и Тамбова должны были пользоваться абсолютным доверием Москвы. И следующим логическим шагом было назначение Москвой чиновников в Курск и Тамбов. Последующая серия «логических шагов» привела к созданию должностного лица, получившего скромное название Секретарь Центрального комитета (затем Первый, Генеральный), обладателя такой власти, о которой и не мечтали императоры и короли.

Не менее далеко идущие цели преследовало создание Политбюро. Во времена нелегальной деятельности большевики не могли позволить себе роскошь внутрипартийной демократии. Ленин настойчиво доказывал: «Чем крепче будут наши партийные организации, включающие в себя действительных социал-демократов, тем меньше шаткости и неустойчивости будет внутри партии. Ведь нельзя же смешивать, в самом деле, партию как передовой отряд рабочего класса со всем классом». Ленину неоднократно приходилось отстаивать свою политику, он не раз подвергался критике, однако теперь он пользовался особым признанием и уважением рядовых членов партии и народа. После заключения Брестского мира уже никто не говорил: «Мы можем прийти к власти без Ленина». Подчиненных часто выводили из себя его приказы; его немощь (после попытки покушения и в 1922 году) вызывала смешанные чувства. Для рядовых коммунистов он по-прежнему был лидером партии и государства. Что касается остальных руководителей, то их положение в партии зависело от степени их популярности и числа сторонников. Появление «ближнего круга» было главным шагом на пути к формированию большевистской иерархии, существовавшей при Сталине. Божество – Генеральный секретарь – было, в свою очередь, окружено полубожествами, «своими товарищами по оружию», каждый из которых имел свое окружение, слепо повинующееся и подчиняющееся своему божеству.

В намерения Ленина не входило создавать особые привилегии отдельным группам внутри партии, но логика событий и собственный характер неумолимо вели его в этом направлении. Он уже устал от бесконечных разногласий, от необходимости доказывать и увещевать противников. Шляпников, Коллонтай и Осинский всегда были готовы оспорить его мнение по принципиальным вопросам, постоянно напоминая Ленину о прежних взглядах на те или иные проблемы. Ему казалось, что будет предпочтительнее работать с небольшой группой людей. Тогда можно рассчитывать на то, что они согласятся с его мнением и улаживание любой проблемы пройдет быстро, без ненужных дебатов. В Политбюро Троцкий и Бухарин могли иногда выразить несогласие, но Каменев, Зиновьев и Сталин воспринимали слова вождя как закон. Эти своенравные и честолюбивые люди подчинялись Ленину, преследуя собственные цели; Ленин закрывал глаза на их слабости, не мешал им создавать собственные сферы влияния и отдельные группировки. Так партию незаметно начал разъедать протекционизм, подобострастие и коррупция.

«Мы в «абсолюты» не верим. Мы над «чистой демократией» смеемся»[398], – писал в 1921 году Ленин старому большевику Мясникову, который выразил недовольство моральным разложением правящей партии.

Мясников осмелился предположить, что единственный выход – в предоставлении полной свободы печати: «от монархических до анархических газет». За такое высказывание в сталинские времена автор получил бы пулю или отправился в концентрационный лагерь, но в то время еще довольно терпимо относились к подобным предложениям. Диктатор написал большое письмо своему эксцентричному товарищу, успокаивая его, словно больного ребенка. «Вы видели столько отвратительных и тяжелых вещей, что впали в отчаяние… Мой совет, не поддавайтесь отчаянию и панике». Тяжелая работа была лучшим лекарством для расстроенной нервной системы Мясникова.[399]

Что касается его конкретных замечаний, то оргбюро создаст комиссию по их рассмотрению…

Ленин не мог отрицать, что в созданной и руководимой им партии имеется ряд отдельных неприятных, болезненных точек. В последние годы он пытался, как мог, исправить ситуацию, создавшуюся в коммунистической партии и Советском государстве. Давайте «возродим» Советы (очевидно, на третьем году существования Советского государства они уже изжили себя как органы власти), писал Ленин, пусть беспартийные граждане проверяют деятельность партийных органов. Подобная идея, если говорить серьезно, свидетельствует о том, что Ленин не был чужд самообману.

Партию душили новые политические организации и силы в России. Та партия, которую предлагал создать Ленин, должна была стать фундаментом нового прекрасного мира. Социалистическая Россия, о которой мечтали Чернышевский и Герцен, ради которой многие революционеры положили свою жизнь, могла быть создана только в том случае, если бы каждый коммунист понимал цели и задачи партии. Но какова была реальность?

«Товарищ Ленин, позвольте мне задать вам вопрос, – обратился известный большевик к Владимиру Ильичу. – Вы надеетесь спасти революцию с помощью автоматического подчинения (членов партии)?» Прошел всего год с начала административных реформ, принятых на VIII съезде, а бюрократия уже мертвой хваткой вцепилась в партию.

«Зачем тогда говорить о диктатуре пролетариата, об инициативе рабочих? Нет никакой инициативы. Вы вращаете члена партии в проигрывателе… (Члены партии) не имеют права избираться собственными комитетами. Пусть теперь товарищ Ленин спросит меня: кто будет (в итоге) назначать Центральный комитет? В конце концов, вы один будете осуществлять руководство… и если мы достигнем этой стадии (когда ЦК назначен), революция будет проиграна».[400]

Чрезмерное волнение мешало оратору ясно формулировать свои мысли.

его тревога, по всей видимости, была связана с банальными административными проблемами. Коллегиальное руководство партией и государственными институтами было заменено единоначалием. Война диктовала свои требования. Разве не лучше работает военный комиссариат, когда им стал единолично управлять Троцкий, чем это было в прежние дни «энтузиазма и хаоса», во время непрекращающихся ссор между тремя комиссарами? Как может рабочий комитет эффективно руководить фабрикой? Совершенно ясно, что это работа для специалиста. Ленин снисходительно посмеивался над прежними предрассудками и ошибками. Почему же остальные товарищи не могут так же относиться к данной проблеме?

Как полемист, Ленин мастерски умел запутывать своих оппонентов. Многим людям, и в партии, и среди историков, его оппоненты казались фанатичными противниками профессиональной компетентности и единоначалия в управлении промышленностью. И это действительно было так. Суть недовольства сводилась в основном к диктатуре партии и используемым ею бюрократическим методам. В 1920 году об этом еще можно было говорить открыто: «Следует сказать раз и навсегда, что Центральный комитет отвечает перед партией и не является самодержавной властью». А как быть с Политбюро?

Ленин понимал, что он превращается в некое подобие царя. Он не мог подвергаться критике. Кто-то искажал суть партии, следуя диктаторским и бюрократическим путем, но критики не говорили, кем был этот кто-то. Отчасти из уважения к вождю. Выступавший на партийном съезде мог сказать, что аплодисменты, которыми делегаты встречали заявления Ленина, вовсе не означают, что они одобряют ленинские идеи, делегаты просто аплодировали Владимиру Ильичу. Он, вне всякого сомнения, обладал способностью объяснять подчиненным и «остальным» причины несчастий, постоянно преследующих страну и партию. В конце концов, он ведь имел дело с людьми, многие годы находившимися под его обаянием, которых он провел через терроризм, анархизм, государственный капитализм, убеждая на каждой стадии в том, что они действуют на основании традиционного марксистского учения. Но если Ленин стоял во главе партии, как могли происходить те ужасные вещи, о которых заявляли люди? Получается, что критики пытаются убедить нас в том, что «мы имеем дело с небольшой группой руководителей, которые захватили власть и решают все»! Как можно говорить такое о коммунистической партии, которая завоевала Россию, а теперь строит социализм?

Высказываемые в адрес Ленина упреки и жалобы обычно сопровождались оговоркой, что Владимир Ильич не знал того, что делалось от его имени, или полностью не осознавал опасного значения своих идей. Так, один оратор сослался на грубое нарушение советской конституции: Исполнительный комитет Советов (согласно букве закона высший орган государства, не считая вышестоящего органа, съезда Советов, но почти такой же незначительный) принял закон. Через неделю вышел указ Совнаркома, противоречащий этому закону, «что является грубым вмешательством Совнаркома в работу ВЦИК». Даже самому наивному большевику было понятно, что Совнарком – это Ленин. Но с точки зрения оратора, виновен в нарушении закона был Совнарком, а не Владимир Ильич, который в силу занятости не мог уследить за всем происходящим.

Подобные же разглагольствования следовали за протестами, высказываемыми в отношении придирок к коммунистам, которые выступали против Ленина или просто действовали ему на нервы. Метод партийных чисток был пока еще достаточно гуманный. Несговорчивых коммунистов, особенно перед важным партийным заседанием, отправляли с длительной дипломатической миссией. Или таланты товарища X внезапно требовались в каком-нибудь отдаленном от Москвы месте, например на Урале. «Украина, – по заявлению одного коммуниста, – превратилась в постоянное место ссылки». Этот обычай издавна был известен в России. Имперское неудовольствие часто выражалось в том, что опального министра отправляли в его имение и запрещали появляться в столице. По сравнению со сталинским режимом Ленин вел себя сдержанно в отношении противников. Но в течение двух последних лет жизни он стал требовать исключения их из партии и даже ареста, если дело касалось особо непокорных товарищей.

Не вызывает сомнений, что за карательными мерами стоит его фигура. Тому есть неопровержимые доказательства. Шляпников, сказал Ленин на IX съезде партии, остается выполнять дипломатическую миссию по собственной инициативе (!) без малейшего давления со стороны партии. В этом месте К. Юренев бестактно прервал Владимира Ильича: «Но он сам мне говорил, что на него оказали давление». Естественно, вскоре выяснилось, что К. Юренев имеет удивительные способности к дипломатической работе. В 1922 году началась его дипломатическая служба, благодаря которой он объехал весь мир.

Можно было бы предположить, что дипломатическая служба, особенно в период голода и разрухи в Москве, являлась скорее наградой, чем тяжкой работой. И что большевики только были рады возможности занять руководящее место в Уфе или Харькове, чем находиться на зависимом положении в столице. Но, как в любой системе абсолютизма, и Советское государство ничем не отличалось от такой системы, желание находиться в центре событий перевешивало все остальное. Французский дворянин времен Людовика XIV дорожил своей комнатой в Версале значительно больше, чем родовыми замками и поместьями. Те же чувства обуревали большевистских лидеров, испытывавших неистовое желание находиться в Москве, рядом с властью, питаясь сплетнями и слухами.[401]

Но Ленину редко приписывались разного рода ссылки. Это Центральный комитет отправил товарища X в Осло, а товарища Y в Уфу и так далее.

Вопрос следовало сформулировать следующим образом: понимали ли коммунисты и сам Ленин, что в России нет никакой диктатуры пролетариата, диктатуры партии, а есть диктатура одного человека? Самый яростный противник Ленина назвал бы подобное утверждение низкой клеветой. И действительно, Ленин был необычным диктатором. Он обращался с просьбами к своей партии, признавал свои ошибки. Когда современный историк говорит «диктатор», он имеет в виду Гитлера или Сталина; кажется нелепым рядом с ними располагать Ленина. Хотя, по сути, власть его была диктаторской; пока он был в добром здравии, никто не мог вырвать из его рук власть над Россией. Теоретически советский парламент – Исполнительный комитет – мог снять его с должности председателя Совнаркома; партийный съезд мог не переизбрать его в Центральный комитет. Но это было так же невероятно, как если бы в 30-х годах Сталина не переизбрали на должность Генерального секретаря партии. Ленин не хотел считать себя диктатором, но он в той же мере не хотел ограничивать себя «буржуазной законностью», не любил впустую тратить время, убеждая вышедших из повиновения товарищей, не давал никому права решать, насколько справедлива в каждом частном случае марксистская стратегия. Что в результате?

«Мы покончили, слава богу, с чисто теоретическими спорами, ссорами по основным вопросам, бесконечными разногласиями относительно принципов. Эту стадию мы прошли. Теперь мы должны идти вперед, мы должны понять, что перед нами стоят практические задачи…» Эти слова, произнесенные Лениным в 1920 году, демонстрируют причудливость ленинской мысли, которую было не дано понять простому члену партии. Какие основные проблемы на сегодня улажены? Начиная с октября в коммунистической партии то и дело происходят чрезвычайные происшествия. На каждое возражение у Ленина один ответ: «Сейчас не время». Керенский, немцы, Деникин, поляки стучат в дверь. Он, должно быть, забыл, что писал Маркс Энгельсу в 1858 году, что он сам писал в работе «Государство и революция». Теперь, по-видимому, пришло время для разрешения проблем, которые были оправданны в чрезвычайных обстоятельствах: политический террор, запрещение независимых изданий, нетерпимость и преследование оппозиционеров в партии, решавших, каким путем Советское государство должно двигаться к социализму. Но и это еще было не все. Голод на Волге, эпидемия сыпного тифа, мятеж в Кронштадте были теми причинами, которые не позволяли допустить существование политической оппозиции и разногласий в партийных рядах. Разве можно позволить себе роскошь заниматься политическими спорами, спрашивал Ленин, когда два миллиона русских беженцев находятся за границей? Или когда капиталисты вынашивают планы свержения Советской республики?

Много лет назад Мартов обвинил старого друга в том, что в русской социал-демократии введено «осадное положение». Он имел в виду непрерывный поиск врагов, постоянные «разоблачения», которые стали для Ленина нормой политической жизни. В те дни Ленин мог возразить, что в условиях нелегальной деятельности не может быть никакой нормальной политической жизни. Если бы русские социалисты находились в положении своих французских или немецких братьев! «Когда еще мы сможем увидеть нечто подобное в России?» – с тоской сказал Ленин в 1907 году в Лондоне после посещения Гайд-парка.

Теперь в осадном положении оказалась коммунистическая партия, а затем и советское общество в целом. Если внимательно изучить поведение советского правительства при Ленине, приходишь к поразительному заключению: в период кризисов, чрезвычайных ситуаций допускалась наибольшая свобода и терпимость к инакомыслящим; «нормальная» мирная ситуация вызывала крайние политические репрессии. Во время Гражданской войны к сохранившимся остаткам преданных меньшевиков типа Мартова и эсерам относились достаточно терпимо; кое-кто из них оказался даже в представительных органах, в Советах. По окончании войны эта терпимость стала для коммунистов опасной роскошью: рабочие могли заявить, что теперь партия должна выполнять свои обещания, а разочаровавшись в коммунистах, могли проголосовать за меньшевиков в период выборов в профсоюзы и в Советы. Поэтому последние из оставшихся лидеров меньшевиков отправились в тюрьмы и ссылки. В 1921 году в связи с охватившим страну голодом правительство организовало специальный комитет по борьбе с голодом, в который вошли не только беспартийные, но также бывшие меньшевики и даже кадеты. В августе 1921 года, когда основной кризис миновал, беспартийный комитет был распущен, а его «буржуазные члены арестованы».[402]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.