Глава 8 Национализм и церковь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

Национализм и церковь

Основными пропагандистами украинского национализма в оккупированной Украине были политические группировки, которые являлись, однако, не единственными носителями концепции украинской самобытности. Религиозные организации также играли важную роль. Об отношении грекокатолической церкви к националистическим партиям уже говорилось. В отличие от политических партий, большинство которых, по крайней мере, претендовали на то, что представляют всю украинскую нацию, деятельность грекокатолической церкви была почти полностью ограничена пределами Галиции, так как огромная масса восточных украинских христиан были приверженцами православной веры.

В православных странах религия и национальная общность всегда были тесно связаны. Большинство восточных и южных славянских народов идентифицируют свою церковь со своим национальным существованием. Некоторые из черт, подчеркивающих самобытность этих народов, формировали и основу разногласий среди православных славян. Одна из таких особенностей – отсутствие высшей религиозной власти в православной церкви. Каждое церковное образование, существующее на определенной территории в определенный период, имеет четкую иерархию, обычно управляемую советом епископов и часто возглавляемую патриархом или митрополитом. Однако во главе всего православия нет фигуры, подобной папе римскому. Православная церковь, подобно Римско-католической, признает власть экуменического совета, но такой совет не проводился на востоке целое тысячелетие.

Трудность заключается в следующем: как определить контингент верующих или «территорию» каждой группы? Немало проблем в истории православной церкви связано с этим, поскольку из-за отсутствия центральной духовной власти невозможно прийти к окончательному решению. На практике задача решалась благодаря другой характерной особенности православной церкви – ее тесной зависимости от светской власти. Исторически православная церковь была типично официальной церковью; союз церкви и государства – это не только юридическое выражение, но и жизненная реальность в истории Восточной Европы. Фактический объем власти каждого церковного образования обычно совпадал с границами государства, в котором оно находилось. Вершиной совпадения государственной и религиозной власти было учреждение, или попытка учреждения, новой иерархической власти всякий раз, когда в государственном суверенитете происходили изменения. Кроме того, когда националистические движения на православных землях становились сильными, они часто выступали с требованием создания отдельной церковной организации вследствие возросшего понимания своей национальной самобытности и в качестве подготовки к самостоятельной государственности.

До 1917 года почти все православные восточные славяне были объединены в одном государстве – Российской империи с одной церковью – Русской православной. Начиная с XVII века эта церковь была лишена единого патриарха или примаса и была связана со светской властью, и в значительной мере эта власть управляла ею через имперское должностное лицо – прокуратора Святейшего синода. Октябрьская революция разрушила формальные связи между этими исторически переплетенными институтами. Возрастающая сила украинского национального самосознания создала потребность государственной независимости. И именно в соответствии с историей православия это требование должно было сопровождаться параллельным движением за учреждение церковной организации, независимой от Москвы, ибо несомненный престиж церковной власти пошатнулся после отделения Русской православной церкви от государства. Те, кто видел украинское будущее отдельным от будущего России, не воспринимали церковь как символ единства восточных славян.

Если бы верх взяла группа, желающая продолжения существования Российского государства (в форме империи или конституционной демократии), вероятно, церковное единство было бы восстановлено, так как русская церковь, лишившись после Февральской революции множества привилегий, хотела повысить престиж путем восстановления Московского патриархата. Однако, появись независимое украинское государство, способное продержаться в течение нескольких лет, очень вероятно, что получила бы признание самостоятельная украинская иерархия. После победы большевиков большое число священнослужителей низкого ранга откололись от русской иерархии на Украине. Из-за того, что не удалось найти епископа, которого можно было бы возвести в сан епископа диссидентской группы, украинская церковь позволила самим священникам рукоположить отца Лыпкивського в качестве прелата их организации. Таким образом была создана новая православная церковь, которая быстро охватила значительное большинство организованных православных верующих на Украине; к 1923 году она имела не менее 3000 приходов и тридцати пяти епископов, которых возглавлял Лыпкивськый, известный тогда как митрополит Василий (Васыль)[527]. Несмотря на очевидные успехи, Украинская афтокефальная церковь, как она называлась, столкнулась с двумя серьезными проблемами. Во-первых, она не была признана никакой другой православной церковью из-за метода посвящения новых епископов, который во всем православном мире был расценен как неканонический, нарушающий основополагающий принцип апостольской преемственности. С точки зрения традиционного верующего, епископы новой церкви были нелегитимны; следовательно, священники, назначенные ими (но не те, что пришли в автокефальную церковь после назначения законно посвященным в сан епископом), были наделены полномочиями неканонически. Во-вторых, и это имело более серьезное значение, феноменальный рост новой церкви был возможен только из-за сравнительно снисходительного отношения к ней коммунистических властей, которые в то время более антагонистично были настроены по отношению к русской церкви, чем к диссидентским образованиям. Когда советская власть возобновила ограничение украинской национальной деятельности, видя в ней потенциальную угрозу единству СССР, автокефальная церковь также подверглась гонениям. Вся ее иерархия и великое множество духовенства было казнено или выслано в 1929—1930 годах.[528]

Между церковью и государством в православном мире всегда существовала тесная связь. Попытки создать отдельную иерархию в Польше после того, как Российская империя рухнула и значительная часть православных верующих оказалась под властью Польши, кажутся естественными. Лидером был Дионисий, русский епископ, который, получив признание патриарха Константинополя, стал митрополитом Варшавы и главой Польской автокефальной православной церкви[529]. В дополнение к белорусскому архиепископу Пинска, было четыре епископа на Волыни: архиепископ Алексий с пребыванием в известной Почаевской лавре (монастыре) и его викарии: Поликарп, епископ Луцкий, Антоний (Марценко), епископ Камень-Каширский, и Симон, епископ Острицкий. Эти епископы были украинскими, но подчинялись Дионисию.[530]

Когда Советский Союз получил в сентябре 1939 года Волынь, его желание сделать из Русской православной церкви вспомогательный орган советского правительства усилилось. Специальный помощник патриарха Московского Сергия Николай, экзарх Западной Украины, был направлен координировать деятельность церкви недавно занятой области, где деятельность церковной организации поддерживалась правительством. Существующие епископы не были низложены, за исключением Александра, епископа Пинского. Последнего физически не трогали, но его церковная юрисдикция, уже в Белорусской Советской Республике, была поделена между епископом Брестским и епископом Пинским, присланным из Москвы.[531]

Хотя вряд ли Алексий или его сторонники (включая Поликарпа) были довольны подчинением их области Москве, они, похоже, не стали противоречить православной традиции подчинения светской власти, даже когда та не симпатизирует православной религии. Советское правительство, хотя и не подавляло православную церковь, наложило на нее серьезные ограничения и обременительные финансовые обязательства, как и на грекокатолическую церковь в Галиции. В результате многие священники сбежали или взялись за светские профессии. Чтобы удовлетворить потребность в священнослужителях, Алексий, как считали, посвятил в сан большое число новых священников, многие из которых были людьми, не подходящими к исполнению церковных обязанностей из-за своего прошлого или из-за недостаточного опыта[532]. Так церковь была до некоторой степени ослаблена и деморализована. В то же время, однако, просоветская московская церковь пыталась расширить свое влияние в области, где начиная с XVII столетия было мало православных верующих, посвятив в сан епископа Львовского под именем Пантелеймона священника Рудыка, который был уроженцем Галиции, но всегда стоял за союз области с Россией.[533]

На неприятие советского контроля православными епископами Западной Украины – как теми, кто исполнял свои обязанности на Волыни до 1939 года, так и теми, кто получил статус благодаря инспирированным Москвой мерам по реорганизации украинской церкви, – указывает тот факт, что они не эвакуировались с Красной армией, когда немцы вторглись в их регион. Единственным исключением был экзарх Николай, который вскоре принял активное участие в подогревании патриотических и религиозных чувств народов СССР для обеспечения поддержки советского режима. В качестве митрополита Киевского и Галицкого он выступил с многочисленными заявлениями против немцев и украинских националистов.[534]

Когда германские войска продвинулись за границы Польши, установленные до 1939 года, и вступили на территорию, находившуюся под советской властью в течение двадцати лет, они обнаружили там множество православных священнослужителей. Например, только в Житомирской области их было сто человек, а две маленькие церкви оставались открытыми при советской власти и в Киеве[535]. Были также архиепископы Антоний (Абашидзе) в Киеве – слишком, однако, старый и немощный, чтобы оказывать существенное влияние, – Анатолий в Одессе, Феофил в Харькове и епископ Дамаскин в Каменец-Подольском.[536]

Как только ситуация в западноукраинских землях несколько стабилизировалась, Алексий и его сторонники созвали встречу всех украинских епископов областей, освобожденных от советского режима. Эта встреча, известная как «собор волынских епископов», состоялась в Почаевской лавре в середине августа 1941 года, и 18 августа на соборе была объявлена реорганизация автономной православной церкви на Украине[537]. Было объявлено, что подчинение патриарху Московскому временно отменяется – на то время, пока его контролируют коммунисты, но была признана номинальная каноническая приверженность украинской церкви патриарху. Были рукоположены два новых епископа с целью реорганизации церковной жизни.[538]

Процесс реорганизации уже шел, по крайней мере в Житомирской области. Все оставшиеся священники были зарегистрированы, и их статус проверен двумя архимандритами (один был послан Алексием, другой – знаменитой Киево-Печерской лаврой)[539]. Огромное большинство оставшегося духовенства было рукоположено в сан еще в рамках прежней канонически признанной русской церкви, поскольку советские преследования сократили автокефальные ряды. Часть священников должна была пройти перепосвящение в сан от епископов волынского собора, прежде чем получить назначения в приходы. Требование отречения от автокефального посвящения, которое осуществил покойный глава Лыпкивськый, было встречено с глубоким недовольством, тем более что многие из священников, рукоположенных в сан Алексием, не являлись образцом приверженности священническому служению.[540]

Вряд ли ослабленные сторонники автокефалии – лыпкивцы, как их называли, – могли сопротивляться. Однако у них был мощный союзник. В течение того периода, когда советская власть подчиняла волынскую церковь, украинское влияние в православной духовной жизни в генерал-губернаторстве весьма возросло, особенно в хелмском регионе. Для восстановления сильных позиций православной церкви Дионисий в октябре 1940 года рукоположил профессора Ивана Огиенко, который давно был известен в религиозных кругах как историк церкви и филолог, в сан архиепископа Хелмского Иллариона[541]. Двумя месяцами позже он рукоположил епископа Палладия ради немногочисленного православного населения в районе проживания лемков[542]. Оба были ярыми националистами. Илларион, в частности, давно выступал за отделение украинской церкви от Москвы.[543]

Александра, архиепископа Пинского, на волынский собор не приглашали из-за того, что он был белорусом[544]. Однако его преемник, Вениамин, назначенный Москвой, не только присутствовал, но и был секретарем собора. Причиной назначения Вениамина было неприятие Александром коммунистов, поэтому такое урегулирование вызвало недовольство. Неясным было положение Дионисия, который до советской оккупации был главнейшим из волынских епископов[545]. Если взятие Волыни советскими войсками было нелегитимным, то можно предположить, что полномочия Дионисия были лишь временно приостановлены. Однако после окончания советской оккупации Алексий взялся за реорганизацию всей украинской церкви, основываясь на допущении, что воссоединение с Москвой было законно обставленным, хотя публично придерживался позиции, что единения не было из-за длительного советского контроля над церковью в Москве. Несомненно, под влиянием таких соображений Поликарп, епископ Луцкий, отказался присутствовать на соборе под предлогом «трудностей со средствами сообщения», хотя его резиденция находилась менее чем в пятидесяти милях от Почаевской лавры[546]. Вскоре Дионисий назначил Поликарпа викарием города Владимира-Волынского и близлежащего Гороховского района; в то время, очевидно, никто в открытую не выступал против Алексия как главы православной церкви на Волыни.[547]

В течение осени 1941 года влияние оппозиционных Алексию сил постепенно усиливалось. Кроме трений, обусловленных назначениями священников-лыпкивцев, рост недовольства можно объяснить тем, что епископы группы Алексия были в основном российского происхождения или известны в прошлом своей приверженностью московской церкви. Согласие на продолжение подчинения Москве, сколь теоретической такая связь ни была бы при создавшихся условиях, вызывало, конечно, негодование украинских националистических элементов. Кроме того, многие из националистов, особенно интеллигенция, настоятельно желали замены старославянской литургии службой на живом украинском языке, в то время как волынский собор предусмотрел лишь чтение некоторых молитв на этом языке[548]. Пока разногласия усиливались, видные светские православные вроде Степана Скрипника, издателя газеты «Волынь» в Ровно, объединялись в защиту автокефальной группировки[549]. 28 ноября Поликарп окончательно порвал с Алексием, объявив группировку архиепископа «анархической», и отказался признавать его церковное верховенство[550]. Вскоре после этого Алексий объявил себя митрополитом Украины – в соответствии с решением второго собора ВОЛЫНСКИХ ЄПИСКОПОВ.[551]

В то время как православная церковь на Украине раскалывалась на две враждующие фракции, глава грекокатолической церкви стремился добиться духовного союза всех украинцев. Об обособленном развитии грекокатолической церкви вкратце уже было сказано. То, что первоначально рассматривалось как инструмент усиления влияния поляков в западноукраинских землях, давно переросло в истинно национальную церковь – независимую от какой бы то ни было иностранной светской власти, хотя ее деятельность была в значительной степени ограничена пределами одной провинции Украины. Так как грекокатолическая церковь Украины обладала обрядом отличным от обряда церквей соседних католических стран, в которых был принят латинский, факт принадлежности к ней делал жителей Галиции обособленной национальной целостностью. Как было сказано, митрополит Андрей Шептицкий давно был энергичным сторонником украинских националистических движений, хотя и пытался отвадить их от ультранационализма, несовместимого с христианством. Его влияние было, естественно, наиболее велико среди его собственных единоверцев, но простиралось также и на украинцев православного вероисповедания. Поэтому митрополит Шептицкий чувствовал, что советское отступление дает возможность всем украинцам объединиться в единой национальной церкви в рамках универсальной церкви, в которую он верил. 21 октября 1941 года он отправил архиепископу Иллариону письмо, в котором поздравлял того с назначением епископом; Шептицкий объяснил, что ранее он не мог сделать этого из-за отсутствия связи между областями, находившимися под советским и германским контролем. Вместе с сердечными поздравлениями митрополит выразил надежду, что Илларион сыграет ведущую роль в очищении украинской церкви от неканонического влияния московитов, принесенного Петром Великим, и что этот процесс подготовит единение всех украинских церквей[552]. Двумя месяцами позже он адресовал письмо подобного содержания всем «православным иерархам на Украине и в украинских землях».[553]

Ответы были учтивые, но не ободряющие. Илларион ответил в сердечном, даже смиренном тоне, но не преминул отметить, что в то время как литургия Украинской православной церкви действительно пострадала от российского проникновения, литургия грекокатолической церкви проникнута латинскими элементами и нуждается в очистке от иностранных влияний[554]. Алексий ответил на второе письмо в дружественном тоне, но сказал, что унификация если и произойдет, то только через изменениє в человеческой натуре, возможно к концу мира и разнообразие имеет свои преимущества для поиска добра[555]. Все еще не лишенный надежды, Шептицкий обратился в открытом письме от 3 марта 1942 года за поддержкой к украинской православной интеллигенции, которая, как он отметил, имеет большое влияние в своей церкви[556]. И эта попытка оказалась безуспешной. Вероятно, единственное, чего он добился, так это подтолкнул автокефальную церковь в генерал-губернаторстве дать решительный ответ на его предложения: на соборе епископов в Варшаве в мае 1942 года было заявлено что пожелания Шептицкого легко могли бы быть выполнены, если только все греко-католики присоединятся к автокефальной церкви.[557]

Неудача митрополита, несомненно, объяснялась прежде всего расколом, разделяющим православных и католиков: первые считают подчинение власти папы отказом от традиции христианской церкви, которую, по их убеждению, они поддерживают. Серьезная дополнительная причина отклонения предложений Шептицкого зимой и весной 1942 года заключалась в следующем: жесты примирения с Римом были бы расценены многими из светских православных как предательство, что, весьма вероятно, ослабило бы церковь, принимающую участие в таких мерах. Это было существенное соображение, ибо к середине зимы конфликт между сторонниками Алексия и Поликарпа перерос в активную борьбу за верховенство.

24 декабря 1941 года, после того как второй собор Волынских епископов дал Алексию сан митрополита, Дионисий назначил Поликарпа администратором всей Волыни. Шестью неделями позже архиепископ Александр, который, напомним, не был приглашен на собор автокефальной церкви, присоединился к Польской автокефальной церкви в созыве нового собора в Пинске[558]. Хотя Александр не был украинцем по происхождению, он имел полное право, согласно православным нормам, участвовать в делах украинской церкви, так как его архиепископская епархия была включена теперь в территорию Украины, как было определено границами рейхекомиссариата. Весьма кстати пришлась его поддержка для группы церковных иерархов, оппозиционно настроенных к Алексию, и они без труда признали его полномочия по созыву собора. Поскольку другой инстанцией при созыве собора был Дионисий, учредительная ассамблея новой украинской церкви была сформирована неукраинскими прелатами. Но инициаторами являлись убежденные украинские националисты Поликарп и Илларион. С ними был и Палладий, третий украинский епископ Польской православной автокефальной церкви. Вместе они и решили создать новое церковное формирование, которое станет известно как Украинская автокефальная православная церковь, которая должна была объединиться как можно быстрее с остатками церкви под тем же названием, которую основал Лыпкивськый[559]. Несколько позже Дамаскин Каменец-Подольский отверг Алексия и перешел к новой группировке[560]. Позиция украинских националистов укрепилась, когда в феврале были посвящены в епископы два волынских священника – Абрамовыч и Губа, которые вошли в иерархию как Никанор и Игорь.[561]

Хотя основная причина учреждения новой церкви и ее быстрого роста за счет церкви, возглавляемой Алексием, заключалась в националистических украинских настроениях, которые требовали существования чисто национальной церкви, лишенной любой связи, как бы надуманно это ни выглядело, с Россией, немецкая политика также играла определенную роль в расколе православной общины. В основе своей нацистская политика была проникнута сильной ненавистью к религии. Базовый принцип отбора германских кадров для работы на востоке: «Все христианское мировоззрение делает человека неспособным к работе на востоке, ибо сообщество церковных песнопений ставится выше потребностей рейха»[562]. Но, несмотря на явное неприятие церкви, даже Розенберг и его ведомство с их фанатичным антиклерикализмом допускали компромиссы ради обеспечения тактических выгод, хотя считали, что католическое христианство было главной религиозной угрозой на востоке. Верхи католической церкви давно надеялись, что представится возможность донести доктрины католицизма до народов Советского Союза. После начала войны они пытались направить на Украину множество священников, включая несколько обученных в украинском колледже в Риме, миссионерами. «Восточное министерство» решительно выступило против этих попыток, и, если не считать нескольких священников, которым удалось проникнуть на Украину капелланами в составе итальянских войск, усилия Ватикана ни к чему не привели[563]. Точно так же были пресечены попытки польских католиков развернуть деятельность на востоке Украины среди верующих Волыни.[564]

Деятельности православной церкви немцы не собирались чинить явные препятствия, если она была украинской по характеру. Более того, планировалось разрешать любые другие чисто украинские секты. Немцы надеялись, что множество религиозных образований ослабит православную церковь как таковую, ибо «разложение и культурная отсталость духовенства готовили почву для большевизма»[565]. Когда, однако, была учреждена Украинская автокефальная православная церковь как чисто национальная церковь, она показалась остминистериуму вспомогательным орудием укрепления украинского национализма и вбивания клина между украинцами и русскими. Посему сочли, что автокефальную церковь под руководством Поликарпа следует признать и обеспечить ей позиции явного превосходства по отношению к автономной церкви, возглавляемой Алексием.[566]

Как часто бывало, политика, сформулированная в министерстве Розенберга, не дала практических результатов на Украине. Рейхскомиссариат решил следовать диаметрально противоположному курсу. Так, в июне 1942 года он провозгласил свободу конфессий, но приказал всем религиозным организациям действовать в пределах своего генеральбецирка[567]. В частности, позднее было принято решение распустить руководящие органы и автономной, и автокефальной церквей – соборы, возглавляемые соответственно Алексием и Поликарпом.[568]

Одной из причин ограничения церковной деятельности было создание автокефальной церковью новой иерархии. В мае в Киеве собрался второй собор епископов автокефальной церкви и возвел в сан ни много ни мало целых семь епископов. В основном это были волынские священники, но двое – из светских, игравших главенствующую роль в формировании нового органа, – Степан Скрипник, ставший епископом Переяславским под именем Мстислав, и киевский профессор Гаевский, который стал епископом Сильвестром[569]. Были приложены все силы к тому, чтобы заручиться поддержкой уцелевших лыпкивцев, и это с успехом удалось, очевидно, потому, что не требовалось новое рукоположение, хотя поначалу существовали трения между новым и старым автокефальными органами[570]. После новых возведений в сан число высших священнослужителей возросло до четырнадцати: стало два архиепископа (Поликарп и Александр, а Илларион продолжал оставаться в польской церкви, то есть в генерал-губернаторстве) и двенадцать епископов с достаточно большим числом священников под их началом на пять сотен приходов[571]. Церковная деятельность и единство уже начинали настораживать тех немцев, которые боялись любого независимого центра украинской жизни. Например, генерал-комиссар Николаева в письме Эриху Коху выражал недовольство, что автокефальная церковь, сильная на севере этого района, становится «национальной церковью», и отмечал, что за всеми священниками ведется пристальное наблюдение[572]. Сам Кох испытывал сильную неприязнь к Мстиславу, который у него именовался как «Скрипник, известный украинский политик из Киева»; при этом Кох утверждал, что епископ пытается стравить вермахт и чиновников рейхскомиссариата.[573]

В результате возникшего недоверия рейхскомиссариат отказался поддерживать автокефальную церковь в ущерб автономной церкви. Из-за бегства националистически настроенных украинцев автономная церковь все больше становилась конфессией русофильских элементов или по крайней мере тех, которые стояли за равенство между русскими и украинцами в культурной и политической жизни. Чиновники рейхскомиссариата начали склоняться к поддержке автономной церкви, видя в ней противовес националистическим силам. Поначалу рейхскомиссар решил, что следует поддерживать равновесие сил двух церквей[574]. Позднее окружение рейхскомиссара стало использовать автономную церковь как средство ослабления автокефальной церкви, когда та стала набирать силу. Временами использовалась и тактика укрепления автокафельной церкви, но общей тенденцией стала, похоже, та, которую проявил штадткомиссар Киева, который открыто обнаружил первичность интересов прорусской церкви для германских официальных лиц, передав ей на публичной церемонии главный кафедральный собор Киева – Святого Владимира.[575]

В вопросе объединения двух православных церквей рейхскомиссариат руководствовался принципом – делать все, чтобы ослабить силы, которые могут выйти из-под контроля. В мае казалось, что подчинение автокефальной группы Алексию не позволит ей набирать силу; правда, политика подчинения носила экспериментальный характер, потому что единая церковь, независимо от ее отношения к национальному вопросу, была нежелательна для автократической нацистской группы[576]. К октябрю, когда автокефальная церковь стала настолько сильной, что Алексий был вынужден согласиться с объединением на выгодных ей условиях, немцы вмешались, чтобы сорвать попытки примирения[577]. Переговоры между Алексием, с одной стороны, и Поликарпом, Мстиславом и Никанором, с другой, продвинулись настолько, что 8 октября 1942 года был подписан акт об объединении. Был сформирован новый синод епископов, состоящий из Поликарпа и Алексия как митрополитов, Мстислава в качестве секретаря, Александра, Симона (автономного епископа) и Никанора. Таким образом автокефальная церковь получила явное большинство в правящем органе. Места епископов предполагалось перераспределить так, чтобы обеспечить ими всех введенных в сан до того времени обеими группировками.[578]

Однако германское вмешательство в сочетании с противодействием некоторых епископов-автономистов во главе с Пантелеймоном вынудило Алексия отозвать свою подпись.[579]

Из сказанного кто-то может сделать вывод, что должна была существовать тесная связь между автокефальной церковью, которая за нескольких месяцев сделалась церковью большинства верующих националистов и националистических партий. В некоторой степени это так, ибо многие националисты, которые под страхом смерти боялись заниматься какой-либо националистической деятельностью, потянулись к церкви. Многие ведущие члены автокефальной церкви были связаны с УНР; и гетманцы проявляли большой интерес к развитию событий в церковной сфере в духе консервативных традиционалистских принципов. В частности, Мстислав, член иерархии автокефальной церкви, который больше других занимался и интересовался политическими делами, являлся давним приверженцем УНР.[580]

По-настоящему же активными партиями на востоке Украины, как указывалось выше, были две фракции ОУН, поэтому церковные лидеры стремились ассоциироваться с другими группировками, что было определенным препятствием для тесного сотрудничества. Кроме того, влиятельные элементы в обеих фракциях ОУН были против религии в принципе. Это идеологическое предубеждение против использования церкви для национального самовыражения объясняется опытом, приобретенным националистами в Восточной Украине. Церкви – и автономная, и автокефальная – без труда привлекали верующих, потому что были миллионы людей, истосковавшихся по религии за годы коммунистических гонений. Но это были люди в основной своей массе из низших, наименее образованных классов общества, прежде всего из крестьянства[581]. Поскольку же внимание группировок ОУН – как будет показано – было сосредоточено на интеллигенции, они почти не брали в расчет аспекты националистических настроений, которые превалировали только в деревне. Что еще важнее, молодое поколение везде, даже в сельских районах, было враждебно или по меньшей мере безразлично к религии. Обе оуновские группы стремились заручиться поддержкой молодежи; вскоре они увидели, что любая близкая связь с церковью расценивалась значительной частью молодежи как «реакционность». Поэтому они забросили или ограничили свои контакты с церковью, чтобы не ставить под угрозу свои позиции в молодежной среде.[582]

Только что отмеченные факторы мешали искреннему сотрудничеству между церковью и националистическими политическими движениями, было много случаев, когда две националистические тенденции развивались параллельно. Особенно это заметно было в Киеве, где Пантелеймону, самому откровенно прорусскому из автономных епископов и самому твердому врагу украинской национальной независимости, противостоял Мстислав, самый деятельный националист из числа автокефальных епископов. В Киеве националистически настроенные украинцы избегали любых контактов с автономной церковью; в этом их поддерживали многие видные деятели городской администрации, среди них был и голова – Форостивськый, который сам был священником при Лыпкивськом. Антинационалистические элементы из окружения Штепы и Богатырчука без восторга относились к возглавляемой Пантелеймоном церкви и, похоже, поддерживали добрые отношения с автокефальным клиром на минимально необходимом уровне, но в целом различие между политическими группами строго соответствовало конфессиональным различиям.[583]

Особенно это было заметно в Днепропетровске, где автономным епископом стал твердый сторонник возрождения Российской империи Димитрий. Националистические элементы решительно выступали против его политики и попыток возродить помпезность старой Русской православной церкви[584]. С другой стороны, влиятельные русские националисты вместе с русофильской городской администрацией и прессой энергично поддерживали Димитрия, что в нескольких случаях вылилось в настоящий вандализм по отношению к соперничающим церквям.

Глава автокефальной церкви Геннадий поддерживал хорошие отношения с мельниковцами и бандеровцами в этом городе на Днепре. Геннадий помогал бандеровским подпольщикам ускользать от немцев, один из его главных помощников состоял в ОУН-М, а факультет университета, находившийся под влиянием мельниковской группировки, вел курсы по подготовке будущих священнослужителей этой церкви.[585]

Необходимо подчеркнуть размах – и пределы – сотрудничества между националистами и автокефальной церковью, так как имели место два инцидента, которые были многими восприняты как доказательство настолько тесной связи автокефальной церкви с некоторыми самыми непримиримыми представителями ОУН, что это противоречило христианским принципам. Первый инцидент касался главы автономной церкви Алексия. Рано утром 7 мая 1945 года прелат выехал из своего монастыря в Кременце[586] на немецкой машине с небольшим конвоем. Похоже, именно немцы настояли, чтобы человек такого ранга воспользовался их услугами, потому что на дорогах Волыни в то время существовала опасность нападения красных партизанских или националистических отрядов, а также бандитов, прикрывавшихся их именем. В восемь часов, когда маленький конвой проезжал через лес, он был внезапно атакован подразделением из партизанского отряда Хрина. После шквального огня все ехавшие в автомобиле архиепископа были убиты, машину захватили партизаны, которые были шокированы, обнаружив тело видного священнослужителя в машине, где, как они думали, находятся лишь германские официальные лица. Однако атаковавшие избавились от угрызений совести – после того как были обнаружены бумаги, доказывающие тесное сотрудничество архиепископа с германской полицией.[587]

Если полагаться на данное описание событий, то представляется в высшей степени вероятным, что убийство было неумышленным, непреднамеренным и, следовательно, не указывает на какой-либо план националистов помочь автокефальной церкви. Более того, источник, не связанный с церковными разногласиями, утверждает, что Алексий возглавлял умеренное течение в автономной церкви[588]. Как указывалось, он пытался добиться объединения – и был в дружеских отношениях по крайней мере с одним из иерархов автокефальной церкви, что служит опровержением обвинения, будто Алексий был в услужении германской полиции, а также, как утверждают националистические авторы, НКВД[589]. Алексий был личностью определенного масштаба, как показывает написанное им[590], уважение, которым он пользовался даже среди своих оппонентов, не позволяет поверить таким обвинениям, даже если его примиренческие стремления недостаточны, чтобы опровергнуть утверждение, будто он поощрял разрушение церкви ради Германии и Советского Союза. Весь инцидент был, по всей вероятности, трагической случайностью, использованной впоследствии в пропаганде враждующих группировок.

Второй инцидент, связанный с убийством автономного епископа, не столь однозначен. Поздним летом 1943 года Эммануил, епископ автономистов во Владимире-Волынском, был схвачен отрядом УПА, находившимся под командованием ОУН-Б, отведен в их лесной штаб и там после «суда» казнен как предатель и шпион. Обвинения, подобные тем, что выдвигали против Алексия, были выдвинуты и против его коллеги, и, кроме того, Эммануил, как считается, сознался в том, что был агентом немецкой полиции и выдавал подпольщиков[591]. Правда ли это, определить нельзя, но некоторые факты ставят под сомнение такие утверждения. Против Алексия и против Эммануила были выдвинуты одни и те же обвинения, и то, что первый был, похоже, невиновен, некоторым образом служит защитой для второго. Эммануила сочли предателем потому, что он первоначально был посвящен в епископы Белой Церкви автокефальной церковью, и его последующий переход в автономную церковь из-за сомнительной каноничности националистического религиозного образования нанес, должно быть, болезненный удар по украинским националистическим чувствам[592]. Он также выступал с публинными заявлениями, призывая всех верующих воздержаться от помощи националистическим партизанам; хотя почти всех на Волыни, кто занимал видное положение в обществе (включая члена ОУН – редактора газеты «Волынь»), принуждали делать такие заявления, Эммануил был энергичнее и искреннее других в этой ситуации[593]. С другой стороны, нет действительно заслуживающих доверия свидетельств того, что он занимался шпионажем или другой бесспорно постыдной деятельностью, и те, кто знали его близко, склонны ставить под сомнение эти обвинения[594]. Напрашивается вывод, что его смерть была следствием фанатического и безжалостного духа, который доминировал в ОУН-Б на Волыни в то время.

С другой стороны, нет никаких свидетельств причастности автокефальной церкви к его убийству, и внешние обстоятельства указывают на то, что решение было принято самими партизанами. Позиция Эммануила была особенно неприятна для УПА из-за контраста с позицией наиболее активного автокефального прелата на Волыни епископа Платония Ровенского, который активно помогал подполью и, как говорят, даже наведывался в лагерь УПА в Дермане, чтобы предложить свою поддержку[595]. Следует, однако, отметить, что Платоний имел сравнительно небольшое влияние в иерархии автокефальной церкви. Типичным было поведение Поликарпа – другого волынского епископа, – который энергично протестовал против атак немцев на духовенство и против их жестокого отношения к населению[596], но никогда не оказывал открытой поддержки повстанцам. В этой политике подчинения светской силе, даже порочной, Поликарп следовал, согласно его собственному утверждению, традиции православия.[597]

Через несколько месяцев после этих трагических эпизодов почти весь восток Украины был отвоеван Красной армией. Значительное большинство православных епископов, и автокефальной и автономной групп, не стали дожидаться возмездия за противодействие советским планам использовать православие как оружие пропаганды и спаслись бегством в генерал-губернаторство. Здесь к епископам отнеслись со значительно большей учтивостью, чем в рейхскомиссариате[598]. Кроме того, «восточное министерство» сочло, наконец, возможным начать создание национальной церкви. Проект, разработанный министерством Розенберга, призывал к объединению двух конкурирующих ветвей. Этот союз был бы якобы компромиссным, но, подобно неудавшемуся соглашению, подписанному Алексием, более благоприятным для автокефальной группировки. Должностные лица «восточного министерства», ведавшие переговорами, явно склонялись к поддержке Мстислава и Иллариона, но относились несколько прохладнее к Поликарпу[599]. С другой стороны, Пантелеймон, реальный руководитель автономной группировки, был для них «русским» и упрямцем; они предложили ему оставить Украину и занять освободившееся место в Риге[600]. Тяготение автокефальных к объединению, при котором будут какое-то время «русские епископы для русского меньшинства», которых позже поглотит «украинская церковь», очевидно, предусматривало понижение в сане автономных епископов или по крайней мере тех, кто упорно благоволил русским культурным и этническим элементам, однако «восточное министерство», очевидно, не выступало против ЭТОГО.[601]

Планы националистической церкви были разрушены из-за отказа автономных епископов принять роль, предписанную им «восточным министерством», и бессилия этого ведомства проводить в жизнь свои пожелания. Вместо объединения с другими епископами с Украины оставшиеся автономные иерархи присоединились к Русской православной церкви в эмиграции, представленной Карловицким синодом. По крайней мере два из них сделали так к началу октября 1944 года, а остальные скоро последовали их примеру[602]. Совпадение этих действий с присоединением некоторых видных украинцев к Комитету освобождения народов России говорит, что те же самые немецкие круги, которые поощряли власовское движение, возможно, поддержали и решение церковной группы. Такой шаг доказывает, что автономная церковь была тесно связанна с теми элементами, которые желали продолжения распространения и доминирования русской культуры на Украине и поддержания политических связей с Россией.

Организация, тактика и специфические цели автокефальной церкви были отличны от целей националистических партий во время войны. Само понятие независимой украинской церкви служило для того, чтобы развить чувство украинской национальной самобытности, но, поскольку автокефальное духовенство было, как правило, распространителем национализма, никакое рассмотрение националистических движений на православном востоке Украины при германской оккупации, которое не примет во внимание роль автокефальной церкви, не будет полным. Так как соперничающая автономная церковь стремилась поддерживать связи с Москвой, это подчеркивает особенность ее влияния, отличного от влияния националистической церкви. Действия двух конкурирующих церквей будут часто упоминаться в следующих главах книги, когда речь зайдет о Восточной Украине.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.