Глава восьмая ПОСЛЕДНЯЯ СТАДИЯ (2). НАЦИОНАЛИЗМ ПРОТИВ ИМПЕРИАЛИЗМА

Глава восьмая

ПОСЛЕДНЯЯ СТАДИЯ (2). НАЦИОНАЛИЗМ ПРОТИВ ИМПЕРИАЛИЗМА

БЕСПОМОЩНОСТЬ СРЕДНИХ КЛАССОВ. ПОЯВЛЕНИЕ ГАНДИ

Началась первая мировая война. В политической жизни наблюдался спад, главным образом вследствие раскола Конгресса на два крыла — крайних и умеренных, а также в связи с ограничениями и предписаниями военного времени. Однако отчетливо выявилась одна тенденция: растущий в мусульманской среде средний класс все более проникался национальным самосознанием и толкал Мусульманскую лигу на сближение с Конгрессом. Эти организации даже начали согласовывать свои действия.

Промышленность во время войны развивалась. Акции бенгальских джутовых фабрик, бомбейских, ахмадабадских и других текстильных предприятий давали огромные дивиденды — по 100 и 200 процентов. Часть этих дивидендов утекала в Данйи ⁹³ и в Лондон, к владельцам иностранных капиталов, вложенных в Индии, часть умножала богатства индийских миллионеров. Между тем рабочие, создававшие эти прибыли, жили в невероятно тяжелых условиях — «в грязных лачугах, рассадниках всевозможных болезней», без окон и дымовых труб, без освещения, водопровода и канализации. И это вблизи Калькутты, получившей название города дворцов, города, где господствовал английский капитал! А в Бомбее, где индийский капитал играл более заметную роль, одна комиссия по обследованию обнаружила, что в комнате размером пятнадцать на двенадцать футов проживает шесть семей — в общей сложности тридцать человек взрослых и детей. Три женщины должны были скоро родить, и каждая семья имела в этой комнате отдельную печь. Это — особые случаи, но они были не так уж редки. Они характеризуют положение в двадцатых и тридцатых годах нашего века, когда некоторые улучшения были уже внесены. Трудно представить себе, каковы же были условия до этих улучшений ^х.

Помнится, мне приходилось бывать в этих трущобах и хибарках, где ютились фабричные рабочие; у меня спирало дыхание, и я выходил оттуда ошеломленный, охваченный ужасом и гневом. Помню также, как я спустился в каменноугольную шахту в Джхарии и наблюдал, в каких условиях работали там наши женщины. Я не могу забыть ни того, что представилось моим глазам, ни потрясения, которое я испытал, увидев, что люди вынуждены работать в таких условиях. Впоследствии работа женщин под землей была запрещена, однако теперь их снова посылают туда, объясняя это тем, что для обслуживания военных нужд необходима дополнительная рабочая сила; а между тем миллионы мужчин голодают, не имея работы. В рабочих-мужчинах недостатка нет, но так как заработная плата на шахтах низка и условия труда ужасны, они не идут работать туда.

В 1928 году Индию посетила делегация Конгресса британских тред-юнионов. В отчете этой делегации говорится, что «из года в год чайные кусты в Ассаме вбирают в себя пот, голод и отчаяние миллионов индийцев». Директор Управления народного здравоохранения Бенгалии писал в своем отчете за 1927/28 год, что крестьянин этой провинции «живет на пайке, на котором даже крыса не просуществовала бы больше пяти недель».

Наконец окончилась первая мировая война, но мир принес нам не облегчение и не прогресс, а реакционное законодательство и военное положение в Пенджабе. Чувство глубокого гнева и унижения охватило наш народ. Все бесконечные разговоры об изменении конституции и индианизации государственного аппарата оказались пустой болтовней, издевательством, ибо в то же время все мужское население нашей страны истреблялось и непрерывный, беспощадный процесс эксплуатации все больше усиливал наше обнищание и подрывал наши жизненные силы. Мы стали беспризорной, брошенной на произвол судьбы нацией.

Но что мы могли сделать, как мы могли изменить этот роковой процесс? Мы казались беспомощными жертвами в когтях всемогущего чудовища: наши органы были парализованы, наше сознание притуплено. Крестьяне были запуганы и покорны, и промышленные рабочие мало чем отличались от них. Средние классы, интеллигенция, которые могли быть маяком в этой сгущающейся мгле, сами были охвачены общим унынием. В некотором смысле они находились в еще более плачевном

Махишасурамардини—Кайласа. Эллора. 8 век н. э.

положении, чем крестьяне. Многие из этих деклассированных интеллигентов, оторванных от земли и неспособных к выполнению какой бы то ни было физической или технической работы, пополняли собой растущую армию безработных; беспомощные, охваченные чувством безнадежности, эти люди все глубже погружались в трясину. Наличие небольшого числа преуспевавших адвокатов, врачей, инженеров и чиновников не меняло общей картины. Крестьянин голодал, но многовековая неравная борьба с окружающей средой приучила его к терпению, и даже в голоде и нищете он сохранял спокойное достоинство и чувство покорности всемогущей судьбе. Иное дело — средние классы, точнее новая «мелкая буржуазия», не прошедшая через такие испытания. Эти люди, политически недостаточно зрелые, обманутые в своих ожиданиях, не знали, куда стремиться, ибо ни старое, ни новое не сулило им никакой надежды. Они не нашли себе места в служении общественному делу, не испытывали удовлетворения, что создают что-то полезное, хотя их деятельность и приносила им страдания. Скованные традициями, они родились стариками, но древней культуры у них не было. Их привлекали современные идеи, но они не поняли их внутреннего содержания, не прониклись современным общественным и научным сознанием. Некоторые упорно цеплялись за мертвые формы прошлого, пытаясь найти в них облегчение своим страданиям. Но и там нельзя было найти облегчения, ибо, как сказал Тагор, мы не должны хранить в себе то, что умерло, так как мертвое несет с собой смерть. Другие стали слабым и жалким подражанием Западу. Так, подобно потерпевшим крушение, в отчаянии ища какой-то надежной опоры для души и тела и не находя ее, они бесцельно плыли в темных волнах индийской жизни.

Что мы могли сделать? Как могли мы вырвать Индию из засасывавшей ее трясины нищеты и безнадежности? Ведь наш народ отдавал «кровь и труд, слезы и пот» не только в течение нескольких лет страстного порыва, страданий и бездействия, а в продолжение жизни многих поколений. Этот процесс глубоко проник в тело и в душу Индии, отравляя своим ядом все стороны нашей общественной жизни, подобно жестокой болезни, которая, разрушая ткань легких, убивает медленно, но верно. Иногда нам казалось, что лучше бы болезнь протекала быстрее и более открыто, подобно холере или бубонной чуме; но эти мысли были преходящи, ибо авантюризм ни к чему не приводит, и заговоры при серьезном заболевании не приносят пользы.

И вот тогда пришел Ганди. Он был подобен струе свежего воздуха, заставившей нас расправить плечи и глубоко вздохнуть; подобно лучу света, он прорезал мрак, и пелена спала с наших глаз; подобно вихрю, он все всколыхнул, и в первую очередь человеческое мышление. Ганди не спустился сверху; казалось, он вышел из миллионных масс индийцев, он говорил их языком и уделял им и их ужасающему положению все внимание.

«Слезайте со спин крестьян и рабочих все вы, живущие их эксплуатацией,— говорил он нам,— уничтожьте систему, порождающую эту нищету и эти страдания». И тогда понятие политической свободы получило новую форму и приобрело новое содержание. Многое из того, что он говорил, мы принимали только частично или вообще не принимали. Но это все были вещи второстепенные. Сущностью его учения были бесстрашие и правда и связанное с ними действие, всегда направленное на благо народных масс. В наших древних книгах сказано, что величайшим даром и для отдельного человека и для народа является абхай (бесстрашие) — понятие, включающее не только физическое мужество, но и отсутствие страха в сознании. На заре нашей истории Джанака и Яджнавалкья⁹⁴ говорили, что вожди народа должны вселять в него бесстрашие. Но при владычестве англичан самым распространенным в Индии чувством был страх — всепроникающий, подавляющий, удушающий страх: страх перед армией, полицией, вездесущей секретной службой; страх перед чиновниками, перед законами, несущими угнетение, перед тюрьмой; страх перед приказчиком помещика, перед ростовщиком; страх перед безработицей и и голодом, всегда стоявшими у порога. Против этого всеохватывающего страха поднялся спокойный и решительный голос Ганди. «Не бойтесь»,— говорил он. Было ли это так просто? Не совсем. Но страх создает призраки, которые ужаснее самой действительности, а действительность, если спокойно разобраться в ней и быть готовым к любым испытаниям, становится значительно менее страшной.

Так совершенно внезапно черный плащ страха был снят с плеч людей — хотя и не полностью. II подобно тому как страх является спутником лжи, так и правда следует за бесстрашием. Индийский народ не стал более правдивым, чем он был ранее, его характер не переменился в мгновение ока, но общая перемена была совершенно очевидной, так как уменьшилась необходимость лжи и притворства. Эта перемена была психологическая, как будто некий специалист по психоанализу, глубоко проникнув в прошлое больного, установил происхождение его комплексов, разъяснил их и тем самым избавил больного от их бремени.

Произошла и другая психологическая реакция: появилось чувство стыда за наше долгое подчинение иностранному господству, которое отбросило нас назад и унизило нас, и возникло стремление любой ценой избавиться от этого подчинения.

Быть может, мы и не стали более правдивыми, чем были раньше, но Ганди всегда стоял перед нами как непоколебимый символ правды, он подтягивал нас, стыдил и учил правде. Что такое правда? Я не могу дать на это точный ответ, и возможно, что наша правда относительна и абсолютная правда недоступна нам. Различные люди могут иметь и имеют различное представление о правде, и каждый человек находится под сильным влиянием своего происхождения, воспитания и побуждений. Это относится и к Ганди. Но, во всяком случае, каждому человеку его чувство и сознание подсказывают, что такое правда. Согласно такому определению, я не знаю человека, который был бы более правдив, чем Ганди. Это опасное качество для политического деятеля, ибо он раскрывает свою душу и позволяет людям видеть формирование своих воззрений.

Степень влияния Ганди на миллионы индийцев была различна. Одни полностью изменили свою жизнь, другие поддались влиянию только частично, и сила влияния на них ослабевала, хотя и не исчезала совсем, ибо полностью освободиться от влияния Ганди было невозможно. Различные люди по-разному воспринимали его учение, и на этот вопрос каждый дает свой собственный ответ. Некоторые могли бы ответить словами Алкивиада: «По крайней мере, никому из нас, когда мы слушаем какого-нибудь оратора — будь это даже очень хороший оратор,— нет до него, так сказать, никакого дела. Но когда слушаем тебя или когда кто-либо другой передает твои слова, даже если это и посредственный оратор, все слушающие—будь это женщина, мужчина, отрок,— все мы бываем потрясены и захвачены. Я, по крайней мере, если бы не опасался показаться в ваших глазах совершенно пьяным, под клятвою скажу вам, что я испытал сам от его речей да испытываю и по сие время. Когда я слушаю Сократа, мое сердце «прыгает» гораздо сильнее, чем у человека, пришедшего в исступление, подобно корибантам⁹⁵, слезы льются от его речей. Я видел, что и многие другие испытывали то же самое.

Когда я слушал Перикла и других хороших ораторов, я признавал, что они хорошо говорят, но ничего подобного не испытывал; душа моя не приходила в волнение и не негодовала на то, что я влачу жизнь раба. Но этот вот Марсий⁹⁶ часто приводил меня в такое состояние, что мне думалось: да стоит ли жить так, как я живу?!.

Это — единственный человек, перед которым я испытываю то, что, по общему мнению, вовсе мне несвойственно — чувство стыда перед кем бы то ни было. Я только одного Сократа стыжусь. Сознаю свое бессилие противоречить ему и что не следует поступать вопреки его приказаниям; но стоит мне уйти от него, и я увлечен тем почетом, которым окружает меня толпа. Поэтому я бегу от него, спасаюсь бегством; а когда увижу его, мне стыдно за те обещания, которые я ему давал...

Я уже укушен тем, что причиняет еще более сильную боль (чем укус змеи), укушен... в сердце, или душу, или как бы там ни называть это...»⁹⁷

ПОД РУКОВОДСТВОМ ГАНДИ КОНГРЕСС СТАНОВИТСЯ ДЕЙСТВЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИЕЙ

Когда Ганди впервые вступил в Индийский Национальный конгресс, он немедленно полностью изменил его устав. Он превратил Конгресс в демократическую и массовую организацию. Конгресс и прежде был демократической организацией, но его состав был ограничен представителями высших классов. Теперь в него устремились крестьяне, и в своем новом виде он стал приобретать характер широкой крестьянской организации с большой прослойкой представителей средних классов. Преобладание крестьян в дальнейшем усилилось. Пришли также и промышленные рабочие, но поодиночке, а не в организованном порядке.

Основой и целью этой организации стало действие, осуществляемое мирными средствами. Прежде считалось, что существуют две возможности: разговоры и принятие резолюций или террористическая деятельность. И то и другое было отвергнуто, причем тактика террора была осуждена, как противоречащая основной политике Конгресса. Был выработан новый метод действия: являясь абсолютно мирным, оно, тем не менее, заключало в себе неподчинение тому, что считалось неправильным, и, следовательно, означало готовность подвергаться карам и выносить страдания, сопряженные с этим неподчинением. Ганди был пацифист своеобразного типа, ибо он был человек действия, преисполненный динамической энергии. В нем ие было покорности судьбе или чему-либо, что он считал злом; он был всегда готов к сопротивлению, но это сопротивление было мирное и проявлялось в учтивой форме.

Действия требовались двоякие. Во-первых, действие, связанное с противодействием и сопротивлением иностранному господству, во-вторых, действие, связанное с борьбой против нашего собственного социального зла. Кроме основной цели

Конгресса — освобождения Индии методом мирных действий,— главными пунктами программы Конгресса были: национальное единство, предполагавшее разрешение проблемы меньшинств, улучшение положения угнетенных классов и избавление от проклятия неприкасаемости.

Понимая, что главными опорами английского господства были страх, престиж, добровольное или принудительное сотрудничество со стороны народа и некоторые общественные классы, материально заинтересованные в господстве англичан, Ганди повел наступление на эти основы. Он призывал отказываться от почетных титулов, и хотя лишь немногие обладатели этих титулов откликнулись на его призыв, народ потерял уважение к титулам, дарованным англичанами, и они стали символом падения. Появились новые нормы и ценности. Пышность и великолепие дворов вице-короля и князей, производившие прежде такое сильное впечатление, показались вдруг до крайности нелепыми, пошлыми и даже постыдными на фоне нищеты и страданий народа. Богачи стали меньше выставлять напоказ свое богатство; многие из них начали, по крайней мере внешне, вести более скромный образ жизни и по одежде почти не отличались от простого народа.

Старым лидерам Конгресса, воспитанным в иных, более консервативных традициях, трудно было приноровиться к этим новым веяниям; их тревожил подъем масс. Но волна новых настроений, прокатившаяся по стране, была такой мощной, что некоторые из них тоже прониклись этими настроениями. Лишь очень немногие отошли от Конгресса, и в их числе был М. А. Джинна. Он вышел из Конгресса не из-за разногласий по вопросу об отношениях между индусами и мусульманами, а потому, что не мог приспособиться к новой и более передовой идеологии, а в еще большей мере потому, что ему неприятны были толпы оборванных людей, говоривших на языке хиндустани, которые хлынули в Конгресс. Он считал, что политика — это более высокая материя, которой надлежит заниматься в законодательной палате или в узкой комиссии. На несколько лет он совсем ушел со сцены и решил навсегда покинуть Индию. Он обосновался в Англии и прожил там несколько лет.

Говорят, и, мне кажется, не без основания, что индийцы по складу своего ума склонны к квиетизму. Возможно, что у древних народов и вырабатывается такое отношение к жизни, к этому ведет также многовековая традиция философского мышления. Но Ганди, являющийся типичным сыном Индии, представляет полную противоположность квиетизму. Ганди — олицетворенная энергия и деятельность, он не теряет времени попусту; он не только действует сам, но и заставляет действовать других. Он больше, чем кто-либо иной, боролся с квиетизмом индийского народа и искоренял его.

Ганди послал нас в деревни и села; в сельских районах закипела деятельность множества проповедников нового учения о действии. Это всколыхнуло крестьянство; оно начало пробуждаться от своей спячки. На нас это оказало иное, но в такой же мере сильное действие, так как мы, в сущности, впервые увидели жизнь крестьянина в его глинобитной хибарке с постоянно нависающей над ним угрозой голода. Эти поездки помогли нам изучить экономику Индии лучше, чем книги и ученые доклады. Эмоциональный подъем, который мы испытывали, получил конкретное выражение и подкрепление, и отныне нам уже не было возврата к старой жизни или к нашим прежним нормам, как бы ни изменились впоследствии наши воззрения.

Ганди имел четко определенные взгляды по экономическим, социальным и другим вопросам. Он не пытался навязывать все свои взгляды Конгрессу, хотя продолжал развивать свои идеи и временами, в процессе работы, вносил в них новое, излагая это в своих сочинениях. Однако некоторые свои взгляды он все же старался внушить Конгрессу. Ганди действовал осторожно, так как хотел, чтобы люди сами пошли за ним. Иногда он заходил слишком далеко в Конгрессе, и ему приходилось отступать. Не все приняли его взгляды во всей их совокупности; многие не соглашались с его основными принципами. Но большинство приняло их в той видоизмененной форме, приспособленной к существовавшим в то время обстоятельствам, в которой они были приняты Конгрессом. В двух отношениях взгляды, лежавшие в основе его учения, оказали хотя и не вполне четкое, но сильное влияние: а) подходить ко всему с критерием — в какой мере это полезно массам и б) никогда не забывать о значении применяемых средств, даже если преследуемая цель справедлива, ибо средства управляют целью и меняют ее.

Ганди был по своей сущности человеком религии, индусом до глубины своей души, но его религиозная концепция не имела ничего общего с догмой, обычаем или ритуалом⁹⁸. Основа этой концепции заключается в его твердой вере в моральный закон, который он называет законом правды или любви. Правда и ненасилие для него одно и то же или различные стороны одного и того же понятия, для него эти слова почти взаимозаменяемы. Он считает, что воспринял дух индуизма, и отвергает любой текст и любое действие, расходящееся с его идеалистическим представлением о том, что должен представлять собой индуизм, называя их интерполяцией, или позднейшими наслоениями. «Я отказываюсь,— сказал он,— быть рабом прецедентов или порядков, которые я не могу понять и отстаивать на моральной основе». Таким образом, в своей деятельности он совершенно свободен, для того чтобы выбирать пути по своему усмотрению, изменять свои взгляды, приспособляться, развивать свою философию жизни и действия, руководствуясь в качестве высшего критерия только моральным законом в том виде, как он его понимает. Можно спорить о том, правильна или ложна эта философия, но Ганди требует применять этот основной критерий ко всем и особенно к себе самому. И в политике и в других областях жизни это создает для среднего человека трудности и часто порождает недоразумения. Но никакие трудности не могут заставить Ганди свернуть с избранного им прямого пути, хотя в определенных границах он постоянно приспособляется к меняющимся обстоятельствам. Любое преобразование, которое он предлагает, любой совет, который он дает другим, он немедленно применяет к себе самому. Он всегда начинает с себя; его слова и дела соответствуют друг другу, как перчатка на руке. Таким образом, что бы ни случилось, он никогда не теряет своей цельности, его жизнь и работа всегда представляют единое органическое целое. Даже его очевидные неудачи как бы еще более возвышают его.

Как же Ганди представлял себе ту Индию, которую он намеревался построить в соответствии со своими стремлениями и идеалами? «Я буду бороться за такую Индию, в которой беднейшие люди будут чувствовать, что это действительно их страна, в строительстве которой они будут иметь решающий голос, за Индию, где не будет высшего и низшего класса людей, за Индию, где все общины будут жить в полном согласии... В такой Индии не может быть места для проклятия неприкасаемости или такого бича, как алкоголь и наркотики... Женщины будут пользоваться теми же правами, что и мужчины... Такова Индия моей мечты». Гордясь своим индусским наследием, он пытался одновременно придать индуизму своего рода универсализм и признал все религии носителями правды. Он не хотел суживать свое культурное наследие. «Индийская культура,— писал он,— не является полностью индусской, мусульманской или какой-либо другой. Это слияние их всех». «Я хочу,— говорил он далее,— чтобы ветер культуры всех стран как можно свободнее веял у моего дома. Но я не хочу, чтобы он сбил меня с ног. Я не хочу жить в домах других людей как незваный гость, как нищий или раб». Восприняв современные идейные течения, он все же никогда не отрывался от своих корней и цепко держался за них.

Так он принялся за восстановление духовного единства народа, стремясь сломить преграду, отделяющую малочисленную верхушку, проникнутую западным духом, от масс, пытаясь найти живые элементы в старых корнях и, опираясь на них, вывести массы из их оцепенения и неподвижности, привести их в действие. Основное впечатление, которое оставляет его цельная и в то же время разносторонняя натура, — это отождествление с массами, духовная общность с ними, поразительное чувство единства с обездоленными и нищими не только в Индии, но и во всем мире. Даже религия, подобно всему остальному, отходит на второй план по отношению к этому страстному стремлению поднять обездоленный народ. «Полуголодная нация не может иметь ни религии, ни искусства, ни организации»,— говорил он. «То, что может быть полезно для голодающих миллионов, представляется мне прекрасным. Дадим сегодня прежде всего то, что насущно необходимо для жизни, а все то, что украшает ее, придет потом... Я хочу такого искусства и такой литературы, которые могут говорить с миллионами». Все его мысли были всегда поглощены судьбой этих миллионов несчастных обездоленных людей, и все как бы вращалось вокруг них. «Мы должны быть всегда полны готовности и энтузиазма служить миллионным массам». Он говорил, что его самое большое желание — «осушить слезы у всех людей».

Неудивительно, что этот человек, обладавший изумительной энергией, верой в себя и необычной силой духа, стремящийся к равенству и свободе для всех, но исходящий во всем этом из интересов бедных, как бы заворожил индийские массы и привлек их к себе, подобно магниту. Им казалось, что он соединяет прошлое с будущим и что благодаря ему мрачное настоящее представляет как бы переходную ступень к этому будущему жизни и надежды. Это относится не только к массам, но также и к интеллигентам и к другим слоям, хотя они часто приходили в смятение и замешательство и им было труднее отказаться от прочно усвоенных навыков. Таким образом, он произвел огромный психологический переворот не только среди своих последователей, но также среди своих противников и многочисленной категории нейтральных лиц, которые до того не знали, что думать и что делать.

Конгресс находился во власти Ганди, но это была своеобразная власть, потому что Конгресс был подвижной, непокорной, разнородной организацией с множеством различных мнений и его нелегко было направить по тому или иному пути. Нередко Ганди шел на уступки, считаясь с пожеланиями других, иногда он даже соглашался на решение, противоположное тому, которое он предлагал. Но по ряду вопросов, которые он считал принципиальными, он был непреклонен, и не раз происходил разрыв между ним и Конгрессом. Он всегда был символом воинствующего национализма и борьбы за независимость Индии, ярым противником всех тех, кто стремился поработить ее, и именно вокруг этого символа объединялись люди, признавая Ганди своим вождем, хотя бы даже они и расходились с ним по другим вопросам. Они не всегда признавали его руководство в моменты затишья, но когда борьба становилась неизбежной, на первое место выдвигался этот символ и все остальное отходило на задний план.

Так, в 1920 году Национальный конгресс и в значительной степени вся страна пошли по этому новому, еще не изведанному пути и неоднократно вступали в столкновение с английскими властями. Столкновение было неизбежным следствием как применения этих новых методов, так и новой обстановки, которая теперь создалась, но эти действия вызывались не политической тактикой и не маневрами, а стремлением увеличить силы индийского народа, так как, только став сильным, он мог обрести независимость и сохранить ее. Кампании гражданского неповиновения следовали одна за другой, их участники переносили невероятные страдания, но поскольку люди шли на них сознательно, эти страдания придавали им новые силы в противоположность тем страданиям, которые терпят против воли и которые вызывают отчаяние и пораженческие настроения. Страдали также и те, кто не хотел принимать участия в борьбе, поскольку жестокие правительственные репрессии распространялись и на них. Порой даже те, кто сознательно вел борьбу, оказывались сломленными и капитулировали. Но многие оставались твердыми и верными своему делу, закаляясь в борьбе. Никогда, даже в самые тяжелые для него времена, Конгресс не капитулировал перед силой и не покорялся иностранной власти. Он оставался символом страстного стремления Индии к независимости, ее воли к сопротивлению иностранному господству. Именно поэтому огромное количество индийцев сочувствовало ему и искало у него руководства, хотя многие из них были слишком слабы и нерешительны, чтобы предпринять какие-либо действия, или же обстоятельства не позволяли им этого. В некотором смысле Конгресс был партией, но он представлял одновременно общую платформу для нескольких партий, по существу же это было нечто значительно большее, так как он отражал сокровеннейшие стремления pi чаяния широких масс нашего народа. Хотя его списки насчитывали много членов, они лишь слабо отражали его широкий представительный характер, так как количество членов определялось не только желанием людей вступить в ряды Конгресса, но также нашей способностью связаться с отдаленными селениями. Часто (как и теперь) мы превращались в нелегальную организацию, не существующую в глазах закона, и наши книги и документы изымались полицией.

Даже в периоды, когда не проводились кампании гражданского неповиновения, осуществлялась общая линия несотруд-ничества с британским государственным аппаратом в Индии, хотя это несотрудничество и теряло воинствующий характер. Конечно, это не означало отказ от сотрудничества с англичанами как таковыми. Когда во многих провинциях были созданы конгрессистские правительства, естественно осуществлялось широкое сотрудничество в служебной и правительственной деятельности. Однако и тогда обстановка существенно не изменялась, и были разработаны инструкции, определявшие поведение членов Конгресса, когда они не находились при исполнении служебных обязанностей. Между индийским национализмом и иностранным империализмом не могло быть прочного мира, хотя временами были неизбежны компромиссы и уступки. Только свободная Индия способна сотрудничать с Англией на началах равноправия.

КОНГРЕССИСТСКИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА В ПРОВИНЦИЯХ

После долгих лет работы различных комиссий и комитетов, а также после дебатов британский парламент принял в 1935 году Закон об управлении Индией. Он предусматривал некоторую степень автономии для провинций и создание федеральной системы, но в нем содержалось такое количество оговорок и ограничений, что, по существу, как политическая, так и экономическая власть попрежнему оставалась сосредоточенной в руках английского правительства. Он некоторым образом даже подтверждал и расширял права исполнительной власти, ответственной только перед этим правительством. Федеральная система была построена таким образом, чтобы исключить возможность какого бы то ни было подлинного прогресса, и представители индийского народа лишались малейшей возможности воздействовать на находящийся под английским контролем государственный аппарат или изменять его. Изменения и улучшения мог ли быть произведены только английским парламентом. Таким образом, эта схема была не только реакционной, но даже не содержала каких-либо предпосылок для развития, ибо эти предпосылки могли быть созданы только в результате тех или иных революционных действий. Новый закон укрепил союз между английским правительством и князьями, помещиками и другими реакционными элементами в Индии; увеличил количество отдельных избирательных курий, усилив тем самым сепаратистские тенденции; укрепил господствующее положение англичан в торговле, промышленности, банковском деле и судоходстве, причем Закон запрещал какие бы то ни было изменения, или, как они назывались, «дискриминации» в этом положении⁹⁹. Англичане сохранили полный контроль над финансами, вооруженными силами, внешней политикой Индии. В результате вице-король стал даже еще могущественнее, чем прежде.

В ограниченных рамках провинциальной автономии передача власти была или казалась значительно более существенной. Однэко положение народного правительства в провинциях было весьма странным. На него продолжали распространяться все ограничения со стороны вице-короля и ни перед кем не ответственной центральной власти; даже губернатор провинции мог, подобно вице-королю, вмешиваться, налагать вето, издавать своей собственной властью законы и делать почти все, что ему угодно, хотя бы это находилось в полном противоречии с мнением народных министров и законодательного собрания провинции. Значительная часть государственных доходов была передана различным материально заинтересованным группам и не могла быть использована. Административный аппарат и полиция находились под особой защитой, и министры почти не имели возможности касаться их. II аппарат и полиция придерживались чисто авторитарных взглядов и, как и прежде, считали себя подчиненными губернатору, а не министрам. И, темнемен?е, именно через этих людей должно было действовать народное правительство. Вся сложная система управления, от губернатора до мелкого чиновника и полицейского, оставалась нетронутой, только где-то между ними вклинилось несколько министров, ответственных перед избранным народом законодательным собранием, которые пытались что-то делать в меру своих сил. Если губернатор (представлявший английские власти) и подчиненные ему ведомства находились в согласии с министерствами и сотрудничали с ними, государственный аппарат мог работать нормально. В противном случае (а это было более вероятно, поскольку политика народного правительства и применявшиеся им методы коренным образом отличались от старых авторитарных порядков, свойственных полицейскому государству) неизбежны были постоянные трения. Даже в том случае, если губернатор и подчиненный ему аппарат не расходились явно во мнениях с народным правительством и открыто не проявляли нелояльности к его политике, они все же имели возможность саботировать, задерживать, изменять и сводить на нет предполагаемые или проводимые мероприятия правительства. Закон не предусматривал ничего такого, что могло бы помешать губернатору или вице-королю делать все, что им заблагорассудится, даже вопреки правительству и законодательному собранию. Единственным реальным тормозом был страх перед конфликтом. Министры могли уйти в отставку, могло не найтись других кандидатур, способных получить поддержку большинства в законодательном собрании, а за этим могли последовать народные волнения. Это был старый конфликт (о правах) между монархом и парламентом, который так часто имел место в других странах и который приводил к революциям и к свержению королей. Здесь король был, помимо всего, иностранной властью, поддерживавшейся иностранной военной и экономической мощью и наличием особых интересов, а также индийскими приспешниками англичан.

Примерно в это же время Бирма была отделена от Индии. В Бирме происходила борьба между английскими, индийскими и в некоторой мере также китайскими экономическими и коммерческими интересами. Поэтому Англия вела политику поощрения антииндийских и антикитайских настроений среди бирманского народа. Некоторое время эта политика приносила свои плоды, но когда англичане отказали бирманцам в предоставлении свободы, в Бирме возникло мощное прояпонское движение, которое дало себя знать в 1942 году, в момент вторжения японцев.

Закон 1935 года встретил резкую оппозицию со стороны всех кругов индийской общественности. Разделы этого Закона, касающиеся провинциальной автономии, были подвергнуты суровой критике за многочисленные оговорки и за полномочия, предоставленные губернаторам и вице-королю. Но еще большее возмущение вызвали разделы о создании федерации. Против федерации как таковой не было возражений; по общему мнению, федеральная система приемлема для Индии, но тот вид федерации, который был предложен, увековечивал британское владычество и господство британского капитала в Индии. Вступила в действие только та часть конституции, которая касалась провинциальной автономии, и Конгресс решил выставить на выборах своих кандидатов. Но ожесточенные споры вызвал в Конгрессе вопрос о том, следует ли брать на себя в рамках прав, предусмотренных Законом, ответственность за создание правительств провинций. В большинстве провинций Конгресс одержал на выборах блестящую победу, и все же в Конгрессе были колебания, следует ли создавать конгрессистские правительства, пока не будет ясно заявлено, что со стороны губернатора или вице-короля ие будет иметь место вмешательство. Через несколько месяцев были даны неопределенные заверения по этому поводу, и в июле 1937 года были созданы конгрессистские правительства. В конечном счете такие правительства были образованы в восьми провинциях из одиннадцати. Остальными тремя были Синд, Бенгалия и Пенджаб. Синд был небольшой, недавно образованной и неустойчивой провинцией. В Бенгалии Конгресс был самой крупной партией в законодательном собрании, но, не располагая там абсолютным большинством, он не принял участия в формировании правительства. Поскольку Бенгалия (или вернее Калькутта) была основной штаб-квартирой английского капитала в Индии, европейские коммерческие круги были чрезвычайно широко представлены в законодательном собрании. Численность их была ничтожной (несколько тысяч человек), и, тем не менее, они получили двадцать пять мест, тогда как все немусульманское население провинции, насчитывающее около 17 миллионов человек (помимо «выделенных каст»), получило пятьдесят мест. Таким образом, английская группа в законодательном собрании играет важную роль в политической жизни Бенгалии и может создавать и распускать правительства.

Конгресс не мог признать Закон 1935 года даже в качестве временного разрешения индийской проблемы. Он посвятил себя борьбе за независимость и должен был бороться против этого Закона. Однако большинство Конгресса приняло решение участвовать в осуществлении провинциальной автономии. Таким образом, Конгресс вел двустороннюю политику, заключавшуюся в том, чтобы продолжать борьбу за независимость и одновременно проводить через законодательные органы конструктивные реформы. Особо срочного внимания требовал к себе аграрный вопрос.

Подвергался обсуждению вопрос о возможности участия конгрессистов в коалиционных правительствах совместно с представителями других групп, хотя необходимости в этом не было, поскольку Конгресс обладал явным большинством. И все же было желательно привлечь к участию в работе правительства как можно больше людей. Сама по себе коалиция не является чем-то порочным; и действительно, в Пограничной провинции¹⁰⁰ и в Ассаме договорились о создании коалиции. По существу и самый Конгресс был своего рода коалицией или единым фронтом различных групп, объединенных между собой общим стремлением к независимости Индии. Несмотря на свой разнородный состав, у него была дисциплина, социальные взгляды и способность вести борьбу присущими ему мирными средствами. Более широкая коалиция означала бы объединение с людьми, придерживающимися совершенно иных политических и социальных взглядов, людьми, заинтересованными прежде всего в получении высоких постов и министерских портфелей. При создавшемся положении неизбежны были столкновения с представителями английских интересов — вице-королем, губернатором, высшими чиновниками, а также конфликты с могущественными частными интересами в сельском хозяйстве и промышленности по аграрным вопросам и по вопросу о положении рабочих. Элементы, находившиеся вне Конгресса, были, как правило, консервативны в политическом и социальном отношении, некоторые из них были откровенными карьеристами. Если бы такие элементы вошли в правительство, они могли бы ослабить всю нашу социальную программу или, во всяком случае, саботировать и тормозить ее. Могли также установиться связи с губернатором через головы других министров. Необходим был единый фронт против английского владычества. Любая брешь в этом фронте повредила бы нашему делу. Не стало бы связующего цемента, взаимной лояльности, единой цели; в мыслях и действиях отдельных министров не было бы единства.

Конечно, в нашей общественной жизни было много людей, которых можно назвать политиками и только, людьми карьеры— как в хорошем, так и в дурном смысле этого слова. В Конгрессе и в других организациях имелись как способные, искренние и проникнутые патриотизмом мужчины и женщины, так и карьеристы. Но уже с 1920 года Конгресс был чем-то большим, чем просто реформистской политической партией. Его окружала атмосфера революционного действия, как реального, так и потенциального, что часто ставило его вне рамок закона. Тот факт, что это действие не было связано с насилием, подпольной деятельностью и заговорами, обычно сопровождающими революционное действие, не лишал его революционного характера. Можно спорить о том, было ли это действие правильным или неправильным, эффективным или неэффективным, но несомненно, что оно требовало большого хладнокровия, мужества и выдержки. Пожалуй, легче совершать отдельные героические поступки, даже связанные с самопожертвованием, чем сознательно отказываться почти от всего, что дает жизнь,— изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Такое испытание мало кто способен выдержать, где бы он ни находился, и поразительно, какое большое число людей успешно выдержало его в Индии.

Конгресспсты в законодательных собраниях старались как можно скорее провести законодательные мероприятия, соответствующие интересам рабочих и крестьян, до того, как какой-нибудь кризис выведет их из строя. Это чувство неизбежности кризиса ощущалось всегда, оно вытекало из всей обстановки. Почти во всех провинциях существовали вторые палаты, избранные весьма ограниченным числом избирателей и представлявшие, таким образом, могущественные частные интересы в сельском хозяйстве и промышленности. Существовали также другие препятствия для принятия прогрессивных законов. Образование коалиционных правительств усугубило бы эти трудности, и поэтому было решено в начале не создавать такие правительства, за исключением Ассама и Пограничной провинции.

Это решение само по себе ни в коей мере не было окончательным, и возможность его изменения имелась в виду, однако быстрое развитие событий затруднило подобные изменения, и конгрессистские правительства в провинциях оказались перед лицом многочисленных сложных проблем, настойчиво требовавших разрешения. В последующие годы было много споров относительно того, насколько мудрым было принятое решение, и мнения по этому вопросу расходились. Правда, легко проявлять мудрость после того, как событие совершится, но я все же склонен думать, что, исходя из политических соображений и учитывая то положение, в котором мы находились, это было для нас естественным и логичным решением. Верно, однако, и то, что с точки зрения проблемы религиозных общин последствия его были неблагоприятны: у многих мусульман возникло недовольство и чувство изолированности. Это играло на руку реакционным элементам, использовавшим такие настроения для укрепления своих собственных позиций среди некоторых групп

В политическом и юридическом отношении новая конституция и создание в провинциях конгрессистских правительств не изменяли существенно систему английского управления. Действительная власть оставалась в тех же руках, в которых она издавна находилась. Но психологическая перемена была огромна, и казалось, что по всей стране прошел электрический ток. Эта перемена была более заметна в сельских местностях, чем в городах. Тем не менее рабочие промышленных центров реагировали на эти изменения не меньше, чем крестьяне. Людей охватило чувство огромного облегчения, освобождения от давившей на них тяжести; высвободилась так долго скованная энергия масс и стала проявлять себя повсюду. Исчез, по крайней мере временно, страх перед полицией и сыщиками, и даже у самого бедного крестьянина прибавилось самоуважения и веры в свои силы. Впервые он понял, что представляет силу, которую нельзя игнорировать. Правительство перестало быть неведомым и неуловимым чудовищем, отделенным от него непроницаемой стеной чиновников, доступ к которым был труден (не говоря уже о влиянии на них) и которые старались выжать из него как можно больше. Теперь высокие посты заняли люди, которых он часто видел и слышал и с которыми ему приходилось разговаривать; случалось, что кое-кто из этих людей когда-то сидел вместе с ним в тюрьме и между ними было чувство товарищества.

В резиденциях правительств провинций, в этих цитаделях старой бюрократии, можно было наблюдать много символических сцен. Эти провинциальные секретариаты, как их называли, где размещались все государственные учреждения, прежде представляли святая святых власти, откуда исходили таинственные приказы, которым никто не мог противиться. Вход в здание охранялся полицейскими и часовыми в красных мундирах и с блестящим кинжалом за поясом; и только тот, кому особенно посчастливилось, кто обладал большой смелостью или набитым кошельком, мог пройти мимо них. А теперь толпы людей — горожан и крестьян — вошли в эти святилища и расхаживали там почти беспрепятственно. Их интересовало все; они заходили в зал заседаний законодательного собрания, заглядывали даже в кабинеты министров. Их нельзя было остановить, потому что они больше не считали себя посторонними лицами, а чувствовали себя хозяевами, несмотря на то, что все это было для них очень сложно и мало понятно. Полицейские и часовые с блестящими кинжалами были бессильны; старые порядки рушились. Европейская одежда, некогда символ высокого общественного положения и власти, теперь утратила это свое значение. Трудно было отличить членов законодательных собраний от крестьян и горожан, прибывавших в большом количестве. Многие из них были одеты примерно одинаково, преимущественно в домотканную одежду, со знаменитой шапочкой Ганди на голове.

Совсем другое положение сложилось в Пенджабе и Бенгалии, где правительства были созданы несколькими месяцами ранее. Здесь не существовало резких разногласий и передача власти произошла спокойно, не нарушив ни в какой мере внешнего течения жизни. Особенно в Пенджабе сохранился старый порядок и большинство министров не были новыми людьми. Они и прежде были высокопоставленными лицами и сохранили это свое положение и теперь. Между ними и английской администрацией не было конфликта или напряженности в отношениях, так как эта администрация пользовалась всей полнотой политической власти.

Различие между провинциями, где были созданы конгрессистские правительства, с одной стороны, и Бенгалией и Пенджабом— с другой, немедленно дало себя знать в вопросе о гражданских свободах и о политических заключенных. И в Бенгалии и в Пенджабе в полной мере сохранилась власть полиции и секретной службы raj и политические заключенные не были освобождены. В Бенгалии, где судьба правительства часто зависела от голосов европейцев, новые тысячи людех! были лишены свободы. Это привело к тому, что мужчины и женщины годами находились в тюрьмах без обвинения и суда. В конгрессистских провинциях первым шагом было освобождение политических заключенных. В некоторых случаях, когда шла речь о тех, кто был осужден за насильственные действия, освобождение задерживалось ввиду отказа губернатора дать свое согласие. В начале 1938 года события достигли критической стадии и два конгрессистских правительства (в Соединенных провинциях и в Бихаре) подали в отставку. В результате губернатор вынужден был дать согласие и заключенные были освобождены.

ИНДИЙСКИЙ ДИНАМИЗМ ПРОТИВ БРИТАНСКОГО КОНСЕРВАТИЗМА