Глава 11 Географические вариации национализма

Глава 11

Географические вариации национализма

Националистические настроения и националистическая деятельность в городах и деревнях оккупированной Восточной Украины имели разную силу, хотя различия, связанные с географией регионов, не столь заметны. Однако они помогают идентифицировать некоторые черты украинского национализма недавнего прошлого, которые показывают его историческую роль. Поскольку классовая структура в определенной степени меняется от региона к региону, национальные настроения людей в связи с этим также различны, что заслуживает внимания. Перечисление совокупности факторов, влияющих на национализм, поможет избежать впечатления, что Восточная Украина представляет собой однородную общность.

Самый северный район – Полесье – это лесной пояс, о котором уже было сказано в связи с партизанской войной. В местах к востоку от Днепра националистическая деятельность была ничтожной, потому что быстрый рост красных партизанских отрядов сделал сельские районы, которые составляют большую часть Полесья, опасными для антисоветских элементов. Однако некоторые националистические элементы, очевидно сторонники Мельника, работавшие в тесном сотрудничестве с немцами, смогли проникнуть в район, что засвидетельствовано как советскими источниками, которые клеймили «западноукраинских националистов» в сельской администрации, так и источниками ОУН-М, которые утверждают, что у них были контакты с редакторами в Конотопе и Чернигове, крупнейших городах региона.[726]

К западу от Днепра национализм был несколько более заметен. Недолговечная Олевская республика, учрежденная в 1941 году Боровцом, создала местную администрацию, состоявшую главным образом из западноволынских националистов[727]. Район городка Базара дальше к востоку временно контролировался сторонниками Мельника, как было сказано[728]. В условиях немецких репрессий националисты не могли позволить себе направить ограниченные ресурсы на сохранение завоеваний, полученных в этих сравнительно маловажных районах. К 1943 году под воздействием быстро разраставшихся операций советских партизан националистическая деятельность в Полесье к западу от Днепра, похоже, прекращается.

К югу от Полесья идет широкая полоса лесостепи. В отличие от довольно бедной серой почвы большей части Полесья это земля исключительно подходит для интенсивного сельского хозяйства, и поэтому она в течение столетий кормила сельское население Восточной Украины, плотность заселения которого была велика.

Как в случае с Полесьем, основной разделительной линией в пределах лесостепной зоны служила река Днепр. Область к западу от реки формирует сердце того, что было известно в украинской истории как Правобережье страны. Киев и окружающая местность была приобретена (так в тексте. – Примеч. пер.) российским царем в XVIII столетии, но большая часть региона к западу от Днепра оставалась под польским правлением до 1792 года. Территория, ближайшая к реке, имеет отношение к казачеству, но на более западных территориях, которые были включены в исторические провинции Волынь и Подолье, независимое движение казачества развернулось только на взлете правления Богдана Хмельницкого. Это означает, что крепостничество существовало там дольше и в более жесткой форме, чем в областях к югу и востоку. В то время как крестьяне были сплошь украинцами по языку и нравам, в городах было много поляков и русских и особенно высокий процент евреев, составлявших от трети до половины городского населения. Такая концентрация евреев явилась следствием исторического прошлого этих территорий. Польша относилась к евреям толерантно, в то время как цари запретили им выезжать за границу оседлости, созданную на землях, приобретенных в 1973 году и позже.[729]

Поскольку Правобережье непосредственно граничило с националистическими базами в Западной Украине, было естественно, что националисты приложили большие усилия, чтобы распространить свое влияние на этот регион. Значительные усилия были сосредоточены на Киеве и Житомире. В Виннице, самом большом городе Подолья, с другой стороны, ситуация после немецкой оккупации развивалась неблагоприятно для националистов. Когда немцы заняли город, на них произвела впечатление деятельность ректора медицинского института и его владение немецким языком, который он изучил, будучи студентом в Германии, – его назначили городским головой. Смешанного русско-украинского происхождения, новый голова считал себя украинцем, но выступал за сохранение связей с Россией. В его администрацию входили и другие пророссийские элементы, в то время как винницкую областную администрацию возглавлял этнический немец, имевший, по отзывам, русофильские настроения. Полицией и газетой заправляли два сторонника ОУН-М, хотя оба были людьми крайне осторожными[730]. Винница играла лишь косвенную роль в стимулировании украинского национализма; вскрытие в июне 1943 года огромных массовых захоронений жертв расстрелов НКВД в 1937—1938 годах и во время отступления 1941 года, включая, как говорят, людей, заключенных в тюрьмы за националистическую деятельность, усилило страх перед надвигающейся угрозой советского прихода.

Если Винница была главным антинационалистическим оплотом, то Проскуров, небольшой город к северо-западу от Винницы, был штаб-квартирой ОУН-М в Подолье. Там у группы Мельника был свой городской голова и начальник полиции (украинец из Закарпатья, прошедший службу в чехословацкой армии)[731]. Мельниковцы контролировали также газету «Украинськый голос» – тиражом в 13 тысяч. Говорят, что этот тираж вдвое превышал тираж газеты, выходившей в Проскурове при советской власти[732]. Дальше к востоку, в районах западнее и юго-западнее Киева, влияниє националистов было сильным. В то время как ОУН-М размещала свой штаб в Киеве, в ряде маленьких городов создавались газеты и местная администрация – в таких как Васильков, Белая Церковь, Тарашча, Корсунь, Смела, Черкассы и Умань. Создание Национальной рады мельниковской группировкой произвело большое впечатление на интеллектуалов малых городов. Авторы и пропагандисты ОУН-М, похоже, поддерживали регулярный контакт с ними в течение нескольких месяцев 1941 года, и очевидно, что киевская газета «Українське слово» служила образцом для многих новых редакторов[733]. Под руководством националистических педагогов были открыты школы, созданы театральные группы «Просвита», активно работали кооперативы, связанные с «Вукоспилкой». По-видимому, и городской администрацией в значительной степени руководили украинцы; муниципальная власть в Умани издала строгий приказ, запрещающий использование русского языка в любом учреждении, школе или на предприятии, находящихся под ее юрисдикцией[734].[735]

Влияние националистов из городов распространялось и на сельские районы в области к западу от Днепра. Например, националистические газеты, такие как «Нова Доба», издававшаяся в Бердичеве, кажется, имели сравнительно широкое хождение в сельской местности. В некоторых районах проявление национализма имело местные особенности, независимые от влияния националистических партий. Звенигородка, маленький город, расположенный на расстоянии ста шестидесяти километров к югу от Киева, стал пристанищем «Свободных казаков» – националистической организации из крестьян, которые были состоятельными людьми еще во время революции. При немецкой оккупации эта группа была воссоздана некоторыми жителями, стала издавать на мимеографе свою газету и сделалась центром местной националистической деятельности.[736]

Церковь, особенно в сельских районах, не во всем поддерживала украинский национализм. Автономное духовенство под руководством Алексия раньше других приступило к активной реорганизации религиозной жизни в этом районе. Оно создало епархии Винницы и Житомира и в течение большего периода оккупации пользовалось поддержкой влиятельного епископа Дамаскина (Малюты) Каменец-Подольского. Епархия Дамаскина включала около пяти сотен церквей со 160 священниками[737]. Очевидно, большинство священников этой крупной церковной организации, которая была почти исключительно сосредоточена в сельских округах, не имели возражений против приверженности Дамаскина русофильской церкви. Автокефальная церковь создала собственную организацию, поставив епископа в Житомире, а также энергичного епископа Игоря на западе Волыни, в Белой Церкви. На некоторое время Игоря заменил Эммануил, но когда последний перешел в автономную церковь, он взял себе новый приход в западной Волыни – возможно, потому, что счел неприятной довольно сильную националистическую атмосферу в Белой Церкви. Автономная церковь имела очень сильную организацию, это доказывает, что настроения жителей сельских районов были не всегда восторженно националистическими даже на самых «чисто украинских» землях.

Лесостепной регион к востоку от Днепра – Левобережье – составлял вторую половину традиционно украинских земель. Западная часть находилась в течение столетий под польско-литовским правлением и перешла к Москве во второй половине XVII века вместе с Киевом. Восточная часть, приблизительно равная по площади Харьковской области, никогда не была под польским правлением, а принадлежала царям. Она служила убежищем крепостных крестьян, сбежавших от своих польско-литовских помещиков, и поэтому называлась «Слобожанщиной»[738], то есть свободной землей. Однако, поскольку и западная часть Левобережья была захвачена Российской империей задолго до раздела Польши, ее история значительно отличалась от истории Правобережья.

Наиболее интересные проявления национализма в этом регионе на протяжении 1941—1943 годов наблюдались в Харькове, который всегда претендовал на звание второго города Украины, но никогда не был столь важен для националистов, как Киев, поэтому сила русского этнического и лингвистического элементов в этом городе вызывала мало недовольства. Кое-что о различиях в националистических движениях в Киеве и Харькове уже было сказано. Существенное различие появилось в результате того, что активисты ОУН-М добрались до Харькова только в ноябре, когда благоволение к ним немцев уже заканчивалось. Они надеялись заручиться поддержкой местных жителей. Была сформирована сильная «Экзекутива» под началом главы одного из районов города, профессора Георгия Бойко, который был предан делу национализма; в нее вошли наряду с Кононенко, главным организатором с Западной Украины, и несколько местных жителей[739]. Вхождение в ОУН-М Аркадия Любченко (киевлянина известного всей Украине) добавляло вес организации. Районный голова Семененко, который позже станет городским головой, также сочувствовал мельниковцам, как и множество журналистов, включая брата редактора ежедневной газеты «Нова Украина»[740]. Однако в это же время или даже до прихода группы мельниковцев была сформирована местная организация, включавшая в себя прежде всего старых сторонников республики, которые сумели выжить при советской власти, под руководством В.В. Дубровского и Володымыра Доленко[741]. О прошлом этих людей, их группы и их средствах воздействия уже было сказано. Здесь следует подчеркнуть, что группа сформировалась независимо; хотя имелись некоторые симпатии к старой УНР, члены группы не поддерживали связь с эмигрантским режимом Андрея Левицкого[742]. Хотя движение никогда не набирало силы, сопоставимой с той, что была у группы мельниковцев в период расцвета в Киеве, оно имело умеренное влияние.

Регионы Восточной Украины

Возможно, из-за того, что Харьков – менее украинский город, чем Киев, эти города имеют разную историю и тактику националистических движений (поздний старт националистической кампании и удар по репутации из-за того, что разгром в Киеве вынудил группу Мельника также применять сдержанную политику, хотя некоторые из ее сторонников действовали столь же отчаянно, как и в Киеве, в восточном центре складывалась совсем иная ситуация). Не было неожиданных поворотов судьбы, ни один видный украинский деятель ни тогда, ни позже не примыкал к прорусским движениям. Возможно, также голод, который был там сильнее, чем в любом другом украинском городе зимой 1941/42 года, и сравнительно толерантное поведение вермахта способствовали примирению этнических групп или, по крайней мере, лишали их энергии для открытого конфликта.

Природа националистического движения в Харькове была важна не столько потому, что город был представительным для близлежащего региона, как потому, что он оказывал на него влияние. Влияние главным образом оказывалось через организации «Просвиты», газеты и церковь. Лидер независимой националистической группы считает, что распространению ее влияния помогла прежде всего «Просвита», оно проникло на запад вплоть до Лубн и Полтавы[743], и есть свидетельство того, что группа сыграла определенную роль в организации националистического движения в сторону юга, на северном Донбассе[744]. «Нова Украина» была также широко известна, служила примером для националистических редакторов Левобережья, которые хотели проводить как можно более независимую политику и поэтому отказывались копировать газету «Нове украинське слово».

Харьковская церковь играла особую роль, что заслуживает не проходного упоминания. Когда пришли немцы, они обнаружили, что пожилой прелат архиепископ Феофил пережил советский период. Семидесяти шести лет, уроженец деревни Хоролского района в сердце Левобережной Украины, он стал священником в 1885 году[745]. При помощи местных священнослужителей он возглавил руководство церковной жизнью в Харькове в конце 1941 года и претендовал на руководство во всем Левобережье в качестве митрополита Украины[746]. Многие – особенно в автокефальной церкви – критиковали его за то, что он был посвящен в епископы Русской православной церковью (в 1923 году), и за то, что продолжал использовать в службе церковнославянский язык[747]. Но другие видели в нем украинского патриота, так как он был украинец родом, говорил на чистом украинском, провел службу в память о Крутах и хвалил украинскую газету[748]. Во всяком случае, диссиденты добились немногого, работая против него; только два священника-лыпкивца оставались на плаву, в то время как число священников, преданных Феофилу, составляло более сотни[749]. Однако архиепископ, похоже, не слишком строго контролировал своих священников и оставлял им возможность выбирать, на каком языке вести службу. То есть расхождения духовенства можно рассматривать как показатель народных настроений в Левобережье, как и в Правобережье, но реальные конфликты – политической окраски – приглушались наличием уважаемой и умеренной центральной власти.

Но к западу от Харькова конфликт проявлялся острее, чем вблизи Харькова. Полтава, второй город рассматриваемого региона, была одним из наиболее ярко выраженных украинских городов значительного размера. Она располагалась слишком далеко к востоку, чтобы быть местом крупного сосредоточения еврейского населения, так что удаленность этой группы и резкое сокращение численности русских сделали этот город более чем на 90 процентов украинским, согласно городской переписи. Там быстро образовались националистические группы; в значительной степени с помощью активистов ОУН-М, под их контроль в ноябре 1941 года попала газета, а восточноукраинец из мельниковской группы, бывший офицер республиканской армии, стал городским головой[750]. Быстро оживилась культурная жизнь, открылись два украинских театра[751]. Однако церковную организацию раздирали споры священников, вести ли службу на украинском языке или сохранить церковнославянский, на котором в основном велись службы в городских храмах[752]. Первая группа с шестьюдесятью приходами в сельской местности присоединилась к автокефальной церкви, и Игорь из Белой Церкви был назначен их епископом[753]. Феофил, однако, продолжал требовать от них подчинения.

В 1942 году украинская редакция газеты и городской голова были расстреляны немецкой полицией, головой города стал русский, а новый украинский редактор не мог проявить себя из-за жесткого немецкого контроля[754]. Ранее за несоблюдение немецких требований были расстреляны несколько других националистических редакторов в области[755]. Некоторые из газет перешли под управление ничтожных людей, полностью зависимых от немецкой власти. Иногда, например, в таких важных городах, как Любны и Ахтырка, редакторы продолжали попытки стимулировать национальное чувство[756]. Примечательно, что редактор в первом из этих городов был русским, который, после того как в результате своей проукраинской деятельности оказался на грани ареста, сумел перевестись на новый пост – в русскоязычной газете в Курской области[757]. Наиболее активным из всей этой группы был, однако, молодой редактор миргородской газеты Мыхайло Воскобийнык, который вел линию независимую от националистов, напоминающую работу группы «Нова Украина».[758]

Вообще в Левобережье при немецкой оккупации на национализм в большей степени влияли местные церковные и политические формирования, чем в области к западу от Днепра. Кроме того, здесь было замечено меньше трений между украинцами и русскими, среди которых кто-то был готов помочь возрождению украинского национализма. Вероятно, различия обусловлены тем, что оуновские группировки были подавлены в этом регионе, не успев стать достаточно влиятельными, а националистическая структура, которая была создана после, состояла из лиц, которые боялись экстремистской программы интегрального национализма. Может быть также, что история региона, не оставив в памяти людям сравнительно свежих воспоминаний о гнете польских панов и относительной независимости, при которой могла развиваться националистическая жизнь, породила атмосферу самоуверенности, при которой более радикальные составляющие националистического эгоизма были неприемлемы.

Южнее лесостепного пояса, о котором только что говорилось, находится более открытая обширная степь; в целом плотность сельского населения здесь значительно меньше, чем в вышеупомянутом регионе. Открытая равнина с ее чрезвычайно плодородной черноземной почвой и меньшее количество осадков, выпадающих в регионе, дают возможность возделывать зерновые культуры, требующие меньших затрат людской силы, в отличие от более северных районов, где практиковалось смешанное сельское хозяйство – возделывание сахарной свеклы, картофеля, зерновых культур, развитие молочного животноводства. Но причины того, что здесь было меньше крестьянского населения, скорее исторические, чем чисто экономические. Большая часть области была заселена на много поколений позже, чем более северные области, поскольку это был основной район, где оседали славянские поселенцы, двигавшиеся с севера, и воинственные крымские татары. Главным орудием колонизации было основание казацкой крепости, или сечи. В середине XVII столетия казаки приняли сюзеренитет православного царя, но только в конце XVIII века, после покорения Россией крымских татар, началось полное освоение степи. На эти новые земли, часто называемые Южной Россией, пришло много неукраинских поселенцев, главным образом русских, а также много немцев и сербов. В 1917 году Временное правительство в Петрограде твердо отвергло притязания украинской Рады на Харьковскую, Екатеринославскую, Херсонскую и Таврическую губернии – последние три относились в основном к южному степному региону, – так как считало, что они не были украинскими по сути.[759]

Север степного края, включая северную часть николаевского и днепропетровского генеральбецирков, был заселен преимущественно украинскими крестьянами. Наличие двух очень важных природных ресурсов – железнорудных шахт Кривого Рога и водной мощи днепровских порогов – вело к быстрой индустриализации этой области в период советских пятилеток и соответствующему росту городского населения. Согласно переписи 1939 года, пять из пятнадцати украинских городов с населением более 100 тысяч человек находились в этом регионе[760]. В начале периода индустриализации, в 1926 году, среди городского населения было мало украинцев. Например, украинцы составляли менее половины населения Кировограда (тогда Зиновьевска), следующей по величине этнической группой были евреи, затем следовали русские[761]. В Днепропетровске и Запорожье процент евреев был несколько ниже, но украинцев было даже меньше, едва ли больше чем третья часть населения.[762]

Данные по Кировограду 1942 года едва ли достаточны, чтобы, опираясь на них, делать общие выводы[763]. Очевидно, однако, что украинизация этих мест была намного большей, чем в среднем северном городе. Как в случае с другими данными, нет уверенности, что речь идет о реальных изменениях, хотя, вероятно, рост населения в период между войнами произошел в основном благодаря притоку украинских крестьян. Ряд обстоятельств, однако, позволяет предположить, что новые данные отчасти обусловлены изменением осознания своей национальной принадлежности многими русскими, что было вызвано не столько ожиданием, будто положение лиц, причисляющих себя к украинцам, будет прочным в новом украинском государстве, сколько искренним чувством принадлежности к Украине скорее в географическом, чем этническом понимании слова. Готовность технических специалистов, игравших ведущую роль в Кривом Роге, с энтузиазмом принять украинскую символику, уделяя особое внимание экономической реконструкции, указывает, что, возможно, сыграло роль принятие территориального основания национальной самоидентификации, в то время как поддержка русских культурных и политических тенденций группой в Днепропетровске является признаком неустойчивости этого выбора. Очевидно, ситуация выглядела приблизительно так: пока украинское государство, к которому немцы, казалось, относились благосклонно, представлялось орудием ниспровержения коммунизма и восстановления новой жизни, оно приветствовалось; когда же оно превратилось в романтическое кредо этноцентризма, то стало восприниматься как препятствие для удовлетворения практических нужд и развития спокойных человеческих отношений.

Существуют, однако, другие концепции. И первоначальный импульс, и последующий отход от националистической идеологии многих лиц в регионе был обусловлен, согласно многочисленным убедительным свидетельствам, действиями бандеровцев. Серьезное преобладание мельниковцев в Северной Украине совпало с усилением влияния более молодой фракции на юге. Отчасти это было случайным. Обе оуновские фракции планировали направить агитационные группы во все области Украины. Группа Мельника должна была идти на юг, однако ее направили на север, где историческая традиция и опыт революционного времени с большей вероятностью, по мнению людей старшего поколения, гарантировали успех[764]. Бандеровские группы на севере были по большей части разгромлены немецкой полицией, в то время как их эмиссары на юге начали действовать загодя и успели как следует укрепить позиции к приходу в регион медленно раскачивавшихся сторонников Мельника[765]. Хотя известный уровень противостояния сохранялся, в самых больших городах обеих частей – Киеве и Днепропетровске, – после того как группа Мельника была также запрещена немцами, на большей части территорий установился молчаливый раздел сфер влияния, который существовал в ранние месяцы.[766]

Это обстоятельство осложняет изучение событий на юге. Хотя бандеровцы активно расписывают свои подвиги с самого начала войны, они никогда, даже в первые месяцы, не участвовали в крупномасштабных открытых военных действиях, что делает трудным сверку их заявлений с журналистскими сообщениями того времени. Например, в сообщениях немецкой полиции говорится, что в начале октября 1941 года группа из пятнадцати западноукраинцев, все или большинство которых были сторонниками Бандеры, попыталась установить контроль над администрацией и газетой в Запорожье[767]. Очевидно, эти люди были расстреляны немцами; никаких более поздних сведений о националистической деятельности в Запорожье нет. Отношения между активистами ОУН-Б и местными группами активистов покрыты туманом неясности. В Кривом Роге городской голова Шерстюк, редакторы Пронченко и Потапенко, множество других местных деятелей были убежденными националистами, но являлись ли они когда-либо сторонниками бандеровцев или были втянуты в его организацию – предмет спора между уцелевшими националистами из криворожской группы и членами ОУН-Б, знающими этот район[768]. Наиболее вероятно, что за начальным «медовым месяцем» сотрудничества последовала борьба, возникшая из-за того, что ОУН-Б жестко требовала от других придерживаться линии интегрального национализма.[769]

Информация, представленная в отчетах послевоенных лет, касающаяся Днепропетровска, некотором образом совпадает с рапортом германской полиции. Одна группа ОУН-Б пришла в город вскоре после вступления немецких войск. Регей из Галиции при помощи командира вермахта создал новую областную администрацию вместо сформированной ранее городской администрации[770]. Очевидно, местная группа сначала равнодушно относилась к русско-украинскому вопросу, но фанатичные требования ОУН-Б и ее старания создать в противовес собственную организацию побудили местную группу сотрудничать с прорусскими элементами, немецкая полиция после разгона бандеровской группы не возражала против этого. По крайней мере один из видных деятелей присоединился к НТС – Национальному трудовому союзу (скорее всего, имеется в виду Народно-трудовой союз. – Примеч. пер), российскому аналогу ОУН. Когда оуновские фракции, включая относительно важную мельниковскую группу, которая особенно активно действовала среди работников сферы образования, стали работать нелегально, они получили или восстановили некоторую поддержку, частично обусловленную работой, которую вовсю развернули русофильские элементы, особенно автономная церковь, и частично умеренностью их собственной идеологии.[771]

Невозможно сделать простой вывод на основе анализа сложной ситуации. Картину еще более усложняют случаи, когда русские, живущие на Украине, принимали умеренную украинскую националистическую позицию, если не подвергались давлению крайних националистов и ярко выраженной антирусской идеологии. Один убежденный сторонник украинской этнической националистической позиции был весьма впечатлен, обнаружив в Новомиргороде, под Кировоградом, молодого учителя и его жену, которые чувствовали себя украинцами, хотя родились в России, и которые «ненавидели большевиков так же, как и мы»[772]. В другом маленьком городке этого региона (Новоукраинке) националистический активист обнаружил, что большинство учителей «все еще находятся под влиянием коммунистической идеологии», это, вероятно, подразумевало, в частности, что они не придавали большого значения «чистоте» украинской культуры[773]. Похоже, многие украинцы и русские, жившие на Украине, были склонны отвергать любое этническое национальное кредо в пользу некой идеологии, основанной на территориальной самоидентификации. Кроме того, украинский язык культивировался, особенно в приходах автокефальной церкви к северо-западу от Кировограда[774], а отдельные городки, подобно Павлограду, являлись настоящими центрами преданности всему украинскому. Даже в таком крупном центре, как Днепропетровск, городской голова и редактор газеты были националистами.[775]

Крайний юг – прибрежная полоса вдоль Черного и Азовского морей, от Одессы до Осипенко (Бердянска), – был заселен еще быстрее, чем область к северу. Из всех украинских районов эта область больше всего подходила для крупномасштабного производства пшеницы при использовании малых людских ресурсов, плотность сельского населения области была мала, оно было этнически смешанным, существовали немецкие деревни и некоторые районы, где жили в основном русские. Население городов было еще более этнически смешанным, в городах покрупнее, согласно переписи 1926 года, в незначительной степени преобладали украинцы.

Изучение условий в этом регионе серьезно затруднено потому, что западная треть территории – оккупированная румынами Трансистрия. Чтобы подготовиться к аннексии Трансистрии и удовлетворить желание высоких чиновников награбить и нажиться, румыны направили туда множество своих администраторов[776]. Так как довольно отсталые молдаване составляли лишь малую часть всего населения, к славянам относились терпимо. Веря, что победа Германии приведет в конечном счете к созданию независимой Украины, которая неизбежно потребует присоединения земель к западу от Днестра, румыны благоволили к русским; положение русских националистических элементов в Одессе походило на положение группы Мельника в Киеве и Житомире до прихода немцев. Русский был официальным языком наряду с румынским и немецким; был открыт русский театр, начали выходить несколько русских изданий[777]. Ведущей русской организацией была группа под названием Союз русских офицеров, эмблемой которой был крест Святого Георгия, члены организации, очевидно, были убежденными монархистами[778]. Организация, как считают, поддерживала контакты с эмигрантскими группами в Сербии и в других странах и отказывалась от сотрудничества с власовским движением[779]. Во всяком случае, румыны одобряли их ярко выраженную антиукраинскую позицию и лозунг: «Украины никогда не было, нет и никогда не будет».[780]

Так как эта группа и ее румынские покровители контролировали все аспекты культурной и общественной жизни, любая открытая украинская националистическая деятельность, даже культурного рода, подавлялась. Подпольная публикация и значительное количество послевоенных свидетельств указывают, что ОУН-Б имела там сильную подпольную организацию, которая зародилась при разделении южной «походной группы» еще до начала румынской оккупации, а позже получила подкрепление из штаба в Днепропетровске[781]. Члены организации, по некоторым сведениям, имели возможность выпускать подпольные издания в Одессе и держать там базовую ячейку[782]. Большое внимание они уделяли оккупированным румынами сельским районам к северу от этого региона, особенно южному Подолью, где вели пропагандистскую кампанию, целью которой было заставить украинских сельских жителей сопротивляться молдаванской колонизации.[783]

Восточнее находилась южная часть николаевского генеральбецирка, которая больше подходила для украинской националистической деятельности. Николаевским головой был сторонник Мельника[784]. Во втором по величине городе региона, Херсоне, бандеровцы создали значительную организацию, она включала помощника головы и начальника полиции, но была, очевидно, ликвидирована немецкой полицией к концу 1941 года[785]. Тем не менее городской голова, очевидно этнический немец, помогал украинским интеллектуалам в организации культурной жизни через много месяцев после того, как ОУН-Б была репрессирована[786]. Редактором газеты тоже был, как считают, журналист из националистов[787]. Здесь и в главном городе бецирка автономная церковь действовала активно, рано создала херсонскую епархию[788]. Как был сказано выше, генерал-комиссар с подозрением относился к автокефальной церкви и настаивал принять определенные меры, когда влияние ее усилилось в северной части области. Позже епископ Кировограда Михаил (Хороший) должен был переехать в Николаев в сане архиепископа и был признан генерал-комиссаром[789], но прорусская церковная группа, похоже, сохраняла прочное положение. Перепись городского населения в Херсоне продемонстрировала увеличение числа лиц, назвавших себя украинцами, что указывало: здесь, как и на севере, Украину воспринимали как территориальную единицу[790]. Еще далее к востоку вдоль морского побережья, в генеральбецирке «Таврия» с центром в Мелитополе, наблюдались лишь незначительные проявления национализма: газеты, полиция и другие ведомства были украинскими, но, видимо, находились под пятой немцев.[791]

За прибрежной полосой лежит самая восточная часть Украинской ССР – Донбасс. Эта область, в которой сельское хозяйство ориентировано на крупномасштабное производство пшеницы, как на самом юге, известна как «Рур» – или, точнее, один из «Руров» – Советского Союза. Его промышленность, которая росла в межвоенный период огромными темпами, опиралась прежде всего на богатые угольные залежи. К 1939 году число жителей пяти городов (больше 100 тысяч человек) Донбасса в три раза возросло по сравнению с предыдущей переписью. Вероятно, это увеличение было следствием существенного увеличения украинского этнического элемента, который прежде был весьма незначителен, в то время как сельское население в основном, хотя и не в подавляющей степени, было украинским. Что касается технических специалистов, которые составляли основную часть образованных классов, то сами украинские националисты признают, что большинство их было привлечено со всего Союза. Поэтому к националистическим движениям жители региона относились крайне равнодушно. Сыграла определенную роль и отдаленность региона от западного центра стимуляции национализма – Сталино находился почти в тысяче шестистах километрах от Львова – и отсутствие прочных исторических связей с Украиной. Не стоит забывать, что киевская группа ОУН-М была подавлена до начала националистического возрождения в регионе и новости о киевских событиях напугали некоторых украинских националистов, далеких от общественной жизни, а германские военные власти были против формального и языкового преобладания украинцев, разрешенного в других регионах[792]. Наконец, по мнению активиста ОУН, украинцы были верны давней привычке отдавать приоритет русским.[793]

В результате во множестве городов Донбасса, включая Славянск, Артемовск (Бахмут), Дебальцево и Снежное, русские установили культурное господство, которое не имело, однако, серьезного политического значения, тем не менее издавались русскоязычные газеты, которые, как правило, не разрешались в прежней Украинской Советской Республике[794]. Было создано и множество газет на украинском языке, некоторые из них предназначались специально для сельского населения. В Сталине с помощью активистов ОУН-Б националистический редактор сумел преобразовать изначально русскую газету в украинскую, и какое-то время газеты на украинском языке и с националистической окраской издавались в Ворошиловграде и Краматорске[795]. В Енакиеве итальянские войска, которые заняли город, установили правление украинской администрации, украинские должностные лица были также введены в администрацию других городов[796]. Все усилия националистической организации были малоэффективны потому, что регион был занят только в конце 1941 года и, за исключением краткого периода 1942 года, находился вблизи фронта. В регионе активно действовали несколько представителей ОУН-М, и значительная бандеровская сеть, которой руководил Евген Стахив, всячески старалась поощрить националистические настроения среди местных украинцев.[797]

Условия в Мариуполе разительно отличались от условий, преобладавших в большей части региона. Мариуполь административно был частью Донбасса, находившегося в Сталинской области, располагался на берегу Азовского моря, отстоял от Донецкого бассейна более чем на восемьдесят километров. В период между двумя советскими переписями население Мариуполя (как и население других городов Донбасса) выросло больше чем втрое. Даже после потерь войны его население составило 178 358, что поставило город в один ряд с самыми крупными украинскими городами[798]. Примечательно, что любой город Донбасса, как и весь южный регион, полностью контролировался украинцами. О хорошо развитой сети «Просвиты» и украинской образовательной системе уже говорилось. Православная церковь, как считают, проявляла активность и была ориентирована на украинский национализм, хотя здесь, как в других районах крайнего юга, важную роль играли протестанты и диссидентские православные секты[799]. Помимо этого, откровенным националистом был городской голова, выступавший за создание украинских воинских формирований[800]. По-видимому, организатором националистического движения в городе стоял Мыкола Стасюк, министр поставок при Раде в 1918 году, которому удалось пережить советский период, работая служащим парка[801]. Он занял пост редактора местной газеты («Мариупильска газета»), которая, хоть и испытывала нехватку бумаги, ощущавшуюся особенно остро на юге, где нет лесов, была второй по влиянию украинской газетой Левобережья (после газеты «Нова Украина»). Газета была рьяно националистической, несмотря на осторожный тон публикаций. Множество националистических журналистов помогали Стасюку в работе над газетой. Сам Стасюк, как говорят, не только продолжал легальную пронационалистическую деятельность, но и помогал подполью ОУН-Б, которая создала в городе региональный центр организации.[802]

Трудно объяснить, почему Мариуполь по масштабу националистической деятельности настолько отличался от Донбасса в целом. Очень может быть, что нескольких человек – твердых националистов, но все же умеренных и находчивых, – достаточно, чтобы изменить ситуацию, когда огромное большинство и не способно, и не желает участвовать в политической жизни. Конечно, в городе был и сравнительно мягкий оккупационный режим; вполне может быть, что армия намеренно не препятствовала созданию центра украинской националистической деятельности здесь, так близко к фронту, к Керченскому полуострову, где шли тяжелые бои, надеясь, что украинские националистические настроения помогут развертыванию украинских боевых сил.

Украинские националисты всегда претендовали на обширные районы за пределами восточных границ Украинской ССР, считая их украинской этнической территорией. Имеется в виду южная часть Курской области, район вокруг Ростова в самом низовье Дона, Крым и долина реки Кубани. Свидетельств военного времени, касающихся Курской области, не осталось, так как там проходили постоянные боевые действия между Красной армией и немцами. В предыдущей главе цитировалось сообщение о том, что, хотя крестьяне Ростовской области и говорят на украинском языке, у них отсутствует националистическое чувство[803]. Другое сообщение одного украинского националиста подтверждает это, в нем говорится, что 90 процентов детей говорят по-украински, но большинство старших разговаривают по-русски, а это показатель слабого национального самосознания.[804]

В 1941 году украинцы составляли лишь малую часть населения Крыма. Притязания украинских националистов на полуостров объясняются его географической близостью к Украине и отсутствием явного численного преобладания любой другой этнической группы, хотя в довоенном Крыму жило много русских и татар, существовали также небольшие поселения итальянцев, греков и немцев. Неудивительно, что в 1942 году центральный город Крыма Симферополь должен был иметь скорее русскую, чем украинскую, газету и что украинская деятельность ограничивалась сферой культуры и образования[805]. Процент этнических украинцев на Кубани (большая плодородная область к северо-западу от Кавказа) был достаточно высок, однако превратности исторического развития – область заселили группами, сформированными царями по типу казачьих для дальнейшей экспансии мусульманских племен, – привели к господству иного этнического элемента. Во время войны период немецкой оккупации области был недолгим. За это время было основано пять газет в основных городах, все они издавались на русском[806]. Это не может свидетельствовать о численном преобладании русских, так как, по словам одного из германских чиновников, который занимался Кубанью, военная цензура находилась в руках выходца из Прибалтики, имевшего крайне прорусские настроения[807]. В любом случае свидетельств украинской деятельности на Кубани не существует.[808]

Этническое националистическое чувство, которое включало в себя поддержку ОУН-М, крупномасштабное развитие «Просвиты», украинской культурной деятельности, украинских газет, внимание к национальной истории, осуждение и дискриминация всех неукраинских элементов, было наиболее распространено в старых северных центрах украинской жизни, особенно на северо-западе. В этих областях историческая борьба против польских панов, трудное положение нарождающейся украинской интеллигенции из-за численного преобладания евреев, русских и поляков в городах, контрастирующая сила украинской народной культуры в деревне, похоже, приводили к недовольству или, по крайней мере, к сильному чувству этноцентризма среди националистических интеллектуалов.

Юг, с другой стороны, долго считался менее украинским всеми, кто был знаком со страной. И все же, хотя проявления украинской культурной деятельности были более редкими, а влияние оуновских групп намного меньше, большинство жителей там, независимо от их этнического происхождения, восприняли Украину как свою родину, потому что люди жили на Украине и были привязаны к ней. Как показывает ранний опыт националистических движений, настроения жителей отражают внешние изменения, произошедшие со времен имперских дней Южной России и Новороссии. Поэтому есть серьезное основание полагать, что территориальный патриотизм возник при советской власти. Верность этого вывода будет доказана в следующей главе, где приведены дополнительные свидетельства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.