В ожидании конца
В ожидании конца
Кроме всего вышеупомянутого у авторитарного режима есть еще один большой минус, непосредственно связанный с самим правителем. Каким бы авторитетом он ни пользовался, со временем в глазах обожающего его народа он теряет привлекательность и встает перед опасностью потери власти. Грубо говоря, его личность начинает надоедать.
Лучшим лекарством в данной ситуации является пропаганда, но если это орудие действенно по отношению к широким массам, на ближайшее окружение оно не оказывает желаемого воздействия.
Сталин был гениальным политиком и лучше других видел, насколько призрачна власть правителя. Ближе всего к катастрофе перед опасностью потери власти он был перед войной, когда наступление немцев оказалось неожиданно сильным. В отличие от бреда, автором которого опять же стал Хрущев, Сталин не сбегал на дачу и не искал выхода в пьянстве. Этот факт подтверждается хотя бы журналом приемов, из которого хорошо видно, каким насыщенным был график Сталина в начале войны. Работа велась в течение суток, без передышки, и этой работой, хорошо или плохо, руководил именно он.
Хотя после нескольких тяжелейших дней и Сталин ненадолго впал в депрессию. Его положение можно обозначить словами, сказанными соратникам: «Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, все это про… али…». Если принять во внимание источники данного свидетельства, можно поставить под большим вопросом его реальность, но положение, созданное в то время, оно передает с точностью. Сталин находился в одном шаге от личной катастрофы.
Об этом говорят и его слова, сказанные 24 мая 1945 г. во время тоста, произнесенного за русский народ: «У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941—42 гг., когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Какой-нибудь другой народ мог сказать: вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Это могло случиться, имейте в виду».
Как видим, Сталин вовсе не переоценивал свои силы, как мы представляем сегодня. Несмотря на то что в войне он победил, благодаря чему Советский Союз контролировал половину Европы, Сталин хорошо понимал, что эйфория первых дней победы скоро пройдет и его власть снова может встать под вопросом.
Понимал он и то, что на смену старым большевикам идет новое поколение, которое было бы не прочь занять его место. Вопрос усугублялся тем, что, несмотря на то, что Сталин был не таким уж и пожилым, трудности жизни, особенно после Второй мировой войны, оставили свой след на здоровье, и он уже не выглядел таким бодрым.
У Сталина были две главные политические проблемы: первая – укрепление собственной власти (Сталин вовсе не собирался умирать) и вторая – поиск преемника, который продолжил бы великое дело Маркса, Ленина и Сталина после смерти последнего.
Дело это было нелегким. Выбор стоял между старыми и новыми кадрами, хотя на эту тему Сталин не очень долго рассуждал и старых соратников очень быстро вывел из списка преемников.
Кем были эти старые? Молотов, Каганович, Маленков, Микоян, Хрущев и Берия (Ворошилов уже не входил в этот список). Ни одного из перечисленных Сталин не рассматривал в качестве преемника, и на это были свои причины.
После войны отношения между Молотовым и Сталиным были очень напряженными. Правильнее будет сказать, что в глазах Сталина Молотов не оправдал себя и не стоял на должном уровне. Молотов совершил ряд дипломатических ошибок, когда Сталин отдыхал в Сочи. Во время переговоров с американцами Молотов пошел на неприемлемые для Сталина уступки. Молотов оценил их как либерализм в дипломатии, которые в реальности создавали впечатление уступок, допустить которые Сталин не мог. Хотя, возможно, они не носили такого катастрофического характера, каким его представил Сталин.
9 ноября 1945 г. в газете «Правда» с разрешения Молотова была опубликована статья, в которой приводились слова Черчилля, сказанные в палате общин, где последний не скрывал своего восхищения перед Сталиным. Публикацию Сталин признал еще одной ошибкой и телеграммой дал знать о своем отношении к ней.
Вначале приведу слова Черчилля: «Было бы невозможно, – сказал Черчилль, – говорить о Соединенных Штатах, не упомянув о другом великом партнере в нашей победе над ужасным врагом. Поступить иначе означало бы нарушить равновесие, которое всегда должно сохраняться для того, чтобы можно было поддерживать гармонию и устойчивость в мировых делах.
Поэтому я должен сначала выразить чувство, которое, как я уверен, живет в сердце каждого, – именно чувство глубокой благодарности, которой мы обязаны благородному русскому народу. Доблестные советские армии, после того как они подверглись нападению со стороны Гитлера, проливали свою кровь и терпели неизмеримые мучения, пока не была достигнута абсолютная победа. Поэтому говорю я, глубокое стремление этой палаты, а эта палата говорит от имени английской нации, заключается в том, чтобы чувства товарищества и дружбы, развившиеся между английским и русским народами, не только были сохранены, но и систематически развивались».
И немного о Сталине: «Ялично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения, по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во времена мира и победоносному защитнику во время войны».
Теперь же приведу реакцию Сталина на эту публикацию:
«Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР, в частности, замаскировать тот факт, что Черчилль и его ученики из партии лейбористов являются организаторами англо-американско-французского блока против СССР. Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу. Но если мы будем и впредь публиковать подобные речи, мы будем этим насаждать угодничество и низкопоклонство. Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня».
После такой оценки, полученной взамен ожидаемой благодарности, Молотов, конечно же, повинился, но через некоторое время совершил еще одну ошибку, на которую у Сталина была более резкая реакция:
«Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКВД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты «Дейли Геральд» из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина. Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально, и можно было бы пропускать корреспонденцию без особых строгостей. Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что он немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру. Сегодня, однако, я читал в телеграммах ТАСС корреспонденцию московского корреспондента «Нью-Йорк Таймс», пропущенную отделом печати НКВД, где излагаются всякие клеветнические штуки насчет членов нашего правительства в более грубой форме, чем это имело место одно время во французской бульварной печати. На запрос Болотову по этому поводу Молотов ответил, что допущена ошибка. Я не знаю, однако, кто именно допустил ошибку. Если Молотов распорядился дня три назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКВД не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКВД. Если же Молотов забыл распорядиться, то отдел печати НКВД ни при чем и надо привлечь к ответу Молотова. Я прошу Вас заняться этим делом, так как нет гарантии, что не будет вновь пропущен отделом печати НКВД новый пасквиль на советское правительство. Я думаю, что нечего нам через ТАСС опровергать пасквили, публикуемые во французской печати, если отдел печати НКВД будет сам пропускать подобные пасквили из Москвы за границу».
Получить от Сталина письмо такого содержания значило более чем выговор. Над Молотовым сгущались тучи. После «проверки» во всем обвинили некоего Горохова, о чем не преминули сообщить Сталину, но он в эту версию не поверил и на имя Маленкова, Микояна и Берии прислал гневную телеграмму:
«Вашу шифрограмму получил. Считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом пассивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, т. е. Молотова, с другой стороны. Что бы вы там ни писали, Вы не можете отрицать, что Молотов читал в телеграммах ТАСС и корреспонденцию «Дейли Геральд», и сообщение «Нью-Йорк Таймс», и сообщение Рейтера. Молотов читал их раньше меня и не мог не заметить, что пасквили на Советское правительство, содержащиеся в этих сообщениях, вредно отразятся на престиже и интересах нашего государства. Однако он не принял никаких мер, чтобы положить конец безобразию, пока я не вмешался в это дело. Почему он не принял мер? Не потому ли, что Молотов считает в порядке вещей фигурирование таких пасквилей, особенно после того, как он дал обещание иностранным корреспондентам насчет либерального отношения к их корреспонденциям? Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы?
Присылая мне шифровку, вы рассчитывали, должно быть, замазать вопрос, дать по щекам стрелочнику Горохову и на этом кончить дело. Но вы ошиблись так же, как в истории всегда ошибались люди, старавшиеся замазать вопрос и добивавшиеся обычно обратных результатов. До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем.
Эту шифровку я посылаю только вам трем. Я ее не послал Молотову, так как не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, копии ему не передавать».
Если оставить в стороне всю телеграмму и прочесть лишь ее концовку, поневоле побегут мурашки по коже и позавидовать Молотову не придется.
Чтобы оправдаться, Молотов использовал все слезы, оставленные про запас, и этим самым на время отвел от себя гнев Сталина. Но, к сожалению для Молотова, конфликт не был исчерпан и, более того, усугубился.
Причиной нового конфликта стала жена Молотова Полина Жемчужная, которая посредством своего мужа пыталась проводить независимую политику в отношении евреев, не учитывая мнения Сталина. На этом вопросе подробнее остановимся ниже, здесь же отмечу, что в конце концов жена Молотова была арестована и привлечена к ответственности.
Несмотря на то что Молотов до конца был рядом со Сталиным, никаким авторитетом он уже не пользовался. Для Сталина он уже не представлял опасности. Сталин обезоружил его и вместе с тем вывел из списка претендентов.
У другого соратника Сталина, старого большевика Анастаса Микояна, было и того меньше шансов. Он и не входил в список претендентов на престол.
Одним из главных талантов Микояна было то, что он был вечно серым, стараясь особо не выделяться. Инициативностью он никогда не отличался и именно исходя из этих свойств не был опасен для Сталина. Он вечно скрывался за чьей-то спиной и имел способность не иметь собственного мнения. Для такой сильной личности, как Сталин, было даже оскорбительным рассматривать Микояна в качестве преемника.
Сравнить Микояна можно с одним из деятелей Французской революции Жозефом-Эмануелем Сийесом. Впоследствии член Директории Сийес прославился тем, что выжил во время террора Робеспьера, что было не так уж и характерно для членов Конвента. Когда, в будущем ему зададут вопрос, что он делал в годы террора, он даст лаконичный, но всеобъемлющий ответ: «Я выживал». Микоян практически делал то же самое и, как и в случае с Сийесом, современники дали аллегорическую оценку его деятельности: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича».
Тому, что Микояна не ударил паралич, он должен быть обязан стечению обстоятельств. Проживи Сталин немного больше, никто не знает, какая судьба ждала «непотопляемого» Анастаса. После войны Сталин был не очень-то и расположен к бывшему соратнику, во время же расследования дела Еврейского антифашистского комитета следствие слишком уж подозрительно стремилось выйти на Микояна. Его судьба висела на волоске, но удача не подвела.
Как бы там ни было, Микоян не входил ни в список опасных лиц, ни тем более в список преемников.
Следующим в списке был Маленков, чистопородный аппаратчик. Он тоже не очень-то выделялся инициативностью. Флегматичный и привыкший к покорности Маленков, несмотря на эти качества (а может, именно благодаря им), все же смог достичь серьезных постов и даже стал членом Политбюро. Он был ровесником Берии и считался его другом. На них смотрели как на тандем. Из-за своей женоподобной внешности Маленкова за глаза называли Маланьей.
И Маленков успел почувствовать на себе опалу Сталина. На непродолжительное время в 1946 году ему пришлось отбыть в «политическую ссылку» в Среднюю Азию, где он в течение двух лет руководил партией. Скорее всего, причиной этой опалы было «дело авиаторов».
Наказание не очень сильно повлияло на его авторитет, по крайней мере, по сравнению с авторитетом Молотова и Микояна. Можно сказать, что он даже вернул доверие вождя. Несмотря на это, и он не был опасен. Сталин видел в нем хорошего писаку, способного талантливо заполнять протоколы, но как независимое лицо он не рассматривался. В основном дела ему поручали вместе с Берией, те же, что он вел лично, в большинстве своем проваливались.
Ничем особым не отличался и Каганович, бывший верным псом Сталина, человеком, который не заступился за собственного брата. Правда, у Кагановича был опыт ведения хозяйства, но до государственного деятеля ему было далеко. Еще более отдаленной была перспектива стать преемником Сталина.
В этой серой массе старых кадров выделялась фигура Лаврентия Берии. В период деятельности он проявил незаурядный талант организатора и администратора. Без зазрения совести можно сказать, что Берия уже давно сложился в государственного деятеля, чему способствовало не раз нами указанное качество – инициативность. Фигура Берии была безальтернативна, и именно эта безальтернативность стала пороком в глазах Сталина.
Берия имел большой недостаток – он скептически относился к марксизму и ставил его где-то позади, особенно по сравнению с делом. Между Марксом и делом он выбирал последнее. Этим принципом он руководствовался и во время атомного проекта, часто игнорируя установленные правила и обходя стороной принципы плановой экономики, в полную силу используя «буржуазные» методы ведения дела. Такой подход к вопросу в будущем ему припомнили бывшие соратники, «обличившие» преступления «буржуазного перерожденца».
И от Сталина не укрылось такое отношение Берии к великому учителю Марксу, и именно благодаря своим талантам и инициативности он оказался в списке аутсайдеров.
Николай Рубин, автор книги «Лаврентий Берия. Мифы и реальность», назвал эту эпоху «Поединком гроссмейстеров». Под гроссмейстерами он подразумевал Сталина и Берия. В борьбе за власть, разгоревшуюся вокруг престола Сталина, Рубин главным действующим лицом представляет Берия.
Трудно не согласиться, что в этой борьбе самым большим потенциалом обладал именно Берия, но такое заключение, мягко говоря, сделано было поспешно.
Поединок, будь то в спорте или в политике, подразумевает участие нескольких, как минимум двух, сторон. Если уж речь пошла о гроссмейстерах и сделано сравнение с шахматами, нужно принять во внимание, какова цель игроков. В случае с шахматами целью является поставить мат противнику. Если рассмотрим с политической точки зрения, матом будет политическое поражение (лучше сказать уничтожение) противника и вывод его из игры.
Не секрет, что по сравнению с «соратниками» Берия выделялся и авторитетом, и властью. Если и можно представить кого-нибудь в качестве преемника Сталина, то это Берия, так что ничего странного в выводе Рубина нет. Пост народного комиссара внутренних дел давал большие возможности. Правда, во время войны из министерства был выделен Народный комиссариат госбезопасности, но и данным органом руководил близкий к Берии Всеволод Меркулов. Положение Берии укрепляло и отношение Сталина к нему, которое невозможно сравнить с его отношением к другим членам Политбюро.
Но, говоря о поединке, нужно принять во внимание и другую сторону вопроса. Нельзя даже представить себе, что Берия боролся со Сталиным за его престол и старался, хотя бы политически, устранить его от власти. Он был не настолько глуп, чтобы не понимать, что для этого у него не было сил. Борьба была обречена на провал с самого начала. Сталин обладал не только огромным преимуществом в фигурах, но вместе с тем мог двигать и фигуры Берии.
Кроме, того, какой бы неравноправной ни была борьба, противная сторона должна делать хоть какие-то ходы для достижения цели, даже если они будут носить чисто авантюристический характер. Так вот, ни одного хода со стороны Берии для достижения «цели» сделано не было. Реальность много банальнее, чем представляет нам Рубин.
Никакого поединка не существовало, играл только один человек – Сталин.
Нельзя сделать однозначного вывода, был ли опасен Берия для Сталина, но последний все же решил обезоружить слишком уж независимого народного комиссара. Береженого бог бережет. Для этой цели Сталин не мог использовать те же методы, что и против Молотова, которого фактически унизил, заставив слезно молить о милости, и жену которого арестовал в 1949-м. Он не мог поступить с ним, как с Микояном, которого просто-напросто игнорировал, или как с Маленковым, на короткое время отправленным в Среднюю Азию для острастки.
Берия был государственным деятелем другого уровня. Конечно же, будь на то воля Сталина, Берию не спас бы никакой уровень, но, во-первых, заслуга Берии перед государством была огромной, и так поступить с ним было неприемлемо. Во-вторых, можно сказать, что как профессионал дела Берия был незаменим, до окончательного же решения атомной проблемы было далеко.
Сталин поступил примерно так, как в свое время Наполеон по отношению к талантливейшему министру полиции Жозефу Фуше. Не найдя причины устранить с дороги назойливого и в какой-то мере опасного министра, он просто упразднил само министерство, что объяснил тем, что, благодаря деятельности министра, Франция была освобождена от криминальных элементов и министерство полиции уже не нужно. Фуше наградили пышными титулами, благодарностями и отправили на почетную пенсию. Он стал уважаемым, но бессильным бывшим министром.
Конечно же, Сталин не собирался ради Берии упразднять НКВД, но все же нашел ему почетную работу. Он полностью передал ему руководство Спецкомитетом. Конечно, новая работа была трудоемкой и требующей немалых сил, но исходя из трудоспособности и темперамента Берии, Сталин мог даже не сомневаться, что нарком справится с обеими задачами.
Спецкомитет можно назвать «почетной политической ссылкой» без перспективы на будущее. Она забирала у руководителя все силы, но обратно ничего не давала. Особенно ясно это проявилось, когда на пост Наркома внутренних дел и госбезопасности не были назначены кандидаты, представленные Берией и Маленковым. Правда, наркомом внутренних дел (после удаления Берии этот орган стал называться министерством) был назначен бериевский кадр С. Круглов, но вот Госбезопасность возглавил Виктор Абакумов.
В будущем историография представит Абакумова кадром Берии, но это было далеко от правды. Правда, Абакумов работал в органах во время руководства ими Берией, но только исходя из этого принципа делать такой вывод несерьезно. В 1943 году, когда Берия еще руководил наркоматом внутренних дел, Абакумов был назначен руководителем СМЕРШа. СМЕРШ осуществлял контрразведку и подчинялся Наркомату обороны. Отсюда пути Абакумова и Берии разошлись.
В 1946 году Абакумов на посту министра госбезопасности сменил Меркулова. Правда, Абакумов старался сохранять добрые отношения с Берией, никакого влияния на него бывший нарком не имел. Абакумов был личностью слишком независимой и если зависел, то лично от Сталина. Исходя из собственного характера, он с легкостью смог подчинить своему влиянию министра внутренних дел Круглова, фигура которого бледнела на фоне Абакумова.
Как видим, с этой стороны Сталин отрезал дорогу Берии, и влияние последнего на МВД было ничтожным. Более того, вскоре МВД и МГБ начали работать против бывшего шефа. Изменить сложившуюся ситуацию Берия не мог, потому что все нити были в руках у Сталина.
Берии оставалось одно – плыть по течению.
К тому времени Сталин, казалось бы, решил проблему с преемником. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. Ставку в данном вопросе он сделал на «ленинградца» Андрея Жданова. Трудно сказать, по какому принципу Сталин остановил свой выбор именно на нем, но в 40-х годах Жданов превратился в неотступную тень отца народов и явно являлся его фаворитом.
Как государственный или даже политический деятель Жданов собой ничего не представлял, хотя и достиг чина генерал-полковника. Конечно же, он был главным действующим лицом в Ленинграде во время осады, но насколько крупную роль сыграл он в этой трагедии, трудно сказать.
Партийную деятельность он начал фактически с 1922 года в Тверском губисполкоме, в 1934 году стал секретарем Ленинградского обкома и горкома. С 1935 года член Военного совета Ленинградского военного округа. С 1937 года принимает активное участие в массовых репрессиях в масштабе Ленинградской области. С 1938 по 1947 год – Председатель Верховного Совета РСФСР. С 1939 года до самой смерти – член Политбюро.
Участие Жданова в Великой Отечественной войне оценивается неоднозначно. Есть предположения, что во время блокады Ленинграда он занимался тем, что обжирался ананасами и апельсинами. Военный и организаторский талант Жданова можно поставить под большой вопрос, но, несмотря на это, от вышесказанного утверждения несет бредом. Такого Сталин не потерпел бы, и если обвинение Жданова в аморальности вмещает в себя хоть толику правды, в окружении вождя место ему было бы заказано, не говоря уже о том, чтобы рассматривать его в качестве преемника.
Еще раз повторюсь, что организатором Жданов был невесть каким, но в противовес этому недостатку он обладал тем «достоинством», которого так не хватало Берии. Он был марксистом до мозга костей и в 30-х годах даже обрел ипостась идеолога коммунизма. Более того, современной науке Жданов запомнился как один из «величайших» философов, который старался изжить пережитки буржуазии в философии и искренне возмущался тем, что философы не понимают элементарной истины – философия как наука берет свое начало именно с возникновения марксизма.
По поручению ЦК партии он руководил проведением июньской философской дискуссии 1947 года, которая в его жизни сыграла значительную роль. Неизвестно какой величины философом и ученым был Жданов, но как идеолог коммунизма, особенно в глазах Сталина, он себя показал с лучшей стороны.
Насколько серьезно рассматривал Сталин фигуру Жданова как своего преемника, все же трудно сказать, поскольку даже такой заядлый коммунист имел одну большую слабость – пристрастие к алкоголю. Эта слабость и привела его к скорой кончине.
31 августа 1948 г. Жданов скончался от инфаркта, причиной же, по всей вероятности, было пьянство. Его смерть дала старт одному из самых нашумевших послевоенных дел – Делу врачей. Именно после смерти Жданова одна из кремлевских врачей, Лидия Тимашук, написала донос, в котором обвинила своих коллег в его смерти.
В конце концов старания Сталина оказались тщетными. Преемника он так и не нашел.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.