VII. Восточный вопрос Л. И. Гальберштадта

VII. Восточный вопрос

Л. И. Гальберштадта

 моменту вступления императора Александра на престол, восточная политика первого консула не получила полной определенности, еще не была вполне согласована с его европейскими планами. Можно считать установленным, что в эту эпоху он увлекался перспективой завоеваний на Востоке и склонен был придавать «восточным планам» самостоятельное, иногда даже первенствующее[29] значение. Но уже в это время, намечая блестяще развитую впоследствии систему, он останавливался на мысли использовать восточный вопрос, восточные дела, как средство воздействия на европейские державы. Сражаясь в Египте, он сделал попытку не только избегнуть войны с Турцией, но и сблизиться с нею; это не удалось ему, и Порта стала искать помощи у Англии и у исконного врага своего, России, с которыми и заключила союзные договоры. Это событие, сильно отразившееся на положении Франции, само по себе могло заставить Бонапарта перенести свое внимание с чисто завоевательных перспектив восточного вопроса на заключавшиеся в нем дипломатические возможности. Турецкая война, задевшая вместе с Турцией Россию и Англию, Кампоформийский мир, вместе с позициями на Адриатике принесший решительное уже недоверие России, затронутой в своих восточных интересах, — все это было практической школой, откуда он вынес знание проблемы в ее европейской сложности; пройдя эту предварительную подготовку, он уже уверенной рукой стал ковать из восточного вопроса, по выражению Вандаля, железный «клин, который вбивал впоследствии в трещины европейских коалиций, чтобы углублять их и расширять».

Известно, как был поражен первый консул смертью Павла, разрушавшей обширный план, одна из главных частей которого была основана на расширении перспектив русской восточной политики. Первый консул старался внушить молодому императору ту же мысль, которую подсказывал его отцу: гибель Турции неизбежна, и раздел ее создаст связь между Россией и Францией.

Н. П. Панин (Мансион)

Но Александр, в котором, по слухам, ждали найти решительного продолжателя «екатерининской» политики, держался в эту пору иного взгляда на восточный вопрос. Предвидя, что, после неизбежной, по его мнению, эвакуации французами Египта, в Константинополе снова пробудится вековая вражда к России, временно подавленная страхом перед Бонапартом, он все же полагал в основу своей восточной политики верность союзу с Оттоманской империей; в данный момент он не только не склонен был к ее разделу при помощи Франции, но первым реальным шагом его было содействие заключению мира между Францией и Портой: он предложил первому консулу свое посредничество[30]. В такой постановке восточной политики заключается как будто видимое противоречие. Но это лишь на первый взгляд. Россия в это время, благодаря столкновению Турции с Францией, пользовалась в империи султана небывалым влиянием и мирным путем приобрела чрезвычайные выгоды. Русская дипломатия направляла ход дел в Диване, открыто вела непосредственные сношения с полунезависимыми пашами, одна гарантировала привилегии дунайских княжеств, господствовала на Черном море, закрытом для других держав, свободно сообщалась через проливы со Средиземным морем[31], имела на всех островах Архипелага консулов, почти царских наместников по влиянию и значению, занимала Корфу, правила на правах протектората образованной из Ионических островов после изгнания оттуда французов «республикой семи соединенных островов»… При таких условиях в Петербурге естественно были мало склонны увлекаться напоминаниями о «греческом проекте»; политика благожелательного протектората давала России слишком много выгод, чтобы, даже предвидя непрочность такого положения вещей, можно было с легким сердцем перейти к политике завоевательной, тем более, что ни Александр, ни Панин, ни Кочубей, ни Воронцовы не доверяли миролюбию Наполеона и ждали новых потрясений на континенте. С другой стороны, казалось бы, Россия была заинтересована в том, чтобы война Турции с Францией, обеспечивавшая русское влияние в Константинополе, продолжалась. Но русского посредничества просила Порта, изнывавшая под двойным бременем внешней войны и внутренних осложнений, и Александр считал необходимым исполнить ее желание; он сделал это вопреки настойчивым требованиям Англии, естественно не хотевшей, чтобы Турция заключила мир с Францией отдельно от нее, так как при одновременных мирных переговорах база их была бы значительно расширена, что обеспечивало бы более выгодный для Англии исход. Император опасался, что, в случае его отказа, Порта обратится непосредственно к французскому правительству, и русскому влиянию в Константинополе будет причинен несомненный ущерб. Русская политика, кроме того, преследовала и другую, еще более важную цель: «способствовать всеми зависящими от нее средствами сохранению государства, слабость и дурное управление которого, — как выразился тогда Александр, — являются ценным залогом нашей безопасности». Если продолжение франко-турецкой войны еще более укрепило бы наше влияние на Ближнем Востоке, то в ней таилась опасность, перевешивавшая эту выгоду: возможность появления в том или другом пункте турецкой территории сильного и честолюбивого соседа. Вскоре это соображение было развито и возведено в принцип. Наконец, как позже выяснилось, Александр рассчитывал, посредничая между Францией и Турцией, приобрести большее влияние на восстановление мира в Европе вообще, которое, между прочим, хотел использовать с целью добиться очищения французами итальянского побережья, откуда они всегда могли грозить Балканскому полуострову.

Однако первый консул явно уклонялся от русского посредничества и продолжал выдвигать мысль о разделе Турции. Он выражал ее так настойчиво, хотя и намеками, что в Петербурге признали необходимым решительно определить свою позицию по отношению к этому полупроекту, который, очевидно, в один прекрасный день мог перейти в прямое предложение. Окончательное решение было принято согласно с советами гр. В. П. Кочубея. Он полагал, что перед Россией стоит альтернатива: или решительно приступить к разделу Турции совместно с Францией и Австрией, или «предотвратить столь вредное положение вещей»; следует избрать второе: у России нет соседей спокойнее турок, и потому «сохранение сих естественных неприятелей наших должно действительно впредь быть коренным правилом нашей политики». Кочубей советовал известить о планах первого консула Англию и Порту. Так и поступили. Попытка Наполеона добиться союза с Александром на той почве, на которой было впоследствии основано Тильзитское соглашение, кончилась неудачей и была с пользой для России обращена против него, так как он уже начал подготовлять в противовес русскому влиянию сближение с Турцией, чему должно было значительно помешать сообщение из Петербурга об его планах.

Действительно, миссия генерала Себастиани, посланного в конце 1802 г. на Ближний Восток с официальным поручением — восстановить торговые сношения с турецкими гаванями и с тайным — восстановить вообще отношения с Портой, не привела к ощутительным результатам. Но это было лишь временной неудачей, зависевшей, главным образом, от того, что Турция не верила Франции и боялась России, еще нетерпевшей поражений от Наполеона.

Султаном Оттоманов, халифом правоверных, был в это время Селим III (1789–1807). В начале его правления французский посланник Шуазель-Гуффье говорил про него, что он обещает быть вторым Петром Великим; прусский посланник Дитц доносил своему двору, что «этот государь стоит по способностям и деловитости, несомненно, выше своего народа, и, кажется, ему суждено стать его преобразователем». Селим был, действительно, богато одарен от природы, юношески пылок и деятелен, полон лучших намерений. Ему не хватало, может быть, выдержки, осмотрительности и настойчивости, но, прежде всего, у него не было удачи. Все его обширные и в значительной степени уже проведенные в жизнь реформаторские планы были смяты, опрокинуты, уничтожены вихрем, налетевшим на его государство с Запада. Осталась только ненависть людей, задетых его преобразованиями, почва под ним заколебалась, сила ушла из его рук, и он погиб под развалинами своего дела.

Селим III

Реформы Селима коснулись государственной, военной и финансовой организации Турции. Он преобразовал Диван, придав ему функции государственного совета; нанес смертельный удар ленной системе, отобрав в казну «сиаметы» и «тимары» умерших и не служащих в войсках ленников; организовал и европейски обучил регулярную армию, отодвинув на второй план развратившихся янычар и устарелые ленные войска; создал сильный флот; уничтожил пожизненные откупа; образовал из специальных источников военный фонд; готовился ввести государственную монополию продажи табака и пр.; наконец, в противовес интригам России и Австрии хотел и отчасти успел облегчить положение райи. Но скоро его преобразовательная деятельность оборвалась; возникли другие заботы, другие тревоги. И до Турции донеслось могучее освободительное веяние французской революции и республиканских войн. «Революция открыла нам глаза; это был трубный звук, возвещавший миру, что пришел день свободы», говорил позже об этом времени один греческий патриот (Колокотронис). «До французской революции и Наполеона народы не сознавали сами себя», говорил другой участник греческих волнений. Декларация прав была широко известна и действовала на греков, как факел, поднесенный к костру. Братья Стефанополи, посланные в 1797 г. Бонапартом в Турцию, доносили ему, что вся Морея и Румелия готовы восстать во имя свободы, братства и равенства, но ждут помощи и, прежде всего, конечно, от «освободителя Италии». Непобедимого полководца, опрокидывавшего троны и приносившего народам свободу, Восток уже окружал нимбом легендарного героя; в нем олицетворялась революция и все волнующие, поднимающие грудь чувства, кружащие голову идеи, бурным потоком нахлынувшие тогда с Запада.

Империя султана была, таким образом, потрясена и внутренними волнениями и внешней войной. Вскоре она была ближайшим образом вовлечена в борьбу европейских держав. Наполеон вел энергичную дипломатическую работу на Востоке. Уже в сентябре 1803 г. Морков ставил на вид Талейрану, что французы в Турции интригуют в ущерб русским интересам: «Император, по человеколюбию и с вашего согласия, образовал маленькое государство на Ионических островах, а ваш поверенный в Корфу сеет там раздор и анархию, и сам первый консул позволил себе неслыханный поступок, назначив на своем жаловании коммерческого агента для этой маленькой республики». Уже в этом году между Россией и Портой возникал серьезный конфликт, и французский посланник Рюффен так старательно и успешно обострял его, что только ловкость А. Я. Италинского, нашего представителя, и щедрая раздача денег «русской партии» предупредила его развитие. Конфликт возник из-за данного Россией, согласно союзному договору, разрешения многим греческим судам плавать под русским флагом. Порта находила, что Россия злоупотребляет этим правом. Ближайший советник султана капудан-баши жаловался, что Россия намеренно лишает его возможности в нужный момент пополнять флотские экипажи, вербовавшиеся в то время почти исключительно из команд греческих торговых судов. Образ действий турецкого адмирала показал, что времена уже начали изменяться и что Турция мало-помалу освобождается из-под русской опеки: он не побоялся отправить эскадру для захвата плавающих под русским флагом судов, как «корсаров»; капитана одного из таких судов он для примера прочим велел обезглавить. В 1804 году перемена в отношениях Порты к России сделалась еще ощутимее. К этому нами дано было, правда, не мало поводов. Развитие Севастополя, как военного порта, систематическое замещение греками офицерских должностей в черноморском флоте, посылка новых войск на Ионические острова, что довело их численность там до 15 тысяч, содержание 6 военных кораблей в Корфу, подозрения в агитации среди греков, наконец, прием (в действительности, холодный) в Петербурге сербских посланцев Ненадовича и Протича, — все эти факты питали в Турции недоверие к нам. Французская дипломатия старалась усилить тревогу и раздражение Порты. Например, участливое отношение к сербам французский посланник представлял в виде подготовки к войне против Турции. Наконец до сведения Порты не могли не дойти хотя бы слухи о намечавшемся тогда коренном изменении в постановке восточной политики России.

Типы военных начала XIX в. (Музей 1812 г.)

Новый руководитель наших иностранных дел кн. Ад. Чарторийский составил, при содействии Новосильцева, сардинского посланника Жозефа де-Местра и своего наставника Пиатоли, обширный план восстановления и обеспечения «естественного порядка в Европе». Втайне Чарторийский имел в виду и восстановление Польши. Необходимость создать компенсацию для России на этот случай, а также желание, особенно понятное в поляке Чарторийском, удовлетворить людей, упрекавших молодого государя в пренебрежении прямыми интересами России ради блага Европы, привело к мысли о дунайских княжествах, таком привычном в то время предмете русских стремлений. Строя на этой основе план коалиции, составители его заходили еще дальше и развивали перед государем перспективы, близко напоминавшие «греческий проект». Александр осторожно уклонялся от обсуждения этих планов по существу, но решил все же сделать один подготовительный шаг. Он послал в Лондон Новосильцева, чтобы позондировать почву; предположено было запросить английское правительство, не считает ли оно полезным вперед установить план ликвидации европейских владений Турции на случай, если она вступит в союз с Францией или ее дальнейшее существование окажется по каким-либо другим причинам невозможным. Новосильцеву, а с ним и Чарторийскому и самому императору пришлось убедиться, что восточный вопрос не может быть базой соглашения для стремившихся к коалиции держав, а, напротив, действует, как сильный реактив, немедленно вскрывая все противоречия и несогласия. Английское правительство с недовольством отклонило разговоры о восточном вопросе, как несвоевременные в настоящее время, когда следует думать только о коалиции.

А. Я. Италинский

Так и поступили, отложив на неопределенное время проект Чарторийского. Он не был совсем забыт Александром. Но в этот момент последовали совету Англии и постарались сохранить близость с Турцией. 12 декабря 1804 г. был подписан рескрипт на имя А. Я. Италинского, повелевавший приступить к переговорам о возобновлении союза 1798 г., хотя до истечения его срока оставалось еще два года. Из инструкции, помеченной 13 декабря, видно, что целью этого преждевременного возобновления было: «отвлечь Турцию от сближения с Францией» и «обязать ее ко вступлению в коалицию, которую Россия могла бы образовать совместно с Англией и другими державами против Франции». Тайные статьи присланного Италийскому проекта договора предусматривали общие действия Турции с Россией и Англией против французов, чтобы не допустить захвата ими турецких владений и изгнать их из Италии. Наш посланник самостоятельно потребовал закрытия проливов для военных судов других держав, кроме России: как он объяснил, он одинаково боялся и французских и английских требований об открытии проливов. Даже в этот момент, даже между союзниками сказывалось соперничество на Востоке.

Французская дипломатия тщетно старалась помешать заключению этого договора. Наполеон сам обратился с письмом к Селиму[32]. Но недоверие к России уравновешивалось недоверием к Франции. Вера в силу России, в ее непобедимость, укоренившаяся в XVIII веке, перевешивала все колебания. Турция шла за сильнейшим, по ее мнению. Наполеон еще не побеждал России. И 11 сентября 1805 г. союзный договор был подписан. Союз носил, по-видимому, наступательный характер. Могло казаться, что влияние России находится в апогее.

Однако первые же неудачи русских войск сразу изменили положение дел в Константинополе. Порта резко переменила тон. Уступчивость сменилась требовательностью. Французы приобретали решительный перевес в Константинополе. Задача их значительно облегчалась вопросом о Каттаро, где интересы их сходились с турецкими. Порт Бокка-ди-Каттаро, важная стратегическая позиция на Адриатическом море, был во время войны 1805 г. занят русскими войсками с согласия Австрии. Получив по Пресбургскому миру Далмацию, Наполеон требовал, чтобы Австрия заставила Россию очистить Каттаро, грозя иначе войной. Пруссия, входившая к этому времени в соглашение с Наполеоном, между прочим, включавшее гарантию неприкосновенности Турции против России, также настаивала в Петербурге на эвакуации Каттаро. Между тем Чарторийский придавал этой позиции первостепенное значение. «Не следует возвращать Каттаро ни в каком случае, — говорил он. — При настоящих условиях 100.000 чел., занятых в каком-нибудь другом пункте, не могли бы причинить столько затруднений и страха врагам России. Если мы сохраним Каттаро, Турция будет зависеть от нас. Одной кампании было бы достаточно, чтобы сделать Турцию русской провинцией. Все проекты Бонапарта относительно Востока рушились бы навсегда. Каттаро было бы крепостным валом республики семи островов и Рагузы. Завоевание французами Италии временное. Если мы отдадим Каттаро, мы бесконечно много потеряем в глазах греков, в глазах итальянцев. Бонапарт хорошо понимает важность Каттаро». По мнению Чарторийского, обладание Каттаро имело и другое, важнейшее значение: оно могло открыть путь к решительной перемене политического фронта, могло заставить Наполеона перейти от западных соглашений к соглашению с Россией.

Этот эпизод показывает, как назревала идея соглашения с Наполеоном на почве восточного вопроса. Восточные дела выдвигались на все более и более заметное место в политике Александра. Франция после Пресбургского мира и после занятия ее войсками неаполитанских владений слишком приблизилась к границам Оттоманской империи; это принуждало русскую дипломатию переносить главное свое внимание от западно-европейских дел на восточные. Наполеон в то же время ставил непреодолимые препятствия для расчленения нашей политики на две самостоятельные линии: он не позволял ни на одну минуту сомневаться, что от европейской политики России зависит ход ее дел на Востоке, и обратно.

Первенствующее значение, приобретенное к этому времени восточными делами в нашей политике, сильно отразилось на переговорах о мире между Россией, Англией и Францией, кончившихся неудачно[33]. Тогда уже Наполеон начал приводить в исполнение план борьбы с Россией по всему ее фронту. Он поднял на нас Турцию.

Штакельберг (Левицкий)

Начиная с апреля 1806 г., Порта начала уклоняться от главного пункта договора 11 сентября — о пропуске наших судов через проливы. Действуя под влиянием французского посланника Рюффена, рейс эффенди Вассиф просил Италинского прекратить отправку военных судов из Черного моря в Средиземное. На Турцию никто не нападает, а Россия пользуется проливами с военными целями, ведя наступательную войну против Франции; это противоречит договору и нейтральному положению Турции, говорили Италинскому. Все лето продолжались переговоры. В конце июля стали возникать серьезные трения из-за прохода каждого отдельного судна. Наконец сам султан приказал Вассифу потребовать от Италинского прекращения посылки военных судов через проливы. В Петербурге отлично видели в этом доказательство «слепого подчинения Порты воле Франции». Чувствовалась неизбежность разрыва. На Днестре и на Дунае турки спешно заготовляли провиант и исправляли крепости. 28 июля в Константинополь прибыл новый французский посланник ген. Себастиани, уже знакомый с турецкими делами по своей первой командировке на Восток. Он чрезвычайно энергично двинул подготовленное его предшественником дело. В Диване быстро образовалась враждебная России «французская партия». Русский посланник на каждом шагу стал встречаться с противодействием Порты. Поднят был совершенно неожиданно и с небывалой резкостью вопрос о «бератах»[34], снова начались разговоры о злоупотреблении правом разрешать пользование русским флагом. Италийский в обоих случаях действовал примирительно, но, как было видно по поведению Порты в вопросе о проливах, французского влияния уже нельзя было парализовать. Себастиани и грозил и обнадеживал; грозил войной, если проливы не будут закрыты для русских судов, а на случай войны с Россией обещал поддержку Франции: указывал на корпус Мармона, на французские войска в Далмации. Он подготовлял новый удар русскому влиянию в Турции, — удар в самом чувствительном и болезненном месте — в придунайских княжествах. По договору 1798 года Россия одна гарантировала привилегии княжеств. Договором 1802 г. было, кроме того, установлено, что господари назначаются на семь лет и до истечения срока могут быть сменены только в случаях действительных злоупотреблений и лишь с ведома русского посольства. Оба господаря, и Константин Ипсиланти и Александр Мурузи, действовали всегда, опираясь на Россию и в согласии с ее видами. Это не могло не вызывать раздражения Порты. Поэтому, раз Себастиани удалось заставить Селима преодолеть страх перед Россией и поверить в поддержку со стороны французов, нетрудно уже было уговорить султана сместить господарей. 18 августа был подписан хатти-шериф, смещавший Ипсиланти и Мурузи и назначавший на их место Сутцоса и Каллимахи. Италинский подал протест, энергично поддержанный английским посланником Эрбеснотом. Из Петербурга было предписано потребовать точного соблюдения договоров, в случае же уклончивого ответа просить о выдаче паспортов всему посольству для отъезда в Россию. Это подействовало. Турки заколебались. 17 октября новым хатти-шерифом были восстановлены оба прежних господаря. Но эта уступка запоздала. В Константинополе не знали еще, что накануне, 16-го, русские войска двинулись в Молдавию. В Петербурге, однако, считали еще возможным, что Порта уступит и в вопросе о проливах. Но колебания Турции скоро исчезли, и 11 декабря Италийскому было объявлено, чтобы посольство в трехдневный срок выехало из Константинополя.

В 1806 г. Наполеон неоднократно указывал Австрии, что отношения России с Турцией портятся и что возможно поэтому занятие русскими войсками придунайских княжеств. Предупреждая о близком столкновении России с Турцией, Наполеон советовал императору Францу поддержать турок, чтобы подготовить благоприятные Австрии момент и условия для открытия восточного вопроса. Накануне войны с Пруссией он предлагал Австрии союз на основе «гарантии независимости и целости Оттоманской империи против России». Перед походом в Польшу, это предложение было возобновлено. Император давал свободу действий стороннику идеи франко-австрийского союза Талейрану, который поддерживал оживленную переписку со многими венскими деятелями. Талейран писал в Вену, что медлить нельзя, так как могут начаться переговоры с Пруссией и тогда о союзе с Австрией не будет больше и речи, и действительно, Наполеон предлагал королю Фридриху вернуть его владения, если он, между прочим, гарантирует вместе с Францией целость Турции против России. 28 ноября главная квартира Наполеона была перенесена в Познань; «он проник на почву собственных интересов и вожделений России», по выражению современного историка, и готовился нанести ей удары в самых чувствительных для нее местах, в Польше и на Востоке. 11 ноября и 1 декабря он писал Селиму, убеждая его начать борьбу с Россией. Между тем фактически она уже завязалась. Еще в начале кампании были заняты Яссы. Наскоро сорганизованные отряды рущукского паши Мустафы Байрактара и Пазвана-Оглу виддинского были опрокинуты. 24 декабря Михельсон занял Бухарест. 27-го был опубликован хатти-шериф, формально объявлявший нам войну. Себастиани было предписано заключить оборонительный и наступательный союз с Турцией, гарантирующий целость ее придунайских провинций, Молдавии и Валахии. Селим отправил в главную квартиру Наполеона посла для выработки союзного договора. Паши Албании и Боснии самостоятельно просили помощи против России у французской далматинской армии. В то же время, в январе 1807 г., Наполеоном было получено известие, что шах персидский Фетх-Али шлет к нему посла для заключения союза против России.

Махмуд II

При этих условиях Наполеон увидал себя «распорядителем судеб Востока». Он решил создать и вооружить восточные армии и бросить их на Россию. Это решение выразилось в ряде действий, в ряде писем и энергичных воззваний и, более всего, в обещаниях и широких планах. В Константинополь, в Боснию, в Болгарию, в Албанию поскакали инженеры и артиллеристы, но в еще большем количестве эмиссары, которые наобещали воинственным пашам от имени императора ружей, пушек, пороха, всего вообще, что потребовалось бы для войны с Россией. В Виддине у Пазвана-Оглу был устроен центр этой агитации, для чего туда был послан комендант Мериаж. Были даже попытки завязать переговоры с сербами[35]. Французские эмиссары уговаривали пашей Армении идти на Россию через Кавказ. Наполеон хотел перевести далматинскую армию на нижнее течение Дуная, где, по его предположениям, она должна была бы явиться ядром турецкого ополчения. Он рассчитывал, что 35 тысяч французов Мармона, усиленные по меньшей мере 60 тысячами турок, могли бы, заняв позицию в Виддине, не только остановить движение русских, но заставить Александра послать Михельсону значительные подкрепления и ослабить себя в Польше. «Тогда, — писал он Мармону, — вы вошли бы в систему великой армии»… «И шах персидский, усиленный 40 тысячами турок, которых мы бы доставили в Испагань, составил бы авангард этой армии»… «Я все подчинил своему орудию… Рок наложил повязку на глаза твоих врагов… Согласимся с Портой и заключим вечный союз»… писал он шаху. Письмо это должен был везти в Персию ген. Гардан, «человек, который сумеет все понять, организовать и, в случае надобности, сумеет командовать». От султана он требовал немедленной мобилизации флота для нападения на Крым, в особенности на Севастополь. Его надежды на мусульман простирались до плана объявления газавата против России. С этой целью он старался действовать на воображение мусульманской массы; по его приказу переводились на турецкий и арабский язык бюллетени великой армии и распространялись в Константинополе вместе с особым воззванием ко всем сынам Ислама.

В то же время он хотел использовать вызванное им столкновение России с Турцией, чтобы раздробить коалицию. Окольными путями он обращал внимание английских и прусских государственных людей на подозрительный образ действий их союзницы, которая пробивает себе путь через Турцию к Средиземному морю, так что он, Наполеон, сражается в сущности за всех. Особенно же упорно старался он возбудить недоверие к России при австрийском дворе; писал императору Францу; успокаивал австрийских дипломатов насчет польских дел, обещая предоставить Австрии Силезию взамен Галиции.

Талейран одновременно с ним пускал в ход все свои связи и, пользуясь своей репутацией заведомого приверженца австрийского союза, возобновлял предложение сосредоточить все усилия на Востоке. Все было пущено в ход, чтобы использовать турецкую войну против России: не только дипломатия, но и публицистика. Статьи в «Moniteur» доказывали, что император является передовым борцом за интересы Европы, отстаивая неприкосновенность Турции против России.

Но вся напыщенная фразеология этой агитационной литературы, основным мотивом которой была «неприкосновенность и целость Турции», не выражала ни истинных целей, ни подлинных мыслей Наполеона. Если Талейран не верил, что охранительная восточная политика может создать прочную связь между Наполеоном и какой-либо европейской державой, то и сам император всегда имел «две стрелы в своем колчане»[36] — охранение Турции и раздел ее — и одинаково легко пользовался и той и другой, смотря по обстоятельствам. Он этого уже не скрывал. Его венский посланник Ларошфуко грозил Австрии, что если она не заключит союза с Францией, то Наполеон заключит союз с Россией. В Вене боялись, что Наполеон предложить Александру отказаться от Польши и получить за это территориальное вознаграждение в Турции. Русские предложения также говорили о разделе Турции; за дунайские княжества предлагали Сербию, Боснию и Кроацию. В Вене боялись и того и другого союза, колебались, взвешивали, откуда грозит большая опасность. Тогда Александр решил рассеять опасения Австрии. Поццо-ди-Борго было поручено разъяснить венскому двору, что Россия не имеет в настоящее время в виду никаких завоеваний в Турции. Английский посланник ручался, что, пока Россия будет в союзе с Австрией, неприкосновенность Турции гарантирована. Стадион выразил в ответ на это крайнее огорчение разрывом России с Турцией и особенно занятием дунайских княжеств. «Эта война, — говорили в Вене Поццо-ди-Борго, — отвлекает русские силы от европейского театра войны и приведет Россию к завоеваниям, невыгодным для Австрии». Поццо тщетно уверял, что Россия готова ограничиться давлением на Порту, чтобы уничтожить французское влияние. Было ясно, что восточный вопрос становится между Россией и Австрией трудно преодолимой преградой. Это окончательно выяснилось для Петербурга, когда стала известной двуличная политика австрийского двора, тянувшего переговоры с Поццо и в то же время прислушивавшегося к настояниям Талейрана. Он переводил разговор на реальную почву: союза против России. Австрия лавировала и колебалась, настаивая на посредничестве, на всеобщем конгрессе. Из Петербурга продолжали слать успокоительные известия насчет турецких дел. Недавняя попытка заключить русско-австрийский союз на основе раздела европейских владений Турции не возобновлялась. И фактически в Петербурге старались выйти из тягостного положения, заключив мир с Портой и эвакуировав дунайские княжества. Это желание получило новую основу, когда стало известно о проходе через Дарданеллы эскадры адм. Дэкворта и о намерении англичан занять проливы до окончания войны.

Граф П. А. Толстой (Боровиковский)

Постоянные военные неудачи, колебания Австрии, недоразумения с Англией, безуспешность стараний сохранить коалицию подготовили Тильзитское соглашение, а с ним перелом в восточной политике России.

В мае Селим III был свергнут с престола янычарами и другими противниками его реформ. Донесение ген. Себастиани об этом перевороте было получено Наполеоном в Тильзите одновременно с донесением ген. Андреосси из Вены о том, что Австрия никогда серьезно не думала о союзе с Францией, но втайне хочет еще раз «попытать счастья». Эти сведения оказали значительное влияние на планы Наполеона.

Решение дать «мир, подписанный на барабане», уступало другим планам. Но Наполеон медленно переходил к ним, не решаясь и ища правильного выхода. «Моя система по отношению к Турции колеблется, — писал он Талейрану из Тильзита, — она готова рухнуть; но я еще не решился».

Действительно, в первые дни тильзитских переговоров восточного вопроса не ставила определенно ни та, ни другая сторона. Наполеон колебался, Александр зондировал почву. Известно, что для возвращения Пруссии ее владений, т. е. чтобы не иметь Наполеона соседом России, он готов был отказаться не только от дунайских княжеств, но и от Ионических островов. Первая заговорила о Турции сама Пруссия, трепетавшая за свою участь. Барон Гарденберг составил план раздела Турции. Россия должна была получить часть дунайских княжеств, Болгарию, Румелию и проливы, Австрия — Далмацию (от французов), Боснию и Сербию, Франция — Грецию и Архипелаг, Польша должна была быть восстановлена под скипетром саксонского короля, Пруссия — получить все потерянные в последнюю войну владения и, кроме того, Саксонию. Король одобрил этот проект и послал его в Тильзит в виде инструкции маршалу Калькрейту, который сообщил его Александру. Будберг поддерживал план Гарденберга. Но император не хотел первым начинать разговора о восточном вопросе.

Наконец заговорил Наполеон. Это случилось во время одного из парадов, которыми французский император усиленно развлекал Александра[37]. Наполеону подали депеши. Пробежав одну из них, он воскликнул: «Это веление Промысла; Он говорит мне, что турецкая империя не может больше существовать!» и протянул Александру донесение Себастиани о подробностях константинопольской революции. С этого дня все разговоры вращались вокруг восточного вопроса. Наполеон говорил, что он был союзником Селима, а не Турции, что теперь его руки развязаны, и он с чистой совестью может посвятить свои силы великим проектам, к которым влечет его собственное желание и стремление создать прочную связь между Францией и Россией. Однако «великие проекты» только намечались. «Временно» был оставлен вопрос о центральных провинциях Турции и о Константинополе. Наполеон колебался, боясь слишком приблизить Россию к цели ее давних стремлений. Александр также не настаивал на широких планах раздела; он был озабочен спасением Пруссии и, кроме того, опасался контакта между Россией и Францией на Востоке. Эта часть вопроса затрагивалась часто, но в туманной и неопределенной перспективе. Конкретизировался лишь вопрос о княжествах, об Ионических островах. Говорилось о приобретении Россией княжеств и части Болгарии, Францией — островов, Боснии и Албании в добавление к Далмации или Албании, Эпира и Греции. Но и это все выражалось в осторожной форме; пышные фразы и изъявления дружбы прикрывали взаимное недоверие; планы, более обширные, чем действительные намерения, скрывали тайную боязнь решительно перейти на вулканическую почву восточного вопроса.

Все эти колебания отразились в договоре, ратифицированным 27 июня[38].

28 июня Михельсону было предписано заключить предварительное перемирие с великим визирем. 22 июля прибыл уполномоченный для переговоров о перемирии т. с. Лашкарев. Они происходили в Слободзие между ним, французским посредником Гийомино и турецким уполномоченным Галибом-Эффенди. Перемирие было заключено до весны (до 21 марта 1807 г.) на следующих условиях: в течение 35 дней русские и турецкие войска очищают княжества, русские возвращают туркам захваченные суда и остров Тенедос. Обе стороны назначают уполномоченных для переговоров о мире. Эти условия были подписаны 12 августа. 23-го они были ратифицированы бар. Мейендорфом, заступившим по старшинству место умершего тем временем Михельсона.

И. И. Михельсон

Наполеон между тем поспешил занять Ионические острова, что возбудило крайнее неудовольствие Англии. Военным губернаторам островов ген. Бертье, а затем ген. Донзело пришлось бороться с английской блокадой важнейших ионических портовых городов.

Али-паша янинский, почти самостоятельный властитель южного побережья, вступил в переговоры и с Англией и с Наполеоном. Он предлагал признать Наполеона сюзереном, требуя себе взамен острова и Эпир; эта попытка кончилась решительной неудачей. Зато Англия с готовностью пошла ему навстречу. В начале 1808 г. адмирал Коллингвуд вел с ним переговоры о совместных действиях против островов. В Петербурге видели, что Наполеон спешит пожинать плоды союза не только в Европе, но и на Востоке, и с нетерпением ждали своей доли.

Отправляя в Париж гр. Толстого представителем России, Александр ясно изложил свои планы: он находил возможным требовать Бессарабию с Измаилом, Бендерами и Аккерманом, Хотин, границу от устьев Кубани до Риона с Анапой, Сухум-Кале и Поти. Другие желания его были: восстановление и признание договоров 1788 г. и 1802 г. с Турцией, подтверждение прежних преимуществ Молдавии и Валахии, если они не перейдут к России, образование из Сербии княжества, подобного дунайским. Эвакуация княжеств должна быть, как обещал Наполеон, отложена. «Я не ожидаю противодействия со стороны императора моим планам, так как они соответствуют и его видам относительно Оттоманской империи».

Принимая посланника Наполеона ген. Савари, государь говорил ему:

«Император мне признался, что теперь он считает себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к Оттоманской империи… Он, способный судить об этом вопросе лучше, чем кто-либо, по-видимому, пришел к убеждению, что Константинопольская империя не может еще долго занимать место среди европейских держав. Мы много говорили об этом; и по моему мнению, это государство обречено на гибель. Россия, по своему положению, может надеяться на долю в его останках. Император был так добр, что понял мои виды; я вполне полагаюсь на него, когда он сочтет, что этот момент наступил». Из сопоставления этого разговора с инструкцией Толстому ясно, что виды Александра не простирались еще так далеко; вероятно, вызывая Савари на такую определенную беседу о восточном вопросе, он хотел выяснить истинные намерения Наполеона. И ему пришлось тогда же убедиться, что от тильзитских обещаний до их исполнения еще очень далеко. Савари отговаривался неимением инструкций.

Толстому, изложившему русские взгляды и пожелания на первой же аудиенции, Наполеон очень ясно дал понять свои виды. Из донесений Савари, говорил он, известно намерение императора Александра присоединить к России дунайские княжества. Но Франция не имеет ни малейшего интереса приступать к разделу Оттоманской империи. Поэтому приобретение Албании и Мореи не может его привлекать. Если Россия, действительно, хочет приобрести Молдавию и Валахию, Франция должна получить соответствующую ее интересам компенсацию. «Где же?» спросил Толстой. «В Пруссии», ответил, помолчав, Наполеон.

В сущности говоря, этот момент уже предопределял дальнейшие отношения между Наполеоном и Александром. Наполеон готов был, пожалуй, дать России кое-что приобрести в Турции, но лишь за счет Пруссии и ценой войны с Англией, т. е. с тем, чтобы Россия оказалась совершенно изолированной в Европе, так как приобретения на Дунае поставили бы преграду между ней и Австрией. Александр считал прусский вопрос «вопросом чести», однако, впоследствии готов был согласиться предоставить Европу в распоряжение Наполеона, но лишь при условии, чтобы вознаграждение России на Востоке было соответственно великим. Борьба этих противоположных видов проглядывала во всех их дальнейших отношениях и закончилась к началу 12 года дипломатической победой Наполеона: в 1805 г. Россия шла против Наполеона во главе коалиции, в 1812 мы оказались изолированными. Но осенью 1807 г. этого не предвидели в Петербурге. Там были серьезно заняты восточными планами. Значительно способствовал этому переход ведомства иностранных дел в руки гр. Румянцева. Его взгляды были известны. Он ясно формулировал положение, которое на практике было применено к делу Екатериной II в последние годы ее царствования: что падение королевской власти во Франции было выгодно для России, и что эти выгоды еще не использованы. Он считал, что единственно правильный курс русской политики и политически и экономически ведет на Восток. Под его влиянием восточные виды России определились и развились в систему, основным элементом которой был союз с Наполеоном и разрыв с Англией.

Одним из первых шагов Румянцева был отказ в признании договора о перемирии, получившего ратификацию Мейендорфа. Он писал назначенному на место Михельсона кн. Прозоровскому, что Мейендорф превысил свои полномочия и поэтому ратификация недействительна. Договор может быть принят государем только с исключением двух статей: о возврате судов и о сроке перемирия. Прозоровский сообщил об этом турецкому уполномоченному, требуя изменения статей, но и Галиб-Эффенди и великий визирь отказались обсуждать этот вопрос, настаивая на том, что перемирие заключено правильно.

А. А. Прозоровский

Между тем в конце 1807 года в Париже готовились к открытию мирных переговоров между Россией и Турцией. Толстой просил отозвать его; он боялся не разобраться и не найтись в такой сложной игре. Действительно, опыт Убри мог испугать каждого. Александр отказал, может быть, потому, что из донесений Толстого видна была скорее излишняя твердость его перед Наполеоном, чем уступчивость. Румянцев прислал ему инструкцию, которой предписывалось настаивать на присоединении дунайских княжеств; если же это окажется невозможным, выговорить, по меньшей мере, Бессарабию, но с тем, чтобы княжества до заключения мира остались в оккупации — в виде залога. Переговоры с Шампаньи и Наполеоном убедили Толстого, что в Петербурге ошибаются, если надеются отдельно разрешить прусский и турецкий вопросы. Он полагал, что в намерении Наполеона отнять у Пруссии Силезию и «отдать ее такому государству, которое будет ему за это благодарно», кроется план восстановления Польши, при чем эта область, в случае надобности, послужит вознаграждением Австрии за Галицию. «Цель Наполеона — подчинить Россию так же, как он покорил Пруссию, и он подготовляет средства для достижения этой цели». В январе Шампаньи предложил Толстому два проекта конвенции:

Россия заключает мир с Турцией, возвращает ей княжества, оставляя себе Бессарабию — Наполеон выводит войска из прусских владений; или: Россия гарантирует Франции обладание Силезией — Наполеон обеспечивает России присоединение княжеств и Бессарабии. Донося об этом, Толстой опять предостерегал Александра и Румянцева, что политика Наполеона не заслуживает доверия. В Париже знали, что в лице посланника имеют зоркого и стойкого противника. Уже в самом начале января была сделана попытка добиться его удаления. Шампаньи писал в этом смысле Коленкуру, предписывая дать понять императору, что Толстой исключительно заботится об интересах Пруссии и «довольно равнодушно относится к присоединению дунайских княжеств». Последняя фраза показывает, насколько твердо был убежден Наполеон, что, играя на восточных проектах, можно влиять на Александра в любом направлении. Эта характерная для того момента черта их взаимных отношений еще ярче выразилась в эпизоде со знаменитым письмом 2 февраля (нов. ст.).

Указывая на последние прения в английском парламенте, как на доказательство, что на мир с Англией рассчитывать нельзя, Наполеон предлагал приступить к «великим и обширным мероприятиям», так как это единственное средство упрочить мир. Первый совет царю — расширить свои владения в сторону Швеции, отдалить шведов от столицы. Второй — поход на Индию. «Пятидесятитысячная армия, состоящая из русских, из французов, может быть, отчасти из австрийцев направилась бы из Константинополя в Азию; она не достигла бы еще Евфрата, как Англия задрожала бы и пала бы на колени пред державами континента. Я твердо стою в Далмации, вы — на Дунае. Через месяц после того, как мы сговорились бы, наша армия могла бы быть на Босфоре. Этот удар отозвался бы в Индии, и Англия покорилась бы. Я готов пойти на всякое предварительное соглашение, необходимое для достижения такой великой цели. Но взаимные интересы России и Франции должны быть обсуждены и уравновешены». Наполеон предлагал или личное свидание, или обсуждение в Петербурге между Коленкуром и Румянцевым, а в Париж для переговоров с Шампаньи просил прислать уполномоченного, который бы держался системы франко-русского союза; Толстой «предубежден против Франции, не доверяет ей» и, главное, «не стоит на высоте тильзитских событий». Каждое слово в этом письме, внешне таком искреннем и воодушевленном, обдумано и взвешено. За каждой фразой скрывается задняя мысль. Состав армии: эта добавка австрийцев, конечно, показывает нам, знающим, что говорил Наполеон Меттерниху за несколько дней до письма, заранее обдуманное намерение противопоставить австрийские интересы русским на случай, если бы пришлось, действительно, давать что-либо России. И это так и было. Талейран предлагал в это время Австрии принять участие в разделе, указывал ей на Боснию и Болгарию. «Поход из Константинополя»: ясно, что речь идет о войне с Турцией; «через месяц после соглашения мы на Босфоре»: ясно, что занятие Константинополя — это раздел Турции, но, если раньше план раздела намечался хотя в общих лишь чертах и для отдаленного будущего, тут ни слова об этом; «мы» на Босфоре, но не Россия, «мы» пойдем из Константинополя, но кто там останется? Как будут «уравновешены» интересы России и Франции? Ни намека. Самое же характерное в этом замечательном документе, это — полное умолчание как о Силезии, так и о княжествах. Через 3 дня Наполеон обсуждал вопрос с Толстым; эта беседа имеет значение исчерпывающего комментария к письму.

«Дать вам Молдавию и Валахию значит слишком усилить ваше влияние, привести вас в прочную связь с сербами… с черногорцами, греками… Я понимаю желание императора Александра иметь дунайские княжества, потому что тогда Россия будет повелевать на Черном море; но если вы хотите, чтобы я пожертвовал своим союзником, справедливость требует, чтобы и вы пожертвовали своим»… Александр не знал об этом, когда говорил Коленкуру: «Я в восторге, что о Силезии больше нет речи. Император не упоминает об этом вопросе». Вместо того, чтобы «покончить на чем-нибудь», — а это было необходимо, уже возникало охлаждение — Наполеон решил бросить Александру ту же давнюю приманку, которую закидывал, более искренно, в 1801 году, и которой воспользовался в Тильзите. Он не имел в виду, действительно, предпринять в этот момент что-нибудь решительное вместе с Александром. Между тем уже начиналась война с Испанией.

Наполеон опасался, что завоевание Испании, которое он считал легким и недолгим делом, даст предлог России потребовать еще большего на Балканском полуострове; с этой, между прочим, целью он отвлекал внимание Александра на Скандинавский полуостров[39].

Граф Н. М. Каменский (И. Григорьев)