Глава 16. ПРЕДАТЕЛИ
Глава 16. ПРЕДАТЕЛИ
О перебежчиках в отечественной литературе написано достаточно много. При этом некоторые авторы руководствуются при написании не логикой или прагматизмом, а эмоциями. Поэтому вместо объективного анализа и подбора фактов получается монолог на тему «заклеймим и проклянем изменников Родины» с небольшим набором аргументов, демонстрирующих глубину деградации предателей. И это справедливо.
Хотя не стоит забывать и о том, что перебежчики сыграли определенную роль в истории тайной войны. Звучит цинично, но без этих людей мы бы не узнали об успехах отечественной разведки.
С другой стороны, есть сотрудники иностранных разведок, которые перешли на нашу сторону. Для нас они герои, а для Запада — предатели. Если в России О. Эймс уважаемая личность, то в США всегда будут помнить, что благодаря его информации было расстреляно в СССР несколько американских агентов.
А еще есть личности типа О. Пеньковского. Де-юре они признаны суперзлодеями, а де-факто до сегодняшнего дня историки спорят, кем же они были на самом деле. Может быть, двойными агентами, которые передавали на Запад дезинформацию и исполняли, порой не осознавая этого, роль пешек в большой игре между Кремлем и Белым домом.
Исходя из всего этого в печати не очень много объективной (без эмоциональной окраски) и полной информации о советских перебежчиках. Одно из исключений — книга Д. В. Прохорова и О. И. Лемехова «Перебежчики. Заочно расстреляны», факты из которой использованы в этой главе.
Первым, кто продемонстрировал западным спецслужбам размах и направления деятельности отечественной научно-технической разведки, был шифровальщик военной легальной резидентуры в Канаде И. С. Гузенко (Кларк). История его побега достаточно подробно описана в отечественной литературе, так же, как и нанесенный им урон. Хотя крайне редко говорится о том, что побега могло не быть, если бы…
И. Гузенко (в маске) дает интервью на Западе после побега. 1945 год
«По причине недопустимой беспечности, ротозейства и легкомысленного поведения военного атташе СССР в Канаде полковника Заботина и трех его помощников — полковника Мотинова, майора Рогова и майора Соколова (к началу 90-х годов все они, насколько мне известно, стали генерал-майорами и находились либо в запасе, либо в отставке), — которые доверили Гузенко всю свою переписку для хранения или уничтожения, на руках у перебежчика оказались секретные документы. Он снимал копии с тех, что шли в архив, а материалы, требующие уничтожения, хранил в надежном месте. Своей преступной деятельностью Гузенко занимался с 1942 по 1945 год. — Это из воспоминаний заместителя начальника 1-го управления (агентурная разведка) ГРУ полковника М. Мильштейна. — По долгу службы пришлось заниматься делом Гузенко, и, понятно, я был свидетелем того, как реагировали на это предательство не только руководство военной разведки, но и высшие должностные лица Советского Союза».
М. Мильштейн далее в своих воспоминаниях справедливо утверждает: «В истории Гузенко были нарушены все писаные и неписаные законы секретной службы. По существующим в разведке правилам шифровальщик не имеет права жить на частной квартире — ему обязаны предоставить жилую площадь в помещении, имеющем экстерриториальность, то есть в посольстве. Так оно в начале и было. Но у Гузенко рос маленький ребенок, который иногда по ночам кричал, а жена военного атташе не терпела детского плача. В результате Заботин, находящийся под каблуком жены, заставил Игоря Гузенко переехать на частную квартиру.
В то же время Мотинов и Рогов, также вопреки всем инструкциям, по своей инициативе стали заводить подробные личные дела на всех, с кем они работали или кого они в тот момент «разрабатывали». В этих досье содержались имена, адреса, места работы и другие данные на уже действующих агентов, и на лиц, которых они собирались сделать своими осведомителями.
Материалы хранились в сейфе у Мотинова, ключом к которому мог пользоваться только он сам. Второй же ключ, опечатанный, в специальном пакете, на всякий «пожарный» случай должен был храниться у старшего шифровальной комнаты и потому не выдавался. Но Мо-тинов по глупой наивности не предполагал, что Гузенко уже давно подобрал ключ к его сейфу и систематически прочитывал все секретные документы, снимая с них копии.
Сама история побега советского шифровальщика в Канаде довольно необычна. Еще в сентябре 1944 года начальник управления подумывал об отзыве Гузенко на родину и для начала приказал переселить его в дом военного атташе. Полковник Заботин, опять же пойдя на поводу у жены, не выполнил этого приказания Центра. Позднее, через год, в августе 1945 года, тогдашний начальник ГРУ генерал-полковник Ф. Ф. Кузнецов сам составил телеграмму с категорическим приказом Заботину немедленно отправить Гузенко и его семью в Москву. Помню, тогда Федор Федорович вызвал меня к себе и с гордостью показал текст телеграммы, которую он отправил. Прочитав ее, я схватился за голову: телеграмму-то будет расшифровывать сам Гузенко! А она содержала явные угрозы в его адрес. Но Кузнецов слабо представлял последствия своего опрометчивого шага и ничего не хотел слушать. Телеграмма, между тем, благополучно дошла до адресата в Оттаве. Естественно, получив и расшифровав подобную депешу из Центра, испуганный Гузенко сразу же собрал все имеющиеся в его распоряжении документы и сентябрьским вечером 1945 года тайно покинул квартиру»[565].
В первой половине июня 1944 года (за 13 месяцев до побега шифровальщика) М. Мильштейн встречался с И. Гузенко в Оттаве, и тогда у гостя из Москвы зародились подозрения по отношению к этому человеку. С той поры прошло пятьдесят семь лет и сейчас трудно судить, правильно или нет поступил заместитель начальника 1-го агентурного управления, не став настаивать на отзыве подозрительного сотрудника. Хотя тогда причиной мотивированного вызова в Москву и многомесячного служебного расследования могла стать даже обычная анонимка. В июне 1944 года М. Мильштейн совершал обычную инспекционную поездку по легальным резидентурам военной разведки, и Канада в его маршруте занимала последнее место. Первоначально он не собирался встречаться с шифровальщиком, но его странное местожительство, да и желание самого И. Гузенко поговорить с ним изменили планы гостя.
«Как всегда в таких случаях, я начал издалека: как семья, чем занимается жена в свободное время, что он делает сам в выходные дни, каковы квартирные условия, не хочет ли он вернуться в Союз, как обстоят дела с английским языком… О делах в начале беседы — ни слова.
Неожиданно Игорь выразил желание участвовать в оперативной работе. Для меня это заявление показалось странным.
— Что же конкретно вы могли и хотели бы делать? — спросил я.
— Этого я не знаю, но чувствую, что мог бы участвовать в оперативной работе и приносить пользы Родине не меньше, чем другие наши сотрудники, — ответил он.
— И все же? — добивался я прямого ответа. Гузенко пожал плечами и ничего не ответил. Тогда я задат другой вопрос.
— А что конкретно вам известно о нашей работе в этой стране?
Вдруг Игорь Гузенко как-то насторожился, в лице появилось напряжение, и он отвел взгляд. Что-то мне не понравилось, но я продолжал спрашивать. Он же всячески старался уходить от серьезного разговора, жалуясь на низкий оклад и не очень хорошие жилищные условия. Но в целом наш разговор с Гузенко завершился на мажорной ноте: он доволен работой и хотел бы еще, когда у меня будет время, встретиться».
И они действительно обстоятельно поговорили накануне отъезда М. Мильштейна. «Наша беседа продолжалась несколько часов. Я внимательно слушал его, лишь изредка задавая несущественные вопросы. Какое-то тревожное предчувствие не покидало меня на протяжении всего нашего разговора. Что-то неискреннее, подлое виделось мне в этом человеке. Мне казалось, что он постоянно пребывает в состоянии страха.
Именно тогда, в июне 1944 года, я пришел к выводу, что Гузенко готовится к побегу. Я, конечно, отдавал себе отчет в том, что мое предположение основано исключительно на субъективных ощущениях и поэтому высказывать вслух свое мнение в Центре преждевременно и даже опасно. С этим сложным чувством 16 июня 1944 года я покинул Канаду и в конце концов возвратился в Советский Союз. И все же в Москве, докладывая о своей поездке тогдашнему начальнику военной разведки Ивану Ильичеву, я рассказал ему не только о своих впечатлениях о секретной миссии в Канаду, но и высказал свои опасения в отношении Гузенко. Я сказал буквально следующее: «У меня нет конкретных данных и существенных оснований обвинять шифровальщика, есть только подозрения и догадки (например, о наличии дубликата ключа от сейфа Мотинова. — Прим. авт.), но все же осмелюсь предположить, что Гузенко готовится к побегу и может нас предать».
Ильичев не придал моим словам большого значения. Более того, набросился на меня с упреками.
— Ты представляешь, что говоришь? — воскликнул он. — Разве можно так безосновательно и безответственно подозревать кого-либо. Если основываться только на подозрениях, то тогда нам всех надо будет отзывать из-за рубежа.
Отругав меня, Ильичев, тем не менее, на следующий день все-таки приказал составить телеграмму об отзыве Гузенко из Канады. В ней было выражено настоятельное требование о переселении шифровальщика в дом военного атташе до его отъезда из Оттавы. Именно об этой телеграмме 1944 года так много говорилось в документах Королевской канадской полиции.
После разговора с Ильичевым я пошел к начальнику управления кадров полковнику С. Егорову и повторил свое заявление. Он тоже отнесся к моему предположению с большим сомнением, но попросил все изложить письменно. Я это сделать отказался. Так или иначе, но мои умозаключения, как оказалось впоследствии, спасли меня от ареста. Если бы я тогда не сделал этих заявлений, то, наверно, после бегства Гузенко был бы арестован, осужден и посажен»[566].
После того как Гузенко ушел на Запад, в течение нескольких лет его местонахождение, правда не очень активно, пытались установить сотрудники внешней разведки. В частности, один из сотрудников американского отдела ПГУ КГБ собирал все сообщения присланные от сотрудников резидентур, связанные с поиском перебежчика[567].
О проекте «Висмут» (использование восточногерманских предприятий в атомной программе СССР) на Западе узнали от некоего полковника советской армии. В истории «холодной войны» он фигурировал под псевдонимом Икар. Сначала он служил офицером материально-технического снабжения в Москве, а затем на территории ГДР. Однажды он предложил свои услуги американской разведке в Западной Германии. В советской зоне оккупации у него осталась любовница-немка, по которой он очень тосковал. После нескольких месяцев депрессий он вернулся назад. Весьма вероятно, что его либо расстреляли, либо отправили в Сибирь[568].
Существует устойчивое мнение о том, что О. Пеньковский проинформировал западные спецслужбы о системе советской научно-технической разведки, более того, что он сам воровал иностранные технологии. На самом деле это не совсем так.
Вспомним, что происходило в то время. Осень 1962 года. Карибский кризис достиг своего кульминационного момента. Третья мировая война может начаться в любую минуту. Все участники драмы — от главнокомандующих (руководители Советского Союза и США) до рядовых солдат (сотрудники спецслужб и военные) — стараются всеми силами не допустить трагического финала.
Спустя много лет они подробно расскажут о тех событиях и сыгранных ими ролях. Историки и журналисты скрупулезно изучат их мемуары и секретные документы того времени. Будут написаны десятки монографий, посвященных анализу Карибского кризиса и роли отдельных личностей.
Среди персонажей будут и свои мифические герои. Почетное место среди этих «спасателей мира» займет скромный полковник трех разведок — советской, британской и американской — О. В. Пеньковский (Янг, Герой, Алекс, Йог). На Западе о нем будут сняты кинофильмы, написаны десятки книг, его популярность превысит популярность других высокопоставленных перебежчиков из ГРУ.
В Советском Союзе ему присвоят «почетное» звание суперпредателя. Офицеры контрразведки, участвовавшие в его разработке и разоблачении, будут награждены боевыми орденами. А сам полковник станет примером нравственного падения простого советского человека.
Правда, он разительно не похож на свой литературно-кинематографический образ, созданный в годы «холодной войны». Да и роль, сыгранная им в операции по «спасению мира» и операциях отечественной НТР, совсем иная, чем это принято считать.
Он был пешкой в большой шахматной партии, которую разыграли люди, стоящие за спинами Хрущева и Кеннеди. Он стал простой марионеткой в руках «серых кардиналов» из Кремля и Белого дома. И даже после того, как его расстреляли, он не смог высвободиться из цепких рук кукловодов.
Живой О. Пеньковский — это мстительный карьерист, готовый на все ради продвижения вверх по карьерной лестнице. Даже предателем он стал потому, что не видел других путей перемещения наверх. В Советском Союзе он достиг последней ступени и ему нужно было решать, что делать дальше. Он выбрал предательство. В отличие от большинства других перебежчиков, не пытался подводить идейную базу под причины, заставившие его стать агентом двух западных разведок. Просто он решил сменить место службы на более перспективное. Звучит цинично, но это факт.
До 1952 года его карьера складывалась прекрасно. В 1939 году после окончания Киевского артиллерийского училища он становится кандидатом в члены партии. И тогда начинается его стремительный карьерный рост в качестве политрука. Он благополучно пережил советско-финляндскую войну — его артиллерийский полк стоял за линией фронта. В Великую Отечественную Войну на передовой он пробыл не больше полугода, служил в штабе Московского военного округа, командовал учебными частями и был личным адъютантом у будущего главного маршала артиллерии С. С. Варенцова. Этот человек был его «ангелом хранителем» на протяжении последующих двух десятков лет.
В 1945 году Пеньковский женился на 17-летней дочери другого своего начальника генерала Гапановича. В том же году он поступил в Военную академию им. М. В. Фрунзе. А с 1949 года началась его карьера профессионального разведчика. Он начал учиться в Военно-дипломатической академии (ВДА) — кузнице кадров советской военной разведки.
После окончания ВДА, в 1952 году, Пеньковского распределили в 4-е (восточное) управление в египетский отдел. В середине 1955 года он начал готовиться к первой зарубежной командировке в Турцию в качестве военного атташе и сотрудника ГРУ.
Образ офицера-фронтовика и «рыцаря плаща и кинжала» потускнел. Заурядная карьера штабного служаки, имеющего множество высокопоставленных покровителей. Эти люди старательно продвигали его вверх по служебной лестнице. В 1963 году почти все они расплатились своими карьерами за стремление помочь приятелю.
С 1955 года в жизни Пеньковского стали происходить события, труднообъяснимые с позиции обычной логики даже спустя сорок лет. Формально, и это признано следствием, его шпионская карьера могла закончиться в 1955 году в Турции, так и не успев начаться. Уже тогда о странном поведении полковника могли информировать не только коллеги по резидентуре, но и многочисленные советские агенты, работавшие в различных странах НАТО. Например, в Анкаре он продавал на местном рынке ювелирные украшения и фотоаппаратуру. Ему были нужны деньги на сувениры многочисленным «нужным» людям в Москве. Разумеется, времени на оперативную работу не оставалось. Да и не умел он вербовать агентов. Даже если бы захотел, то у него возникли бы большие трудности. Языковые. В Военно-дипломатической академии он учил английский язык. Правда, эти знания ему пригодились совсем для других целей.
На дипломатических приемах, загнав в угол очередного сотрудника ЦРУ или СИС (британская разведка), предлагал им прерывающимся шепотом сведения о советских планах на Ближнем Востоке. В ЦРУ внимательно изучили потенциального перебежчика и решили, что это очередная «подстава» русских. Все посольства стран НАТО в Турции получили приказ отказаться от услуг настырного полковника.
Другим увлечением советского военного атташе в Турции было регулярное информирование местной контрразведки о тайной деятельности своих коллег. Таким способом он хотел сместить своего начальника и занять пост резидента. Ему «повезло» — один из офицеров турецкой контрразведки владел английским языком и смог понять, что хотел сказать анонимный информатор. В результате один из сотрудников ГРУ был выслан из Турции, а карьера резидента была разрушена.
В 1956 году Пеньковского отозвали из командировки. Над ним начали сгущаться тучи. Его поведение в Анкаре вызвало массу вопросов у контрразведки. Существуют две версии, объясняющие, почему полковника только выгнали из ГРУ, а не отправили проходить дальнейшую службу в Сибирь или в Казахстан. В течение года он продолжал находиться в Москве в распоряжении управления кадров Министерства обороны.
По одной из них, официально признанной в Советском Союзе и на Западе, дальнейшее расследование блокировали многочисленные высокопоставленные «нужные» люди и «ангелы-хранители». По другой, неофициальной, уже тогда в Кремле было принято решение об использовании потенциального предателя в качестве «тайного канала» для передачи на Запад информации или дезинформации. Какие посты занимали эти люди? Знал ли сам Пеньковский об уготованной ему роли? Когда могла начаться эта операция? Это темы для отдельной книги.
В 1957 году Пеньковского назначили начальником курса в Военную академию им. Ф. Э. Дзержинского. В 1958—1959 годах вместе с 2500 старшими офицерами — артиллеристами он прошел обучение на высших инженерных курсах. Их обучали обслуживать ракетные установки, которые находились на вооружении Советской Армии в тот период. На эти курсы его устроил «ангел-хранитель» С. С. Варенцов.
В 1959 году он вновь возвращается в ГРУ. По утверждению многих источников, руководитель советской военной разведки генерал армии И. А. Серов (1958—1962) был одним из друзей Пеньковского. Во время одной из поездок в Лондон жены и дочери руководителя «Аквариума» полковник сопровождал их в качестве гида, выступив организатором и экскурсоводом во время их шоптура по Англии.
В «Аквариуме» он проработал недолго. Через несколько месяцев его перевели в Государственный комитет при Совете Министров СССР по координации научно-исследовательских работ (ГК КНИР). Здесь он занял скромную должность заместителя начальника иностранного отдела Управления внешних сношений. При этом он продолжал числиться офицером резерва ГРУ. Его непосредственный начальник и большинство сотрудников были офицерами КГБ, использующими это учреждение в качестве «крыши». Еще ряд сотрудников были связаны с Комитетом, исполняя обязанности добровольных помощников. Были и офицеры военной разведки, но их было значительно меньше.
Одна из основных задач ГК КНИР — организация международных контактов в научно-технической и экономической сферах. Говоря другими словами, это учреждение организовывало визиты многочисленных советских делегаций на Запад и иностранных ученых, инженеров и бизнесменов в Советский Союз. Одной из целей этих обменов специалистами было проведение мероприятий научно-технической разведки.
Отметим сразу, что в силу своего служебного положения, даже при большом желании, Пеньковский не мог бы участвовать в таких мероприятиях. Хотя официальная версия утверждает обратное: и на новом месте Пеньковский должен был добывать информацию о последних достижениях в области западных ракетных вооружений. Оставалась неясно, как полковник сможет установить доверительные отношения с офицерами-ракетчиками вооруженных сил стран НАТО или сотрудниками крупных американских и британских компаний, которые выполняли заказы военных ведомств своих стран. Ведь за «железный занавес» он выезжал на непродолжительное время — не больше двух недель — и то крайне редко. У него просто не было возможности установить доверительные отношения с этими «секретоносителями».
По одной версии, пост чиновника ГК КНИР был «блатным». На таком посту человек имел стабильную работу, высокую зарплату, мог периодически выезжать за рубеж, свободно общаться с иностранцами в Москве и т. п. Это то, что сумел сделать для своего приятеля И. Серов. По другой версии, неофициальной, Пеньковский попал под жесткий прессинг и контроль КГБ. Его непосредственный начальник и большинство коллег были «людьми с Лубянки».
Поэтому, находясь на этом посту, он не мог сообщить ничего интересного, в отличие, скажем, от своих коллег Д. Полякова или В. Ветрова из КГБ.
«Хотя в ходе операции каждый клочок информации жадно подхватывался западными разведслужбами и тщательно изучался, в ретроспективе они не могут привести ни одного примера полученной от Пеньковского информации, имевшей серьезное военное значение». Это мнение Ф. Найтли, автора книги «Шпионы XX века».
Это действительно так. Начнем с информации о работе советской военной разведки. Маловероятно, что Пеньковский мог сообщить что-то новое или сенсационное о работе «Аквариума».
В начале 60-х годов у ЦРУ было двое действующих агентов в ГРУ, еще один сотрудник советской военной разведки был арестован в 1958 году. И майор КГБ, который дополнил их рассказ. Плюс к ним агент, арестованный только в 80-е годы. Имена этих людей известны: подполковник П. Попов, генерал Д. Поляков, Н. Чернов — оперативный техник резидентуры ГРУ в Нью-Йорке и А. Голицын — майор КГБ, который ушел за «железный занавес» в декабре 1961 года.
К 1962 году советской контрразведкой был разоблачен только Попов. Был заочно приговорен к расстрелу А. Голицын. Объявить Пеньковского «ходячей энциклопедией» по ГРУ было выгодно всем. ЦРУ таким образом отвело подозрения советской контрразведки от действующих агентов. А КГБ смогло объяснить причину утечки секретной информации из «Аквариума».
Западные технические эксперты с грустью констатировали, что знания Алекса по ракетной тематике были на уровне простого артиллериста, окончившего учебное заведение и сдавшего экзамен. Чуть ценнее были копии журналов «Военная мысль», «Артиллерийский сборник», «Военный вестник» и т. п. Но и здесь Запад ждал очень неприятный сюрприз, о котором они узнали только в конце 60-х годов.
В 1957 году советская военная разведка начала реализацию операции «Великая ракетная деза». Ее цель — продемонстрировать руководству США отставание в ракетной сфере. Западу настойчиво внушалось через действия сотрудников ГРУ, публикации в специализированных закрытых изданиях, технические мероприятия и через Пеньковского, что советские межконтинентальные баллистические ракеты (МБР) имеют существенный недостаток. Неточную систему прицеливания. Поэтому их нельзя использовать в качестве средства поражения пусковых шахт американских ракет. Обман раскрылся случайно только в 1968 году. А до этого времени американские пусковые установки были беззащитны.
Тогда какую информацию реально мог передать Янг?
Во-первых, результаты неформальных бесед, часто за бутылкой коньяка, со своими многочисленными знакомыми, например с членом ЦК КПСС Виктором Чурае-вым — правой рукой и близким помощником Н. С. Хрущева, двумя помощниками С. С. Варенцова, генерал-майором А. Позовным и полковником В. Бузиновым, более чем со 170 офицерами ракетных войск и артиллерии, а еще с И. Серовым — руководителем «Аквариума». Правда, и эти материалы не получили высокой оценки аналитиков ЦРУ.
Во-вторых, материалы из спецбиблиотеки Главного ракетно-артиллерийского управления (ГРАУ) ГШ. Правда, неясно, кто позволил ему, на протяжении нескольких лет, пользоваться этим спецхранилищем. Было два объяснения этому.
Либо большинство документов было доступно многим другим сотрудникам ГРАУ и они были не столь секретными, как это пытаются представить западные авторы.
Ведь Пеньковский пытался писать научные статьи. И тогда причина допуска к этим материалам легко объяснима. И значит, они не имели высокого грифа секретности. По официальной версии, он не только мог работать с ними в отдельном помещении, но и выносить их во время обеденного перерыва домой.
Либо ему просто позволили брать их почитать. И значит, кто-то был заинтересован в том, чтобы Янг документально подтвердил достоверность сообщенных им сведений.
Согласно официальной версии, иностранного шпиона первыми обнаружили сотрудники 7-го управления КГБ. Во время планового наружного наблюдения за женой сотрудника английского дипломата был зафиксирован ее контакт с неизвестным мужчиной. Это произошло в конце 1961 года. Примерно через десять месяцев его арестовали. Эта версия достаточно подробно описана в многочисленных изданиях. И ее можно считать достоверной.
Если бы не один маленький нюанс. Пеньковский был обречен с самого начала. Еще до того, как он начал передавать на Запад секретную информацию. Есть три варианта объяснения того, почему Алекса разоблачили только в начале 1962 года.
Первое — это его высокое положение в обществе и сбои в работе органов контрразведки. Собственно, на этом строится официальная версия.
Второе — кому-то был нужен именно такой человек, которого можно было использовать в качестве тайного «канала» для оперативной связи с правительством США. Просто в Кремле была группа высокопоставленных чиновников и военных, которые боялись, что очередная авантюра Хрущева может закончиться третьей мировой войной.
Третье — это оперативная игра, которую затеяла контрразведка КГБ и (или) сами военные (операция «Великая ракетная деза»). Коллега Янга подполковник Попов в течение полугода работал под контролем КГБ. Когда в комитете сочли, что он полностью выполнил возложенную на него задачу, то его официально арестовали, а через несколько месяцев расстреляли по приговору суда.
А теперь о причинах, которые могли ускорить разоблачения Алекса.
Восемь человек, а это уже раскрытые советские агенты, могли сообщить о появлении Янга. Даже не назвав его имени, они могли значительно сузить круг подозреваемых лиц.
Неосторожное поведение самого Пеньковского. Суммы, израсходованные им на сувениры своим московским друзьям, превышали его официальный доход. Одна из причин провала многих агентов.
Его тесное общение с бизнесменом Г. Винном, которого советская контрразведка считала британским агентом. Об этом ей, скорее всего, сообщил Д. Блейк, чей непосредственный начальник завербовал этого бизнесмена. Поэтому сотрудники 7-го управления КГБ очень тесно «общались» с иностранным гостем. Даже водитель автомашины, на которой ездил Винн по Москве, был сотрудником «наружки».
Многочисленные контакты с армейскими офицерами и повышенный интерес к информации, связанной с их служебной деятельностью. Любой из них мог сообщить особисту о странном интересе друга.
Еще одна причина провала — сами американцы и англичане. Первая связная Пеньковского в Москве Д. Чизхолм была «установленным» сотрудником британской разведки. В 1956 году ей вместе с супругом пришлось срочно уехать из Германии. Слишком грубо они работали. Да и Д. Блейк, который в то время тоже был в Германии, сообщил куда следует об этой шпионской парочке.
Нужно учитывать еще и фактор непрофессионализма многих участников операции. Например, Д. Чизхолм до последнего дня была уверена, что КГБ следит только за ее мужем. На самом деле, даже по официальной версии, в течение двух недель наружное наблюдение велось за ней круглосуточно. Это еще до того, как был зафиксирован ее контакт с Янгом. Ее регулярные посещения антикварного магазина и кулинарии каждую неделю в одно и то же время, а потом посещения подъезда жилого дома могли насторожить наружное наблюдение. Тем более, что в магазине она каждый раз находилась не более трех минут. И таких эпизодов было множество.
О. Пеньковского расстреляли в 1963 году. История про то, как его живым сожгли в печи крематория, — еще один миф. Г. Винн был приговорен к восьми годам лишения свободы. Через год его обменяли на советского разведчика Г. Лонсдейла, который действительно работал в сфере научно-технической разведки. Двенадцать сотрудников СИС и ЦРУ, работавших в Москве под дипломатическим прикрытием, были высланы из Советского Союза.
И. Серов был понижен в звании и уже больше не руководил «Аквариумом». С. С. Варенцов тоже был понижен в звании и его карьера закончилась. Большинство офицеров — приятелей Пеньковского — были переведены служить из столицы в отдаленные гарнизоны.
Вне зависимости от того, что именно сообщил Янг ЦРУ и СИС, он навечно войдет во всемирную историю тайной войны. Был ли он пешкой в игре советских спецслужб или ему просто везло? Точный ответ на этот вопрос продолжает храниться в секретных архивах ГРУ и ФСБ. Одно ясно, образ «гениального супершпиона» — красивый «шпионско-героический» эпос. Рассказ о том, что тогда происходило на самом деле, еще ждет своего часа.
«Информация, которую добывал Пеньковский и доставлял Винн, несомненно, привела к величайшему моральному поражению каждой стороны, участвовавшей в „холодной войне“, — решению Хрущева вывести свои ракеты с Кубы. И это единственный факт, который не вызывает сомнений[569].
При этом никто в открытой печати не может назвать количество высланных из Англии офицеров советской разведки, которые работали по линии «X», или разоблаченных агентов, которые добывали западные технологии. Говорить о том, что таких инцидентов не было в тот период — это неверно. Правда, причиной их возникновения был не О. Пеньковский, а другие предатели. Выходит, что все установочные данные, которые передал Пеньковский на Запад, могли лишь испортить карьеру этим людям, сделав их «невыездными», либо облегчить работу западным контрразведкам по их идентификации.
Другой перебежчик, который в 1962 году в США добровольно предложил свои услуги ФБР, — сотрудник нью-йоркской резидентуры КГБ А. И. Кулак (Федора). Споры о нем не утихают до сих пор. Одни считают его агентом-двойником, внедренным КГБ в спецслужбы США, другие убеждены в том, что он был искренним в своем стремлении работать на ФБР.
Он работал в Нью-Йорке под прикрытием аппарата советника по науке и технике Постоянного представительства СССР при ООН. В марте 1962 года, оказавшись в состоянии личного кризиса, нередко переживаемого мужчинами среднего возраста, он пришел в местное отделение ФБР и предложил свои услуги в качестве «перебежчика на месте». Так на жаргоне работников американских спецслужб называют агентов, которые не спешат перебираться на Запад, а решают вести двойную жизнь.
Переданная им информация позволила выявить несколько советских агентов в США и детали некоторых операций, которые КГБ проводила в Нью-Йорке. В качестве вознаграждения ФБР регулярно выплачивало ему небольшие суммы денег, которые он хранил в бумажном пакете под кроватью. Информация Федоры была очень важной — директор ФБР Д. Э. Гувер направлял ее в Белый дом. Правда, из-за подозрения шефы контрразведки ЦРУ Д. Энглтона ЦРУ на каждой подборке документов, полученных от этого агента, ставила штамп «Информация получена от источника, чья надежность не доказана».
Это наложило определенный отпечаток на отношение к Федоре со стороны ЦРУ и ФБР. В 1968 году он уехал в Москву и прекратил^ все контакты с американцами[570].
Снова в Нью-Йорк Кулак приехал в середине .1971 года в должности атташе по науке при советском представительстве в ООН и находился там до февраля 1977 года.
В 1980 году Кулак попал под подозрение. Расследованием занималась группа из пяти человек — трое из Управления «КР» (внешняя контрразведка) и двое из Управления «Т» — начальник и его заместитель, но у ПГУ не было ни единого факта, доказывавшего предательство Кулака. На всякий случай его зачислили в действующий резерв и направили в химико-технологический институт на должность начальника отдела. А через год и вовсе отправили в отставку. Когда он скоропостижно скончался от рака в 1983 году, дело было закрыто, а его портрет и боевые награды были помещены в музей ПГУ.
И только в 1985 году после вербовки О. Эймса в деле Кулака была поставлена точка. Правда, в ПГУ решили не выносить сор из избы. О предательстве Кулака даже в самом ПГУ были проинформированы далеко не все заместители начальника разведки, а его награды тихонько убрали из музея и передали в Президиум Верховного Совета СССР.
В биографии Кулака есть один эпизод. В конце 1964 года, через два года после вербовки американцами, он был награжден сразу двумя орденами — Красного Знамени и Красной Звезды. Обычно их давали за вербовку особо ценных агентов или проведение отдельных операций.
Операций с участием Федоры в тот момент не проводилось, по крайней мере, американцы о них бы рассказали даже после разоблачения агента. А ценные агенты? Кто их мог позволить завербовать? Если с Федорой ФБР делилось информацией, то она была малоценной и получить за нее две награды невозможно. Вероятно, с самого начала его сотрудничество с американцами шло под контролем советской контрразведки. Тем более в тот период ей требовались победы (разоблачены двое сотрудников ГРУ Попов и Пеньковский, плюс к этому провалы по линии внешней разведки).
Тогда почему в начале 80-х годов А. И. Кулак попал под подозрение коллег из Ясенево? Если принять изложенную версию, то скорее всего было принято решение не раскрывать его истинную роль в операции советской внешней разведки. А его отставка в 1982 году? Возможно, ему пришлось расстаться со службой по состоянию здоровья: возрасту (60 лет) и шесть ранений на фронте. Плюс рак. Хотя, повторю еще раз, это только версия.
Подполковник КГБ Ю. И. Носенко мог бы много рассказать об участии американских бизнесменов в операциях отечественной научно-технической разведки. Эти люди имели неосторожность посетить в начале 60-х годов Советский Союз и были завербованы КГБ. Он пытался, но в ЦРУ отказались его слушать и в течение нескольких лет считали «подставой» КГБ.
Судьба сына министра судостроительной промышленности, члена ЦК КПСС и Героя Социалистического Труда, заслуживает отдельного рассказа, особенно за период с 1962 по 1974 год. Дело в том, что все эти годы в ЦРУ не могли ответить на простой вопрос — настоящий ли он перебежчик или это провокация КГБ. Поиски ответа, который можно было бы получить в течение нескольких недель, спровоцировали настоящую войну. В ходе «боевых действий» Носенко регулярно подвергался пыткам, в течение нескольких лет находился в полной изоляции, операции наиболее важного подразделения ЦРУ (советский отдел) были практически парализованы, а репутация многих высокопоставленных и профессиональных сотрудников этого ведомства безнадежно погублены. Их всех обвинили в том, что они работают на КГБ. И хотя доказать ничего не удалось, все равно большинство из них вынуждены были покинуть это учреждение.
Понятно, что в такой ситуации никто не прислушивался к слабому голосу гостя из-за «железного занавеса», и его информацией смогли воспользоваться только через несколько лет. А ведь он рассказал очень много.
С 1953 года он служил в различных подразделениях 2-го главного управления (ВГУ — аналог современного ФСБ) КГБ СССР. Сначала в 1-м отделе, сотрудники которого вели, в частности, контрразведывательную работу по американским дипломатам, аккредитованным в Москве.
В 1955 году он был переведен в 7-й отдел ВГУ, который вел контрразведывательную работу среди туристов, бизнесменов и ученых, посещавших Советский Союз, в первую очередь, американцев и англичан. К 1962 году он достиг должности заместителя начальника одного из отделений 7-го отдела ВГУ и получил звание капитана. Другое его достижение — он стал собутыльником влиятельного начальника ВГУ генерала Грибанова, от которого ему удалось узнать немало секретов. Почти как у Пень-ковского. А еще он полюбил западный образ жизни и мечтал покинуть «социалистический рай».
Первую попытку он предпринял в 1960 году. Возвращаясь из командировки на Кубу, Носенко трое суток провел в Амстердаме вместе с приятелем — резидентом советской внешней разведки, которого незадолго до этого выслали из США. Он надеялся, что голландская контрразведка фиксирует все контакты «установленного» разведчика и обязательно обратит внимание на его постоянного спутника. Даже не на человека, а на пакет, который постоянно таскал с собой. В нем были совершенно секретные документы, полученные советским резидентом в Гаване от Ф. Кастро. Они предназначались для Че Гевары, который в то время путешествовал по странам Восточной Европы. В пакете были копии личной переписки между Н. С. Хрущевым и Ф. Кастро по поводу советской военной помощи Кубе. Правда, по непонятной причине пакет так и не попал в голландскую контрразведку и благополучно был доставлен в Москву.
Вторая попытка была более удачной. В середине марта 1962 года Носенко на три месяца был командирован в Женеву в качестве офицера безопасности советской делегации на конференцию по разоружению. И 5 июня 1962 года он установил контакт с представителями ЦРУ в Швейцарии.
Первоначально Носенко не хотел перебираться на Запад. Тогда бы ему пришлось оставить за «железным занавесом» свою семью. Да и встречаться в Москве со своими новыми «друзьями» он не хотел. Слишком высокий уровень у его коллег из 1-го отдела ВГУ и 7-го управления (наружное наблюдение) КГБ.
Советский отдел присвоил новому агенту псевдоним Фокстрот, который позже в целях конспирации был заменен на Бармен и еще позже на Донор. ФБР окрестило его «Сэмми».
Почему 20 января 1964 года Носенко решил все-таки уйти на Запад — это остается загадкой и до сих пор. В ту зиму он вновь прибыл на очередную сессию конференции по разоружению. Причем не с пустыми руками. С собой он привез информацию более чем о 300 оперативных сигналах. К тому времени он уже занимал пост заместителя начальника 7-го отдела ВГУ и имел звание подполковника. Тогда он еще не знал, что шеф контрразведки ЦРУ Д. Энглтон уже вынес ему свой приговор: «Провокатор, который работает под контролем КГБ».
Мы не будем подробно останавливаться на причинах, на основании которых был вынесен категорический вердикт. Достаточно сказать, что главную роль в этом сыграл другой советский перебежчик — майор Голицын из резиденгуры КГБ в Финляндии. Этот человек сумел внушить шефу контрразведки ЦРУ «генеральную теорию дезинформации». Во-первых, основная идея Голицына — конфликт между Советским Союзом и Китаем — мираж. На самом деле две державы продолжали дружить. Во-вторых, наличие высокопоставленных советских агентов среди руководителей западных спецслужб. В-третьих, все перебежчики, которые будут опровергать утверждения Голицына, — провокаторы КГБ. И им нельзя доверять. Самое интересное, что Д. Энглтон поверил в этот бред.
Обо всем этом Носенко узнал значительно позже, а пока он сообщил данные на нескольких крупных западных бизнесменов, включая француза, западного немца и израильтянина, которые имели связи на высоком уровне и регулярно выполняли задания КГБ. Потом было подсчитано, что перебежчик предоставил данные на 238 американцев и приблизительно на 200 граждан других стран, которые в той или иной степени были объектами оперативной заинтересованности КГБ. Говоря другими словами, большинство из этих людей рассматривалось в качестве потенциальных объектов вербовки. Хотя это не значит, что всем им предложили сотрудничать с КГБ. Например, Носенко смог назвать только 75 случаев таких попыток в отношении американских туристов и бизнесменов[571].
Однако эффективно воспользоваться этой информацией ФБР и ЦРУ смогли только в 1968 году. Понятно, что за шесть лет многие агенты просто уничтожили все следы своей шпионской карьеры. Поэтому большинство разоблачений Ю. И. Носенко не стали причиной громких скандалов.
Еще один агент, чья карьера могла бы сложиться более удачно, был офицер ГРУ Никнэк. Он проинформировал ФБР и ЦРУ о двух десятках операций в разных странах — США, Великобритании, Франции, Швейцарии, Греции, Индонезии и Японии. Правда, переданные им материалы в течение нескольких лет пролежали в одном из сейфов внешней контрразведки ЦРУ.
В ФБР он фигурировал как Никнэк, в ЦРУ — как Морин, а в ГРУ — как сотрудник оперативно-технического управления ГРУ Н. Д. Чернов. В начале 60-х годов он был командирован в США на должность опертехника нью-йоркской резидентуры. Был завербован ФБР. До своего отъезда в Москву агент провел ряд встреч с американцами и передал им таблетки для тайнописи, применяемые в ГРУ, и ряд фотокопий материалов, которые оперативные офицеры ГРУ приносили ему в лабораторию для обработки. При этом американцы требовали от него фотокопии тех материалов, на которых были пометки: «НАТО», «Военное» и «Совершенно секретно».
Переданные Черновым материалы были весьма ценными для американской контрразведки. Дело в том, что, переснимая документы, полученные резидентурой ГРУ от агентуры, агент передавал сотрудникам ФБР их названия, фотографии титульных листов и номера документов. Это помогало ФБР устанавливать личность агента. Так, например, он занимался обработкой секретного «Альбома управляемых ракетных снарядов ВМС США», полученного от агента ГРУ Дрона, и передал копии этих материалов ФБР. В результате в сентябре 1963 года Дрон был арестован и осужден на пожизненное тюремное заключение.
Также по наводке, полученной от Чернова, в 1965 году в Англии был арестован агент ГРУ Бард. Им оказался Ф. Боссард — бывший офицер королевских ВВС, работавший инженером в британском исследовательском центре управления ракет, которого завербовал И. П. Глазков. О важности для ФБР агента Никнэка говорит тот факт, что отдел разведки ФБР ввел в заблуждение британскую контрразведку (МИ-5), приписав сведения о Боссарде, полученные от Чернова, другому источнику — Топхэту (Д. Ф. Полякову).
Еще один агент — доктор Д. Мартелли, который в 1962 году стал сотрудником Кулхлимской ядерной лаборатории в Англии. О нем сообщил А. И. Кулак, но тогда данных было слишком мало для идентификации шпиона Он был арестован, но в ходе судебного процесса его оправдали.[572]
В Москве Чернов до 1968 года работал в оперативно-техническом отделе ГРУ в фотолаборатории 1-го спецотдела, а потом перешел в международный отдел ЦК КПСС на должность младшего референта За время работы в фотолаборатории ГРУ Чернов обрабатывал поступавшие в Центр и направляемые в резидентуры материалы, в которых содержались сведения об агентуре.
Эти материалы, общим объемом свыше 3000 кадров, он передал сотрудникам ФБР в 1972 году во время зарубежной командировки по линии МИД СССР. Имея на руках дипломатический паспорт, Чернов без особого труда вывез за границу в двух упаковках экспонированные пленки.
После 1972 года Чернов, по его словам, прекратил свои отношения с американцами Но это и неудивительно, так как в это время он начал сильно пить и был изгнан из ЦК КПСС за пьянство и подозрение в утере секретного справочника, в котором содержались сведения обо всех нелегальных коммунистических лидерах. С горя Чернов запил еще сильнее, пытался покончить с собой, но остался жив. В 1980 году после крупной ссоры с женой и детьми он уехал в Сочи, где ему удалось взять себя в руки, а затем поселился в подмосковной деревне и начал заниматься сельским хозяйством.
Но после ареста в 1986 году генерала Полякова Черновым заинтересовались в Следственном управлении КГБ. Дело в том, что на одном из допросов в 1987 году Поляков заявил «Во время встречи в 1980 году в Дели с сотрудником американской разведки мне стало известно, что Чернов передавал американцам тайнописи и другие материалы, к которым имел доступ по роду службы». Впрочем, вполне может быть, что сведения о предательстве Чернова были получены от О. Эймса, завербованного весной 1985 года.
Так или иначе, но с этого времени Чернова стала проверять военная контрразведка, однако никаких доказательств его контактов с ЦРУ обнаружено не было. Поэтому никто из руководства КГБ не находил в себе смелости дать санкцию на его арест. И только в 1990 году заместитель начальника отдела Следственного управления КГБ В. С. Василенко настоял перед Главной военной прокуратурой на задержании Чернова.
Его арестовали и осудили в сентябре 1991 года на 8 лет за шпионаж. Следствие по делу предателя велось в Следственном управлении КГБ крайне поверхностно, с ошибками и просчетами. Возможно это одна из причин низкого срока наказания. Но и его Чернов не отбыл. Через девять месяцев был помилован и вышел на свободу. А вот один из преданных им советских агентов, который передал огромный объем материалов по американским системам наведения ракет, был приговорен к 21 году тюрьмы[573].
Согласно выдержке из судебного дела Чернова, по его вине в 1977 году был осужден на 18 лет тюремного заключения за шпионаж в пользу СССР командующий войсками ПВО Швейцарии бригадный генерал Ж. Л. Жанмер. Он вместе с женой был завербован ГРУ в 1962 году и активно работал до самого ареста. Мур и Мэри были выявлены на основании поступивших в швейцарскую контрразведку данных от одной из иностранных разведывательных служб. При этом, как отмечалось в прессе, информация исходила от советского источника.
В Великобритании с помощью материалов, полученных от Чернова, был арестован в 1972 году младший лейтенант ВВС Д. Бингем. Он был завербован офицером ГРУ Л. Т. Кузьминым в начале 1970 года и в течение двух лет передавал ему секретные документы, к которым имел доступ на военно-морской базе в Портсмуте. После ареста он был обвинен в шпионаже и приговорен к 21 году тюрьмы.