Глава XIII Упадок и крах разрядки (1972—1984)

Глава XIII

Упадок и крах разрядки (1972—1984)

20 июня 1972 года Первое главное управление переехало в новую штаб-квартиру, построенную по проекту финского архитектора, в Ясенево, к юго-востоку от Москвы, в полукилометре от кольцевой дороги. Первоначально здание предназначалось для Международного отдела ЦК КПСС. Однако, когда строительство уже началось, ЦК решил, что здание расположено слишком далеко от центра, и отдал его КГБ. Главный административный корпус, построенный в форме буквы Y, с одной стороны окружал зал заседаний и библиотека, а с другой стороны — здания поликлиники, спортивного комплекса и бассейна. Весь комплекс зданий ПГУ окружал двойной забор со сторожевыми собаками и вооруженными часовыми по периметру. На внутренней площадке, перед декоративным прудом на гранитном постаменте возвышалась массивная голова Ленина. 20 декабря 1977 года в ознаменование 60-й годовщины КГБ на площадке был поставлен еще один монумент — памятник Неизвестному Разведчику. Из кабинетов административного здания открывался живописный вид на холмы, березовые рощи, зеленые луга, а в летнее время на золотящиеся пшеничные и ржаные поля.

Каждое утро между 8.20 и 8.50 к Ясенево со всех концов Москвы мчался поток автобусов. Немногие счастливчики (а таких к середине 80-х годов по стране было не более 5 процентов) приезжали на своих машинах. Пожалуй, на стоянке у ПГУ машин скапливалось больше, чем где бы то ни было во всем Советском Союзе.

Официально рабочий день начинался в девять часов утра. Подъехав к зданию ПГУ, сотрудники проходили через три поста. Один — у внешних ворот, второй — у главного входа за внутренним забором и третий — у входа в само здание. Помимо этого, в различных частях здания документы могли проверить еще несколько раз. В Ясенево по обычному удостоверению КГБ, с фамилией, именем, отчеством, званием и фотографией владельца, пройти было нельзя. У каждого сотрудника ПГУ был свой собственный пластиковый пропуск с его, а реже ее, фотографией и личным номером. Имен на этих пропусках не было. Кроме того, на пропуска была нанесена специальная сетка с перфорацией в тех местах, куда владельцу пропуска доступ был запрещен. Эти пропуска за границу с собой брать запрещалось. Сотрудники ПГУ, работающие за рубежом, оставляли их в своих отделах на хранение. Посетителей в ПГУ было очень мало. Если кто и заходил, так большие начальники. Если сотруднику ПГУ нужно было встретиться со своими коллегами из других управлений КГБ, партийными или правительственными чиновниками, то обычно эти встречи проходили где-нибудь в центре Москвы.

Рабочий день заканчивался в шесть часов. Автобусы отходили от здания ровно в 6.15. Перед отправлением водители снимали со своих автобусов номер маршрута. Когда колонна автобусов отправлялась в обратный путь, то милиция останавливала все движение на Московской кольцевой дороге для того, чтобы влиятельные пассажиры могли беспрепятственно добраться до дома.

Однако, несмотря на всю изощренную систему безопасности, ПГУ так и не справилось с проблемой столовой, по крайней мере, во время службы там Гордиевского. Ошарашенные качеством и разнообразием пищи, которую им приходилось подавать, работники столовой (обычно жители окрестных деревень) старались побольше запихать в карманы и унести домой. Когда у проходной начались обыски, они все подали заявления об уходе. Вскоре обыски пришлось прекратить. По всей видимости, и поныне ПГУ снабжает жителей местных деревень продовольствием через карманы работников своей столовой.

Примерно за год до переезда в Ясенево с поста начальника ПГУ ушел Александр Сахаровский, пробыв в этом большом и мягком кресле рекордный срок — пятнадцать лет. После Сахаровского туда сел его пятидесятитрехлетний заместитель и давний протеже Федор Константинович Мортин. За исключением коротких поездок за границу с ревизиями резидентур КГБ, у него не было никакого опыта работы за рубежом. Пониманием западного образа жизни он также не отличался. Однако свою деятельность в Ясенево Мортин начал с большим шиком. Ежедневно он и другие крупные чины ПГУ прибывали в Ясенево на своих черных «ЗИЛах» и «Волгах». В здание они входили через отдельный вход и в кабинеты свои поднимались на отдельном лифте. На втором этаже у Мортина был огромный кабинет со спальней и ванной комнатой. Хотя Мортин был верной и талантливой второй скрипкой Сахаровского, вскоре по центру пополз слушок, что в период быстрого политического роста Андропову нужен человек посильнее. В 1974 году Мортина перевели на пост начальника Главного управления научно-промышленного сотрудничества в Государственном комитете СССР по науке и технике (ГКНТ). Этот ключевой пост научно-технической разведки обычно всегда занимал офицер КГБ.

Преемником Мортина на посту начальника ПГУ стал один из самых способных личных протеже Андропова — пятидесятилетний Владимир Александрович Крючков. В Ясенево Крючков оставался почти столь же долго, сколь и Сахаровский, — 14 лет, а в 1988 году стал председателем КГБ. На официальных фотографиях татарское лицо Крючкова всегда серьезно, уголки губ опущены вниз. Он, собственно, таким и был — неулыбчивым и энергичным. Все годы в ПГУ он руководил управлением с исключительной энергией, самоуверенностью, административной сноровкой и политической смекалкой. Крючков отличался фанатичной приверженностью к своей работе и полным отсутствием чувства юмора. На памяти Гордиевского Крючков ни разу не отклонился от заранее написанных докладов, зачитывая их на совещаниях ПГУ, ни разу не попытался пустить удачное словцо или сострить. В 1989 году Крючкова в интервью спросили: «Знаете ли вы, что такое свободное время?» — «Боюсь, что нет», — ответил тот.

Крючков любил подчеркивать свое рабоче-крестьянское происхождение, вспоминая годы работы на заводе. Он окончил Заочный юридический институт, несколько лет проработал следователем и прокурором. Затем в его жизни, как говорил Крючков, наступил поворот: он окончил дипломатическую академию и пять лет — с 1954 по 1959 год — работал в советском посольстве в Будапеште. Там он и стал протеже посла СССР в Венгрии Юрия Андропова. Когда в 1959 году Андропова направили заведовать Отделом социалистических стран ЦК КПСС, туда пришел и Крючков. Там же он и проработал до 1967 года. Позже об этом периоде своей жизни Крючков говорил так: «Сегодня стало модным клевать партийный аппарат, но я тем не менее хочу сказать: я многому там научился, познакомился со многими замечательными и приверженными делу людьми. Хотя как и везде были неприятные исключения.» За годы работы в Центральном Комитете Крючков отточил искусство политики и интриги. Когда в 1967 году Андропов стал председателем КГБ, Крючков возглавил его секретариат и получил доступ к самым главным секретам КГБ. Примерно в 1971 году он получил должность заместителя начальника ПГУ по европейским операциям, а через три года сменил Мортина.

Пунктиком Крючкова была не только работа, но и физкультура. Он постоянно мял в руке теннисный мячик или ручной эспандер, чем страшно раздражал сотрудников ПГУ. В новом здании управления у Крючкова был личный гимнастический зал с массажным столом, а рядом — личная сауна, куда он иногда приглашал других генералов КГБ. Во время ночного дежурства один из членов секретариата Крючкова показал Гордиевскому эту сауну. Ничего роскошнее тот в своей жизни не видал: сауна была обшита дорогими финскими досками, а не обычной русской сосной, элегантные лампы и прочая арматура были сделаны по специальному заказу в Швеции. На стенах висели пушистые импортные полотенца и халаты. Валюты на нее явно не жалели. Рядом с гимнастическим комплексом и сауной была столовая, но без бара. Крючков совсем не пил и привел в страшное уныние традиционно пьющее ПГУ, запретив отходные сотрудников, получивших назначение за рубеж.

Главным недостатком Крючкова в должности начальника ПГУ стало его полное отсутствие личного опыта разведработы и жизни на Западе. Гордиевский впервые увидел Крючкова в 1972 году, незадолго до своего назначения в Копенгаген по линии ПР. Будучи тогда уже заместителем Мортина, Крючков тут же спросил Гордиевского: «Расскажите, как вы собираетесь устанавливать контакты в Дании.» Гордиевский тогда только что перешел из Управления С (работа с нелегалами) и начал городить какую-то наивную несусветицу. Но не успел Гордиевский сказать и двух слов, как Крючков его перебил и начал собственный монолог. Гордиевскому он больше и слова сказать не дал. Оказалось, что Крючков разбирался в вопросе еще хуже Гордиевского, главным образом потому, что о западном обществе никакого представления не имел. Вся его позиция состояла из набора идеологических стереотипов и теории заговора, которые начали понемногу смягчаться лишь в 80-х годах. К другим мнениям Крючков относился нетерпимо. Два самых талантливых и уравновешенных специалиста ПГУ по британской и американской политике — Олег Калугин и Михаил Любимов — в 1980 году были вынуждены оставить работу в ПГУ, осмелившись покритиковать теорию заговоров Крючкова. За годы работы в ПГУ падкий на лесть Крючков постепенно окружил себя подхалимами.

Переезд в Ясенево и появление Крючкова на посту начальника ПГУ совпало с периодом самой мощной разрядки напряженности в советско-американских отношениях за все годы с начала «холодной войны» и до эпохи Горбачева. В мае 1972-го состоялся первый за всю историю визит американского президента в СССР. После визита Ричарда Никсона и Брежнев поехал в Соединенные Штаты в июне 1973 года. Годом позже Никсон приехал в Москву во второй раз. За этот период между двумя странами было подписано больше соглашений и договоров, чем за весь период с установления дипломатических отношений. Самыми крупными был договор о противоракетной обороне и первый договор по ограничению стратегических вооружений (ОСВ—1). Оба они были подписаны во время первого визита Никсона в Москву. «Историки будущих поколений, — оракулствовал Никсон, — напишут, что в 1972 году Америка впервые помогла вывести мир из болота постоянных войн на высокое плато мира».

Хотя соперничество между двумя сверхдержавами продолжалось, у них, похоже, появились и воля и желание объединить усилия и предотвратить ядерный Армагеддон. Гордиевскому запомнилось, что настроение в Центре тогда изменилось — наконец-то Соединенные Штаты стали относится к Советскому Союзу как к равному. Уотергейтский скандал августа 1974 года и уход Никсона в отставку под угрозой импичмента породили уныние и подозрительность. В начале 1975 года главным резидентом КГБ в Вашингтоне стал Дмитрий Иванович Якушкин. Он уже тогда был убежден, что падение Никсона произошло вовсе не из-за взрыва общественного негодования, а в результате заговора врагов разрядки. Главными врагами были сионисты, повсюду плетущие сети через свое еврейское лобби в Конгрессе, а также «американский военно-промышленный комплекс», который, как он полагал, всеми средствами пытался предотвратить сокращение расходов на вооружения.

Однако такая интерпретация уотергейтского кризиса проистекала из более глубокого непонимания как в Кремле, так и в КГБ американской политической системы и образа жизни. Идеологические шоры по-прежнему сужали их политическое видение. Привыкшие к централизованной власти и командной экономике, большинство офицеров КГБ и советских дипломатов и представить себе не могли, каким образом Соединенные Штаты могли достичь такого высокого уровня производительности труда и технического совершенства при таком незначительном государственном регулировании. Поэтому непонимание советскими специалистами принципов и механизма функционирования Соединенных Штатов как государственного механизма обычно заполнялось теорией заговора. Дипломат Аркадий Николаевич Шевченко, который сбежал за границу в 1978 году, находясь на посту заместителя Генерального секретаря ООН, так писал о своих советских коллегах: «Многие сходятся в совершенно невероятном мнении, что, должно быть, где-то в Соединенных Штатах находится секретный Центр управления. Сами они привыкли, что всей системой управляет за закрытыми дверьми небольшая рабочая группа, упрятанная в каком-то секретном районе. В конце концов, многие советские люди все еще пережевывают ленинский догмат о том, что буржуазные правительства являются прислужниками монополистического капитала. „Вот это-то, наверное, и есть тайный Центр управления, — думают они.“ Период разрядки в советско-американских отношениях посреди периода брежневского правления стал отчасти возможен и благодаря усилиям необычайно изощренного советского дипломата Анатолия Федоровича Добрынина, который с марта 1963 по март 1986 года работал послом СССР в США. Регулярные секретные беседы Добрынина с Киссинджером, советником президента Никсона по национальной безопасности, а позже и госсекретарем США, обеспечили Центру запасной канал связи между Москвой и Вашингтоном, который отчасти и прокладывал путь разрядке. Позже Киссинджер воспел хвалу „величайшему вкладу“ Добрынина в дело улучшения отношений между двумя странами и совершенству искусства его дипломатии. Но и способностей Добрынина не хватило для того, чтобы разрушить теории заговоров, пользовавшихся такой популярностью в Москве. Время от времени его оппоненты в ЦК и МИДе говорили, что Добрынин „американизировался“. Ему приходилось все чаще занимать оборону и закрывать глаза хотя бы на некоторые предрассудки Москвы. Вот что говорил о Добрынине Шевченко: „Хотя Добрынин хорошо понимал систему государственного управления Соединенных Штатов, даже он не решался давать точного анализа разделению исполнительной и законодательной власти в Америке во время уотергейтского кризиса.“

Хоть и на уровне пустых слов, но разрядка продолжалась и после падения Никсона. В августе 1975 года в Хельсинки Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе приняло Заключительный акт, который провозглашал все европейские границы «нерушимыми» и призывал государства Востока и Запада придерживаться цивилизованных норм международных отношений и уважать права человека. Однако созданные в Советском Союзе Хельсинкские группы по контролю над соблюдением прав человека были вскоре прикрыты КГБ. Большинство их членов были арестованы или отправлены в ссылку.

На преемника Никсона и бывшего вице-президента Форда в Центре смотрели с легким презрением. Андрей Громыко, который, как и Андропов, стал членом Политбюро в 1973 году, снисходительно писал о нем: «Иногда случается, что человек занимает высокий пост, а пишут и говорят о нем лишь мимоходом. К этой категории принадлежит и Джеральд Форд, пробывший на посту президента чуть больше двух лет.»

Хотя Москва была явно невысокого мнения о способностях Форда, она стремилась к его победе на президентских выборах 1976 года. С присущим им консерватизмом кремлевские лидеры предпочитали хорошо известную посредственность вроде Форда непредсказуемому и неизвестному демократическому кандидату Джимми Картеру. Считалось, что при Форде запасной канал связи между Добрыниным и Киссинджером сможет существовать. По мере приближения выборов и на советское посольство, и на резидентуру КГБ в Вашингтоне обрушился шквал запросов о предсказании результатов выборов. Добрынин тогда говорил Шевченко, «что Центр бомбардировал Вашингтон своими запросами несколько месяцев.» Похоже, что и от посольства, и от резидентуры требовалось делать свои ставки на этой предвыборной игре.

Хотя Джимми Картер был, пожалуй, самым образованным президентом за весь послевоенный период, в 1977 году он был и чужаком в Вашингтоне и новичком в дипломатии. О Картере Громыко писал еще с большим пренебрежением, чем о Форде: «Картер был человеком усердным, но когда он старался произнести названия городов и областей в Советском Союзе, у него получался лишь набор нечленораздельных звуков. К нашему большому беспокойству, мы быстро обнаружили, что он с трудом понимал даже самые главные черты советско-американских отношений».

После вьетнамской войны и уотергейтского скандала Картер предпринял попытку возродить американскую внешнюю политику на высоких принципах морали и уважения прав человека. Вскоре после избрания Картер получил письмо от Андрея Сахарова, диссидента и лауреата Нобелевской премии мира 1975 года. В своем письме он просил Картера поддержать кампанию за соблюдение прав человека в Советском Союзе. К негодованию Кремля и КГБ, Картер огласил содержание письма и ответил на него. Вскоре он принял в Белом доме еще одного советского диссидента, Владимира Буковского. И Якушкин, и Центр ошибочно расценили кампанию Картера за права человека как попытку укрепить положение Соединенных Штатов на следующим раунде переговоров по стратегическим вооружениям после того, как в октябре 1977 года истек срок действия Договора ОСВ—1.

Служба А КГБ (активные действия) придавала огромное значение кампании Картера за права человека. В ответ она поспешила обвинить Соединенные Штаты в нарушении прав у себя дома. В 1977 году служба А организовала целый ряд писем жене президента. Розалин Картер, в которых выражался протест против «нарушения прав человека» в Соединенных Штатах. Во время пребывания Гордиевского в Копенгагене резидентура убедила известного либерального политика направить одно из таких писем госпоже Картер. Этот инцидент привел резидентуру в такое возбуждение, что оно немедленно направило к нему офицера политической разведки для того, чтобы получить от автора копию письма. С большим удовлетворением было обнаружено, что письмо в точности соответствовало проекту, подготовленному КГБ. После этого в Центр с триумфом был направлен соответствующий отчет.

Ряд процессов в Советском Союзе, прошедших в 1978 году над борцами за права человека, вызвал целую серию официальных заявлений от руководства Соединенных Штатов. КГБ нанес ответный удар, попытавшись связать деятельность еврейского диссидента Анатолия Щаранского с ЦРУ. Щаранского приговорили к десяти годам лишения свободы по подложному обвинению в передаче секретной информации американскому журналисту. Хотя КГБ собственноручно сфабриковал это дело, он умудрился сам себя убедить в том, что в ЦРУ при помощи Белого дома был состряпан специальный заговор для манипуляции кампаниями за права человека в Советском Союзе. Даже в эпоху гласности Громыко продолжал настаивать, что эта кампания была неотъемлемой частью американской «идеологической диверсии против СССР… Картер принимал лично участие в этой провокационной кампании.»

Разрядка всегда оставалась хрупким ребенком 70-х годов. Брежнев любил повторять, что разрядка не отменяла «законов классовой борьбы. Даже в 1972—74 годах Соединенные Штаты по-прежнему оставались для Советского Союза главным противником». Первый отдел ПГУ (США и Канада) всегда был самым большим региональным подразделением и постоянно расширялся. В шестидесятые годы в нем был один заместитель; за семидесятые годы прибавилось еще двое. Он был и единственным отделом с двумя «главными резидентурами» (статус, полученный в начале семидесятых годов резидентурами Вашингтона и Нью-Йорка), возглавляемыми генералами КГБ. У Первого отдела была и третья резидентура в Сан-Франциско. В годы расцвета разрядки присутствие КГБ как в Соединенных Штатах, так и в делегации ООН в Нью-Йорке росло как никогда быстро: со ста двадцати человек в 1970 году до двухсот двадцати в 1975-м. В то время, как численность Лондонской резидентуры резко сократили, количество сотрудников резидентур в США удвоилась.

Вашингтон стал главным центром политической разведки. Якушкин, бывший главным резидентом с 1975 по 1982 год, гордился, что его предком был декабрист. Ему, видно, очень льстило, что в 1982 году «Вашингтон пост» назвала его «самым влиятельным офицером КГБ за пределами Советского Союза». Однако служба Якушкина в Вашингтоне омрачилась одним крупным недоразумением. Однажды в советское посольство, находившееся на Шестнадцатой стрит, недалеко от Белого дома, подбросили пакет. Когда пакет открыли, в нем нашли секретные документы, имя и адрес автора и предложение о сотрудничестве. Якушкин посчитал пакет провокацией и приказал отдать его в полицию. Однако документы оказались настоящими, а автора письма арестовали.

Все же, несмотря на этот досадный прокол, по возвращении в Москву в 1982 году Якушкин стал начальником Первого отдела ПГУ. При Якушкине атмосфера в отделе, на взгляд Гордиевского, была гораздо напряженнее, чем где бы то ни было в Центре. Частично это объяснялось административным зудом, который так не походил на якушкинские мягкие дипломатические манеры, принесшие ему популярность на вашингтонских коктейлях. Если Якушкин был зол, то он орал в телефон громче всех в Ясенево. Но атмосфера в Первом отделе объяснялась еще и его престижностью. Туда многие хотели попасть, а попавшие хотели продвинуться по служебной лестнице, и все это приводило к таким интригам, каких в других отделах и представить себе не могли.

Сев в кресло начальника ПГУ, Крючков быстро провел серию организационных изменений для того, чтобы воспользоваться новыми возможностями, созданными разрядкой для борьбы против «основного противника». В Первом отделе была создана специальная группа «Север» для координации разведывательных операций против американских целей, расположенных в других частях света. Первым руководителем группы стал Вадим Кирпиченко, бывший резидент КГБ в Каире, завербовавший шефа разведки Насера Сами Шарафа. Резидентуры в большинстве стран Запада и третьего мира получили указание создать «группы главного противника» для организации операций против американских целей, расположенных в их странах. Такие группы обычно состояли из одного-двух офицеров линии ПР (политическая разведка) и КР (внешняя контрразведка), а также одного из линии X (научно-техническая разведка). Время от времени офицеры группы «Север» наносили визиты в резидентуры для проверки работы «групп главного противника». У Гордиевского создалось впечатление, что бюрократическая возня серьезно снизила эффективность и координацию усилий этих групп.

Быстрое расширение контактов с Западом в период разрядки вначале подтолкнуло Крючкова к выводу, что для сбора разведданных необходимы новые методы борьбы против главного противника. Целый поток государственных тайн Соединенных Штатов, вылившийся на общественность, когда разразился уотергейтский скандал, а также сенсационные разоблачения пронырливых журналистов убедили Крючкова, что традиционные методы вербовки агентов устарели. Многие секреты стали общедоступными.

Вступив в должность в 1974 году, он, к ужасу ветеранов, потребовал от резидентур сосредоточить свое внимание на установлении большого числа открытых контактов с тем, чтобы получить доступ к государственной тайне непосредственно, не прибегая к медленной и тяжелой процедуре вербовки тайных агентов. Крючков был вынужден прекратить свой эксперимент очень скоро после нескольких оглушительных провалов, когда офицеры КГБ, имеющие дипломатическую крышу, решили в ресторанах поиграть в Боба Вудворда и Карла Бернстайна из «Вашингтон пост». Так что в дальнейшем Крючков, пожалуй, как никто другой из его предшественников, сосредоточил все силы на вербовке нового поколения тайных агентов на Западе.

В начале семидесятых годов, в период расцвета разрядки, была предпринята и попытка использовать позабытые таланты Кима Филби, который после своей свадьбы с Руфой в 1971 году немного позабыл о вожделенном спиртном. Первым контакты с Филби восстановил ведущий эксперт Центра по Великобритании Михаил Петрович Любимов, которого Гордиевский считал одним из самых талантливых и приятных офицеров ПГУ своего поколения. Любимов был истинным знатоком английской литературы и дорогих сортов виски. Четыре года он прослужил в Лондонской резидентуре, пока его оттуда не выставили в 1964 году за попытку вербовки шифровальщика, когда Любимову был 31 год.

На протяжении двух лет после своего возвращения в Москву Любимов помогал интервьюировать Филби. В начале 70-х годов он начал работать над диссертацией «Отличительные черты британского национального характера и их использование в оперативной работе». Свою диссертацию он подробно обсуждал с Филби. В 1974 году он с большим успехом защитил ее в андроповском институте ПГУ. Впоследствии материалы диссертации он использовал для написания секретного учебника по Соединенному Королевству. Этим учебником пользовались как основным пособием вплоть до середины 80-х годов. Со статусом персоны нон грата, с карьере лондонского резидента Любимову пришлось забыть. Вместо этого в 1975 году его направили в Копенгаген.

С Филби поддерживал тесные отношения и Олег Данилович Калугин, молодой и энергичный руководитель Управления К ПГУ. Это управление занималось контрразведкой и внедрением агентов КГБ во враждебные иностранные разведки. Часто приезжая на квартиру Филби, Калугин спрашивал у него совета по выработке разведывательной стратегии Великобритании. Филби настойчиво убеждал Калугина, что поскольку Министерство иностранных дел Великобритании набирало на службу, помимо выпускников Оксфорда и Кембриджа, все больше студентов из провинциальных университетов, то, по всей видимости, и СИС поступала так же. Поэтому Филби полагал, что университеты Брэдфорда, Бристоля, Бирмингема, Эдинбурга, Эссекса, Халла и Лондона, включая и Лондонскую школу экономики, а также школу востоковедения и стран Африки, университеты Сэлфорда, Суррея и Суссекса, все были достойны детального изучения КГБ, а программы студенческих обменов предоставляли хорошие возможности для вербовки новых агентов.

К услугам Филби обращалась и служба А, отвечавшая за активные действия, направленные на оказание воздействия на западные правительства и общественное мнение. Эта служба специализировалась на производстве подложных документов, якобы исходивших из ЦРУ, Госдепартамента и других. На Гордиевского большое впечатление произвело высокое качество работ Филби по активным действиям, хотя от самой деятельности службы А он не был в восторге. В зимние месяцы, с октября по апрель, Филби вел семинары на конспиративной квартире КГБ (на улице Горького) для молодых офицеров Третьего отдела ПГУ, отвечавшего за операции в Великобритании, Ирландии, скандинавских странах, на Мальте и в австралийско-азиатском регионе, которые получили свое первое направление за рубеж. В ходе семинаров Филби устраивал деловые игры, в которых ему отводилась роль политика, государственного служащего, сотрудника разведки или бизнесмена, а студенты должны были завербовать его.

К концу семинарского курса Филби писал отзывы о слушателях. Надо сказать, что он мог написать и совсем нелестный отзыв. Так, Валерия Александровича Кислова, который получил назначение в копенгагенскую резидентуру, он охарактеризовал следующим образом: «Непредсказуем. Подвержен эмоциональным порывам». Будучи в Дании, Кислое влюбился в замужнюю женщину, разъезжал за ней в посольской машине и в конце концов с позором был отправлен домой резидентом КГБ, после того, как начал околачиваться под окнами ее загородного дома. Самую свою отрицательную оценку Филби дал Виктору Ивановичу Музалеву, который, по его словам, прошел курс дважды, но так ничему и не научился. Музалев просидел в лондонской резидентуре с 1984 по 1985 год, и Гордиевский был готов полностью подписаться под этой характеристикой Филби. Музалева выставили из Лондона после побега Гордиевского, хотя для британцев было бы гораздо лучше, если б Музалев остался.

Иногда по оперативным вопросам к Филби обращались и из Третьего управления, правда, из всех досье, приносимых Филби, обязательно изымался наиболее важный материал. Хотя с Филби и советовались, Крючков с подозрением относился к необычным и новаторским идеям Филби, как и к его двум главным патронам — Любимову и Калугину. Эти двое и не скрывали своего презрения к примитивным теориям заговоров, превалирующих в Центре. В 1980 году Калугина выпихнули из ПГУ и направили заместителем начальника Ленинградского УГБ после того, как он поспорил с Крючковым. Примерно в то же время развод Любимова был использован как предлог для его увольнения из Центра за «аморальное» поведение. Тут Филби снова впал в глубокую депрессию.

На протяжении всего брежневского периода, да и после него, Центр рассматривал разрядку не столько как путь к окончанию соперничества Востока и Запада, сколько как средство его ослабления. Страны соцлагеря все еще рассматривались как остров социализма, окруженный западным империализмом, вступившим в сговор с китайцами. Для того, чтобы прорвать это окружение, Советскому Союзу необходимо было укрепить свое влияние в странах третьего мира и связи с движением неприсоединения. Однако уже к началу 70-х годов Советский Союз потерял значительную часть своего влияния в Египте, который в 60-е годы Москва рассматривала как ключевой элемент советского влияния на Ближнем Востоке. Арабо-израильская война 1973 года для Египта началась хорошо, но вот кончилась неважно. Центр хорошо понимал, что от серьезного поражения Египет и Сирию спасло не советское оружие, а американское давление на Израиль. Гордиевский почувствовал, что в ПГУ создалось общее настроение: дальнейшие войны на Ближнем Востоке лишь повредят интересам Советского Союза.

Центр с растущей подозрительностью следил за тем, как с урегулированием арабо-израильского конфликта и решением экономических проблем Египта Садат все больше внимания обращает на Запад и потихоньку забывает о Востоке. Его одностороннее прекращение советско-египетского договора о дружбе и сотрудничестве в марте 1976 года вызвало в Центре гораздо меньше удивления, чем в Кремле. Всего лишь за три недели до этого шага Брежнев в одном из своих больших выступлений высоко оценил этот договор как «долгосрочную основу для отношений в соответствии с интересами не только двух стран, но и всего арабского мира». В ноябре 1976 года Центр составил подробную записку, в которой точно предсказал дальнейшее укрепление связей Садата с Западом, в основном с Соединенными Штатами. В записке приводилось высказывание бывшего премьер-министра Египта Азиза Сидки, в котором подчеркивалось, что высказанная Садатом готовность к примирению с Советским Союзом была «просто маневром». Тем не менее акции КГБ в Египте быстро падали. Многие агенты, завербованные при Насере, отказались от дальнейшего сотрудничества. Из-за усилившейся активности египетской службы безопасности встречи с оставшимися агентами обычно проходили на Кипре, в Бейруте или в других местах за пределами Египта.

1 октября 1977 года Советский Союз и Соединенные Штаты подписали совместное заявление о необходимости урегулирования арабо-израильского конфликта. Брежнев полагал, что наконец он заручился признанием Соединенных Штатов роли Советского Союза в мирных переговорах по Ближнему Востоку. Как гласит официальная история советской внешней политики, почти сразу же «под давлением Израиля администрация Картера предательски нарушила это соглашение». Всего через семь недель после подписания соглашения Садат отправился в Иерусалим для диалога с Израилем. Его визит стал одним из самых зрелищных дипломатических трюков современности. Как только 20 ноября Садат спустился из своего самолета в Тель-Авивском аэропорту, израильский радиорепортер вскрикнул в микрофон: «А сейчас президент Садат осматривает почетный караул израильских войск обороны! Я это вижу своими глазами, но не могу поверить!» В конце визита бывший премьер-министр Израиля Голда Меир сказала о Садате и израильском премьер-министре Менахеме Бегине: «Какая там Нобелевская премия мира! Дайте этим двум по Оскару!».

Центр всегда отличала почти параноидальная боязнь заговоров, особенно со стороны сионизма и еврейского лобби в Соединенных Штатах. Соответственно, и этот визит рассматривался, скорее всего, как заговор, а не театральное представление. Считалось, что Вашингтону было известно о готовящейся поездке еще при подписании соглашения с Москвой. Даже через десять лет в своих мемуарах Громыко едва мог скрыть чувство негодования против Садата, кипевшее в нем: «Его называли „тьмой египетской“, как величайшее в истории человечества пыльное облако, осевшее на Египет три с половиной тысячи лет назад после извержения вулкана на острове Санторин… Всю свою жизнь он страдал манией величия, но когда стал президентом, она достигла патологических размеров».

В Центре Гордиевский не раз слышал, как многие сотрудники КГБ в негодовании говорили, что Садата пора скинуть. Хоть никаких свидетельств о заговоре КГБ с целью ликвидации Садата нет, он был одной из основных целей группы активных действий Центра. Крупные загранрезидентуры получили от службы А циркуляр с указанием распространить слухи о том, будто Садат — бывший нацист, что в своем завещании Насер говорил о нем как о психически неустойчивой личности, что он был под каблуком у жены, что у него был телохранитель из ЦРУ, что он был агентом ЦРУ и, наконец, когда ему придется бежать из Египта, ЦРУ обещало ему виллу в Монтре и круглосуточную охрану. Активным действиям придавалось еще большее внимание после того, как Садат, Бегин и Картер подписали в Кэмп-Дэвиде соглашение мира на Ближнем Востоке в сентябре 1978 года. «Правда» немедленно окрестила его как «сделка за спиной арабского народа, которая служит интересам Израиля, Америки, империализма и арабской реакции». В Центре считали, по словам Гордиевского, что Картер и ЦРУ заманили Садата в американо-сионистский заговор с целью покончить с советским влиянием на Ближнем Востоке. В марте 1979 года был подписан израильско-египетский мирный договор, хотя кэмп-дэвидским планам о широком урегулировании арабо-израильского конфликта так и не суждено было сбыться. Убийство Садата мусульманскими фанатиками в октябре 1981 года в Центре восприняли с великой радостью.

Одним из последствий разрыва Кремля с Садатом стала растущая поддержка Организации освобождения Палестины (ООП). Лидера ООП, Ясира Арафата, некоторое время обхаживал офицер КГБ Василий Федорович Самойленко. В конце 40-х годов Самойленко служил в Австрии, а в начале и середине 50-х в Восточной Германии, где ему в возрасте 40 лет было присвоено звание подполковника КГБ. Когда летом 1974 года в Советский Союз прибыла делегация ООП, Арафата сфотографировали вместе с Самойленко на церемонии возложения венков в Москве. Официальное коммюнике, выпущенное в ходе визита, назвало ООП «единственным законным представителем арабского народа Палестины». КГБ готовил партизан ООП в своем специальном учебном центре в Балашихе, пригороде Москвы, и поставлял большую часть оружия для нападений боевиков ООП на военные объекты Израиля. Офицеры разведслужбы ООП посещали годичные курсы в андроповском институте ПГУ. Там же некоторые из них вербовались КГБ.

В конце 60-х годов Арафата обхаживал и каирский резидент румынской разведслужбы (ДИЕ) Константин Мунтяну. В конце 1970 года Мунтяну привез Арафата в Бухарест для встречи с Николае Чаушеску. Эти двое вскоре стали большими друзьями. (Справедливости ради надо отметить, что в 70-е годы Чаушеску хорошо принимали и в Белом доме, и в Букингемском дворце). В конце 1972 года ДИЕ образовало разведывательный союз с ООП, поставляя ей бланки паспортов, оборудование для электронной разведки и необходимое оружие для выполнения боевых операций. «Москва помогает ООП набрать силу, а я питаю ее мозг», — говорил Чаушеску тогдашнему временно исполняющему обязанности руководителя ДИЕ, а позднее сбежавшему на Запад Иону Пачепе.

В 1972 году Арафат и Чаушеску вместе состряпали план дезинформации иорданского короля Хусейна. Чаушеску привез в Амман разведданные по ООП, которые, к неведению Хусейна, были составлены шефом разведки Арафата Хани Хассаном, которого Арафат всегда называл хитрой лисой. Хусейн ответил на эту щедрость, подарив Чаушеску разведданные, в которых он раскрыл собственные источники в ООП. По свидетельству Пачепы, Хассан был официально завербован как агент ДИЕ, с кодовым именем Аннетта, в 1976 году ему периодически выплачивалось от 2,5 до 10 тыс. долларов.

Москву гораздо больше, чем Чаушеску, беспокоили террористические акты ООП, часть из которых осуществлялась отколовшимися от Арафата группами. А некоторые из них он и сам готовил. При Брежневе Советский Союз никогда не пестовал международный терроризм, как говорили некоторые западные паникеры. Наоборот, Кремль сам боялся стать объектом террористов. В 1969 году психически больной армейский лейтенант умудрился проникнуть в Кремль и выстрелить по машине, в которой, как он полагал, ехал Брежнев. Через год группа еврейских отказников попыталась угнать в Израиль самолет. В 70-х годах предпринимался целый ряд попыток таких угонов. Большинство из них были неудачными, но в газетах о них все равно ничего не писали. Больше всего КГБ встревожили взрывы бомб в московском метрополитене, подложенные туда армянскими сепаратистами в 1977 году. Позднее троих армян, проходивших по этому делу, расстреляли. В Центре ходил слух, что когда КГБ и милиция не сумели найти виновных, то козлами отпущения сделали трех других армянских сепаратистов, просто для того, чтобы показать — возмездие террористам неотвратимо.

Но хотя КГБ и не был главным поставщиком ближневосточных террористов, он не стоял от терроризма в стороне. Хотя формально нападение на гражданские объекты осуждалось, Центр хорошо знал, что некоторые из борцов за свободу в его Балашихинском центре были действительными, либо потенциальными террористами. От агентов ООП было известно, что некоторые террористические акции готовились совместно с сирийскими, ливийскими и другими посольствами в Москве и других столицах восточноевропейских государств. В советском и кубинском учебных лагерях проходил подготовку и Ильич Рамирес Санчес, известный также как Карлос Шакал, сын венесуэльского миллионера, впоследствии ставший самым известным террористом 70-х и 80-х годов. Он работал как на отколовшиеся группы ООП, так и на полковника Каддафи из Ливии. В 1975 году Карлос возглавлял группу палестинских и немецких террористов, которые похитили министров стран-членов ОПЕК в Вене и получил за них огромный выкуп от Ирана и Саудовской Аравии. И все же Карлос сильно отличался от многих партизан третьего мира, проходивших подготовку в советских учебных лагерях. Доклад, составленный в 1971 году по учебе в Советском Союзе 194 офицеров из 10 различных фракций ООП, выявил серьезные недостатки как в уровне подготовки, так и в уровне самих курсантов. Вот что писал командир войск ООП полковник Рашад Ахмед: «Курсанты неправильно понимают политические аспекты направления за границу военных делегаций. В результате старшие офицеры в составе делегации, проходящие подготовку на курсах командиров батальонов, отказывались учиться и просили о возвращении на родину под нелепыми предлогами». Ахмед сообщал, что он вынужден был отчислить 13 офицеров за пьянство, торговлю фальшивыми деньгами и «сексуальные извращения».

Если бы он требовал неукоснительного соблюдения норм поведения, жаловался Ахмед, то пришлось бы отправить домой больше половины офицеров. В своем рапорте он просил о более тщательном отборе курсантов для прохождения подготовки в Советском Союзе.

Хотя на закрытых встречах с руководством ООП Москва высказывала беспокойство по поводу участия этой организации в террористических акциях, она всегда заявляла, что ООП не имеет ничего общего с терроризмом. Так, в 1975 году московское радио сообщило: «Недавно командование ООП предприняло решительные действия по борьбе с терроризмом… В своей справедливой борьбе ООП исходит из позиции зрелости и реалистичности. Хорошо известно, что террористические акты не имеют ничего общего со средствами революционной борьбы. Напротив, они наносят ей серьезный вред.»

Однако после сирийского вторжения в Ливан 1976 года, Центр забеспокоился, что, будучи главным поставщиком оружия Сирии, Советский Союз сам может стать объектом террористических акций со стороны отколовшихся от ООП групп. 11 июля резидентуры КГБ получили предупреждение, что «буржуазная пропаганда» убедила некоторых палестинцев, будто Москва поддерживает сирийское вторжение. Таким образом, не исключались покушения на некоторых советских представителей за рубежом. Резидентуры получили указание усилить меры безопасности. Для того, чтобы умиротворить палестинцев, в Москве было спешно открыто представительство ООП, принципиальная договоренность о котором была достигнута в ходе визита Арафата в Москву за два года до того. Центр также распорядился начать кампанию активных действий, чтобы убедить мировую общественность, будто Москва не имеет ничего общего с сирийским вторжением. Кампания эта принесла некоторый успех. 15 июля радио Каира передало сообщение «из надежных арабских дипломатических источников» в Бейруте о несуществующем советском эмбарго на поставки оружия в Сирию. 22 июля лондонская «Дейли телеграф» опубликовала сообщение о таком же несуществующем ультиматуме Сирии.

Москва одобрительно отнеслась ко все более энергичным попыткам Арафата завоевать международное признание. В 1979 году он был приглашен на заседание Социнтерна в Вене и оттуда же начал успешное дипломатическое наступление. К 1980 году страны Европейского Сообщества, но не Соединенные Штаты, согласились, что ООП должна участвовать в мирных переговорах на Ближнем Востоке. Министр иностранных дел Великобритании лорд Каррингтон заявил: «ООП как таковая не является террористической организацией».

Арафат удачно вбил клин между Соединенными Штатами и их европейскими союзниками, что значительно повысило его ставки в Москве. В 1981 году Брежнев дал ООП официальный дипломатический статус. Однако, когда в 1982 году Израиль напал на базы ООП в Ливане, Арафат упрекал Москву за невмешательство.

В то же время, Московский центр все больше беспокоили сообщения о тайных встречах между лидерами ООП и американскими официальными лицами. Подозревалось, что Арафат уступил западному нажиму и сам решил исключить Советский Союз из ближневосточного урегулирования. Естественно, в Москве это вызвало большое неудовольствие. Гордиевского поразил тот факт, что в официальных советских сообщениях Арафата больше не называли товарищем. Это был явный знак того, что в глазах Москвы он превратился из социалистического союзника в буржуазного националиста. На совещании в лондонском посольстве в 1983 году, на котором присутствовал и Гордиевский, начальник управления стран Ближнего Востока МИДа Олег Алексеевич Гриневский сообщил советским дипломатам и офицерам КГБ, что Москва больше не верит Арафату. Высказывалась надежда, что в конечном итоге на смену ему придут марксистские и прогрессивные члены ООП. Тем не менее только Арафат был способен удержать ООП от распада, и поэтому Советский Союз продолжит оказывать ему умеренную официальную поддержку.

Советская ближневосточная политика при Брежневе была направлена на создание «антиимпериалистического блока» против Израиля и его американского союзника. Почти все десятилетие семидесятых годов Москва поддерживала очень тесные связи с Ираком, с которым в 1972 году был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве. Вскоре после подписания договора и КГБ заключил соглашение о сотрудничестве с иракской разведкой. К 1977 году это сотрудничество стало настолько тесным, что Ирак превратился в единственную некоммунистическую страну, где советский шпионаж был прекращен. Центр принял беспрецедентное решение и отдал соответствующее указание своим резидентурам прекратить разведывательные операции против объектов Ирака. Все связи с иракскими агентами должны были стать «официальными контактами». Если советско-иракские отношения ухудшатся, то связи необходимо было возобновить. Особые связи с иракской разведкой почти прекратились после апреля 1979 года, когда иракский диктатор — генерал Саддам Хусейн — отправил в тюрьму или казнил большое число иракских коммунистов. Резидентурам КГБ был отдан приказ немедленно восстановить связи с бывшими иракскими агентами. Советско-иракские отношения еще более осложнились, когда в сентябре 1980 года Саддам Хусейн напал на Иран и началась война в Персидском заливе. После некоторых раздумий Москва решила оказать Ираку тайную поддержку. Ведущий эксперт по внешней политике в Секретариате ЦК КПСС, а в дальнейшем и личный советник Горбачева Николай Владимирович Шишлин заверил Гордиевского, что путь поставки Ираку вооружений был так хитро замаскирован, что выявить его было практически невозможно.

Москва стремилась вовлечь в антиимпериалистический ближневосточный блок и соседа и соперника Ирака — Сирию, которая получала еще больше советского оружия, чем Ирак. В своих мемуарах Громыко так воспевает сирийского лидера Хафеза Асада: «Сильный и дальновидный лидер, пользующийся уважением как в арабском мире, так и за его пределами. Он всегда понимал всю важность советско-арабской дружбы… Хорошо одетый, с тенью улыбки, иногда скользившей по губам, он выглядел немного неприметно, но на самом деле Асад был человеком очень выдержанным, внутри его чувствовалась сильная пружина.»

В частных беседах Гордиевский часто слышал неодобрительные отзывы об Асаде как в Центре, так и в Международном отделе ЦК КПСС. Его называли мелкобуржуазным шовинистом и эгоманьяком. Центр с гораздо большим доверием относился к руководителям разведслужбы Асада, с которыми в семидесятые годы были установлены полезные и тесные связи.