Глава 5 Германия: крах и возрождение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5

Германия: крах и возрождение

Традиции в общественной жизни Германии были настолько устойчивы, что смогли пережить даже столь страшные испытания, как Первая мировая война. В эту войну в германских войсках было гораздо больше офицеров из резерва и ополчения, чем кадровых военных. К началу войны, в августе 1914 года, в прусском воинском контингенте мирного времени состояло на службе 22 112 офицеров, и 29 230 находились в резерве. Но к 15 ноября 1915 года потери составили: 5633 кадровых офицера и 7565 резервистов. К этому же моменту новые назначения получили 7537 кадровых офицеров и почти в семь раз больше резервистов, а именно 52 181. За все время войны в германской армии было 45 923 кадровых офицера (включая 11 357 убитых) и 226 130 резервистов, из которых было убито 35 493 человека. По сравнению с данными на начало войны количество кадровых офицеров увеличилось за эти четыре с половиной года почти вдвое, а количество резервистов – почти в девять раз. Другими словами, кадровые офицеры, состоявшие на службе в 1914 году, составляли лишь одну двенадцатую от общего количества офицеров, сражавшихся в Первой мировой войне.

Срочная потребность в увеличении численности вооруженных сил (а следовательно, и количества офицеров), а также необходимость возмещать нескончаемые потери, само собой, означали, что социальному происхождению пополнения не будет придаваться такого значения, как в мирное время. Офицеров приходилось набирать отовсюду, «где только можно было найти что-нибудь подходящее». И неудивительно, что в условиях окопной жизни и «войны на истощение» сословные различия, существовавшие до 1914 года, исчезли почти полностью. Однако не до такой степени, чтобы утратить всякое значение, поскольку солдаты и унтер-офицеры подсознательно помнили о них, общаясь со старшими по званию, и в ноябре 1918 года произошел взрыв.

С учетом такой огромной численности и пониженных критериев отбора качество офицеров просто не могло сохраниться на прежнем уровне. В мирное время офицеры-резервисты проходили обучение и усваивали корпоративную этику кадровых офицеров. Во время войны, когда количество разнообразных требований, предъявляемых к офицеру, постоянно росло, поддерживать такие же стандарты во всем, кроме чисто военных навыков как для резервистов, так и для недавно произведенных кадровых военных стало невозможно. Такие попытки тем не менее делались, насколько это позволяла все возрастающая потребность в людских ресурсах, но дать непредвзятую оценку тому, что удалось в этом направлении достигнуть, крайне сложно. Во время революции 1918 года и даже позднее часто говорилось, что из кадровых военных получились гораздо лучшие командиры, чем их коллеги-резервисты. Но так же часто звучало и противоположное мнение. Наиболее типичными были жалобы на то, что молодые кадровые офицеры не знали, как обращаться с простыми солдатами. Кое-какие сведения по вопросу о личных взаимоотношениях среди младших офицеров мы можем почерпнуть из письма генерала Тренера жене от 29 октября 1917 года. Он почти каждый день посещал ставку дивизионного командования, чтобы знать, каков моральный дух армии, и, рассказывая об одном из таких визитов, писал: «Лейтенанты – отличные парни, почти все резервисты, кадровых офицеров осталось очень мало. Самые лучшие, как мне сказали, это бывшие школьные учителя. Есть также несколько унтер-офицеров, совсем еще мальчишки».

К концу войны осталось относительно мало кадровых офицеров, подготовленных в мирное время, а тех, кто остался, отзывали из окопов и направляли на штабную работу, особенно в Генеральный штаб. Считалось, что знания, полученные ими в военных училищах и военной академии, а также фронтовой опыт должны быть использованы для решения тактических и стратегических задач. В целом это было продиктовано стремлением сохранить то, что осталось от «офицерства старой школы». «Оно заслуживало, – говорил Фридрих Великий о старом прусском дворянстве, – чтобы мы его сберегли». После краха 1918 года стало очевидно, что эти люди должны были стать основой будущего рейхсвера как носители старых традиций германского офицерства, и те, кому поручили создать новый рейхсвер, – генерал Рейнхардт, «народный уполномоченный» Носке и, особенно, генерал фон Зеект – сознательно сделали традицию одним из краеугольных камней новой военной структуры. Рейнхардт, а следом за ним и Зеект видели залог успеха в продвижении тех офицеров, которые во время Первой мировой войны служили в Генеральном штабе. Этому противились те офицеры, которые служили на фронте, и поэтому Зеект, как командующий вооруженными силами, в своем письме военному министру Пруссии Рейнхардту от 29 августа 1919 года подчеркивает, что «в первую очередь нужно обратить внимание на опытных офицеров Генерального штаба; ни одно из подразделений старой армии не пользуется столь высокой и заслуженной репутацией, как Генеральный штаб; сохранить Генеральный штаб – означает сохранить дух армии». Антагонизм между офицерами Генерального штаба и офицерами-фронтовиками в германской армии, говорит он, может поддерживаться только искусственно, и там, где он действительно имеется, причины для его существования – самые ничтожные. «Офицер Генерального штаба, – продолжает он, – это фронтовой офицер. Он был выбран как их лучший представитель. Это не просто теория, так было до настоящего дня, и так будет оставаться впредь». Взгляды Зеекта по этому вопросу разделял не только Рейнхардт, но также, по основным пунктам, и глава управления кадров генерал фон Браун.

Эта довольно жаркая дискуссия была вызвана тем, что победившие союзные державы требовали увольнения в запас примерно 20 000 офицеров, и поэтому надо было выбирать, кого оставить. В то же время внутреннее и международное положение требовало, чтобы офицерами нового рейхсвера стали в основном те, кто получил назначение до окончания войны. В армии, насчитывавшей сначала 200 000 человек, а затем только 100 000, офицерство представляло следующие группы, которые сохранялись и в дальнейшем: а) старшие офицеры, начиная от командующих полками и выше; б) более молодые кадровые офицеры, служившие в Генеральном штабе и на штабных должностях; в) незначительное количество кадровых лейтенантов, ставших офицерами уже во время войны, которые, несмотря на молодость, уже командовали ротами и батареями в течение двух лет или более или были адъютантами на фронте. Сразу же после войны добавилась четвертая группа, так называемые лейтенанты Носке, численностью до 1000 человек. Это были унтер-офицеры среднего возраста, которых произвели в лейтенанты сразу после революции в соответствии либо с давним требованием социалистов, либо с законом от 16 марта 1919 года о создании временного рейхсвера. В законе говорилось, что все хорошо себя зарекомендовавшие унтер-офицеры и рядовые имеют право на офицерские должности. Он был принят Национальной ассамблеей в Веймаре при поддержке всех партий, включая германских националистов. На флоте, требовал Носке, нужно отдать половину всех новых назначений в 1919 году унтер-офицерам. В действительности доля бывших мичманов и старшин на флоте в 1920 году (после подавления путча Каппа) составляла десять процентов, и это отчасти объясняется тем, что на флоте технические навыки важнее, чем в армии. Вскоре оказалось, что получившие повышение унтер-офицеры испытывают трудности, связанные с возрастом и недостатком образования, и в результате многие предпочитают покинуть армию еще до конца срока службы. Во французской армии в течение многих лет значительную часть офицерских должностей получали бывшие унтер-офицеры. Прослужив несколько лет, они направлялись в военное училище Сен-Максин, где из них готовили офицеров. Другая часть офицерства получала военное образование в знаменитом училище Сен-Сир или Парижском политехникуме. Но даже во Франции с ее устоявшейся демократической структурой сосуществование этих двух типов офицеров вело к возникновению социального напряжения в офицерской среде, хотя и не оказывало существенного влияния на боеспособность армии.

В Германии социал-демократы постоянно поднимали этот вопрос, и в 1929 году на своем партийном съезде в Магдебурге они включили его в свою оборонную политику (пункт 5) в следующей формулировке: «Отмена образовательных привилегий в офицерском корпусе и введение в законодательном порядке минимальной квоты для набора офицеров из низших чинов». Но даже если бы такой закон и был принят, маловероятно, чтобы он оказал желаемое воздействие на офицерский корпус. Бывшие унтер-офицеры, заслуживавшие повышения в должности, имели ясное представление о подобных вещах, а долгая служба в армии дала им возможность так близко познакомиться с мировоззрением офицеров, что оно, до определенной степени, стало и их собственным мировоззрением, что, несомненно, делало их социально приемлемыми для их новых товарищей. Несомненно также, что их сочли достойными повышения отчасти и потому, что их взгляды и привычки считались приемлемыми в этой среде, поскольку в такой маленькой армии, какую позволял иметь Версальский договор, многое зависело не только от военной подготовки, но и от «корпоративного духа» офицеров как хранителей традиций и боеспособности.

После того как ошибки и недоразумения первых дней были преодолены и цель была в основном достигнута, последовательность, с которой Зеект, совместно с доктором Отто Гесслером, министром, отвечавшим перед рейхстагом, воплощал свои идеи в жизнь, получила широкое одобрение. В тот же день, когда Гесслер назначил его главой Генерального штаба – а это было в критический момент путча Каппа, – генерал фон Зеект сделал заявление о принципах, в соответствии с которыми он намеревался сформировать офицерский корпус. Оценка ситуации была дана во вступительном слове: «Немецкий офицерский корпус находится в критической ситуации. Его поведение в ближайшем будущем решит, сумеет ли он взять в свои руки контроль над новой армией. Это решение также покажет, сможет ли рейхсвер сохранить все, что было ценного в прошлом, и поставить его на службу будущему». Это было, разумеется, косвенным признанием идей и принципов старой армии, поскольку Зеект полагал, что они вполне применимы и в изменившихся условиях. Эту позицию полностью разделял также Фридрих Эберт, первый президент, который, как и многие военачальники, придерживался мнения, что «вооруженные силы республики должны стать естественным продолжением старой армии, лучшие качества которой необходимо перенести на новую почву». Дальнейший рост офицерского корпуса при Зеекте и двух его преемниках продолжался в полном соответствии с «реставрационными» тенденциями, выраженными в ряде постановлений, а также в эссе самого Зеекта Die Reichswehr (Лейпциг, 1933). Соображения статуса или даже класса, возможно, не полностью утратили свое значение, но в основу была положена искренняя убежденность как Зеекта, так и Гесслера, что состав и подготовка довоенного офицерского корпуса выдержали суровое испытание длительной войной, несмотря на то что эта война закончилась поражением. В целом эти принципы можно считать правильными независимо от государственного строя. Если они по-прежнему действуют при республике, значит, их надо поддерживать. Более того, Зеект и Гесслер были убеждены, что если новой армии нужно будет защищать страну, то ей потребуются образованные офицеры. В тот момент существованию рейха угрожали различные революционные силы, не говоря уже об угрозе внешнего нападения как с востока, так и с запада. Но у «реставрационного» пути решения офицерского вопроса были более глубокие и серьезные обоснования, чем просто военная необходимость или патриотизм. С учетом социально деструктивных, уравнительных тенденций эпохи индустриализации и революции представлялось, что нет другого выхода, кроме как снова сделать офицерство элитой общества, призванной повести за собой немецкий народ.

Даже до войны, как мы уже видели, офицерский корпус набирался из сыновей элиты, гражданской и военной. Сейчас эта традиция продолжилась. После войны большая часть немецкого народа утратила интерес ко всему, что было связано с войной. Революционеры 1918 года внедрили в сознание своих сторонников, старых и новых, марксистскую доктрину классовой борьбы, и это породило у них враждебность по отношению к людям военной профессии, отчасти потому что это было заложено в базовых принципах учения, а отчасти по тактическим соображениям. Патриотизм и понимание изменившихся потребностей престижа страны – черты, которые проявляются достаточно слабо и окружены самыми разными предрассудками, – были свойственны в основном представителям старых правящих классов, лишившимся средств к существованию, как, например, бывшим офицерам, высокопоставленным чиновникам и университетским профессорам.

При таком положении дел у людей, возглавлявших рейхсвер, по крайней мере, в первые несколько лет не было никакого другого выбора, кроме как набирать людей из этих классов, и такой политики они и придерживались, не отходя при этом от основополагающих принципов отбора будущих офицеров. Количество тех, кто выслужился из низших чинов, было ничтожно мало. Многие документальные источники или полностью утрачены, или в настоящее время к ним нет доступа, поэтому статистические данные по социальному происхождению нового офицерского корпуса получить гораздо труднее, чем аналогичные документы для периода до 1914 года. В случае с рейхсвером нам придется обходиться не столь исчерпывающими сведениями, иногда просто отдельными выборками, позволяющими, однако, составить ясную картину или вообще отказаться от всякой попытки собрать подобную статистику.

Для 1926 и 1927 годов у нас есть некоторые данные, почерпнутые, по-видимому, из военного министерства. Они были собраны в 1930 году офицером рейхсвера Францем Верцем, который дал анализ социального происхождения учащихся военных училищ в период между 1883 и 1913 годами. Те же самые категории были позднее использованы Вольфгангом Зауэром для классификации личных дел офицеров в Бундесархиве. Для сравнения я привожу свои собственные оценки для 1912—1913 годов. В таблице показано процентное соотношение, а в скобках даются абсолютные цифры.

Данные показывают существенные перемены в социальной структуре офицерства. Выходцы из низов, которых и до войны было очень немного, стали настолько редки, что их присутствие почти незаметно. Количество сыновей купцов, фабрикантов и землевладельцев уменьшилось почти наполовину и даже больше, что симптоматично для эпохи, когда наибольшее значение придавалось материальному благополучию и все меньшим уважением в обществе пользовалась бескорыстная служба «королю и отечеству».

Социальное происхождение кадетов.

С другой стороны, доля выходцев из университетских кругов, представленных в группе 2, уменьшилась совсем немного или осталась прежней. Что действительно удивляет, так это огромное увеличение такой составляющей, как сыновья офицеров. В последние годы перед войной их доля была наибольшей, а теперь, в рейхсвере, она почти удвоилась. С точки зрения Генерального штаба это могло выглядеть как стремление сохранить «классовую чистоту», но такое суждение было бы предвзятым, поскольку истинные причины этой тенденции следовало бы искать в тех классах, чьи сыновья стремились стать офицерами новой армии. Дело в том, что в основе своей их мировоззрение осталось прежним, а их материальное положение было таково, что их притязания, как я уже говорил, были относительно скромными.

То же самое, с некоторыми оговорками, можно сказать и о дворянстве. Служба в прусской и германской армии всегда предоставляла дворянству профессиональные возможности, которые соответствовали его старомодным представлениям о себе как об элите общества, но увеличение численности армии в XIX веке вынудило дворянство сдать свои позиции.

Теперь, когда офицерский корпус сократился до 4000 человек, казалось, у дворянства появилась возможность проводить набор исключительно из своей среды. Количество мужчин дворянского происхождения всех возрастов в Германии в 1936 году оценивалось «Готским альманахом» в 45 219, и среди них только взрослых графов и баронов было 9477 человек, не говоря уже о гораздо более многочисленном классе людей, чьи фамилии начинались с частицы «фон». Поэтому не могло быть и речи о том, чтобы противостоять естественному ходу событий, да и такого желания ни у кого не было. Но, тем не менее, стоит заметить, что широко известные фамилии появлялись в рейхсвере на всех уровнях старшинства, и некоторые из них от трех до шести раз каждое.

В первые годы после революции 1918 года дворянство, которое отнеслось к ней крайне негативно, не отпускало своих сыновей служить офицерами в республиканской армии. Однако после 1922 года наметились изменения, связанные с преобразованием рейхсвера, а согласно договору в Рапалло рейх снова вышел на международную арену как независимая сила. Определенную роль могла сыграть и некая статья, появившаяся в «Дойчес адельсблатт» в конце 1922 года и подписанная дворянской фамилией. Ее автор утверждал, что молодым дворянам не следует бояться соревнования с «чернью» и что для будущего страны необходимо, чтобы в офицерский корпус по-прежнему набирались самые лучшие. Многие из тех, кто в душе оставался монархистом и хотел служить своему государю, очевидно, поддались иллюзии, что это достойный выход. Из 167 лейтенантов, назначенных за 12 месяцев начиная с 1 апреля 1922 года, тридцать пять были дворянами (21,6%). Хотя в последующие годы их доля постоянно снижалась, но с мая 1927 года никогда не падала ниже 20%, ав 1931—1932 годах даже составила 36%. Толчком мог послужить тот факт, что 31 января 1927 года ненавистная Военная комиссия союзников прекратила свою деятельность в Германии. С другой стороны, нельзя не обратить внимание на тот факт, что заметный рост количества дворян среди офицеров начался сразу же после того, как Зеект ушел с поста начальника Генерального штаба. Также вероятно, что это как-то связано с повышением жалованья, произошедшим в 1927 году. Тем не менее увеличение количества дворян почти не повлияло на общий характер офицерского корпуса в целом, но данные существенно менялись в зависимости от рода войск так же, как это было до 1914 года. Самый высокий процент дворян был в кавалерии, затем с большим отрывом, если не учитывать Генштаб, следует пехота, за ней – артиллерия, моторизованные части и, с неожиданно высоким процентом, военная медицина. Установить какой-либо одной четкой тенденции в социальном составе рейхсвера не удается. Количество дворян среди его офицеров в целом оставалось на постоянном уровне – примерно 20%. Как показано в таблице в приложении 3, существовали слабые колебания в нескольких родах войск, но нельзя говорить о существовании какой-либо общей тенденции.

Однако если попробовать сравнить по этому признаку контингенты из различных провинций (земель), то станут заметны определенные различия. В рейхсвере были полки и независимые подразделения, набранные в каких-то конкретных провинциях: например, 3-й (Прусский) пехотный полк, или 17-й (Баварский) кавалерийский полк. Однако другие полки могли иметь в своем составе контингенты из нескольких различных провинций, так, например, 15-й пехотный полк набирался в Пруссии, Гессене и Тюрингии. Данные за 1932 год тем не менее позволяют установить процентное соотношение дворян среди офицеров для всех прусских полков – в тот год оно равнялось 25,6%, что выше, чем в среднем по рейху. Более того, оно сохранялось во всех родах войск, за исключением связистов. Для Мекленбурга это соотношение составляло 26,9%, для ганзейских городов 25,8%, для Тюрингии 22,2%, для Шаумбурга 25%. Наименьший процент дворян был в полках из Ольденбурга, однако среди них не было кавалерийских полков, а только пехотные. На юге Германии доля дворян среди офицеров была выше и составляла 12,1% в Вюртемберге, 12,6% в Баварии и 13,2% в Бадене.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.