Глава 14 Двойственная природа чести

Глава 14

Двойственная природа чести

Честь может быть категорией объективной или субъективной, чисто личной или коллективной. У понятия «честь» есть параллели в различных значениях слова «благородный». Личная честь основана на морали, и она применима для всего человечества в целом. Моральные принципы прямо или косвенно признаются значимыми всем цивилизованным человечеством. Корпоративная честь, напротив, находится лишь в косвенной связи с личными моральными ценностями каждого отдельного индивидуума; она основывается на этике той или иной группы лиц и на объективных потребностях этой группы как «сообщества».

По сути, любая честь – это групповая или кастовая честь, и то представление о чести, которое в нашем понимании индивидуально или разделяется всем человечеством, – лишь абстрактное представление, которое стало возможно лишь благодаря размыванию границ между классами. В действительности существуют лишь специфические представления о чести, свойственные определенным группам: например, честь семьи, офицерская честь, деловая репутация или правила чести, принятые у малолетних хулиганов. Если человек принадлежит сразу к нескольким группам, он обладает несколькими видами чести, отличающимися один от другого. Человек может сохранить деловую репутацию бизнесмена или научную репутацию химика даже в том случае, если честь его семьи будет запятнана. Воры могут строго соблюдать воровской кодекс, но ни в грош не ставить никакой другой кодекс чести. Женщина может утратить женскую честь, но во всех других отношениях оставаться самым уважаемым членом общества. Честь в столь большой степени определяет наше поведение, поскольку человек, заботящийся о своей чести, заботится тем самым о чести своей социальной группы, которую он представляет.

Современная социология рассматривает общество как единое целое – не только как замысел, но как живой организм, наделенный собственными законами жизни и эволюции. С этой точки зрения нельзя отрицать, что человеческое общество в свою очередь подвержено основному правилу любой формы жизни – стремлению к самосохранению. Этот закон, этот инстинкт отчетливо проявляется в моральном кодексе, который мы считаем общим для всего человечества, по крайней мере для самых высокоразвитых стран, – в десяти заповедях. Не зря современная психология, проводя различие между социальным и антиобщественным поведением, не придает значения принадлежности к какой-либо семье, касте или любой другой группе. Однако различные социальные группы обладают общими взглядами и правилами поведения, отличающими их от всех остальных. Одна из таких групп – немецкий офицерский корпус – и является предметом нашего изучения.

Личные переживания касаются лишь одного конкретного человека и должны принадлежать ему лично. Но человек – «социальное животное», и в его душе есть две сферы деятельности и восприятия: личная и общественная. Социальная сфера, само собой, обуславливается его личностными особенностями, но она также подвержена влиянию группы. Более того, чем проще, чем узнаваемее влияние группы, тем она сплоченнее. В данном контексте не важно, имеет ли эта группа физическую или психическую природу, хотя чисто психические группы, состоящие из тех, кто исповедует одну и ту же веру, принадлежит к одному и тому же ордену или партии, могут при определенных условиях демонстрировать большую сплоченность, чем физическая группа, как, например, семья. Степень сплоченности социальной группы определяется ее природой и стоящими перед ней задачами. Чем важнее для peaлизации целей и задач, которым служит конкретная группа, тесное сотрудничество и прочные связи между ее членами, тем сильнее будет эта группа, как таковая, требовать от каждого своего члена развития качеств, способствующих ее успеху, и тем самым оправдывать смысл своего существования.

Теперь перейдем от общих соображений к предмету нашего исследования – офицерскому корпусу. В чем видели члены его смысл своего существования? К чему они себя готовили? Что было их высшей целью? Ответ можно дать одним словом, полным смысла, – «война». Даже если война действительно служит целям обороны – единственная цель войны, которая приемлема для цивилизованных наций и их правительств, – она все равно остается «последним аргументом». Мы можем осуждать войны в принципе, на рациональной или иррациональной основе, мы можем делать все возможное, чтобы навсегда покончить с ними, но нет смысла отрицать, что война – одно из главных явлений в жизни наций. Это верно для любого времени и любой ситуации. Только признав этот факт, мы можем получить твердую научную социологическую основу для нашего исследования и понять – не с позиции добра или зла, а в свете объективной целесообразности – то, что офицеры называли «неписаным кодексом чести». Более того, чтобы понять это, нам следует рассматривать, как он проявлялся в той или иной исторической обстановке. Мы увидим, что если офицерский кодекс чести соответствует своей неизменной задаче, то по своей сути он должен быть моральным инструментом для достижения победы в некой гипотетической войне, хотя его носители могут об этом и не подозревать.

Когда солдату в бою (например, в самом примитивном виде сражения – рукопашной схватке) грозит опасность, даже храбрейшие могут на какой-то момент быть охвачены страхом. Биологически страх – естественное проявление инстинкта самосохранения, которое знакомо каждому, включая героев. Чтобы одержать победу, это элементарное физическое чувство должно искусственно подавляться, то есть компенсироваться противоположным инстинктом физического или морального свойства, преобразованного в действия. Отрицательная составляющая этого противоположного инстинкта – чувство стыда. «Если, – говорит оно, – ты не будешь держаться стойко, а убежишь, остальные поднимут тебя на смех и будут презирать». В моем анализе этот мыслительный процесс занимает какое-то время, но, разумеется, в действительности страх подавляется за долю секунды, и человек даже не отдает себе в этом отчета и даже не помнит, что испугался. Так будет (и в хорошем подразделении обычно так и происходит), если все идет хорошо и человека влечет за собой поток общей уверенности. Такое может также случиться, если человека захватит азарт сражения и законы жизни и смерти на какой-то момент станут для него не важны. Но такие моменты случаются в ходе войны редко, и на них нельзя рассчитывать при подготовке солдат к сражениям. По мере того как развивается кампания, с ее успехами и неудачами, начальный энтузиазм проходит, и лучшее в человеке, его готовность к подвигу, неминуемо ослабевает.

Поскольку война дело долгое и утомительное, у солдата необходимо выработать – если только природа не позаботилась об этом заранее – умение подавлять свои чувства, которое в момент опасности (как внешней, так и внутренней) не даст ему окончательно пасть духом. Дисциплина, конечно, может удержать его как внешний фактор, но его моральная защита от собственной слабости – это чувство чести. Первейший долг офицера пробуждать в солдатах это чувство, поддерживать его и воодушевлять личным примером, и для того, чтобы он мог это сделать, офицер должен сам быть человеком чести. Поэтому офицеры всегда придавали такое большое значение вопросам чести, зачастую жертвуя ради этого всем остальным. Но, называя офицерскую профессию «профессией чести» (как это часто делалось в Пруссии), мы используем выражение, которое считалось, даже в XIX веке, оскорбительным высокомерием, поскольку предполагало, что все остальные занятия и профессии бесчестны. Это выражение, как и всю построенную на нем терминологию, следует воспринимать как преувеличенную констатацию того факта, что офицерство, как профессия, придает особое значение специфическому чувству чести, выработанному применительно к особому явлению, именуемому войной. Это чувство заставляет человека постоянно помнить о своих сослуживцах, смещает идеальный центр притяжения от личности к ее окружению, от личной жизни к окружающему миру. В подобной перестройке личности заключается суть солдатского юмора.

Эта абсолютизация военной жизни и воинской чести впервые появилась на германской почве в форме идеалов рыцарства, олицетворявшего героическую концепцию жизни и ее ценности. Этическим идеалом рыцарства служит битва, в отличие от христианской доктрины, где главное место отводится любви, а убийство строго осуждается. Бесчестье для рыцаря было хуже греха, верность рыцарской чести он ценил выше дружеской привязанности, и целью его подвигов была не божественная милость, а героизм, оцененный светским обществом. Другими словами, его этика в значительно большей степени основывалась на язычестве, чем на христианстве. Но мы не должны забывать, что принятое в Западной Европе того времени представление о вселенной основывалось на идее Блаженного Августина «О граде Божьем», и этот идеал наложил отпечаток на средневековую империю, равно как на крестоносцев или на практику паломничества в Рим. Влияние этого идеала было так велико, что даже рыцарству нашлось место под его знаменами. Оно стало мощной светской силой, используемой церковью, его этика героизма была поставлена на службу борьбы за христианскую доктрину. Зигфрид стал святым Георгием. Этот союз христианской веры и языческого героизма типичная – но также и иррациональная – черта европейского военного сословия, и это основная составляющая того глубокого влияния, которое рыцарству суждено было оказать на все последующее развитие западной цивилизации.