Глава 16 Пруссия: введение трибуналов чести

Глава 16

Пруссия: введение трибуналов чести

В конце жизни Фридриха Великого в 1785 году был опубликован проект общего прусского гражданского кодекса, составленного канцлером фон Гармером с помощью Суареца. В этом проекте было высказано пожелание, чтобы дела о нанесенном оскорблении и применяемом наказании рассматривались в трибунале чести. Тяжелые наказания должны применяться к тем, кто участвовал в дуэлях, презрев решение трибунала или введя последний в заблуждение. Например, в случае смерти одного из дуэлянтов выживший участник дуэли должен понести наказание за убийство. Существенно, что идея суда чести, состоящего из представителей социально равных сторон, должна была впервые появиться в проекте общего гражданского кодекса Пруссии. Однако настоящей целью этой законодательной реформы, о которой долго мечтал Фридрих II, было внесение элементов германской юриспруденции в преобладающую систему римского права.

В любом случае прусский офицерский корпус, будучи традиционно аристократичным и привилегированным, уже воплотил в высокой степени типично германское представление о товариществе, и начиная с времен ландскнехтов этой концепции было придано новое значение. В XVII веке полковник находился лишь в частных контрактных отношениях с территориальным сувереном (правителем). Вследствие этого полк обладал в большой степени корпоративной автономией, в частности, имел собственный трибунал. Таким образом, офицерский корпус был правомочен самостоятельно решать, исключать или нет из своих рядов нежелательного члена. Начиная с конца XVII века и далее, до недавних времен, офицер классифицировался как нежелательный, если он отказывался драться на дуэли. Даже после того, как территориальные суверены отменили эту автономию в принципе, многие ее черты сохранились в каждом полку офицерского корпуса. Тем не менее было понятно, что идея суверена состояла в том, чтобы отобрать этот структурный элемент и встроить его в новую законную систему и порядок, который он должен был создать. Опыт, уходящий по крайней мере на столетие назад, показал, что в конце концов частная групповая юрисдикция, которой пользовались офицеры, могла привести к открытому столкновению с существующим законодательством. В целом, несомненно, мотивы, лежавшие в основе принимаемых мер, были чисто практического, эмпирического свойства; но они исходили из определенных принципов юриспруденции. Первой попыткой укрепить законный порядок и было внесение раздела о трибуналах чести в проект общего гражданского кодекса для Пруссии.

Между тем этот раздел так и остался проектом. Фридрих Великий, который, несомненно, был его вдохновителем, в следующем году умер, и его оппоненты взяли верх. Трудно сказать, можно ли было называть их сопротивление консервативным или анархичным, ибо прусский консерватизм, столкнувшийся с выдвижением новой и абсолютной концепции государства, принял подчеркнуто революционный тон. Каван, главный аудитор, несомненно, озвучил не более чем общее мнение офицеров, когда официально заметил, что «предполагаемые суды чести будет сложно примирить с самоуважением офицера и что означенное самоуважение может опираться в вопросах морали до некоторой степени на обычаи, а эти обычаи, как хорошо известно, имеют такое благотворное влияние на армию его величества, что настоящий дух и характер их ценятся весьма высоко». Эти высказывания старшего военного юриста привели к тому, что армейский совет стал возражать против проекта, рекомендованного высшей гражданской властью. Кабинет министров в приказе от 21 марта 1791 года посчитал, что в то время, как целью остается полное запрещение дуэльных поединков, введение трибуналов чести в армии будет самым неудачным шагом, ибо оно приведет ко многим нежелательным эффектам, воздействующим на дух армии. И поэтому было постановлено, что в отношении дуэлей между офицерами должно соблюдаться нынешнее и будущее законодательство, применимое к армии. Это означало, что раздел 77 преамбулы к общему гражданскому кодексу («Никто не имеет права искать справедливости по собственной воле») применялся в равной степени к офицерам, а раздел 79 гласил: «Споры следует решать, а наказания должны быть определены только судами, которым подчиняется каждый законопослушный житель государства».

Возможно, это выглядело так, словно обращалось внимание на букву закона, однако ничего не делалось, чтобы на практике улучшить положение – ничего, что могло бы перекинуть мост через пропасть, образовавшуюся теперь между законом земли и кодексом чести. На самом деле сам король воспринял эту пропасть как непреложный факт, ибо косвенно дал разрешение офицерам самостоятельно искать сатисфакции в вопросах чести и в то же время искренне признал, что вновь составленный гражданский закон неадекватен. Такое признание можно похвалить за искренность, однако невозможно назвать его мудрым. В любом случае законодатель спонтанно объявил себя банкротом и таким образом уменьшил власть государства. Как мог законник примириться с таким гражданским кодексом, где написано: «На аристократии, как первом сословии государства, лежит, по ее собственному выбору, главная ответственность за защиту государства и поддержание его внешнего достоинства и внутренней конституции».

И все же идея о разрешении ссор и других поводов для дуэлей среди офицеров судами чести продолжала жить. Если вначале она не нашла благосклонности в общественных дебатах, то все равно была далека от того, чтобы зачахнуть. В самом деле, она определяла направления, по которым этот вопрос развивался в течение последующих ста лет, и каждый Гогенцоллерн-преемник придавал вопросу различные нюансы – иногда подчеркивая корпоративный аспект, иногда – авторитарный. Реформа, если ее можно назвать таковой, началась в Пруссии в тот самый месяц и год, когда произошла «либерализация» набора в рекруты офицеров. Связь между этими двумя нововведениями и катастрофой под Йеной достаточно очевидна, а то, что эти события произошли в один и тот же месяц, делает связь еще более четкой.

На самом деле 3 августа 1808 года Фридрих-Вильгельм III издал важный приказ о наказаниях для офицеров. Он постановил, что офицер, ведущий распущенный образ жизни, не соблюдающий субординацию или выказывающий иную душевную низость, объявлялся непригодным для дальнейшего продвижения по службе. Вопрос должен был решаться большинством его сослуживцев-офицеров. Каждый офицер имел право обратиться за помощью к «суду чести» и, если он чувствовал, что его ложно обвинили, мог подать апелляцию и попросить провести расследование в другом полку. Это был своего рода манифест: «Если офицеры данного полка внимательно следят друг за другом, если старшие офицеры вовремя предупреждают своих подчиненных о том, что скрупулезное исполнение приказов должно стать для них вопросом чести, если доброе имя всего офицерского корпуса становится ответственностью каждого из них и если каждый ревностно, как это и должно быть, следит, чтобы ничто не отвлекало от службы, командующий офицер будет редко сталкиваться с неприятной необходимостью следить за дисциплиной офицеров, чье происхождение и образование должно гарантировать, что они не будут нуждаться в том, чтобы их побуждали выполнять свои обязанности». Дела, связанные с оскорблениями, по-прежнему не подлежали решению в судах чести. Однако это было сделано (как мы позже рассмотрим) в отношении всех прочих проступков в вопросах долга и поведения в частной жизни, которые могли бы опорочить истинное достоинство и доброе имя офицеров как группы или любого из них как члена этой группы. Более того, если допускалось, чтобы товарищество офицеров влияло на своих членов (что откровенно квалифицировалось как «слежение»), то оставался лишь маленький шаг до того, чтобы сделать «вопросы чести» в более строгом смысле этого слова объектом для судов чести. Прошло не менее двадцати лет, прежде чем такой шаг был предпринят.[19]

Декларация Фридриха-Вильгельма II от 21 марта 1791 года была слишком откровенна; и пагубные последствия, которые она породила, проявились в решении военного суда в 1809 году, который высказал еще более откровенное мнение о том, что в вопросах дуэлей применим не закон земли, но исключительно закон «чести». На это Фридрих-Вильгельм III отреагировал весьма остро. Что касается закона о дуэлях, то он твердо решил сохранить за собой право судить, заботясь лишь о том, до какой степени принимать в расчет «предрассудки» и позволить своему милосердию перешагнуть закон. Социальные условия внутри офицерского корпуса в годы, последовавшие за Наполеоновскими войнами, были таковы, что они давали повод для дуэлей среди офицеров почти каждый месяц, и очевидно, что они рассчитывали на то, что не обо всех дуэлях станет известно, а также полагались на милость суверена. В 1820 году эта милость фактически распространилась лишь на одно дело офицерского корпуса, а именно когда король, вопреки решению военного трибунала, оставил на службе лейтенанта, с которым незаслуженно грубо обращались, но он не бросил вызов своему обидчику. Генерал фон Борштель, командующий в Кенигсберге, где произошел этот инцидент, теперь должен был выполнить приказ короля. Далекий от мысли подать в отставку, он направил меморандум, в котором сделал ряд предложений о том, каким образом можно избегать дуэлей посредством судов чести (приложение 13). Борштель был справедливым и весьма энергичным офицером, всегда полным идей, встречавших одобрение короля.[20]

Предложения Борштеля попали на благодатную почву и привели к появлению приказа кабинета от 19 сентября 1821 года. Вопрос о судах чести для офицеров, таким образом, был вынесен если не на последнюю стадию, то на поворотный пункт. Теперь судам чести доверяли дела, в которых поведение офицера порочило не просто его самого, но и отражалось на чести всего сословия. Следовательно, с этого времени суды чести должны были стать компетентными органами, посредством которых офицерский корпус мог по собственной инициативе вмешиваться в ситуацию, чтобы обеспечить мирное, законное решение вопросов чести среди членов сообщества. С одобрения короля офицерское сообщество могло предписывать освобождение от службы и потерю офицерского статуса[21]. Появилось даже намерение преобразовать классовый дух и классовые интересы офицерского корпуса в первого и активного посредника для подавления дуэльных поединков.

Если оставить в стороне их естественный акцент на превосходство закона, государства или монарха, старые, направленные против дуэлей эдикты, выпущенные Фридрихом III и Фридрихом-Вильгельмом I, опирались лишь на постулаты личной христианской нравственности. Между тем в своем приказе Фридрих-Вильгельм III попытался подойти к делу по-другому. Впервые он в принципе признал существование классово сознательных офицеров и их коллективного представления о чести; он сделал это в надежде укрепить его элементами личной морали и чувством персонального достоинства. Например, в 1823 году в связи с дуэлью между неким Куртом фон Блюхером и актером по имени Стих Фридрих открыто заявил: «Я не стану терпеть офицеров, которые пытаются укрепить свое дворянское достоинство, проливая кровь в ответ на оскорбления, которые они же сами спровоцировали. И наоборот, я ожидаю, что они будут опираться ради этого на приличное, правильное поведение и станут избегать проступков, которые осуждаются по закону как морали, так и чести».

Такие же представления о «нравственности» и «истинном чувстве чести» и тот же призыв (фактически относящийся к 1808 году) к взаимной слежке и исправлению поведения в очередной раз прозвучал в приказе кабинета от 13 июня 1828 года (приложение 14). Там фактически прямо цитируется приказ от 15 февраля 1921 года, по вопросу о том, что дела, связанные с дуэлями, подвергаются рассмотрению на судах чести; и в этом контексте новый приказ добавлял: «Офицерский корпус, который положит конец дуэлям посредством соответствующего управления этими вопросами чести, получит мое благорасположение и докажет, что дух чести там сохраняется». Фактически это новое выражение королевской воли просто соединило более ранние приказы 1808, 1821 и 1823 годов; однако теперь было более четко провозглашено, что суды чести компетентны и по вопросам дуэлей – «с тем, чтобы противодействовать пагубному обычаю».

В приказе также содержался следующий пассаж: «Любой человек, который намеренным оскорблением приличных манер или беспричинно нанесенной обидой спровоцирует дуэль, будет немедленно осужден». Прошло не более девяти месяцев, прежде чем судебная ошибка на военном трибунале привела к тому, чтобы король объяснил свою точку зрения – также подстегнутую старым меморандумом Зитена о дуэлях (приложение 15). «Если, – говорил король в приказе кабинета от 29 марта 1829 года, – имеют место оскорбления, которые по текущим стандартам столь пагубны для личной чести, что их можно смыть только кровью, то отсюда следует, что тот, кто способен неосмотрительно наносить необдуманные оскорбления, показывает, что он более не может принадлежать сословию, о священном характере которого он утратил всяческое представление. Ибо для человека, которого он необоснованно оскорбил, утрата обидчиком своего статуса также составит полнейшее удовлетворение, и я желаю видеть, чтобы такое положение было признано всеми». Согласно этому решению офицеров призывали к тому, чтобы в будущем подобные дела служили для них ориентиром.[22]

По сравнению с предыдущими приказами на сей раз гораздо более четко выражалось мнение, что оскорбленная сторона менее, чем обидчик, пригодна к тому, чтобы оставаться членом офицерского сословия. Другими словами, делалась попытка сместить центр тяжести чести с «внешней» на «внутреннюю» сторону и заменить коллективное представление о чести критерием личного достоинства и личной морали. Однако следующие два короля постепенно отбросили этот принцип, и представления, которых придерживался Фридрих-Вильгельм III, как было подчеркнуто выше, снискали расположение лишь при императоре Вильгельме П.

В 1837 году королевская комиссия по ревизии военного закона создала проект регуляций по судам чести и о наказаниях, которым должны были подвергаться офицеры в связи с вызовами и дуэлями. И вновь комиссия рассудила так, что одна из ее главных задач – это сделать все возможное, чтобы выявить странное непостоянство взглядов, которых обычно придерживались по вопросам офицерской чести. Например, в то время как посягательство на честь вышестоящего было бедствием, несовместимым с жизнью, нанесение подобного оскорбления на социально равного человека ни в коем случае не было возмутительным. Несомненно, таковы были глубинные представления самого короля, и все же комиссия быстро отошла от основополагающего принципа в самой преамбуле к проекту, потому что именно там утверждалось, что человек, чья честь была запятнана, ни в коем случае не должен был заботиться о том, будет ли наказан обидчик согласно гражданским законам. То, о чем он мог заботиться больше, чем о самой жизни, – это чтобы у его обидчика и общественности (особенно у равных ему по социальному статусу людей) сложилось хорошее мнение о нем. Исходя из этого соображения, комиссия заявила, что обычай проводить дуэли имеет «поразительную силу и жизнеспособность». Чувство чести, указывала комиссия, должно быть по самой своей природе невосприимчивым к влиянию власти, если не противостоять ей. Следовательно, оказавшись перед лицом неуменьшающейся власти старого классового духа, комиссия вновь капитулировала. Она сделала слабый жест в сторону реформирования функций трибуналов и обращения понятий офицеров о чести в вопрос личной нравственности, но быстро отреклась от старого представления о достоинстве как о вопросе, направленном «наружу» – то есть ориентирующемся на мнение остальных. По сравнению с убеждениями короля комиссия была глубоко ретроградной.

Следовательно, от этой комиссии не стоило ожидать каких-либо реальных реформ. Ее проект был отложен из-за возражений военного министра и министра юстиции, однако и переделанный проект не снискал одобрения у Фридриха-Вильгельма IV, который тем временем сменил своего предшественника на престоле. Мы не знаем, какие возражения он выдвинул, также неизвестно, каким было отношение нового короля к вопросам чести и к самим дуэльным поединкам. Мы все же можем сделать заключение, опираясь на документы, оставленные новым военным министром, уже пожилым Бойеном, который в свое время пользовался полным доверием монарха. В конце концов, Фридрих-Вильгельм IV наверняка не стал бы посылать за Бойеном и сообщать ему свое мнение о реформе судов чести, если бы они не беседовали с глазу на глаз. Бойен в молодые годы, чтобы быть точным – в 1815 году, – как-то раз бросил вызов Вильгельму фон Гумбольдту, предложив драться на пистолетах; дуэль, к счастью, закончилась без кровопролития. В начале 30-х годов он написал, что дуэлей, похоже, невозможно избежать в любом государстве, законы которого направлены на то, чтобы дать гражданам максимальную свободу, возможно, согласующуюся с целями, ради которых существует государство. Более того, написанные им слова о том, что честь нужно ставить выше, чем саму жизнь, внесли свой вклад в развитие национального характера.

Впрочем, это было простым повторением laisser faire, laisser aller (пусть все идет своим чередом), спетым в другом ключе, в другой постановке и в других костюмах.

У самого Бойена такой либеральный настрой мысли странным образом смешивался с консервативными представлениями об основанном на классах обществе. Перед комиссией 1841 года он изложил мнение о том, что честь офицеров – не единственный вопрос, подлежащий обсуждению; это также вопрос посева семян нового и вразумительного закона о сословной и буржуазной чести, ибо если бы такой закон был выработан, он ответил бы на настоятельную необходимость времени. Он надеялся, что суды чести для офицеров вскоре можно будет сочетать в каждом регионе с другими законами, действующими среди владельцев феодальных поместий и их ровней. Они будут применимы для высших чиновников провинциальных правительств и в конечном итоге для всех других сословий и организаций, которые смогут их применить и которые будут в них нуждаться. На самом деле он пошел дальше и (несмотря на то что он, похоже, официально не ставил этот вопрос перед комиссией 1841 и 1842 годов) пожелал, чтобы трибуналы чести действовали для младших офицеров и солдат запаса. Грандиозные идеи подобного рода опирались на общие представления класса и, несомненно, были весьма близки романтику, занимавшему трон. Однако единственный раздел этого общего проекта для государства и общества был частью, относившейся к офицерскому корпусу. Это был сектор общества, который, как мы уже видели, был занят культивированием духа товарищества на психологической и социологической почве. Более того, в Пруссии считалось особенно пикантным присваивать себе мантию средневекового кавалера. «Таким образом, – подводит итоги биограф Бойена, – весь его труд служил лишь для укрепления единственного бастиона – военного и аристократического духа класса»; следовательно, он служил консолидации и легализации этого причудливого положения офицерского корпуса внутри растущего организма конституционного государства, в котором он (корпус) заявлял о себе столь разными способами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.