Глава 25 Влияние национал-социализма

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 25

Влияние национал-социализма

Независимо от отношений к партиям и их политике в последние годы в Веймарской республике действовали еще некоторые важные факторы. Перемены наступали во всем мире военных и особенно в отношении офицеров к государству. В 1931 году, через шесть месяцев после дела офицеров в Ульме, ситуацию довольно четко проанализировал доктор Юлиус Либер, парламентский специалист по вермахту в национал-социалистической партии: «Я боюсь, что рейхсвер был построен на колоссальной ошибке фон Секта. Он полагал, что дисциплины довольно, и подчинение командирам станет достаточной гарантией для правильного функционирования армии. Однако ни одно соединение в то время не отдало бы себя безоговорочно в руки командующего. Связи между солдатами и общественностью слишком тесны для этого, и все части общества слишком сильно озабочены социальными и политическими направлениями разного рода. Недостаточно отдавать солдату приказания. Он должен иметь мысленное представление о том, из чего состоит его задача… Он нуждается не только в одной дисциплине, но и в стимулах другого рода… В настоящее время стало аксиомой, что правители и те, которыми правят, их идеи и задачи образуют одно целое с общей целью и должны подчиняться общим идеалам… Если эти идеалы и символы не будут доводить до молодых военных в армии, они пойдут за другими идеалами и найдут себе другие символы, замену – такую, как воспоминание об имперской славе и патриотические фразы. Почему национал-социалистическое движение сумело обрести поддержку в армии? Потому что оно было достаточно разумно, чтобы предложить молодым людям замену таких вещей, которые им не могла предложить республика…»

Помимо совпадения идеалов между вермахтом и государством доктор Либер также признавал, что юноши и молодые офицеры того времени имели право на идеализм, воображение и в некоторой степени на романтику, хотя идея Геббельса о «романтике со сталью» маячила в будущем. В любом случае очень молодые офицеры были не единственными людьми в начале 30-х годов, для кого флаг со свастикой был символом мечты и желаний. Были гарнизоны, где каждый офицер был заражен национал-социализмом, и одним из них, как ни странно, был гарнизон в Потсдаме – истинный наследник традиций прусских гвардейцев. В Берлинской военной академии (главнокомандующий которой симпатизировал нацистам) офицеры, проходящие курс обучения, были далеко не так молоды. Но даже там можно было выделить три группы: яростных нацистов, тех, кто отвергал национал-социализм (их было гораздо меньше), и тех, кто был либо равнодушен, либо сочувствовал (большинство). Первая группа в основном состояла из баварских офицеров, некоторые из них были давними друзьями Рема еще со времен Мюнхена. Но среди старшего поколения многие также испытывали влечение к новому движению – некоторые инстинктивно, другие только в какой-то степени. Свидетельские показания на сей счет приводит генерал-майор Ганс Остер, бывший глава центрального отдела департамента контрразведки при главном штабе, когда его допрашивали после покушения на жизнь Гитлера 20 июля 1944 года (приложение 32).

Чувства, которые испытывал офицерский корпус по отношению к идеям и деятельности национал-социалистов, можно описать как весьма сложные. Мнения, во многих случаях, время от времени менялись, колеблясь между сочувствием и враждебностью. Следовательно, будет полезно провести широкое сравнение противоположных по своей сути аргументов и фактов. Некоторые из них были рассчитаны на то, чтобы привлечь сторонников к движению. Другие могли более или менее подтолкнуть офицера в другом направлении. Более того, эти факторы были разного рода в соответствии с тем, касались ли они отечественных, иностранных или военных дел, и до некоторой степени все они были переплетены между собой, особенно же военные и те, что касались выступлений либо за, либо против Второй мировой войны.

Факторы, игравшие в пользу Гитлера и национал-социализма и выглядевшие привлекательными для высших чинов в армии, были следующие. Прежде всего, это предваряющее гитлеровский захват власти основополагающее заявление о легальности, которое он сделал 25 сентября 1930 года в контексте процесса Верховного суда над офицерами из Ульма. Само по себе это заявление было двусмысленным; оно исходило от лидера того, что было, в конце концов, революционным движением, и явилось обещанием, которое не могло не произвести впечатления на всех широко мысливших людей. Например, уже в конце лета 1932 года Шлейхер сказал Гитлеру: «Если вы придете к власти законно, со мной будет все в порядке. Если нет, я застрелюсь». Одновременно он сделал такие же предупреждения Герингу и Рему. С формальной точки зрения, конечно, Гитлер пришел к власти «законно», ибо Гинденбург вызвал его и назначил канцлером. Главы рейхсвера теперь полагали, что они могут законно принять новое движение как фактор введения национального обновления и «принять его в лагерь», то есть рассчитывали привести движение к чувству «ответственности».

Тогда на всех произвели глубокое впечатление срочные меры, предпринятые Гитлером для стимулирования экономики. Он начал со строительства «автобанов», которые его пропагандистская машина разыграла как великую мирную работу, и сумел довольно быстро покончить с безработицей, которая выросла до фантастических размеров в результате мировой экономической депрессии 1929-го – 1930-х годов.

Он сделал то, что было явной противоположностью всеми принятой экономической теории, и это можно было сделать лишь предвосхищая будущий экономический успех, однако большинство людей об этом не знали. В любом случае нельзя отрицать факт, что Гитлер практически справился с риском, что германский рабочий класс может быть «большевизирован». Не стоит забывать и ловкость, с которой национал-социалисты идеологически обрабатывали массы, предоставляя им «патриотическое» руководство.

Прежде чем мы оставим тему внутренней политики, укажем еще на один фактор, работавший в пользу Гитлера. Существовала надежда или скорее иллюзия, что в нацистской партии имелись выдающиеся люди, которые испытывали озабоченность из-за того, что нарушения Гитлером Версальского урегулирования постепенно наращивали напряженность в мире. Такое прочтение ситуации разделяли многие. Например, генерал-майор фон Штюльпнагель писал Беку 30 декабря 1936 года: «Несомненно, мы можем держать мир в волнении еще некоторое время; но в один прекрасный день с мира будет достаточно, и он призовет нас к порядку. В любом случае мне это так представляется. И что весьма интересно в этой связи. Если подходить к этому вопросу осторожно, говоря с лидерами партии, то даже до них начинает доходить, что все идет не так хорошо, и об этом они даже смогут услышать. Они все больше и больше заискивают перед нами…» Человек, который написал эти слова, был членом группы сопротивления Бека и покончил с собой после попытки убийства Гитлера в 1944 году. Этот последний великий заговор, провалившийся так же, как и более ранние, естественно, не рассчитывал на то, чтобы повысить популярность фюрера в офицерском корпусе; между тем он внес вклад в миф о том, что Гитлера на самом деле охраняло Провидение, о чем он сам часто говорил, и, таким образом, большая часть критики его замалчивалась или существенно ослаблялась.

Теперь перейдем к военным факторам, которые работали в пользу Гитлера. Самым большим из них был Tag (день – нем.) в Потсдаме в марте 1933 года. Там, в гарнизонной церкви, в присутствии всех лидеров гражданской и военной жизни, Гитлер, глава партии и новый канцлер рейха, вождь новой «патриотической революции», низко склонился перед старым президентом рейха, фельдмаршалом фон Гинденбургом, в знак глубокой признательности – вполне возможно, что она была искренней. Это был красивый жест, и он, разумеется, подразумевал признательность рейхсверу.

Гитлер вначале испытал облегчение оттого, что рейхсвер не вмешивался в захват им власти. Он оставил рейхсвер действовать по его собственному усмотрению и обращался с ним, что называется, в бархатных перчатках. Однако личный интерес, который он выказывал к военно-техническим вопросам, возбудил живые надежды у многих офицеров гудериановского типа. Это был тот самый интерес, который имел значение для расширения люфтваффе. Молодые пилоты были вне себя от радости, когда им вновь разрешили летать. Все остальное было забыто, а политика просто казалась им каким-то смехотворным шумом на задворках.

Вначале армия, возможно, не слишком хорошо поддавалась, однако свежий ветер дул в ее сторону, давая ей ощущение, что она может развернуть паруса. В конце концов, Гитлер всегда лично обращался к вермахту, равно как и Бломберг, как «единственный носивший меч нации». И наконец, всеобщая воинская повинность вновь была введена 16 марта 1935 года (характерно, что это было сделано без предварительного обсуждения с армией), и после этого вермахт был модернизирован и широкомасштабно перевооружен. Такие вещи не могли не заставить сердца офицеров биться быстрее, по крайней мере вначале. Прежде всего, они означали фундаментальные перемены в рейхе и в его политике самообороны, а также намеренный возврат к традиционным германским военным принципам. Более того, широко открылось весьма желанное поле для офицеров, жаждущих повышения по службе. Ограниченные перспективы Веймарского периода направляли их амбиции в русло, которое порой вступало в конфликт с честью или даже с общепринятыми приличиями по отношению к товарищам-офицерам. И даже без парадной униформы старая романтика солдатской службы, казалось, вновь возрождалась к жизни.

Модернизации вермахта предшествовал ряд сенсационных действий со стороны Гитлера, большинство из которых касались внешней политики. Упомянем лишь самые важные. Произошел разрыв с Женевской конференцией по разоружению и с Лигой Наций 14 октября 1933 года – Лига рассматривалась большинством офицеров и другими «патриотическими кругами» как простой полицейский, надзирающий за Версальским договором. Для тех, кого беспокоило сохранение мира, германо-польский договор о дружбе и ненападении (от 26 января 1934 года) означал успех. Первые настоящие политические и военные триумфы Гитлера последовали 12 марта 1938 года, когда он без сопротивления вошел в Австрию и на следующий день присоединил ее к Германии, образовав «Великий германский рейх». Этими двумя действиями он создал эффект того, что большая часть людей, говоривших на немецком языке по обе стороны австрийской границы, искренне желала этого со времен Наполеоновских войн, студенческой ассоциации 1815 года и далее, вплоть до неудачи во Франкфурте в 1848—1849 годах. Затем последовало Мюнхенское соглашение 29 сентября 1928 года, а через два дня – бескровное вторжение в судетско-германские области Чехословакии, с последующей оккупацией их и созданием германского протектората над Богемией и Моравией 15 и 16 марта 1939 года. И наконец, появился советско-германский пакт о ненападении 25 августа 1939 года. Это была головокружительная серия политических и военных триумфов, и за ними сразу же последовали победные кампании, вначале в Польше, а затем во Франции.

В частности, французская кампания была предметом некоторых размышлений, записанных фельдмаршалом Кейтелем, когда тот находился в тюрьме в Нюрнберге, незадолго до того, как был повешен. Просматривая свои записи, когда он был главнокомандующим вооруженными силами, он написал с неким раскаянием о «воображении и убедительности, которые были выказаны фюрером и главнокомандующим и которые производили на нас такое сильное впечатление, что я, во всяком случае, верил в его гений. Мы шли за ним даже в тех случаях, когда объективное изучение и использование нашего собственного опыта войны требовало от нас сопротивления». Под словом «мы» Кейтель имел в виду, разумеется, внутренний круг старших генералов, самое высшее командование. То, что он говорит по этому поводу, подтверждается не только генералом Йодлем, но и, помимо прочих, фельдмаршалом фон Клюге. В прощальном письме, которое написал Клюге Гитлеру перед тем, как совершить самоубийство, он также говорил о «гении» фюрера. Историк П.Е. Шрам – один из тех, кто установил, что, хотя после обучения в Генеральном штабе старшие офицеры переставали симпатизировать образу мыслей Гитлера, они подчинялись ему «не просто из повиновения Верховному командующему и главе государства, но потому, что они уважали Гитлера как человека, который, несмотря на все свои ошибки и промахи, обладал большим талантом, чем они сами».

Следовательно, мы должны предположить, что обобщение Кейтеля (которое в любом случае было сделано для того, чтобы оправдать собственное его поведение) следует приложить только, и с известными оговорками, к самым высшим командующим. Насколько его можно отнести к общей массе офицеров – это вопрос, который еще труднее объективно оценить, хотя бы потому, что до сих пор у нас есть очень мало доказательств. С другой стороны, заявление Кейтеля позволяет оценить степень, до которой успехи Гитлера (несмотря на все негативные факторы, которые сопутствовали им) все же производили впечатление на офицерский корпус в целом и на всех немцев и невероятно повысили престиж фюрера. Тот факт, что могущественные державы признали его (а может, боялись), но в любом случае уважали, также нельзя отрицать, и это был еще один фактор, который завоевал для этого политического феномена по имени Гитлер поддержку офицерского корпуса.

Но достаточно о факторах в его пользу. С противоположной стороны, разумеется, было так же много весомых аргументов. Многие из них по себе однозначно играли против фюрера. Другие вызывали неуверенность и сомнения. Насколько значительное влияние оказывал тот или иной фактор на группу или на отдельного человека и как далеко волна эмоций определяла их отношение – это опять же вопросы, на которые, за исключением некоторых определенных случаев, почти невозможно дать уверенный ответ. Более того, еще труднее точно установить, какую роль сыграл тот или иной, на первый взгляд благоприятный фактор.

Характерный пример – попытка захватить власть, которую предприняли штурмовые отряды (СА) в 1933 году. С их собственной точки зрения, они имели на это право. Статья 22 партийной программы, в конце концов, обещала роспуск «наемной армии» и ее замену «народной армией». Сам Гитлер также настаивал в Main Kampf, что штурмовые отряды должны стать ядром будущей армии. В письме, написанном отцу летом 1932 года, Кейтель уже упоминал претензии штурмовых отрядов к вермахту и что это дает ему много работы в военном министерстве. В записи Фриша от 1 февраля 1938 года приводятся подробности этого дела. «Штурмовые отряды, – отмечает он, – были нацелены на захват места рейхсвера… в 1933 году было положено начало с люфтваффе, однако для армии ничего не было сделано. Наоборот, годы тяжкой работы по охране границ были потрачены впустую из-за поведения штурмовиков. Такие отряды, какие были тогда, широко использовались для того, чтобы в ускоренном темпе обучить солдат, а само обучение в войсках из-за этого страдало. Я полагаю, что каждый мыслящий солдат разделял мое убеждение в том, что штурмовые отряды предназначались для того, чтобы занять место армии, хотя Бломберг и Рейхенау вновь и вновь отрицали это. И все же я сам подумал бы, что это было бы совершенно естественно, если бы таким было намерение фюрера. Все равно меня пугала мысль о последствиях – о полном разрушении основ армии: военных, моральных и этических. Могло пройти много лет – год, десять или, возможно, двадцать, – прежде чем новая армия заслужила бы имя, которое поднялось бы из хаоса. Такой период завершился 30 июня 1934 года». Это был день «кровавой бани», когда были убиты Шлейхер, Бредов, Рем и многие другие.

Это описание напряженной обстановки 1933—1934 годов напоминает нам о том, что армия была приведена в подобное критическое состояние социалистическими маневрами, которые нанесли поражение Носке и Рейнхардту сразу после 1918 года. Будущее, которое теперь лежало перед штурмовыми отрядами, было настолько очевидно, что определенное количество офицеров рейхсвера решили к нему присоединиться; среди них были и некоторые весьма разумные, вроде лейтенанта Мерца фон Квирнхейма, друга Штауффенберга, организатора попытки убийства Гитлера 20 июля 1944 года, судьбу которого он разделил в 1944 году. Другой человек со схожей судьбой – граф Фридрих фон Шуленбург, бывший шеф штаба группы армий «Кронпринц» и начальник Бека в последний год войны. Впрочем, 1 августа 1934 года он писал Беку: «Моя отставка из рядов активных служащих штурмовых отрядов принята… Я избежал кошмара, сурового переплета (не говоря уже о моей личной позиции, которая стала неприлична и невозможна); ожидалось, что я буду вести себя как автомат – требование, которое никогда не выдвигали ни армия, ни гражданская служба… Я боюсь, что те люди еще воображают, что могут снова работать в вермахте…»

Разочарование Шуленбурга касалось одних только штурмовых отрядов; к этому времени, когда он писал эти строки, они практически попали в западню черной гвардии (СС) и вытеснялись с более широкого политического поля. Генерал Гальдер, тогда начальник штаба дивизии, был другим высшим офицером вермахта, который все еще верил в благие намерения Гитлера. Тем не менее 5 августа 1934 года, через несколько дней после Шуленбурга, он также написал Беку: «Намерения канцлера чисты и вдохновлены идеализмом; однако они были попраны и на практике извращены роем совершенно некомпетентных и зачастую откровенно бесполезных партийных организаций… Там, где должно быть сотрудничество, растет антагонизм между двумя группами. Одна группа хочет, как фюрер, строить на существующих ценностях, цель другой, которая достаточно изобличена, – уничтожить все существующие ценности во имя кучи путаных заплесневелых лозунгов. Настоящая база для противоречий двух групп на самом деле та же, что и в дни коммунистической опасности; однако группа, которая сейчас представляет коммунистическую опасность, укрывается под авторитетом фюрера. Конечно, она не имеет права так делать, но на практике это прикрытие весьма эффективно. Во многих случаях люди, которые озабочены этим, являются боссами местных штурмовиков или лидерами NSBO – Организации национал-социалистической гражданской службы.

Если вы узнаете подробности местного террора, который установили штурмовые отряды, – как они обращаются с людьми из «Стального шлема»[32], откровенно запугивая лидеров бизнеса, – то восхититесь терпением, которое до сих пор проявляют жертвы, пытаясь избежать насилия. В любом случае я вполне уверен, что мятеж Рема был лишь одним из нарывов на больном теле Германии, и, может, не самым серьезным».

Получатель этого письма имел основания дать взглянуть на него Фришу, ибо во Фрише (как позднее записал Бек) партия видела «не только человека, который преградил дорогу штурмовым отрядам» и их попытке захватить власть, но и человека, который пытался не допускать партийные лозунги в армию». Сам Бек, в 1938 году, предусмотрительно писал: «Совершенно очевидно, что, хотя сегодня основа армии – национал-социализм, как оно и должно быть, нельзя допустить, чтобы влияние партии проникло в армию, ибо это может оказать губительный, разъединяющий эффект». Большинство офицерского корпуса, как и основная масса населения, разделяло взгляды Шуленбурга, Гальдера и Фриша по поводу террористических актов, посредством которых штурмовые отряды и другие партийные организации выполняли намерения фюрера; нельзя сомневаться и в том, что офицеры и обычные граждане не одобряли вмешательства партии в чисто военные вопросы.

Убийства, которые приказал совершить Гитлер в связи с делом Рема 30 июня 1934 года, и в частности намеренный расстрел генералов фон Шлейхера и фон Бредова, конечно, были достаточным основанием, чтобы возбудить сильное недовольство. Однако ничего подобного не произошло – никакой открытой реакции не последовало. Разумеется, следует помнить, что тоталитарный захват прессы, как и контроль над общественным мнением, зашли уже довольно далеко. Одна Frankfurter Zeitung была способна продержаться еще несколько лет, тщательно следя за каждым своим словом; ее существование было допущено, потому что министр иностранных дел Нейрат считал, что это – единственная газета, которую еще будут читать и воспринимать всерьез за границей. Между тем офицерский корпус рассматривал ее как ведущую еврейскую газету и вследствие этого издание почти не пользовалось популярностью среди офицерства. Но даже Frankfurter Zeitung не могла печатать всю правду, и не существовало никакого другого источника, который мог бы дать офицерской массе или гражданскому населению – и даже тем, кто стоял на самом верху, – исходную информацию, в которой они нуждались, если бы собирались разглядеть события сквозь густой туман, которым окутали общественное мнение манипуляторы из партии. Во времена Зеекта офицерский корпус все еще гордился незыблемостью своей «аполитичности». Однако «патриотическое» движение Гитлера играло на том, что общая цель нации – отразить повторение революции 1918 года, и на протяжении нескольких лет «неполитическая» солидарность офицеров была подорвана до такой степени, что офицерский корпус, столкнувшись с убийством Шлейхера и Бредова, оказался не способен на действия.

Одна из причин этого, конечно, простая нехватка информации. И все же, видя, что делает их главнокомандующий, мог ли офицерский корпус выступить сообща? Старый президент Гинденбург лежал при смерти в своем доме в Нейдеке, далеко на востоке Пруссии. Слишком старый для того, чтобы отличать причину от следствия, и содержавшийся в неведении относительно того, что произошло на самом деле, он отправил своему канцлеру послание с благодарностями и поздравлениями по поводу того, что тот сокрушил ремовский путч, в котором президент видел атаку на рейхсвер. Эта официальная интерпретация появилась в послании Бломберга к самому рейхсверу, в котором объявлялось, что «с воинственной решительностью и восхитительным мужеством фюрер сам напал на предателей и мятежников и уничтожил их».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.