6. Слухи об аресте царицы и покушениях на нее
6. Слухи об аресте царицы и покушениях на нее
Большевик, бывший в годы войны рядовым солдатом, впоследствии вспоминал:
Война держалась просто на невежестве русского мужика, который шел на войну, не отдавая себе отчета, зачем и кому нужна эта война. И только в силу необходимости, потому что война слишком затянулась, он стал доискиваться причин ее неудачи. И, разумеется, эти причины, по мнению массы, были в том, что у нас слишком много начальства из немцев, так как царица – немка, и поэтому много измен. Убийство Распутина произвело большой фурор среди солдат, а Пуришкевич, участник убийства, стал завоевывать в армии популярность. «Вот молодец, – говорили солдаты, – убил того, кто близок был к царице! Вот бы и ее убить, и тогда у нас дела пошли бы лучше, а то мы с немцами воюем, и везде немцы у нас командуют нами»888.
Интересно, что во втором, несколько исправленном и явно более «большевизированном» издании этих воспоминаний фрагмент о популярности Пуришкевича и предложения простых солдат решить все проблемы с помощью убийства императрицы были опущены889. Однако и в других источниках можно встретить подобные мотивы.
Представление о том, что царица стала государственной преступницей, породило в некоторых политических и военных кругах различные планы ее изоляции (ареста, ссылки, высылки из России), а то и физического устранения. Соответствующие проекты способствовали распространению самых невероятных слухов, а молва влияла на замыслы заговорщиков. В обществе циркулировали слухи о планах высылки царицы за границу, ее похищении, заключении в монастырь, ранении в результате покушения на нее и т.п. Мемуаристы разных политических взглядов (В.В. Шульгин, В.Н. Воейков, А.Ф. Керенский и др.) утверждали, что разговоры такого рода велись в светских салонах, армейских штабах и гвардейских полках890.
Не следует, однако, полагать, что слухи такого рода сначала генерировались в образованных и политически влиятельных «верхах», а только затем передавались «в низы». Первый известный нам слух об изоляции царицы относится уже к июню 1915 года. Крестьянин Вологодской губернии, 32-летний писарь волостного правления А.А. Андрианов, в канцелярии волостного правления разновременно в присутствии разных свидетелей передавал дошедший до него через местного псаломщика слух. Он утверждал, что императрица Александра Федоровна находится под домашним арестом и надзором, не объясняя, однако, по каким именно причинам она была подвергнута изоляции. Свидетели показали, что такие разговоры обвиняемый писарь вел и позднее, в августе и ноябре 1915 года891. Можно предположить, что ссылка на писаря и псаломщика делала утверждения такого рода авторитетными для части крестьян.
Если верить французскому послу М. Палеологу, то уже в конце июля 1915 года один из руководителей прогрессивных националистов Брянчанинов заявлял ему: «Государь мог бы быть оставлен на престоле: если ему и не достает воли, он в глубине души достаточно патриотичен. Но государыню, ее сестру, великую княгиню Елизавету Федоровну, нужно заточить в один из монастырей…»892 Дневник Палеолога требует весьма осторожного прочтения, однако и в других современных источниках появляются сведения о планах ареста императрицы, фиксируются соответствующие слухи.
Показательно, например, что и самой царице было известно о подобных слухах. Уже 10 сентября 1915 года она писала императору, что слухи о ее предстоящем заточении в монастырь распространяли ранее в Киеве сестры-черногорки, великие княгини Милица Николаевна и Анастасия Николаевна (жены великих князей Петра Николаевича и Николая Николаевича). Императрица признавала также, что эта «грязная сплетня» достигла и действующей армии. В начале ноября до царицы Александры Федоровны дошла весть о том, что некая женщина якобы даже телеграфировала императору, призывая его сослать в монастырь царицу и ее сестру, великую княгиню Елизавету Федоровну. Эту весть императрица получила от управляющего Министерством внутренних дел А.Н. Хвостова, что придавало этому сообщению известное политическое значение. Царица написала об этом Николаю II, требуя провести официальное расследование. Императрица позднее упоминала и о том, что и полковник А.А. фон Дрентельн, назначенный командиром лейб-гвардии Преображенского полка, якобы «готовил» для нее монастырь893.
Если верить Г. Шавельскому, протопресвитеру русской армии и флота, об аресте императрицы говорили и в окружении великого князя Николая Николаевича, Верховного главнокомандующего, т.о. вопрос этот поднимался до его отстранения в конце августа 1915 года. О необходимости «запрятать» царицу в монастырь неоднократно рассуждал и сам великий князь, он полагал, что эта мера благотворно повлияет на императора. Шавельский свидетельствует, что довольно неосторожно Верховный главнокомандующий развивал эту тему в разговорах с самыми разными людьми894.
Действительно, в Ставке Верховного главнокомандующего, в окружении великого князя Николая Николаевича, по-видимому, открыто говорили о необходимости ссылки императрицы в монастырь. По свидетельству информированного современника, такие разговоры продолжались в Ставке даже и после того, когда Верховным главнокомандующим стал сам император. Там якобы сложилась некая группа «самостоятельных, независимых людей», «человек десять – пятнадцать», которые уже в половине 1916 года верили, что «так продолжаться не может». Они считали, что «всему виною царица», от которой следует «избавиться». Правда, если доверять показаниям свидетеля, только разговорами все и ограничилось895. Но показательно, что такие разговоры велись в императорской Ставке людьми, которые ежедневно могли видеть царя.
Разговоры в Ставке, появление сюжета о планах заточения царицы в ее переписке с императором свидетельствовали о том, что слухи такого рода получили известное распространение среди представителей политической элиты. Но об аресте императрицы продолжали говорить и в деревнях, вряд ли в этих случаях планы «верхов» провоцировали появление слухов «низов». В конце сентября 1915 года неграмотный 68-летний крестьянин Томской губернии в ходе разговора, посвященного актуальной теме измены в командных верхах армии, заявил односельчанам, что «Сама государыня императрица является главной изменницей. Она отправила золото в Германию, из-за нее и война идет». Затем он добавил, что «Государыню за измену уже сослали»896.
Различные предложения «заточения» императрицы Александры Федоровны, распространявшиеся в обществе, породили слухи о якобы уже разработанном и одобренном в верхах плане ее ссылки в монастырь. Они достигли и главной царской резиденции. В январе 1916 года В.В. Чеботарева, работавшая с императрицей в Царскосельском лазарете и хорошо к ней относившаяся, писала:
За эти дни ходили долгие, упорные слухи о разводе, что де Александра Федоровна сама согласилась и пожелала, но, по одной версии, узнав, что это сопряжено с уходом в монастырь, отказалась; по другой, и государь не стал настаивать. Факт, однако, что-то произошло. Государь уехал на фронт от встречи Нового Года, недоволен влиянием на дочерей, была ссора. … А ведь какой был бы красивый жест – уйти в монастырь. Сразу бы все обвинения в германофильстве отпали, замолкли бы все некрасивые толки о Григории, и, может быть, и дети и самый трон были бы спасены от большой опасности.
Вчера у Краснова Петра Николаевича был генерал Дубенский, человек со связями и вращающийся близко ко двору, ездит все время с государем, уверяет, что Александра Федоровна, Воейков и Григорий ведут усердную кампанию убедить государя заключить сепаратный мир с Германией и вместе с ней напасть на Англию и Францию … Что этим была вызвана речь государя…897
Показательно, что и довольно информированная дама, пользовавшаяся расположением царицы, преданная семье императора, считала лучшим выходом из сложившейся ситуации уход императрицы Александры Федоровны в монастырь. Упоминаемый же ею генерал Д.Н. Дубенский, человек, приближенный к императору, редактировал издания, в которых освещалась деятельность императора в годы войны, он также редактировал «Летопись войны». Итак, в доме генерала, известного своими монархическими убеждениями, другой генерал, официальный «летописец царской ставки», который по должности должен был обладать надежной информацией, передавал самые невероятные слухи.
По некоторым сведениям, план ареста императрицы с последующим заключением в монастырь планировал даже начальник штаба Верховного главнокомандующего Николая II генерал М.В. Алексеев. Многие люди консервативных взглядов впоследствии обвиняли Алексеева в измене царю, но важно, что в данном случае об этом писал не недоброжелатель полководца, а В.В. Вырубов, мемуарист либеральных убеждений, относившийся к генералу с сочувствием898.
Современники вспоминали также, что о необходимости «устранения» императрицы говорили даже офицеры гвардейского Сводного полка, охранявшего Царское Село. Свитский генерал С.А. Долгорукий, друживший с М.И. Терещенко, вспоминал, что в начале 1917 года последний сообщал о том, что гвардейские офицеры обсуждали планы удаления императора от власти, заточения императрицы в монастырь, при этом даже назывались определенные имена. Впоследствии и граф В.В. Адлерберг рассказал бывшему жандармскому генералу А.И. Спиридовичу, собиравшему материалы для своей книги, что о необходимости заточения императрицы в монастырь открыто говорили за столом у великого князя Николая Николаевича и после того, как он покинул пост Верховного главнокомандующего, когда он стал царским наместником на Кавказе899.
Очевидно, эти различные участники разговоров о заговоре искренне верили самым невероятным слухам об измене царицы, они считали необходимым «освободить» Николая II от пагубного влияния его супруги посредством ее изоляции.
По-видимому, вопрос о высылке или ссылке императрицы вновь стал активно обсуждаться осенью 1916 года.
Наряду с известной речью П.Н. Милюкова 1 ноября, которая воспринималась порой как атака на императрицу и ее «партию», известную роль сыграло письмо княгини С.Н. Васильчиковой, направленное императрице, в нем поднимался вопрос о связях царицы Александры Федоровны с «темными силами». За это письмо С.Н. Васильчикова была выслана в свое имение, что принесло ей громадную популярность в обществе. Немало светских дам выражало солидарность с ней, дворянские общества посылали ей сочувственные послания, иллюстрированные издания стремились публиковать ее портреты, чему мешала цензура. О содержании этого письма много говорили в столице, утверждали, что Васильчикова призывала императрицу добровольно покинуть страну. Некий петроградец писал 7 ноября: «Для спасения родины она умоляла Ее уехать из России и не касаться дел управления страной»900.
В тот же день, 7 ноября, великий князь Николай Николаевич в Тифлисе в разговоре с протопресвитером военного и морского духовенства заявил: «…дело не в Штюрмере, не в Протопопове и даже не в Распутине, а в ней, только в ней. Уберите ее, посадите ее в монастырь, и Государь станет иным, и все пойдет по-иному. А пока всякие меры бесполезны!»901
Вновь в это время, в условиях нарастающего политического кризиса, появлялись слухи о намеченном уже якобы аресте императрицы и ее грядущей ссылке в монастырь. Некто Д. Девель писал из Петрограда 26 ноября: «Во всем обществе царит полное негодование по поводу тех темных сил, которые правят Россией. Все были под влиянием речей Государственной Думы и Государственного Совета и все отзываются с остервенением о той особе, которая является руководительницей темных сил. Письмо Гучкова к Алексееву после думских речей потеряло свое значение, ибо он говорил в августе то, что с трибуны сказали в ноябре. <…> В Москве народ говорит, будто Полковник с Красного Крыльца в Москве объявит о заточении своей супруги в монастырь. Но до этого не дойдет дело»902. Показательно, что и в этих слухах императрица все еще противопоставляется своему мужу: часть общества продолжает надеяться, что августейший полковник найдет в себе силы избавиться от пагубного влияния супруги и даже подвергнет ее аресту.
Падение популярности царицы привело даже к тому, что уже летом и осенью 1916 года многие врачи, раненые и больные в лазаретах, которые она посещала, открыто демонстрировали ей неуважение903. Но еще ранее возникли слухи о покушениях на жену императора, порой они переплетались с некими неопределенными планами ее убийства.
Императрица давно уже становилась объектом ненависти, нередко ей желали смерти. В июне 1915 года 46-летний неграмотный крестьянин Воронежской губернии заявил: «Если бы я был на месте НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА, я бы ей ….. (брань) голову срубил ….. (брань)»904. Впрочем, это эмоциональное высказывание, возможно, не отражало какое-либо серьезное пожелание простого сельского жителя, быть может, оно вообще и не существовало в действительности, а было сочинено доносителем.
Но известно, что царица Александра Федоровна получала адресованные ей письма с угрозами. Некоторые мемуаристы утверждали, что министр внутренних дел А.Д. Протопопов сообщал императрице о планах покушения на нее. По их словам, она совершенно хладнокровно восприняла эту весть905.
Действительно, Протопопов сам также сообщал впоследствии Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «Существовало опасение, что б. Царицу могут убить: ее не любили ни в войске, ни в тылу». Он вспоминал, что во время беседы с императрицей Александрой Федоровной 20 декабря 1916 года он призывал царицу «поберечь себя». В беседе же с царем, состоявшейся в этот день, Протопопов высказался еще более определенно, он предположил, что убийство Распутина есть только начало террористических актов, и заявил, что в сложившихся условиях следует заботиться о безопасности царицы906.
Между тем разговоры о планах «избавления» от императрицы звучали и… в царской семье. Мысль о покушении на царицу приходила в голову даже великому князю Николаю Михайловичу. Он говорил в конце 1916 года о возможном убийстве императрицы с В.В. Шульгиным и М.И. Терещенко907. Великий князь заявил 23 декабря 1916 года: «…надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной, и с Протопоповым. Вот видите, снова у меня мелькают замыслы убийства, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было…»908
Неудивительно, что в сложившейся ситуации царица и царь стали опасаться даже своих близких родственников. Когда брат великого князя Николая Михайловича Александр Михайлович добивался личной встречи с императрицей для доверительного разговора с глазу на глаз, то ему в этом было отказано, при беседе присутствовал и Николай II. А.А. Вырубова в своих воспоминаниях указала, что царь опасался того, что разговор примет «совсем неприятный характер». Между тем дежурный флигель-адъютант императора во время беседы находился в соседней комнате, он объяснил свое присутствие так: «…хорошо зная масштаб интриги великих князей и особенно характер Александра Михайловича, остался нарочно и был готов в любую минуту защитить императрицу своей шпагой от оскорбления или даже попытки покушения»909. Очевидно, во дворце не исключали возможность того, что близкий родственник императора может напасть на царицу.
Разговоры о покушении на императрицу не трансформировались в какие-то реальные планы, но они, очевидно, способствовали распространению новой волны слухов.
Показательно, что незадолго до революции в обществе вновь и вновь возникали разговоры о якобы уже состоявшихся покушениях на нее. Слухи не подтверждались, опровергались, но они появлялись снова и снова. Уже в конце декабря 1916 года французский посол М. Палеолог записал в своем дневнике: «Меня уверяют с разных сторон, что позавчера было совершено покушение на императрицу во время обхода госпиталя в Царском Селе и что виновник покушения, офицер, был вчера утром повешен. О мотивах и обстоятельствах этого акта – абсолютная тайна»910.
Другой современник записал в своем дневнике 10 января 1917 года: «Вчера по городу носились всякие “убийственные” слухи. Молва убила Вырубову, генерала Беляева, самого государя и ранила государыню». Слух, к которому сам автор дневника относился скептически, не подтвердился. Но через две недели в дневнике появилась новая запись: «Некоторое время говорили, потом замолчали, а теперь снова стали говорить о покушении на жизнь Александры Федоровны». Императрица-де ехала на могилу Распутина, но у гвардейских казарм офицер князь Гагарин (в других случаях называлось иное аристократическое имя – Голицын, Урусов, Оболенский) выстрелом ранил ее в руку, после чего он был схвачен и в тот же вечер расстрелян911.
Показательно, что в слухах упоминались громкие княжеские имена гвардейских офицеров – это, безусловно, было связано с усилением изоляции царской семьи после убийства Распутина, что проявлялось во фрондирующем, а то и оппозиционном поведении ряда аристократов и офицеров гвардии.
Похожие слухи в то же время зафиксировал в своем дневнике еще один петроградец: «По городу ходят вздорные слухи: одни говорят о покушении на государя, другие о ранении государыни Александры Федоровны. Утверждают (и это очень характерно), будто вся почти дворцовая прислуга ненавидит государя и охотно вспоминается история с сербской королевой Драгой». Показательно, что жителям российской столицы в это время вспоминалась Драга Машин Обренович (1861 – 1903), зверски убитая сербскими офицерами во время переворота, который привел к власти династию Карагеоргиевичей. Через несколько дней тот же петроградец вновь записал: «Как это ни невероятно, но сегодня из очень осведомленного источника я услышал, что на государыню Александру Федоровну действительно было покушение; в нее якобы стрелял офицер гвардейского стрелкового батальона, который был задержан и убит на месте». Распространители слуха ссылались на информацию, поступившую якобы из весьма компетентных источников: «Недавно один видный чин министерства внутренних дел категорически подтвердил в разговоре с хорошо известным Ч., что покушение на государыню действительно было и что пуля ее оцарапала. Другие столь же категорически утверждают, что слухи эти – вздор»912.
Иные слухи утверждали, что в императрицу стрелял некий офицер, лечившийся в госпитале. Называлась даже точная дата, 26 декабря 1916 года, иногда передавали, что пуля, предназначенная царице, ранила Вырубову913. А.Н. Родзянко писала З.Н. Юсуповой 12 февраля 1917 года: «Есть даже версия, что один офицер стрелял в нее и ранил ее в руку»914.
Следует еще раз подчеркнуть, что распространявшиеся в обществе и в правительственных кругах вести о нарастании оппозиционных настроений среди офицеров гвардии, в том числе и среди офицеров войсковых частей, непосредственно отвечавших за безопасность царицы, создавали почву для подобных слухов, заставляли власти относиться к этим слухам серьезно. После революции А.Д. Протопопов сообщал председателю Чрезвычайной следственной комиссии, созданной Временным правительством: «От жандармского генерала Попова, временно командированного мною в распоряжение дворцовой охраны, … я слышал, что среди офицеров и солдат стрелков императорской фамилии и, помнится, сводного батальона, стоявших в Царском Селе, существует возбуждение против б[ывшей] Царицы. Это я говорил ген. Воейкову и б. царице; не помню, говорил ли я про это царю, но, кажется, говорил»915.
Между тем придворные, оставшиеся верными царской семье, на самом деле прилагали немало усилий для того, чтобы оградить узников дворца от произведений такого рода. «Обличительная» малопристойная литература в обилии попадала даже в Царскосельский дворец, в котором жила царская семья. Сохранявший верность императору генерал-адъютант П.К. Бенкендорф вспоминал, что дворец был наводнен газетами и юмористическими листками, полными оскорблений царицы, от которой «…с трудом удавалось прятать эти листки»916.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.