Жизнь в гетто
Жизнь в гетто
Фашистские изверги не всегда убивали сразу. Они наслаждались длительной агонией, использовали смертников на всяких каторжных работах. Кроме того, они подумывали о том, что их кровавая работа не пройдет безнаказанно… Им нужно было скрыть следы своих преступлений, замаскировать их. В жандармерию прибыл приказ: не расстреливать. Действительно, мамалыжники оказались очень хитры. К чему евреев расстреливать, когда они сами могут подохнуть?
И вот евреев стали сажать в концлагеря за колючую проволоку, морить голодом, каторжной работой, держать в грязи, голыми на морозе, избивать, а расстреливали потихоньку. Это был исключительно удачный метод… А на страницах одесских газет можно было прочесть, что евреи работают в трудовых колониях, живут на частных квартирах и даже получают две марки в день!
Смотрите, вот, мол, какие мы милостливые!.. Все это было ловко устроено.
Все пережитое кажется мне теперь каким-то кошмарным сном…
Вспоминаю бараки, конюшни, крики, стоны, выстрелы. Вскоре румыны разрешили евреев, способных работать, брать в колхозы. Староста Доманевского колхоза «Радянск» сжалился над нами и принял нас. Это было редкое счастье!
Мы стали работать в колхозе, жили в двух сырых комнатушках, грязные, вшивые, голодные. Мы находились как раз напротив лагеря «Горки». Нас было пятьдесят человек, половина – умерла. Несколько раз румыны и полицейские хотели нас расстрелять. Болели тифом, дизентерией, но остались живы. Все тело – в чесотке, в нарывах. Кроме всякой работы заставляли нас хоронить погибших, возить трупы.
Помню, как мы с телегой подъезжали к баракам. Я вел коня под уздцы, мама толкала телегу сзади. Мы брали трупы за ноги, за руки, взваливали на телегу, когда наполним телегу, везли свой груз к яме и сбрасывали вниз…
Всех заставляли носить шестиконечные звезды на шапке, на груди и на спине.
Однажды меня до полусмерти избили за то, что нашли у меня стихи Пушкина. Хотели убить – не убили. Этот случай я описываю в поэме «Изгнание».
Изгнание – вот горестей корона,
Убийственное слово, страшный яд!
Мы были каторжане вне закона,
И жизнь людская превратилась в ад.
Лишенный прав людских, всего лишенный,
Становится игрушкой человек,
А слово «жид» звучит, как «прокаженный»,
И жизнь тогда ничтожный, жалкий чек.
В свирепый час жестокого гоненья
Познал лишь я свое происхождение…
(Из моих стихов)
Но я сказал очень мало. О всем пережитом рассказать невозможно.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.