Голос Шейны Грам Дневник пятнадцатилетней девочки из местечка Прейли

Голос Шейны Грам

Дневник пятнадцатилетней девочки из местечка Прейли

Помимо шести еврейских душ, оставшихся в живых в местечке Прейли, Латвийской ССР, чудом сохранился один документ, изобличающий лучше всяких свидетельских показаний зверства немецких фашистов. Этот документ – маленькая записная книжка-дневничок пятнадцатилетней еврейской девушки Шейны Грам, убитой вместе со своей семьей[365] и 1500 другими евреями рукой немецких фашистов в этом маленьком городке Советской Латвии[366].

Этот дневничок был передан русской соседкой семьи Грам[367] после того, как в Прейли вместе с частями Красной Армии вошел брат убитой – боец Латвийской стрелковой дивизии[368] – Гутман Грам.

Оставшаяся в живых семья Хаги из Прейли[369] передает следующие подробности об авторе дневника Шейне Грам.

К моменту начала войны семья Грам состояла из шести человек: отца Ицика, шестидесяти лет, по профессии портного[370], его пятидесятидвухлетней жены[371], старшей дочери Фрейды, двадцати лет[372], сына Гутмана, восемнадцати лет, дочери Шейны, пятнадцати лет и сына Лейбы, двенадцати лет[373]. Из всей семьи остался в живых лишь Гутман, эвакуировавшийся в Советский Союз и теперь находящийся в рядах Красной Армии[374].

Дочь Грама – пятнадцатилетняя Шейна, как раз накануне войны окончила шестилетку[375]. Она была духовно развитой и интеллигентной девочкой. Она прекрасно училась.

Свой дневничок Шейна Грам вела на еврейском языке, лишь надпись «Дневничок Шейны Грам» сделана на латышском языке[376].

По рассказам семьи Хаги, Шейна Грам и вся ее семья была убита 9 августа 1941 года. Ее старшая сестра Фрейда, упоминаемая в дневнике, в этот день была задержана после работы комендантом, который, натешившись ею вдоволь, уничтожил ее 16 августа. Дневник Шейны начинается в день начала войны 22 июня 1941 года[377].

Б. Герцбах

22 июня. В 12 часов дня радио сообщило: «Германия объявила войну СССР. В 4 часа утра немецкие самолеты бомбили несколько русских городов».

Под вечер я уехала в Рибенишки[378] (семь километров от местечка Прейли. – Б. Г.) Все время до 12 часов ночи я сижу у радиоприемника. Передают, как охранить себя от воздушного нападения.

23 июня. Утром мы узнаем, что бомбили Двинск[379]. Я достаю подводу и возвращаюсь домой. Объявлено осадное положение и по улице разрешается ходить только до 8 часов вечера. Мы беседуем дома до 11 часов. Ночью слышен шум многочисленных самолетов. По городу проходят танки. Стоит большой шум. Все домашние всю ночь бодрствуют.

24 июня. Встала очень рано, на улице тихо. Нет никаких известий. Учреждается кружок скорой помощи, и я немедленно записываюсь. В 4 часа состоялась первая лекция. Врач объясняет, как нужно оказывать первую помощь. После занятия мы все ожидаем автобуса. В город приходят все новые люди. Каждый рассказывает что-нибудь новое. Немцы успешно наступают. Все взволнованы. В городе люди все волнуются. Под вечер начинается дождь. Надо маскировать окна. Я ложусь в кровать одетая. В час ночи меня будит сестра. Слышен шум моторов пролетающих самолетов. Я долго прислушиваюсь к шуму, но затем засыпаю.

Среда, 25 июня. Рано утром я уже выхожу на улицу. Сведений с фронта нет.

Все ожидают автобуса. У всех конфискуются радиоприемники. Ежеминутно пролетают самолеты. Базар разгоняют. Нельзя собираться в группы. Автобус прибывает лишь под вечер. В 6 часов вечера я иду в Красный Крест. Там нас обу чают перевязкам. Из кружка выделили две смены дежурств: с 8 вечера до часа ночи и с часа ночи до 5 утра. Меня назначают во вторую смену. До двух часов ночи тихо. С двух до восхода солнца слышны заглушенные удары. Бомбят железнодорожное полотно. В 5 часов утра нас с дежурства освобождают.

Четверг, 26 июня. В городке страшное волнение. Немцы наступают. Советские автомобили снуют туда и обратно. Все укладывают вещи. Многие едут в сторону границы[380]. Мои братья с двумя товарищами направляются на велосипедах. Я достаю велосипед и с еще одной девушкой также уезжаю. Уже вечер, мы приезжаем в Рибенишки. Там мы ночуем.

Пятница, 27 июня. Мы не едем дальше. Целый день мы сидим у моей тети. Проезжают солдаты. Едут многие, бежавшие из Польши и Литвы. Вечером приходит дядя моей подруги. Она уезжает с ними. Я также еду с ними. Потом, однако, я передумала и к утру возвращаюсь к себе домой.

Четверг, 3 июля. Мы уже второй день живем с немцами[381]. На улицах никто не появляется. Через Прейли прошло огромное немецкое войско с большой амуницией.

Первый день прошел тихо. На второй день немцы взломали магазины и все расхитили. Ворвались в синагогу, вытащили свитки Торы и растоптали их ногами. На других улицах они устраивают разные дебоши. Все время разъезжают немецкие автобусы и танки. Мы ничего не знаем о положении на фронте. Мы все переживаем много страха. У нас остановилось несколько немецких солдат. Среди них имеются и очень благородные люди. Они все время успокаивают нас, что рабочих не будут трогать. Публикуется распоряжение, что евреи и русские не имеют права вывешивать свои национальные флаги. Ходьба по улицам разрешается до 10 часов вечера, но никто не осмеливается высунуть и головы. Мы сидим только в квартире.

Каждый день новые репрессии. Посылают на работу: полоть огороды, мыть полы и т. д. Крестьянское население призывается ничего не продавать евреям. Суббота, 19 июля. Издается приказ, что евреи должны носить желтый отличительный знак. Он состоит из пятиконечной звезды[382] двенадцати сантиметров ширины и длины. Мужчины должны его носить на спине, груди и чуть повыше колена левой ноги. Женщины – на груди и спине. Многих арестовывают и сажают в тюрьму.

Понедельник, 21 июля. Группу в пятьдесят евреев отправляют на торфяные разработки. Каждый из них должен выработать пятнадцать стер (пять кубометров. – Б. Г.). Они работают четыре дня и потом возвращаются домой. Из нашей квартиры никого не взяли.

Четверг, 24 июля. На торфяные работы угоняется новая группа. Надоело сидеть дома, я сама хочу работать. Меня записывают вместе с сестрой. Вечером мне сообщают, что в пятницу в 5 часов утра нужно отправиться на работу.

Пятница, 25 июля. В 5 часов утра мы собираемся на базарной площади около пожарной каланчи. Делается перекличка, и мы отправляемся. До торфяных разработок десять километров. В половине девятого нас уже распределяют на работу. Мы работаем группой в десять человек: восемь девушек и двое юношей. Мы заняты переворачиванием нарезанного торфа. Работа тяжелая. Каждую минуту подбегает лесник и нас подгоняет. В 7 часов вечера работа прекращается. Для ночлега нам отводится сарай (палатка). В два часа ночи нас окружает группа неизвестных, кажется, партизаны[383]. Один из них призывает выйти всем евреям, но когда никто из нас не откликается, они открывают стрельбу. Картина в сарае ужасная. Все сбежались в один угол, и каждый молит Бога. К счастью, над нами только забавлялись. После стрельбы, когда никто не отозвался, окружавшие сарай ушли. Но всю ночь мы не спали. В 5 часов утра мы снова вышли на работу.

Суббота, 26 июля. В 6 часов мы уходим на работу. На обед дается один час. После обеда от нашей группы забирают несколько человек. Нас остается семь. Мы выполняем, однако, нашу норму до трех часов дня и направляемся затем в лес, где находятся наши вещи. Через некоторое время собираются все остальные, и мы направляемся домой. Выйдя из леса, мы спохватились, что не хватает одного. Начинаем поиски, но безрезультатно. Переживая судьбу потерявшегося, мы направляемся домой. Придя домой, мы застаем его в комнате. Оказывается, он пошел другой дорогой. В городке – волнение. Забирают лошадей, и ночью несколько евреев уводят в Малту[384].

Воскресенье, 27 июля. Это кровавое воскресенье для латвийского еврейского народа.

Утро. Всем евреям Двинской улицы приказывают одеться в лучшее платье, взять с собой продукты и выйти на улицу. В домах производятся обыски. В 12 часов всех евреев загоняют в синагогу. Одну группу молодых евреев отправляют рыть могилы за кладбищем. Потом в синагогу загоняются евреи еще двух улиц.

Половина четвертого дня. Всех евреев угоняют за кладбище и там расстреливают. Всех двести пятьдесят евреев: мужчин, женщин и детей.

Это ужасно. Такого конца мы не ожидали. Горсточка оставшихся ожидает каждую минуту смерти.

Понедельник, 28 июля. Кошмарный день. Мы узнаем подробности ужасного и трагического конца. Днем новая группа оставшихся евреев угоняется на торфяные работы.

Вторник, 29 июля. Рано утром они уезжают. Распространяется слух, что их тоже отправили рыть могилы. Девушек забирают для чистки улиц. Мы смотрим друг на друга и удивляемся тому, что еще живы. Каждая желает себе смерти. Положение евреев ужасное. Как долго мы будем мучиться? Ходят слухи, что под вечер опять возьмут. Мы решаем не ночевать дома. Один крестьянин разрешает нам переночевать в бане. Поздно вечером мы, поодиночке, идем спать в баню. Нас шестеро, баня маленькая. Спать могут лишь трое. Однако никто не спит. Всю ночь ужасно лают собаки. Я сижу с закрытыми глазами. Передо мной встают лица расстрелянных. Мне кажется, что они сквозь закрытые веки плачут.

Среда, 30 июля. Утром мы возвращаемся в квартиру. Комнаты не тронуты. Все было спокойно. Я валюсь на кровать и немедленно засыпаю. Каждый час новые известия. Один говорит, что будут еще брать, другой – больше не будут брать. Кому верить? Пока ужасно. Каждый сидит и ждет смерти.

Мы узнаем, что остальным евреям готовится еще более ужасная смерть. Нас сожгут. Мне безразлично. Я не хочу жить, не хочу умирать. Одно лишь меня поражает: как мы все это в состоянии перенести? Мы с сестрой решаем прятаться в бане. Приносят хорошую новость. Евреев больше не будут трогать. Они довольствуются двумястами пятидесятью. Сестру берут на работу мыть полы. Я в это время спала. Сегодня мы спим дома. Восемь часов. Нельзя выходить на улицу. Погода такая изумительная. Неужели для еврейской молодежи все потеряно? Неужели никогда не наступят лучшие времена? Что творится на фронте, мы не знаем. Ходят слухи, что немцы получили крепкий удар и что их теснят обратно. Насколько это правильно, неизвестно. Ночью тихо. Я долго не засыпаю и смотрю в окно. Кругом тишина, только далеко в поле лают собаки.

Четверг, 31 июля. Сегодня тихо. Мы получаем привет из Рибенишки. Там никого не тронули. Утром отправляют на работу. Я с сестрой иду в поле. Мы там сидим до двух часов дня. Создается еврейское гетто. Три человека обходят, записывая трудоспособных. Ежедневно от евреев сорок человек должны идти на торфяные работы и подметать улицы. Каждый день новые преследования, и конца не видно. До всего мы дожили, но удастся ли нам пережить, не знаю. Еврейских девушек посылают убирать освободившиеся еврейские квартиры для тех, кто их убивал. Меня не берут. Но когда убирают квартиру моей убитой подруги Мэри Плаговой[385], которую готовят для пристава, я иду туда. Собираю ее фотоснимки и оставляю их себе[386]. Мне не верится, что мои друзья Плаговы уже мертвы…

Пятница, 1 августа. Пока все спокойно. Должны ли мы съехать с нашей улицы, мы еще не знаем. Ночью моей сестре кажется, что где-то кричат. Сегодня она спит со мной. Я открываю окно, спускаюсь через него на улицу и прислушиваюсь. Никого, однако, не видно. Кругом тишина.

В половине седьмого я и моя сестра должны идти подметать улицы. В нашей группе пятнадцать человек. Мы чистим Двинскую улицу. Потом нас отправляют чистить базар. После этой работы пристав отдает распоряжение собрать группу в двести евреев. Долго мы стоим с метлами на базаре. Каждый проезжающий избегает смотреть на нас. Затем, однако, нас всех отпускают. Я прихожу домой и ложусь спать. Поднявшись, я с сестрой иду осматривать квартиру на случай, если нас выселят. Мы решаем зайти к моей подруге Дамба. Ее отца арестовали, и неизвестно, что с ним стало. Свежая новость. Приходят и рассказывают, что те самые, которые здесь расстреливали, уезжают в Рибенишки. Хотим предупредить, но не с кем. Снова паника. Мне, однако, сердце говорит, что ничего не будет. В половине девятого мы ужинаем. Прошлой ночью мимо наших окон были слышны шаги. Я подхожу к окну. Идет немецкий солдат. Не проходит и минуты, и откуда-то появляется целая группа солдат. Мы сильно перепугались. Я все время стояла у окна и наблюдала. Солдаты прошли и сейчас же вернулись. Долго я еще сидела у окна, но глаза мои сомкнулись, и я заснула на вещах…

Суббота, 2 августа. Сейчас же с утра меня с сестрой зовут на работу. Нас шестеро девушек, и мы убираем все ту же квартиру пристава. Это снова в доме моей убитой подруги Мэри Плаговой. На сердце все так же больно и тяжело. К тому же к нам приставлен в качестве наблюдателя полицейский шпик, и это совсем плохо. До двух часов мы убираем, и когда остается подвесить гардины, нас отпускают на обед. Через час мы снова должны явиться. Так проходит целый день. Поздно вечером нас встречает пристав и отпускает домой. Ночью тихо.

Воскресенье, 3 августа. Сегодня Тиш’а-бе-Ав[387]. Никогда я не говела в этот день и вообще не придерживалась постов, но как раз сегодня, через неделю после большого несчастья, после кровавого воскресенья, когда пало столько невинных жертв, я решила, конечно, тайно от властей, говеть целый день. В половине второго приходят ко мне и регистрируют на торфяные работы. Мама велит мне покушать что-нибудь, иначе я не смогу работать. Я слушаюсь ее. Потом список меняют и вместо меня посылают братишку. Уходить надо завтра в 5 часов утра. Я ухожу подметать базар. Придя с работы, я сижу дома. Ходят слухи, что немцев отбросили до границы. Так все спокойно. Перебираются в гетто. Нашей улице велят пока остаться на месте. Ночь прошла спокойно. Понедельник, 4 августа. Сейчас же с утра угоняют подметать базар. После этого я занимаюсь различными домашними работами. Распространяется слух, что все покинувшие свои дома и переехавшие на еврейскую улицу должны будут вернуться обратно. Правда ли это, я не знаю. В час дня опять новость. Наш пристав ужасно злой человек. Он заявил трем еврейским представителям, которых он сам назначил, что если улицы не будут достаточно чисты, он их расстреляет. Тогда решают, чтобы каждый час работало по пять девушек. Пока на работу выходят три девушки, и мы подметаем всю Режицкую улицу. Там живут русские крестьяне. С фронта нет никаких известий. Потом я немножко занимаюсь. Читать нечего.

Вторник, 5 августа. Встаю поздно. Остальные домашние заняты на работе. Я немножко занимаюсь русским языком, потом поднимаюсь на чердак и складываю журналы «Идише билдер»[388]. В 4 часа я иду подметать базар. К нам приходят и сообщают, что мы должны съехать с квартиры.

Вечером приходит пристав осматривать дома. Мы должны съехать. Нашим соседям приказывают оставаться. Таким образом, мы не знаем толком, как быть. Пристав входит в нашу квартиру и осматривает мебель. Вероятно, все это и нашу квартиру также передадут кому-то другому, как это сделали у Плаговых. Мы готовы к этому. Он разрешает нам все взять с собой. Пока мы остаемся до утра.

Среда, 6 августа. Ночь прошла спокойно. Утром опять волнения. Приходит комиссия. Один велит оставаться на месте, второй – съехать. Квартиры, куда съехать, нет. Живем как бы в воздухе. Когда кончатся наши страдания, никто не знает! Приходит еще одна комиссия и решает, что мы можем оставаться на месте. Опять хорошо. В 4 часа я ухожу подметать улицы. Был базарный день, и улицы полны сором. В половине восьмого я возвращаюсь домой усталой и запыленной. Умываюсь и уже в половине девятого ложусь спать. Четверг, 7 августа. Рано утром нас зовут мыть полы у пристава в канцелярии полиции. Пристав относится к нам очень хорошо. Мы моем четверо, и нам приказывают ежедневно приходить на эту работу. Сегодня вновь ходят слухи, что опять будут или сжигать, или расстреливать евреев. Каждый приходит с новостью.

Пятница, 8 августа. Крестьяне рассказывают, что ночью пролетало много самолетов. В 7 часов мы идем мыть полы в полицию. Сегодня начальник в плохом настроении. Все время идет дождь. В 12 часов дня арестовывают трех еврейских представителей. От них требовали, чтобы они отправили на работу тридцать человек. Двадцать один человек прибыл, а девять не хватает. Комендант требует этих девятерых. Иначе будет плохо. Эти девять евреев спрятались. Мы все переживаем.

Целый день идет дождь. Хотят назначить девять других евреев, но он требует только прежних. Пока представители еще находятся под арестом. Когда кончатся наши страдания, никто не знает. Я чувствую, что ко мне все ближе подвигается самое страшное…

Действительно, на этом дневничок заканчивается. На следующий день Шейна Грам со всей своей семьей была убита.

22 июня – 8 августа 1941 г.

Предисловие и перевод – Б. Герцбах[389]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.