Долгий путь к реформам

Долгий путь к реформам

Такое видение перспектив развития СССР сложилось у Сталина не сразу. Ему нужно было пройти долгий путь проб и ошибок, чтобы осознать весь вред партократии. В начале 20-х годов, став генеральным секретарем ЦК, он попытался подчинить страну мощной административно-партийной вертикали. По мысли Сталина, всем должен был заведовать партаппарат, которому следует подчинить массы коммунистов, их выборные органы, а также Советы, правительство и общественные организации. Партноменклатурная вертикаль виделась ему как некая жестко иерархическая пирамида, в которой низы строго подчиняются верхам, а срединные и низовые аппараты — центральному, который структурирован вокруг Секретариата, Оргбюро и разных отделов ЦК. Выборность Сталин думал сделать сугубо формальной процедурой, сосредоточившись на подборе кадров путем назначения. Уже в августе 1922 года, на XII партконференции, было введено дополнение в Устав, согласно которому секретари губернских партийных комитетов обязательно должны были утверждаться вышестоящими инстанциями. Это положение было упрочено несколько месяцев спустя на совещании секретарей и заведующих отделами губкомов (декабрь 1922 года). Тогда было решено, что именно аппарат ЦК учитывает и распределяет партийных работников всероссийского, губернского и областного уровней.

На XII съезде ВКП(б) (1923 год) Сталин пропел настоящий гимн Учредительно-распределительному отделу ЦК (Учраспредотделу), без которого вся «партийная политика теряет смысл». Главное, считал генсек, чтобы во всех звеньях аппарата «стояли люди, умеющие осуществить директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь». Он отметил необходимость такого порядка вещей, когда влияние аппарата распространится на каждый уезд.

В принципе Сталин не создал ничего нового. Уже в период Гражданской войны партийные комитеты стали подчинять себе парторганизации и Советы (которые, в свою очередь, были подчинены своим исполкомам). Генсек лишь завершил структурирование новой системы, придал ей легитимность в виде партийных решений. Он считал, что именно такая жесткая структура управления из одного центра сумеет упрочить государство и провести необходимую модернизацию.

Но очень скоро Сталин поймет всю ошибочность своих замыслов. Партаппарат (центральный и местный) его поддержал, но по разным мотивам. Если центральные кадры действительно связывали свою судьбу с генсеком и жесткой моделью подчинения, то местные аппаратчики, напротив, надеялись укрепить свою самостоятельность, сделав власть аппарата ЦК формальной. Их устраивало, что он подчиняет себе правительство и Советы, устраняя опасных конкурентов. С одним центром силы, как это ни покажется странным, дело иметь всегда легче. Лучше подчиняться одному контролеру, чем нескольким, каждый из которых имеет свою наблюдательную позицию, в силу чего объект наблюдения становится прозрачным. К тому же Центр, подминая под себя правительственные и советские органы, создавал нужный прецедент — регионалы считали себя вправе поступать так же.

Здесь очень важный момент. Чем больше Сталин укреплял вертикаль подчинения, тем больше он усиливал региональные, нижестоящие звенья. Жесткое давление на них побуждало регионалов оказывать такое же давление на собственные низы. И как Центр усиливался от высшего звена регионов, так и это звено черпало силы снизу. Сталин невольно плодил собственных двойников, которые превращались в самостоятельные центры силы и влияния. Тому способствовала система единообразия, имевшая своей целью сделать региональные органы столь же эффективными в проведении политики подчинения, сколь и Центр.

Так, центральный аппарат всюду навязывал режим секретности. Практически вся важная информация сообщалась (и сверху вниз, и снизу вверх) в обстановке строжайшей секретности. За этим следил особый орган — Секретный отдел ЦК. Но ведь и региональные органы, которые Сталин хотел уподобить Центру, также имели свои секретные отделы. То есть они обладали всем арсеналом противодействия породившему их Центру. Очевидно, что структура, облеченная слишком большими властными полномочиями, обречена иметь внизу такие же самые структуры, которые будут минимизировать ее власть. Спасение для самой же центральной структуры только в одном — иметь иные центры силы, находящиеся вне основной управленческой вертикали. Лишь они могут стать необходимым противовесом, сдерживая поползновения двойников Центра.

Середина 20-х годов стала настоящим «золотым веком» советской бюрократии. В 1923–1927 годах численный состав республиканских ЦК, обкомов, горкомов и райкомов увеличился в два раза. Причем, что характерно, на уровне рескомов и обкомов уровень обновления кадров не превышал 22 %, тогда как в райкомах и горкомах за указанный период обновилось не менее 50 %. Получается, что крупные региональные боссы сохраняли на своем уровне стабильность кадровой ситуации, а в низах проводили нечто вроде чистки, призванной подчинить их только своей воле.

Было бы еще полбеды, если бы властная вертикаль исходила от правительства, тогда страна имела бы дело с бюрократией по типу царской. Но советская бюрократия была именно партократией, она представляла собой сплав канцелярщины, политиканства и революционности. Мало того, что управление страной в таких условиях не могло быть эффективным. Всегда сохранялась угроза совершения непродуманных, авантюристических, левацких поступков. Троцкий потерпел поражение, но его дело продолжало жить в мыслях и поступках ветеранов революции и Гражданской войны, сохраняющих контроль над властной вертикалью. Надо было переносить центр власти из партии в правительство, что требовало снижения роли партийного аппарата, особенно на местах.

Сталин довольно рано заметил всю ненормальность складывающейся ситуации. Уже в июне 1924 года, на курсах секретарей уездных комитетов ВКП(б), он резко обрушился на тезис о «диктатуре партии», принятый тогда всеми лидерами. Генсек доказывал, что в стране существует не диктатура партии, а диктатура рабочего класса. А в декабре 1925 года в Политическом отчете XIV съезду Сталин особо подчеркнул — партия «не тождественна с государством», а «Политбюро есть высший орган не государства, а партии». Это были первые, осторожные шаги на пути к ослаблению партократии. Выше уже обращалось внимание на сталинскую методику начинать с очень компромиссных и внешне безобидных положений, которые на самом деле были чреваты очень радикальными нововведениями. Партократия не почувствовала в этом никакого подвоха, восприняв заявления Сталина как обычную демагогию, попытку убедить широкие массы в наличии так называемой «диктатуры пролетариата».

Пока шла ожесточенная борьба с левой оппозицией, Сталин ограничивался лишь осторожными декларациями. Когорта секретарей была тогда очень нужна ему, он использовал ее как мощную дубину против Троцкого, Зиновьева и Каменева. Но когда «левые» были полностью разбиты и исключены из партии, Сталин немедленно попытался ослабить партократию, начав с… себя и своего поста. В декабре 1927 года, на пленуме ЦК, состоявшемся после XV съезда, он предложил ликвидировать пост генерального секретаря. Иосиф Виссарионович заявил следующее: «Если Ленин пришел к необходимости выдвинуть вопрос об учреждении института генсека, то я полагаю, что он руководствовался теми особыми условиями, которые у нас появились после X съезда, когда внутри партии создалась более или менее сильная и организованная оппозиция. Но теперь этих условий нет уже в партии, ибо оппозиция разбита наголову. Поэтому можно было бы пойти на отмену этого института… Я уже не говорю о том, что этот институт, название генсека, вызывает на местах ряд извращений… На местах получились некоторые извращения, и во всех областях идет теперь драчка из-за этого института между товарищами, называемыми секретарями, например, в национальных ЦК. Генсеков теперь развелось довольно много, и с этим теперь связываются на местах особые права. Зачем это нужно?»

Но пленум ЦК отказался поддержать Сталина, причем одним из наиболее ревностных противников сталинского проекта был А.И. Рыков — председатель Совнаркома СССР. Он хотел избежать ответственности, которая неизбежно свалилась бы на него в случае перенесения центра власти именно в правительство. Впрочем, не исключено, что Рыков боялся уйти в этом случае на вторые роли, уступив место тому же Сталину.

В попытке устранить свою должность генсек потерпел сокрушительное поражение, но на обострение отношений с кастой секретарей все же не пошел. Намечалось проведение форсированной индустриализации и сплошной коллективизации, а идти на такие преобразования в условиях жесткой внутрипартийной конфронтации было самоубийственно. Сталин отложил борьбу с регионалами и даже позволил им провести административную реформу, которая привела к созданию в РСФСР гигантских бюрократических монстров — крайкомов.

Регионалы Сталина поддержали, но довели его политику (и без того достаточно ошибочную в ряде вопросов) до абсурда. Более того, в их среде стали назревать оппозиционные настроения, выплеснувшиеся на XVII съезде ВКП(б) в попытку отстранить Сталина от власти. Впрочем, еще задолго до съезда наиболее радикально настроенные регионалы создали довольно таки сильную оппозиционную группировку. Речь о ней уже шла выше — здесь имеется в виду так называемый «право-левацкий» блок Сырцова и Ломинадзе, возникший в 1930 году. Левацки настроенный Ломинадзе занимал должность первого секретаря крупнейшего Закавказского комитета ВКП(б), а симпатизирующий Бухарину Сырцов (кстати, выдвиженец и любимец Сталина) — должность председателя Совнаркома РСФСР. Компартии в России создано не было, поэтому носителем региональных амбиций в этой республике был руководитель тамошнего правительства.

К оппозиционной деятельности его подталкивала некая ущербность своего статуса. С одной стороны, РСФСР представляла собой обширную территорию с огромными материальными и людскими ресурсами. С другой — в руках Сырцова не было никакой партийной организации, тогда как реальная власть принадлежала именно партийному аппарату. Более того, некоторые российские регионалы желали лишить российское руководство и тех немногих организационных возможностей, что у них все-таки оставались. Так, на XVI съезде ВКП(б), прошедшем в 1930 году, Хатаевич сказал делегатам следующее: «Я думаю, что без всякого ущерба для РСФСР как таковой можно поставить вопрос, чтобы по линии важнейших объединенных наркоматов, каковыми являются НКЗем, ВСНХ, НКТорг, провести слияние с тем, чтобы иметь в Москве один наркомат и чтобы заместитель соответствующего союзного наркома входил в состав Совнаркома РСФСР и ведал всеми делами РСФСР». По сути, Хатаевич предлагал ликвидировать правительственные организации РСФСР. Он выражал интересы секретарей крайкомов ВКП(б) РСФСР, которые видели в СНК России возможного конкурента. Сырцов на съезде выступил с решительной критикой этого предложения. Можно предположить, что одним из условий создания «право-левацкого блока» была попытка «россиянина» Сырцова и «закавказца» Ломинадзе составить оппозицию не только Сталину, но и спайке гораздо более влиятельных региональных баронов из РСФСР и УССР.

Поведение секретарей в ходе коллективизации и возникновение блока Сырцова — Ломинадзе Сталина насторожило. Он по-прежнему не предпринимал никаких радикальных мер, ограничившись некоторым разукрупнением крайкомов. Их число было увеличено до 32.

И уже в 1933 году, когда стало ясно, что промышленная модернизация страны, несмотря на все трудности, так и не захлебнулась, Сталин предпринял решительный шаг. Он инициировал широкую партийную чистку. Она затянулась на три года, и в ходе ее был вычищен примерно каждый третий член и кандидат в члены ВКП(б). Целью чистки являлось выдвижение наверх молодых коммунистов, вступивших в партию уже после Гражданской войны. Как писал «невозвращенец» А. Орлов, симпатизирующий троцкизму, чистка «с циничной откровенностью была направлена против старых членов партии». «Парткомы, — сетовал он, — возглавлялись молодыми людьми, вступившими в партию лишь недавно». Эти новые кадры испытали минимальное влияние революционного лихолетья и были готовы воспринять сталинские новации.

Исследователи, симпатизирующие Троцкому, всячески скорбят по поводу процесса обновления партии, в то же время парадоксальным образом обвиняя Сталина в бюрократизме. Но, что любопытно, с ними согласны историки, отдающие свои симпатии так называемым «правым», «бухаринцам». Так, А.А. Авторханов, бывший участником бухаринской оппозиции, в работе «Технология власти» пишет, что главной целью чисток являлась «ликвидация думающей партии». «Этого можно было добиться, — утверждает Авторханов, — только путем ликвидации всех и всяких критически мыслящих коммунистов в партии. Критически мыслящими как раз и были те, которые пришли в партию до и во время революции, до и во время Гражданской войны». С этим высказыванием совершенно солидаризуется историк В.З. Роговин, воспевающий Троцкого. И такая солидарность наводит на определенные мысли. Очевидно, что и «левым», и «правым» была свойственна этакая барская, псевдоэлитарная неприязнь к молодым кадрам, которым было отказано в праве считаться думающими вообще и уж тем более «критически мыслящими». Получалось, что думать могли лишь «герои» Гражданской войны. Интересно только, когда они этому научились? Наверное, тогда, когда бегали по России, как выразился Маяковский, с «Лениным в башке и наганом в руке», расстреливая «буржуев» и снося церкви.

Сталин проводил чистку постепенно, не прибегая сразу к полномасштабному обновлению кадров. Подобная революционность могла бы только дестабилизировать положение в стране. Сначала он укомплектовал новыми выдвиженцами нижние этажи партийного здания. Теперь на очереди стояло обновление верхних этажей.

О нем Сталин заявил, в присущей ему осторожной манере, на XVII съезде партии (март 1934 года). В своем Отчетном докладе генсек охарактеризовал некий тип работников, мешающих партии и стране: «…это люди с известными заслугами в прошлом, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков. Это те самые люди, которые не считают своей обязанностью исполнять решения партийных органов и которые разрушают, таким образом, основание партийно-государственной дисциплины. На что они рассчитывают, нарушая партийные и советские законы? Они надеются на то, что советская власть не решится тронуть их из-за их старых заслуг. Эти зазнавшиеся вельможи думают, что они незаменимы и что они могут безнаказанно нарушать решения руководящих органов…»

Разговор теперь уже зашел не просто о бюрократах, канцеляристах — их Сталин в своем докладе выделил в отдельную группу. В процитированном отрывке под огонь критики попали именно «вельможи» с богатым революционным прошлым (обладатели «старых заслуг»), которых обвинили в неподчинении высшему руководству. Генсек дал понять, кого он считает главным противником. При этом в докладе многие другие противники не были обозначены вообще. Сталин не сказал ни слова о разнообразных оппозиционных группах, образовавшихся в начале 30-х годов (имеются в виду блок Сырцова — Ломинадзе, «Союз марксистов-ленинцев», блок И.Н. Смирнова, группа А.П. Смирнова — Н.Б. Эйсмонта — В.Н. Толмачева). О бывших лидерах «правого уклона» Сталин сказал, что они «давно уже отреклись от своих взглядов и теперь всячески стараются загладить свои грехи перед партией». «Левый уклон» (троцкисты), в отличие от «правого», не разгромленный до конца и имеющий свой центр за границей, был объявлен таким же опасным. (Масштабы сталинского либерализма порой просто ошеломляют. В мае 1934 года Бухарин издал работу «Экономические проблемы Советской власти», написанную с рыночных позиций. Сталин был с этими позициями категорически не согласен, однако никаких оргвыводов не предложил. Он ограничился тем, что послал в Политбюро свои критические замечания.)

Касаясь вопросов внешней политики, Сталин подчеркнул, что СССР будет стремиться поддерживать миролюбивые и дружественные отношения со всеми странами, в том числе и фашистскими.

Доклад Сталина являл собой образчик мирного спокойствия во всем, что не касалось бюрократов и вельмож. Такими же спокойными были и выступления его ближайших соратников. В свой речи, открывающей съезд, Молотов не сказал о «правых» ни слова. О них он упомянул лишь в докладе о перспективах развития народного хозяйства, но сделал это в том же контексте, что и Сталин, говоря об уклоне как о чем-то окончательно и бесповоротно завершенном. «Ликвидаторская сущность правого уклона, — утверждал Молотов, — и его кулацкая подоплека были вовремя разоблачены большевиками».

Даже неистовый Каганович был настроен довольно миролюбиво, указывая на монолитность партии и отсутствие в ней каких-либо уклонов: «Мы, товарищи, раздавили на нашем пути, как лягушек, всех врагов нашей партии — правых и «левых», которые мешали этому великому строительству, и мы пришли к XVII съезду как никогда единой, монолитной, ленинско-сталинской партией».

Напротив, выступления многих регионалов были насыщены именно идеологической нетерпимостью, желанием продолжить выискивание различных уклонов и борьбу с ними. Так, Эйхе высказал подозрения в отношении Рыкова и Томского: «Мне кажется, товарищи, что XVII съезд может и должен спросить этих товарищей, как они свое заявление на XVI съезде оправдали». Он выразил сомнение в искренности вчерашних «правых уклонистов».

Жесткую позицию занял украинский лидер Косиор: «…Бухарин, Рыков, Томский хотя и приняли покаяние на XVI съезде, но их позицию после XVI съезда можно было бы характеризовать так, что, покаявшись, они все еще оглядывались, — а не выйдет ли по-ихнему, тем более что этот период был богат трудностями…»

Уральский партбосс Кабаков обратил внимание на то, что Рыков не сказал «ни звука о том, что если бы была принята линия правых, то партия идейно была бы разоружена и советская власть кончила бы свое существование. И вы, товарищ Рыков, здесь это должны были прямо и откровенно сказать, что вы вели партию и страну к гибели».

В полемику с Бухариным и Рыковым (по поводу их высказываний и действий, имевших место в конце 20-х годов) вступил Постышев. На былые прегрешения «правых» указала и новая «звезда» на политическом небосклоне СССР — первый секретарь МГК Н.С. Хрущев.

Но, пожалуй, резче всех на «правых» обрушился Киров, посвятивший едва ли не большую часть своего выступления критике обозников из числа «правой» оппозиции. Ленинградский партбосс нарисовал яркую, поэтическую картину, сравнив партию с наступающей армией, а оппозиционеров с обозниками, находящимися позади самого войска. И вот, когда армия наконец побеждает, обозники «выходят, пытаются вклиниться в это общее торжество, пробуют в ногу пойти, под одну музыку, поддерживают этот наш подъем». «Но, — бдительно замечал «Мироныч», — как они ни стараются, не выходит и не получается. Вот возьмите Бухарина, например, по-моему, пел как будто по нотам, а голос не тот… Я уже не говорю о товарище Рыкове, о товарище Томском».

Кстати сказать, указанная тенденция обозначилась еще на предыдущем, XVI съезде (1930 год). Сталин и тогда выступил в качестве осторожного «либерала», тогда как региональные лидеры наяривали по части совершенно неумеренных нападок.

Конечно, в своем Политическом отчете съезду Сталин жестко покритиковал правых. Уклон ведь только-только был разгромлен, и уместным было проявить достаточную жесткость. Несколько колких замечаний в адрес «правых» Сталин сделал, касаясь экономических вопросов. А в разделе «Вопросы руководства внутрипартийными делами» он уже остановился на «правом уклоне» специально. Но вот что любопытно, даже в рамках этой части своего доклада Сталин больше внимания уделил критике троцкизма. Вопрос о троцкизме вообще разбирался им прежде вопроса о «правом оппортунизме».

Сталин критиковал «бухаринцев» за старые прегрешения, но не высказывал никакого подозрения по отношению к ним. Он объявлял опасными не столько самих правых, сколько условия, ведущие к возникновению «правого уклона». «Лидеры правых уклонистов, — отмечал Иосиф Виссарионович, — открыто признали свои ошибки и капитулировали перед партией. Но было бы глупо думать на этом основании, что правый уклон уже похоронен. Сила правого оппортунизма измеряется не этим обстоятельством. Сила правого уклонизма состоит в силе мелкобуржуазной стихии, в силе напора на партию со стороны капиталистических элементов вообще, со стороны кулачества в особенности». В качестве сил, сопротивляющихся социалистической реконструкции, были объявлены — верхушка старой буржуазной интеллигенции, кулачество и бюрократия (прежде всего новая, советская). «Правые» в числе антисоциалистических сил названы не были. Более того, Сталин назвал бухаринскую формулу мирного врастания капиталистических элементов в социализм «ребяческой», чем фактически снял с Бухарина все обвинения в антисоветизме и контрреволюционности.

Напротив, выступления секретарей крайкомов были полны обвинительного пафоса. Они не только критиковали былые ошибки лидеров «правого уклона», но и подозревали их в скрытой оппозиционности. В данном плане очень показательно выступление Шеболдаева, которое все, от начала и до конца, было посвящено «правому уклону». Он сообщил о том, что у него на Нижней Волге разоблачена контрреволюционная организация, состоящая из сторонников Бухарина, которые якобы допускали даже возможность вооруженного восстания. Это уже был почти открытый призыв к репрессиям.

Сталин, конечно, тоже не очень доверял «правым» — и не без основания (разговор об этом еще впереди). Но он знал, что отсечение их от партии будет означать начало внутрипартийной гражданской войны, которая приведет к невиданным политическим потрясениям. Дай он волю нахрапистым секретарям, и они начали бы «Большой террор» уже в начале 30-х годов, благо обстановка, сложившаяся в ходе коллективизации, к этому вполне располагала. Но Сталину это не было нужно. Он надеялся на то, что бывших оппозиционеров все же удастся включить в созидательную работу, использовав их несомненные таланты. И весьма возможно, что это ему бы и удалось, если бы не революционные истерики, которые постоянно закатывали разного рода шеболдаевы. Хотя и «бывшие» оппозиционеры оказались хороши. Они так и не смогли смирить свою гордыню и жаждали вновь занять ведущие позиции. (Об этом еще будет сказано ниже.) Вот так вот из революционной сверхбдительности регионалов и оппозиционной безалаберности бухаринцев вылуплялся, как из яйца, дракон «Большого террора»…

«Наезд» региональных вождей на «бухаринцев», предпринятый в ходе XVII съезда, был, по всей видимости, неким маневром, отвлекающим внимание съезда от сталинского «наезда» на вельмож. «Регионалы» впервые опробовали тактику, которая и приведет к «Большому террору», — всегда говорить о врагах и уклонистах тогда, когда речь заходит о реформах и бюрократизме. По сути, их критика в адрес «правых» была косвенной критикой Сталина, ибо она выставляла его коммунистом, потерявшим бдительность.

К тому же речь Кирова была прямо-таки насыщена революционным антифашизмом. Он яростно бичевал фашизм, сравнивая его с русским черносотенством. Это был завуалированный упрек Сталину, допускавшему возможность мирных отношений с Третьим рейхом и дрейфовавшему в сторону национал-большевизма.

По всему получается, что выступление Сталина и выступление Кирова были диаметрально противоположны, отличаясь принципиально разным видением вопросов как внутренней, так и внешней политики. (Надо думать, что кировское выступление и было той «кошкой», которая пробежала между ним и вождем.) И не надо смущаться тем, что Киров всячески восхвалял Сталина — до, во время и после съезда. Тот же самый Эйхе, принявший деятельное участие в попытке сместить Сталина с поста генсека, во время своего выступления на съезде произнес его имя 11 раз, и каждый раз — в плане восхваления. Это было излюбленным шагом многих оппозиционеров — прятаться за имя Сталина и раздувать его культ, занимаясь в то же самое время борьбой против вождя. Например, Ломинадзе, будучи главой закавказских коммунистов, давал указание своим людям решительно защищать генеральную линию и даже выбирать в руководящие органы сталинистов — для отвода глаз. Об этом сообщает не кто-нибудь, но Троцкий в своем «Бюллетене оппозиции», ссылаясь на данные информированного источника из Москвы.

Неумеренные славословия в адрес Сталина зачастую таили в себе некую логическую ловушку. От приписывания всех заслуг одному Сталину очень легко было перейти к приписыванию ему и всех недостатков. Так ведь, собственно говоря, и произошло в период так называемой «перестройки». Так же могло произойти и в случае отстранения Сталина от власти.

Напуганные сталинским намерением покончить с диктатурой вельмож, «регионалы» попытались его снять и заменить Кировым. Но тот оказался слишком осторожным и тем самым подписал себе смертный приговор. Кто бы ни убил Кирова (ниже мы еще коснемся этого вопроса), но ясно, что выстрелы в Смольном были результатом его двурушнического поведения на съезде.

Сталин провел на съезде две важнейшие реорганизации — аппарата ЦК и органов партийного контроля.

Первая реорганизация заключалась в образовании отраслевых отделов ЦК. Всего их было создано четыре: промышленный, транспортный, сельскохозяйственный, планово-финансово-торговый. Отделы ставили перед собой следующую задачу — надзирать за соответствующими наркоматами и ведомствами. Эта мера была направлена против «технократов», разнообразных ведомственных диктаторов. Теперь они контролировались не только председателем правительства, но и заведующими отделов ЦК. Таким образом, создание отраслевых отделов косвенно укрепляло Совнарком, персонально — Молотова, который имел серьезные разногласия со многими ведомственными сепаратистами, в частности с Орджоникидзе.

Съезд, кроме того, постановил ликвидировать коллегии в наркоматах, оставив у каждого наркома лишь двух заместителей.

Показательно, что Каганович, объявивший на съезде о создании отраслевых отделов, довольно жестко критиковал «хозяйственников» за бюрократизм. Он отметил необходимость уменьшить количество звеньев в управлении промышленностью. Каганович обратил внимание на то, что именно ЦК вынудил Наркомат тяжелой промышленности провести реорганизацию, выразившуюся в разукрупнении отраслевых главков, ликвидации многих трестов и объединений. Но, по мысли Лазаря Моисеевича, в «самом Наркомтяжпроме все еще оргсистема недоработана, там существует еще… много функциональных секторов».

Здесь Каганович, скорее всего с подачи Сталина, проявил дипломатичность. Он не стал особенно критиковать крупнейший наркомат, который возглавлялся всесильным Орджоникидзе. Зато он устроил разнос Наркомату легкой промышленности (НКЛП), который был, ввиду наличия аж 39 крупных управлений и 60 секторов, признан «исключительно громоздким». «Железный Лазарь», говоря о раздутом аппарате НКЛП, указывал: «Имеются также главные отраслевые управления, которые не располагают собственной производственной базой (главные управления швейной промышленности, галантерейной и кустарной, полиграфической промышленности и т. п.). Промышленность этих управлений в большинстве своем находится в ведении мест». Ругая НКЛП, Каганович неожиданно и плавно перешел на хозяйственные наркоматы как таковые: «Я не хочу сказать, что надо удовлетворить стремления многих местных товарищей и передать в ведение мест бесспорно союзные предприятия. Но надо наркоматам в гораздо большей мере опереться на помощь местных советов и исполкомов».

Данные слова встретили аплодисменты некоторых делегатов съезда, очевидно, тех самых «местных товарищей». Эти «товарищи» есть наши любимые «регионалы». Региональные олигархи пускали слюнки на многие ресурсы экономических наркоматов, и это было причиной серьезного противоречия между «партократами» и «технократами». Сталин это противоречие мастерски использовал, добившись согласия первых на ослабление последних.

Но этого мало. Вступив в сговор уже с технократами, Сталин ослабил партократов. На это была направлена вторая реорганизация. Она заключалась в упразднении Центральной контрольной комиссии ВКП(б). Это вообще был довольно любопытный монстрик, представляющий гибрид партийной и государственной организации. Полное его название было — Центральная контрольная комиссия — Рабоче-крестьянская инспекция. Пожалуй, именно в данном случае сращивание партийного и государственного аппарата достигло своего апогея.

Теперь Сталин отделил РКИ от ЦКК, преобразовав последний в Комитет партийного контроля при ЦК ВКП(б). Тем самым партконтроль сам попадал под контроль — Сталина и аппарата ЦК. Прежний орган — ЦКК избирался съездом партии и был зависим от него. Всегда существовала угроза того, что съезд, на котором большинство автоматически принадлежало регионалам, сделает ЦКК неким противовесом Сталину. В принципе это можно было бы сделать и с ЦК, но в ЦК был очень сильный сталинский аппарат, с ним такую операцию было бы провести гораздо сложнее. Позднее КПК, в лице своего председателя Н.И. Ежова, очень поможет Сталину во внутрипартийной борьбе и установлении контроля над органами госбезопасности.

Сталин добился еще одной меры, ослабившей регионалов. После XVII съезда в обкомах, крайкомах и ЦК нацкомпартий были ликвидированы секретариаты. Теперь там дозволялось иметь лишь двух секретарей. А через несколько месяцев ноябрьский пленум ЦК принял постановление, согласно которому обкомы, крайкомы и республиканские ЦК теряли право назначать и смещать секретарей нижестоящих организаций. Это право переходило к аппарату ЦК.

Тут имел место быть довольно хитрый маневр — усилить аппарат ЦК за счет ослабления ведомственных и региональных сепаратистов. Сталин знал, что главная трудность заключается в обуздании регионалов и технократов, а «свой», центральный аппарат он мог, в случае чего, урезонить легко.

Однако административных мер было недостаточно. Да, они вводили бюрократов в некие «рамки», но не устраняли саму проблему наличия могущественных вельмож. Не устраняли ее и периодические перемещения кадров с одного места на другое. «За долгие годы работы старые кадры притерлись друг к другу, установили достаточно прочные контакты между собой, — пишет историк Хлевнюк. — Сталин периодически «тасовал колоду» руководителей, однако совершенно разбить установившиеся связи, разрушить группы, формировавшиеся вокруг «вождей» разных уровней по принципу личной преданности, при помощи одних лишь «перетасовок» не удавалось. По существу, в номенклатуре складывались неформальные группировки, сплоченные круговой порукой, стремлением обеспечить кадровую стабильность…».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.