«Я всегда ненавидел снег… Это было предчувствие»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Я всегда ненавидел снег… Это было предчувствие»

Ничего не зная об СССР, Гитлер опирался на случайные сведения о нашей стране. Порой он объяснял необходимость нападения на СССР быстрым ростом советского военного потенциала. Чаще же он был готов преуменьшать сведения о советской военной мощи. Так, в 1940 году какие-то немецкие военные, побывавшие на советско-германской границе, сообщили Гитлеру, что русская военная техника примитивна. Тогда Гитлер стал повторять, что «по сравнению с кампанией на Западе, война на Востоке будет подобна возне детей в песочнице». Трезвые же оценки Красной Армии, которые имелись у других военных, Гитлер отвергал. Гудериан писал: «Гитлер… заявил, что данные отдела по изучению иностранных армий Востока генерального штаба сухопутных войск являются блефом. Он утверждал, что каждое стрелковое соединение русских насчитывает самое большее 7000 человек, бронетанковые же соединения не имеют танков. «Да это же самый чудовищный блеф со времен Чингисхана, – восклицал он, – кто раскопал эту ерунду?»

Однако в своей недооценке сил Красной Армии и мощи СССР Гитлер был не одинок, а получал поддержку со стороны многих военачальников, в том числе и тех, кто подготовил план «Барбаросса», предусматривавший разгром Красной Армии и выход вермахта на линию Архангельск – Астрахань к концу осени 1941 года. Очевидно, что победы немецкого оружия 1939–1941 гг. кружили голову многим военачальникам. Готовясь к походу на Восток, победители Франции, Бельгии, Голландии, скандинавских и балканских стран были уверены в быстрой и легкой победе над Советским Союзом.

Уничтожение СССР являлось для Гитлера важнейшей задачей по осуществлению своих идейных установок. Гитлер видел в советских землях лишь будущее «жизненное пространство» Германии. 27 июля 1941 г. он говорил своим военачальникам в ставке «Вольфшанце»: «Когда я говорю по эту сторону Урала, я имею в виду линию 200 или 300 километров к востоку от Урала. Мы сможем держать это восточное пространство под контролем с помощью 250 тысяч солдат плюс кадры хороших правителей». 25 сентября 1941 г. Гитлер объявил: «Никакое организованное русское государство не должно существовать западнее Урала… Постоянное состояние войны на восточном фронте будет способствовать созданию здоровой расы немцев».

12 мая 1942 г. он сказал: «Цель нашей политики на Востоке сводится, в конечном счете, к тому, чтобы превратить это пространство в район для расселения 100 миллионов немцев. Нужно сделать все, чтобы с железным упорством селить там миллион за миллионом немцев».

Памятники русской культуры, сами города подлежали полному уничтожению. 25 сентября 1941 г. Гитлер отдал приказ фельдмаршалу Манштейну: «Сравнять Ленинград с лицом земли». За ужином в тот же день он говорил: «Наверно, многие, хватаясь за голову, пытаются ответить на вопрос: «Как может фюрер разрушить такой город, как Санкт-Петербург? Когда я ощущаю, что наша раса в опасности, чувства у меня уступают самому холодному расчету».

9 октября участник застольной беседы с Гитлером записал: «Фюрер распорядился, чтобы ни один немецкий солдат не вступил в Москву. Город будет затоплен и стерт с лица земли».

17 октября Гитлер говорил в ставке: «В русских городах мы селиться не будем. Пусть они разрушаются без нашего вмешательства».

Испытывая презрение к русскому народу и другим народам, населявшим СССР, Гитлер провозглашал: «Немцы должны всегда господствовать над этим пространством в России». Он изрекал: «У нас нет ни малейших обязательств по отношению к этим людям. Слово «свобода» для них означает право мыться по праздникам. Наша задача одна: германизировать эту страну путем ввоза туда немцев, на коренное же население надо смотреть как на краснокожих».

4 апреля 1942 г. Гитлер призвал держать население России «на предельно низком уровне культуры… Мы должны стремиться к тому, чтобы выжимать из занятых нами областей все, что только можно… В наших интересах, чтобы в каждой деревне была своя секта… Даже если таким образом в тех или иных деревнях возникнет культ колдовства, как у негров или индейцев, мы будем это только приветствовать, – это усилит разъединение в русском пространстве… Для нас было бы вредно, если бы русские, украинцы, киргизы и т. д. умели читать и писать». Гитлер предупреждал: «Не может быть худшей ошибки, чем пытаться просвещать находящиеся там массы. В наших интересах достаточно, чтобы эти люди могли разбираться в дорожных знаках». 2 марта 1942 года он советовал: «Лучше всего, чтобы их обучали одной лишь мимике».

Впрочем, иногда он допускал возможность открытия школ в России. 22 июля 1942 г. он говорил в ставке: «Школы, правда, нужно им дать, и они будут обязаны за них платить, если будут ими пользоваться. Но самое большое, чему следует обучать в этих школах, – это знание правил уличного движения. Обучение географии должно быть сведено к тому, что столица рейха называется Берлин… Арифметики и т. д. не нужно вовсе».

В феврале 1942 г. он заявлял: «Русские не доживают до старости. Смешно их вакцинировать… Никаких прививок для русских и никакого мыла, чтобы смывать с них грязь! Зато пусть у них будет сколько угодно спирта и табака». 4 апреля 1942 г. он приказывал: «Я запрещаю распространять на эти области наши гигиенические мероприятия… Обязательная прививка должна существовать только для немцев». 22 июля 1942 г. он еще раз заявил: «У туземцев нужно подавить само желание пользоваться гигиеническими мероприятиями. Поэтому следует хладнокровно распространять среди них суеверные представления о том, что прививка – дело чрезвычайно опасное».

Эти мысли разделялись многими собеседниками Гитлера, как, впрочем, и немалым числом людей в Западной Европе, в которой знания о нашей стране и славянских нациях были поверхностны, но зато широко распространены устойчивые русофобские и антиславянские измышления.

Война против СССР означала для Гитлера также продолжение его борьбы против коммунистической идеологии, которую он вел с момента своего появления в нацистской партии. Ненависть же к СССР заставляла Гитлера слепо верить в расхожие антикоммунистические стереотипы и игнорировать достижения советского строя почти за четверть века его существования. При этом Гитлер имел основания полагать, что в борьбе против большевизма он мог рассчитывать на поддержку со стороны значительной части стран Запада. В начале июля 1941 г. Гитлер говорил на правительственном совещании: «Перед историей я предстану как человек, уничтоживший большевизм». Гитлер вряд ли ошибался: в случае успеха своего похода против СССР он мог бы рассчитывать на поддержку подавляющего числа представителей правящих кругов стран Запада и немалой части населения, разделявшей антикоммунистические пропагандистские стереотипы.

Борьба против коммунизма была идеей фикс у Гитлера, которой он подчинял свой военно-политический курс. В 1943 г., после поражения под Сталинградом, в ответ на предложение своего министра иностранных дел Риббентропа о необходимости начать переговоры о мире с Советским Союзом, Гитлер заявил: «В борьбе против большевизма никакому компромиссу места нет!» Предвидя в конце апреля 1945 г. скорую и неизбежную гибель Гитлера, Гиммлер во время своих секретных переговоров о сепаратном мире говорил шведскому посреднику графу Бернадотту: «Гитлер погибнет в борьбе, которой он посвятил свою жизнь – борьбе против большевизма».

Одержимость мыслями об уничтожении коммунизма и создании для Германии «жизненного пространства» на советских просторах, не позволила Гитлеру, а также военачальникам вермахта реалистично оценить перспективы войны против СССР и подготовиться к ней. В то время как уже 28 июня 1941 года Риббентропу стало ясно, что Германия не сможет выиграть войну без помощи Японии на дальневосточном фронте, Гитлер осуждал своего рейхсминистра за обращение к японскому правительству за помощью. 29 июня 1941 года Гитлер заявил: «Через четыре недели мы будем в Москве, и она будет перепахана». Позже Гитлер говорил Шуленбургу, что Москва будет взята 15 августа, а вся война на Востоке закончится 1 октября.

Однако упорное сопротивление советских войск заставило Гитлера изменить свои планы. Вопреки возражениям своих военных руководителей он распорядился остановить продвижение к Москве и двинуть войска на разгром киевской группировки Красной Армии. Лишь 30 сентября 1941 г., то есть к тому времени, когда Гитлер собирался завершить кампанию на Востоке, он начал осуществление операции «Тайфун», предусматривавшей взятие Москвы.

Несмотря на окружение многих советских армий, пленение сотен тысяч красноармейцев, и захват немецко-фашистскими войсками огромных территорий, Красная Армия не была разбита, подавляющая часть советской земли оставалась под контролем Советского государства и значительная часть военно-промышленного потенциала СССР была сохранена. К началу декабря 1941 года гитлеровская армия так и не сумела осуществить ни одну из целей, поставленных перед ней Гитлером и военным командованием в начале войны. Москва и Ленинград не были сданы. Нефть Кавказа была вне досягаемости немцев. Даже Донецкий угольный бассейн не был ими полностью захвачен. Между тем к этому времени, по данным Гудериана, к началу декабря 1941 г., общие потери вермахта на советско-германском фронте «с 22 июня 1941 г. достигали уже 743 000 человек, что составило 23 % к общей численности наших вооруженных сил, которые насчитывали около 3,5 миллионов человек». Таким образом, почти четверть личного состава военных сил Германии была уже растрачена во имя осуществления гитлеровской авантюры, которая пока не принесла решающей победы.

Впоследствии в германских верхах много говорили о том, что приказ Гитлера, запретившего немецким войскам отступать после начала советского контрнаступления 5–6 декабря 1941 года, спас вермахт от судьбы наполеоновской армии 1812 года, а рейх – от поражения в 1941-42 гг. Однако следует учесть, что несмотря на приказ Гитлера, немецко-фашистские части существенно отступили на запад под напором советских войск. Упорное же сопротивление советским войскам лишь многократно умножило жертвы среди немецких солдат, затянуло авантюристический поход против СССР. К тому же, свалив вину за отступление на многих военачальников и отправив их в отставку в разгар военной кампании, Гитлер существенно ослаблял профессиональный уровень руководства вооруженных сил Германии.

Несмотря на то, что Гитлер продолжал излагать свои людоедские планы по отношению к народам СССР и в первой половине 1942 года, поражения на советско-германском фронте стали для него настоящим шоком. По оценке Шпеера, с начала «кампании в России» в Гитлере произошла перемена. С тех пор, по словам Шпеера, он отказался от привычного ему ритма работы, в котором «взрывы активности чередовались с периодами безделья. Вместо этого он регулярно занимался огромной массой текущей работы. В то время как в прошлом он знал, как заставить других работать на него, теперь он все в большей степени принимал на себя ответственность за отдельные детали. По мере того, как тревога нарастала, он становился все более дисциплинированным работником. Но такая дисциплина противоречила его природе, и это отражалось на качестве его решений».

Не имея привычки к упорному труду, Гитлер, по словам Шпеера, «проявлял признаки переутомления… Он явно не желал принимать решения, казался рассеянным, погружался в бесконечные монологи. Иногда же он молчал, ограничивая себя лишь «да» или «нет». Тогда не было ясно, продолжает ли он думать о том же предмете, или же размышляет о чем-то другом. Проведя несколько недель в Оберзальцберге, он расслаблялся. Глаза становились ярче, его способность к живой реакции возвращалась, и он вновь испытывал удовольствие от занятий государственными делами».

По оценке Шпеера, с 28 июля 1941 г. по 20 марта 1943 г. Гитлер прерывал свое пребывание в своей ставке «Волчье логово» (возле Растенбурга) четыре раза в общей сложности на 57 дней. Начиная с 20 марта 1943 г. по настоянию врача он находился в Оберзальцберге в отпуске в течение трех месяцев. Затем он работал девять месяцев в Растенбурге. После этого он провел четыре месяца с 16 марта 1944 г. в Оберзальцберге и в Берлине.

Несмотря на перемены в стиле своей деятельности Гитлер не извлек серьезных уроков из поражения в битве под Москвой. Ответственность за разгром немецких войск он возлагал, прежде всего, на русскую зимы с ее морозами. В феврале 1942 года Гитлер заявил: «Я никогда не выносил снега. Борман, вы знаете, я всегда ненавидел снег. Теперь я знаю почему. Это было предчувствие». Но снег и морозы в русскую зиму не были бедствием, случайно и внезапно обрушившимся на немецкие войска. Расчет разгромить Красную Армию до начала зимы и неподготовленность вермахта к зимней кампании означали, что Гитлер и его военачальники были последовательны в своем авантюризме, игнорируя не только общественные, но даже географические реалии.

В то же время, приписав себе заслугу в том, что немецко-фашистские войска сумели избежать полного разгрома зимой 1941–1942 гг., Гитлер еще более уверовал в свою способность правильно руководить армией. Летнее наступление 1942 года, организованное по настоянию Гитлера, означало, что он не расстался с химерическими планами разгрома СССР. Правда, на сей раз Гитлер рассчитывал ограничить наступление южным участком советско-германского фронта. В то же время была поставлена задача овладения нефтеносными районами Северного Кавказа и Закавказья, а также взятие Сталинграда и прерывание советских транспортных связей между Центром и Югом Европейской территории СССР. Как и в ходе первого летнего наступления 1941 года ни одна из этих целей не была осуществлена.

Как и летом 1941 года, Гитлер объявлял о победе до того, как она была достигнута. Выступая по случаю очередной годовщины «Пивного путча» 9 ноября 1942 г., Гитлер говорил: «Я хотел достичь Волги в определенном месте возле определенного города. Этот город носит имя самого Сталина… Я хотел взять этот город… Я теперь могу сообщить вам, что город взят. Остались лишь очень небольшие части города, которые не находятся в наших руках». После того, как 22 немецко-фашистские дивизии были окружены, Гитлер объявил, что «Сталинград – это крепость», которую надо отстаивать так, как защищали крепости в былые времена.

Поражение под Сталинградом стало новым потрясением для Гитлера. Он отказался произнести традиционную речь по случаю 10-летия прихода нацистов к власти и с ней выступил Геринг. Затем было выступление Геббельса с призывом ответить на поражение началом «тотальной войны». Возможно, что Гитлер не ощущал в себе силы, чтобы выступать публично, так как отчасти утратил контакт со своей аудиторией. Гитлер также перестал излагать в ставке свои планы порабощения советских людей и расселения немцев на советских землях. Как отмечал советский исследователь Эрнст Генри, такие разглагольствования Гитлера «к 1943 г. почти иссякают… У Гитлера, надо полагать, уже не было ни времени, ни охоты говорить о своем плане онемечивания Советского Союза. Теперь свой план осуществляла Советская Армия».

В эти дни слепая вера в Гитлера пошатнулась даже среди его ближайших сподвижников, и они стали разрабатывать планы ограничения его власти. Однако Гитлеру удалось подавить сопротивление недовольных, и он начал готовить реванш на Курской дуге.

Операция на Курской дуге «Цитадель» предусматривала активное использование новых танков, в разработку которых постоянно вмешивался Гитлер. Он настаивал на создании все более тяжелых танков, порой доводя свои требования до абсурда. К тому же ставка на один из родов войск, даже такой важный как бронетанковые части, была заведомо рискованной.

В приказе Гитлера от 15 апреля 1943 г. говорилось: «Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление «Цитадель» – первое наступление в этом году. Этому наступлению придается решающее значение… Оно должно завершиться быстрым и полным успехом. Наступление должно дать в наши руки инициативу на весну и лето текущего года. Поэтому все приготовления должны быть осуществлены с большой осторожностью и большой энергией. На направлении главного удара должны использоваться лучшие соединения, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Каждый командир, каждый рядовой солдат обязан проникнуться сознанием решающего значения этого наступления. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира». В отличие от кампаний 1941 и 1942 гг. операция «Цитадель» не предусматривала достижения конкретных территориальных рубежей, а имела задачу показать, что Красной Армии не удалось сломить вермахт.

Во время встречи с Гитлером 10 мая 1943 г. Гудериан просил его «отказаться от наступления на Восточном фронте», спросив: «Почему вы хотите начать наступление на востоке именно в этом году?». В их разговор вмешался Кейтель, заявив: «Мы должны начать наступление из политических соображений». Гудериан ответил: «Вы думаете, что люди знают, где находится Курск? Миру совершенно безразлично, находится ли Курск в наших руках или нет. Я повторяю свой вопрос: «Почему вообще вы хотите начать наступление на востоке именно в этом году?» По словам Гудериана, «Гитлер ответил на это буквально следующее: «Вы совершенно правы. При мысли об этом наступлении у меня начинает болеть живот». Я ответил: «У вас правильная реакция на обстановку. Откажитесь от этой затеи».

Гитлер заверил, что «в решении этого вопроса он никоим образом не чувствует себя связанным». Гудериан писал: «Каким образом Гитлер решился на наступление, до сих пор неясно. По всей вероятности, решающим явился нажим начальника генерального штаба сухопутных войск». Как и прежде, колебания Гитлера привели к неоднократному переносу им срока наступления. Сначала наступление было назначено на 10 мая, затем – на 19 мая. Затем срок его начала еще не раз переносился.

После поражения на Курской дуге летом 1943 года немецко-фашистские войска уже ни разу не смогли перейти в наступление, ограничиваясь лишь нанесением отдельных контрударов. В течение почти двух лет германская армия непрерывно отступала на самом главном фронте Второй мировой войны. Тем поразительнее было поведение Гитлера в течение этих двух лет, которое было запечатлено в воспоминаниях Альберта Шпеера.

По словам Шпеера, «между весной 1942 и летом 1943 г. он (Гитлер) иногда говорил удрученно. Однако потом с ним произошло странное превращение. Даже в отчаянных ситуациях он проявлял уверенность в окончательную победу. С этого времени я не помню ни одного замечания о катастрофическом положении дел, хотя ждал от него таких замечаний. Неужели он продолжал себя убеждать в том, что он твердо верил победу? Во всяком случае, чем неумолимее события шли к катастрофе, тем менее гибким становился он, тем более убежденным в том, что все его решения верны. Его приближенные заметили его недоступность. Он умышленно принимал решения в одиночестве. В то же время он стал более вялым и медлительным в интеллектуальном отношении. Он меньше проявлял склонности к разработке новых идей. Казалось, что он бежал по бесконечной дорожке, и у него не было сил, чтобы остановить этот бег».

Между тем ситуация на советско-германском фронте неуклонно ухудшалась для немецких войск. Во время допроса 17 июня 1945 года В. Кейтель на вопрос советских офицеров («Когда вам, как начальнику штаба верховного главнокомандования, стало ясно, что война для Германии проиграна?») ответил так: «Оценивая обстановку самым грубым образом, я могу сказать, что этот факт стал для меня ясным к лету 1944 года».

Однако Гитлер словно не замечал происходившего. Как свидетельствовал Шпеер, в это время «Гитлер высмеивал расчеты генерала Георга Томаса, свидетельствующие о высоком военном потенциале Советского Союза». В то же время в докладах других высших военных руководителей для Гитлера «позитивные стороны преувеличивались. Из показаний пленных и специальных докладов с русского фронта можно было придти к выводу, что противник – на грани истощения сил. Казалось, что потери русских были больше наших из-за их наступлений – выше даже по отношению к населению наших стран. Сообщения о незначительных успехах выглядели все более и более значительными в ходе этих дискуссий, пока они не становились для Гитлера неопровержимыми свидетельствами того, что Германия сможет отсрочить советское наступление до тех пор, пока русских не обескровят. Более того, многие из нас верили, что Гитлер закончит войну в нужный срок».

Много позже Шпеер пришел к выводу, что «несколько поездок на фронт могли бы показать ему и его штабу причины фундаментальных ошибок, которые привели к таким людским потерям. Но Гитлер и его военные советники считали, что они могут руководить армиями по картам. Они ничего не знали о русской зиме и дорожных условиях в России. Они не знали о трудностях солдат, которым приходилось жить в ямах, выкопанных в земле, вне казарм, недостаточно обеспеченным, измученным и наполовину замороженным. Их способность к сопротивлению была давно подорвана. На военных совещаниях Гитлер исходил из того, что эти дивизии отвечают их штатному расписанию. Задания, которые они получали, отвечали этим иллюзорным представлениям. Он передвигал по карте дивизии, которые давно истощили свои силы в предыдущих сражениях, и теперь у них не хватало оружия и боеприпасов. Более того, Гитлер устанавливал сроки, которые были совершенно нереальными. Так как он всегда требовал немедленного вступления в бой, то части авангарда попадали под огонь прежде, чем оперативная группа могла быть полностью введена в действие. В результате людей бросали под огонь по частям и их медленно уничтожали».

Отрыв от реальности сочетался со стремлением Гитлера единолично управлять вооруженными силами. Переоценивая собственные способности, Гитлер, по словам Шпеера, «говорил своим генералам, что они недостаточно упорны, что они всегда хотят отступать и что они готовы уступить территорию без какой-либо причины. Он говорил, что эти трусы из генерального штаба не осмелились бы развязать войну. Они всегда выступали против ее начала. Они всегда говорили, что наши силы слишком слабы. Но ведь он оказался прав. Он перечислял военные успехи и указывал на отрицательное отношение генерального штаба к намечавшимся им операциям… Перечисляя события прошлого, он терял контроль над собой, густо краснел и говорил быстро и громко, а его голос прерывался от возбуждения: «…они не только отъявленные трусы, но и бесчестные лгуны! Они отъявленные лгуны! Школа генерального штаба – это школа лжи и обмана… Положение нарочито искажается таким образом, чтобы оно выглядело невыгодным. Так они хотят, чтобы я отдал приказ об отступлении!»

Шпеер замечал: «Военное руководство – это, прежде всего, вопрос ума, стойкости и железных нервов. Гитлер считал, что он обладал этими качествами в гораздо большей степени, чем его генералы. Снова и снова он предсказывал (правда, после катастрофы зимой 1941–1942 гг.), что даже худшие ситуации могут быть преодолены…»

Шпеер писал: «Не встречая сопротивления со стороны кого бы то ни было, Гитлер продолжал принимать все решения сам, полностью игнорируя какие бы то ни было технические соображения. Он пренебрегал анализом ситуации и расчетами относительно материально-технического обеспечения. Он не полагался на выводы какой бы то ни было исследовательской группы или учет относительно возможных контрмер противника. Между тем штабы были достаточно компетентными, чтобы выполнить эти задания, необходимые для военных действий в современных условиях. Просто надо было привести штабы в действие в этих направлениях. Правда, Гитлер принимал информацию относительно отдельных сторон боевой обстановки, но маршалы и его близкие сотрудники выполняли лишь консультативные функции, так как его решения были выработаны заранее и изменения могли быть внесены лишь в незначительные стороны принятого решения. Более того, всё, что он узнал из хода Восточной кампании 1942–1943 гг., тщательно подавлялось. Решения принимались в абсолютном вакууме».

Гитлер вмешивался в управление отдельными воинскими соединениями и частями. Шпеер замечал: «Гитлер переоценил достоинства телефона, радио и телетайпа. В отличие от предыдущих войн из-за этих аппаратов ответственные командиры были лишены какой-либо возможности для самостоятельных действий. Гитлер постоянно вмешивался в дела на их участках фронта».

«Неизменно Гитлер приказывал, чтобы изгибы фронта удерживались любой ценой и также неизменно советские войска предпринимали здесь наступление через несколько дней или недель. После этого следовали новые взрывы ярости, перемешанные с новыми проклятиями в адрес офицеров, и, часто с жалобами на немецких солдат: «Солдат Первой мировой войны был крепче. Подумайте о том, что он выдержал в Вердене, на Сомме. Сегодня они бы побежали в таких ситуациях». Шпеер считал, что «многие офицеры, которые попадали под такие разносы, затем присоединились к заговору 20 июля 1944 г. против Гитлера».

Объясняя «феноменальную веру Гитлера в победу в период повторяющихся поражений», Шпеер писал: «Я объясняю жесткое отношение Гитлера тем, что он заставил себя верить в окончательную победу. По сути «он боготворил самого себя. Он постоянно держал перед собой зеркало, в котором видел не только себя, но и подтверждение исполняемой им миссии Божественного Провидения. Его религия была основана на «удачном прорыве», который должен был обязательно придти к нему. Его метод был усилен самовнушением. Чем больше события загоняли его в угол, тем более упрямо он противопоставлял им свою уверенность в намерении Судьбы. Естественно, он трезво оценивал обстановку на фронте. Однако он переосмысливал их с помощью своей веры в себя и видел даже в поражении тайную гарантию грядущей победы, предложенную Провидением. Иногда он мог представить себе безнадежность ситуации, но нельзя было поколебать его надежду, что в последний момент Судьба внезапно повернет течение в его сторону. Если в Гитлере и было глубокое безумие, то оно проявлялось в его несокрушимой вере в его удачную звезду. По своей природе он был религиозным человеком, но эта сторона его характера превратилась извращенным образом в веру в самого себя».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.