7

7

На другой день после нашего приезда в ля-Жу французский офицер Дюбуа, передавая нас Бушико, доложил, что доставлено двести человек. Но когда стали проверять по спискам, оказалось двести четыре. Бушико решил показать себя начальником. Убедившись еще раз, что в строю действительно двести четыре человека, он сделал французскому офицеру замечание. Офицер так смутился, что даже не нашел слов в свое оправдание.

Нас разбили на десятки и сотни. Одну сотню оставили при лагере, вторую отправили в глубь леса, километров за пять, к лесопильным заводам. Я и Макаров остались в первой сотне, а Станкевич и Оченин были зачислены во вторую. Всех нас, как унтер-офицеров, назначили десятниками, и на следующий же день мы приступили к исполнению своих новых обязанностей.

Однажды Бушико сообщил, что скоро прибудет большая партия нового обмундирования. Это сообщение не особенно обрадовало нас, – мы поняли, что быстро выбраться отсюда нам не удастся.

– Обмундирования нам не надо, господин капитан,-заговорили солдаты, – вот как бы поскорее поехать домой- это дело другое.

– Сейчас об отправке в Россию говорить не приходится, – категорически заявил Бушико. – В настоящее время на западном фронте идут усиленные бои, союзники решили нанести немцам окончательное поражение, и все силы брошены на фронт. Несмотря на то, что новое русское правительство изменило союзникам и воевать с Германией не хочет, «союзники и без России до весны разобьют германскую армию, а потом через Германию пройдут в Россию, посчитаются с большевиками – изменниками родины. Если вы благоразумны, то должны воевать вместе с союзниками, а потом отправиться в Россию для свержения большевиков.

– В Россию приедем, увидим, кто прав, кто виноват. На месте, господин капитан, нам виднее будет, – отвечали солдаты.

– Видно и отсюда, чего добиваются большевики, раз изменили союзникам, – настаивал Бушико.

– Вам, может быть, и видно, а нам пока нет, мы народ темный, издалека не видим, а дома как-нибудь размозгуем, с кем итти…

– Говорят, Ленин приказ издал: всю помещичью землю мужикам отдать, паши, сколько хочешь. А Керенский почему- то такого приказа не написал, – не сдавались солдаты.

Значит, он не мужицкую руку тянул, а помещичью. А раз так, как же мы, мужики, за него воевать пойдем? Конечно, не пойдем. В Россию приедем, узнаем – кто землю нам передал, за того и воевать будем. За землю и за свободу мы до смерти драться будем.

– Вы ничего не понимаете! – горячился Бушико.-Ленин не имел никакого права раздавать крестьянам помещичьи земли. Союзники восстановят в России настоящую власть, и все декреты Ленина будут отменены. Кто дал ему право распоряжаться чужой землей? Она испокон веков принадлежала помещикам, а чужая собственность неприкосновенна, об этом вы хорошо знаете.

– Знать-то мы знаем, господин капитан, только это нам не нравится. Земля у помещиков, а как воевать, – ты, мужик, вперед лезь. А за что? За чужую землю! Нет уж, пусть помещики воюют с немцами, а мы не будем.

– Были вы мужики, мужиками и остались, – сердито сказал Бушико, направляясь к выходу.

– Это верно, господин капитан, нас в помещиков не переделаешь! – бросил кто-то вслед уходившему поручику.

– Ох, и хитер «Мартышка»! -говорили солдаты после ухода Бушико. – О чем бы речь ни шла, он обязательно свернет на свою дорогу, чтобы снова сунуть нас в бой с немцами. Нет уж, дудки! Повоевали, хватит, пусть кто другой повоюет…

– Бушико говорит, что Ленин насильным путем взял власть у Керенского, – рассуждал один из солдат. – Да как же так? Керенский-главный правитель, у него вся власть и армия в руках, а Ленин приехал один и власть захватил! Тут что-то другое. Один власть не возьмешь. За Лениным, наверное, рабочие, солдаты и мужики пошли, – вот он и взял власть. Солдаты тоже не дураки, знают, за кем итти.

– Неужели это правда, что помещичью землю всю мужикам задарма отдали? – спросил другой солдат.

– А ты верь! – ответил ему какой-то неверующий Фома. – Этого никогда не будет. Помещики землю не отдадут. Что они без земли будут делать? Только и живут ею: сдадут нашему брату в аренду втридорога, да и поплевывают себе в потолок…

– Теперь, пожалуй, и отдадут… -раздумчиво произнес первый солдат. – Раз царя спихнули, Керенского тоже, – это что-нибудь да значит…

– Теперь в каждой деревне есть солдаты с фронта и все с винтовками, – сказал кто-то, – вот и взяли помещиков в переплет…

– Эх, домой бы поскорее вырваться! – послышался возглас.

Собеседники смолкли, перенесясь мыслями в родные края.

*

В воскресенье Оченин и Станкевич пришли навестить меня и Макарова. Мы отправились в деревню посидеть в кафе. Время было дообеденное, и в кафе народу оказалось немного. Французы больше бывали здесь по вечерам, а русские и канадцы – после обеда.

Поделившись впечатлениями о своем житье-бытье на новом месте, мы снова заговорили о побеге в Швейцарию. Эта мысль не давала нам покоя. Собранные нами сведения мало сулили надежд на благополучный побег. Поэтому было решено переговорить с Андреем Крылковым.

В условленный день Макаров, Крылков и я пошли в деревню, там ожидал нас Оченин и Станкевич. Последний сообщил нерадостную новость: у него открылась старая рана на ноге, что сильно мешает ему в ходьбе.

Сначала были самые невинные разговоры, а потом мы незаметно перешли к делу. Осторожно мы спросили Крылкова о неудачном его побеге. Он поведал нам все свои похождения: где и как он шел, как попался в руки пограничникам. Подвыпив, Крылков сказал, что скоро снова пойдет в Альпы. Но на этот раз он собирается итти один. На вопрос Оченина, не возьмет ли он его с собой, Крылков ответил отрицательно. На этом закончился наш разговор, мы скоро разошлись.

Общаясь с солдатами других национальностей, изредка заглядывая в газеты, мы знали о положении в России несколько больше, чем многие остальные наши лагерники, и старались рассказать им, что знали. Солдатам такие беседы нравились. Они жадно слушали и все тесней сближались с нами. Это заметили капитан Бушико и его помощник Дюбуа. Они стали больше обращать внимания на нас, старались войти к нам в доверие. При встречах вели разговоры о России, пытаясь узнать наши симпатии, взгляды. Мы догадались, в чем дело, поняли заигрывание офицеров и держали, как говорится, ушки на макушке.

Иногда офицеры вызывали к себе меня или Макарова, угощали вином, сигаретами, стараясь подробнее узнать о настроении солдат. Изредка Бушико заводил речь о фронте и спрашивал, как мы смотрим на это. Мы отвечали, что солдаты на фронт не пойдут.

– А если бы вы начали их уговаривать? – вдруг спросил Бушико. – Они послушают вас?

– Кажется, нет.

Мы понимали, чего добивался поручик. Да он и сам не скрывал своих намерений. Однажды он прямо сказал:

– Если сумеете уговорить солдат пойти на фронт, будете произведены в офицеры.

Все слышанное от Бушико мы передавали Оченину и Станкевичу, соблюдая всяческую осторожность. Мы знали, что офицеры следят за нами, и очень жалели, что оказались на особом счету у начальства.

*

В конце февраля Крылков опять исчез. Все были уверены, что он второй раз решил попытать счастья – пробраться в Швейцарию. Четыре дня о нем ничего не было известно. На пятые сутки его привели французские пограничники. Он был страшно измучен; видно, попытка к побегу стоила ему немало трудов.

Бушико посадил беглеца на десять суток под арест.

Неудача Крылкова угнетающе подействовала на нас, но мы все же продолжали обсуждать план побега, тем более, что нашлось немало желающих бежать вместе с нами.

Наконец подготовка была закончена. Нам помогали канадские шоферы и денщики. Через заведующего оружейным складом мы достали девятнадцать автоматических браунингов, двадцать два военных складных ножа с длинными и прочными лезвиями, которые походили на небольшие кинжалы, раздобыли несколько банок консервов. Все это мы спрятали до подходящего момента в лесу.

Обстоятельства складывались в нашу пользу. Бушико вслед за поручиком Дюбуа переехал в город Салинс, где он поместился со своим денщиком Безуглым в гостинице. В лагере они стали бывать только наездами. Каждую субботу вечером Макаров отвозил поручику сведения о произведенных за неделю работах.

Переговорив с товарищами, мы решили назначить побег на воскресенье, когда в лагере не бывает ни Бушико, ни Дюбуа. При этом очень жалели, что придется оставить Станкевича: у него сильно разболелась рана на ноге, и он не мог свободно передвигаться.

Наша группа состояла из двадцати одного человека. Все мы с нетерпением ждали воскресного дня.

Неожиданно Макаров заболел гриппом. В первую же ночь температура поднялась до сорока градусов, пришлось отправить его в госпиталь. А в субботу, в неурочный час приехал Бушико. Взяв у канадских офицеров автомобиль, он завернул в канцелярию. Тут он узнал о болезни Макарова. Вызвал меня, посадил в автомобиль и направился в госпиталь. Макаров бредил, и мы не смогли поговорить с ним.

Выйдя из госпиталя, Бушико приказал шоферу ехать во вторую сотню. Дорогой он не проговорил ни одного слова, несмотря на свою словоохотливость. Эта непредвиденная поездка беспокоила меня. Я решил, что, видимо, что-то случилось, и готовился ко всяким неожиданностям.

Приехав во вторую сотню, Бушико разыскал Оченина и Станкевича. Идя с ними по лагерю и разговаривая о работе, мы незаметно миновали бараки и очутились в лесу. Бушико предложил нам троим встать под густой сосной и приготовил свой фотографический аппарат, с которым никогда не расставался. Мы, признаться, были очень рады получить бесплатно фотографические карточки, тем более, что аппарат Бушико был очень хороший и карточки всегда выходили удачно.

После того как наши лица были запечатлены на пленке, поручик повесил аппарат на плечо, закурил сигарету и, обращаясь к нам, сказал:

– А теперь можно с вами поговорить, господа беглецы. Снимок с вас есть, удрать вам вторично не удастся. Это вам не Африка. Вы теперь находитесь в руках не у какого-либо ротозея, а у капитана Бушико…

При этих словах у нас задрожали руки и ноги. Кто ему передал, что мы были в Африке и бежали?!

– Вы хотели провести капитана Бушико! – продолжал офицер. – Нет, этого не случится. На свете еще не родился такой человек. Недаром Керенский меня направил во Францию, – он знал, кого послал… Жаль, что поздно сюда приехал, я бы показал вам куртинскую республику!

Мы стояли молча. В голове проносилось множество мыслей. Все наши планы побега сразу рухнули, и вместо трепетно ожидаемого воскресенья теперь нужно было ждать того страшного часа, когда нас вновь посадят в арестантский вагон и отправят в далекую страшную ссылку.

Невольно вспомнились «чортово колесо», «чаны смерти», крики Андрея Карпова и злое лицо капитана Манжена.

А Бушико не унимался:

– Да, придется вам прогуляться снова в Африку. Там, наверное, вас еще не совсем забыли и ждут с большим нетерпением…

Поручик стоял против нас, широко расставив кривые ноги и подпирая руки в бока. Он жевал сигарету и нахально обшаривал нас взглядом.

– Я считал вас порядочными людьми и храбрыми солдатами, я доверил вам хорошие должности и поручил очень важную работу – воздействовать на темных солдат и вывести их на верную дорогу… А вы оказались преступниками, каторжниками, беглыми из Африки… Чем я гарантирован, что вы при побеге из Африки не убили двух – трех, а может быть и больше охранников?

– . Господин капитан, разрешите сказать несколько слов, – первым заговорил Оченин. – Вы не ошиблись в том, что мы порядочные люди и храбрые солдаты. Но вы ошиблись в другом. Вы назвали нас преступниками. Вы даже предполагаете, что мы во время побега могли убить охранников.

– А разве нет? Чем вы докажете?

– Выслушайте меня, господин капитан, до конца и бы поверите, что я говорю правду.

– Хорошо, хорошо, говори, я слушаю, – сказал Бушико.

Оченин продолжал:

– Мы никакого преступления не совершили. Нас в Африку отправили не на каторгу, а на работу. Поэтому нам незачем было оттуда убегать да еще убивать своих охранников. Мы в Африке записались добровольцами в «батальон смерти» и хотели итти на фронт. Вернулись в Тулон. По дороге, на станции Лион, мы вышли из вагона. Там стоял второй поезд с русскими солдатами, который шел сюда к вам. Второпях мы ошибочно сели в него. По приезде в ля-Жу нас это очень беспокоило, и мы не раз хотели пойти к вам, господин капитан, и рассказать всю правду. Но когда мы увидели ваше хорошее и внимательное отношение к солдатам, нам не захотелось расставаться с вами, как с хорошим начальником. Мы решили подождать еще некоторое время. Потом мы получили от вас задание – уговорить солдат итти на фронт. Решили выполнить ваше задание, а потом уже и сознаться. Мы надеялись в течение недели уговорить солдат и от лица всех просить вас, господин капитан, быть командиром нашей части. Мы надеялись, что вы в этом нам не откажете и будете таким же чутким и внимательным, как в данное время…

Оченин сделал паузу и договорил:

– Вот все, что я вам хотел сказать, господин капитан. Мои слова – одна правда. Товарищи могут это подтвердить. А когда поправится Макаров, вы можете и его спросить, – он вам скажет то же самое.

Меня поразила неожиданная и ловко придуманная хитрость Оченина. Некую долю правды он перемешал с выдумкой, подслащенной похвалой личных качеств поручика, которых тот не имел, а лесть, видимо, доставила Бушико большое удовольствие, и он сразу переменился. Его постоянно мокрые подслеповатые глаза радостно заблестели,грозная поза исчезла,-и он стал таким же, как и раньше, внешне простым и скромным.

– Хорошо, – сказал Бушико, – я вам верю. Но я запрошу кое-кого… чтобы подтвердили.

– Хорошо, – ответил Оченин, – запросите в Африке капитана Манжена, запросите русский лагерь под Бордо, где формируется «батальон смерти», и вам оттуда ответят, что мы действительно состояли в списках батальона.

– Вот это мне и нужно. Если это верно…

– Ручаемся головами, – заявили мы в один голос.

Бушико еще больше размяк.

– Я требую от вас, чтобы через десять дней все приготовления к отправке на фронт были закончены. Я остаюсь по отношению к вам таким же, каким был до сих пор. Просьбу вашу я также принимаю н возьму на себя командование отрядом. Вас произведут в офицеры и вы будете моими ближайшими помощниками. Довольны?

– Покорнейше благодарим, господин капитан!-гаркнули мы по старой привычке, смеясь в душе над офицером.

На этом все объяснения,вначале показавшиеся трагическими, были закончены. Оченин и Станкевич пошли в барак, а Бушико и я сели в машину и поехали обратно в первую сотню. Сидя в машине, Бушико сказал мне, что он получил анонимное письмо, в котором было описано, как четыре «африканца» попали в ля-Жу, но о подробностях умолчал.

*

Вечером, после отъезда Бушико в Салинс, Оченин и Станкевич передали своим товарищам во второй сотне, что побег в воскресенье не состоится. Вместе с Ананченко я пошел проведать Макарова. Тот еще не знал, что произошло сегодня,в лесу. Надо было рассказать ему об этом, потому что Бушико мог потребовать объяснений и от него. Однако все наши попытки увидеть Макарова не увенчались успехом. Дежурный по госпиталю канадец сообщил, что больной чувствует себя плохо.

В понедельник утром Бушико опять приехал в ля-Жу. Зайдя в канцелярию, он приказал Ананченко составить ведомость на выдачу солдатам денег за работу из расчета десять часов в сутки с оплатой по три франка семьдесят пять сантимов в день.

– А как быть с теми солдатами, которые работают не десять, а восемь часов? – спросил Ананченко.

– Сколько бы они ни работали, ты проставляй всем без исключения десять.

– А какую же тогда сумму им выдавать, господин капитан?- вновь спросил Ананченко.

– Ты совершенный болван, а еще ротный писарь, – сказал Бушико. – Выписывай всем по три франка семьдесят пять сантимов в день, а выдашь ту сумму, которая солдатом заработана. Если он работал десять часов, выплатишь за десять, а если работал восемь, выплатишь за восемь. Понятно?

– Так точно, господин капитан, – ответил Ананченко и добавил: – А за какую же сумму солдат должен расписаться, если ему причитается три франка в день?

– Видал дураков на свете, но такого, как ты, мне видать до сих пор не приходилось! – закричал Бушико. – Я же тебе русским языком говорю, козлиная твоя голова: выписывай всем по три франка семьдесят пять сантимов ежедневно. За эту сумму и должен каждый солдат расписаться. А получит столько, сколько он действительно заработал. Если он работал восемь часов, то выдашь ему три франка, если работал четыре, выдашь полтора франка. Если же он болел и на работу не выходил, то ничего не выдавай, а расписываться он все равно должен за три франка семьдесят пять сантимов. Понятно?

– Так точно, господин капитан! Тогда лишние деньги окажутся…

– Лишние деньги будешь сдавать мне, а я их буду пересылать обратно в Безансон, как излишек. Понятно?

– Никак нет, господин капитан, не понятно. По ведомости будет копейка в копейку или сантим в сантим, а на самом деле будет излишек. Я такой бухгалтерии никогда не видал. Это, наверное, французская, господин капитан?..

– Да, болван, это русско-французская… Да помни: если напутаешь, пойдешь в лес пилить сосны, а на твое место возьму другого, – заявил Бушико.

Когда поручик уехал, Ананченко долго занимался вычислениями по методу «русско-французской бухгалтерии». Оказалось, что излишек, который Бушико собирался «переслать в Безансон», составлял солидную сумму – больше одиннадцати тысяч франков…

Через несколько дней Макарову стало лучше. Приехавшему в госпиталь русскому фельдшеру было разрешено навестить больного. Фельдшер сообщил ему, что побег сорвался.

Макаров поспешил выписаться из лазарета и в пятницу пришел в канцелярию лагеря, как раз в тот момент, когда здесь были все, кто готовился к побегу. Снова начали обсуждать этот вопрос и после долгих споров решили во что бы то ни стало бежать в воскресенье.

Оченин н фельдшер пытались уговорить Макарова остаться в лагере на некоторое время, чтобы хорошенько поправиться после болезни. Но Макаров твердо заявил, что идет с нами.

– Завтра утром, – сказал он, – я еду в Салинс. Вернусь в шесть часов утра в воскресенье. Пусть Ананченко предупредит всех старших сотен, чтобы пришли в канцелярию за получением денег в воскресенье не позднее семи часов утра. Завтра вечером заготовьте на каждую сотню расписки, – надо утром быстрее отпустить старших. Передайте Станкевичу, пусть дурака не валяет н собирается без всяких разговоров. Объясните ему, что он пропадет в тюрьме или в ссылке после нашего побега, если только останется здесь.

– Будь покоен, уговорим Володьку, пойдет, – ответил Оченин.

В одиннадцать часов дня в субботу Макаров уехал в Салинс к Бушико. Он потом рассказывал, что, приехав, поручика не застал в гостинице. Бушико вернулся только вечером. Узнав, что его ждут, он тотчас же попросил Макарова к себе. Войдя в комнату начальника, Макаров заметил, что Бушико куда-то спешит. Он был одет в новый китель и ходил быстро по комнате, позвякивая шпорами. Поздоровавшись на ходу с Макаровым, он, опрыскивая себя духами, сказал:

– Я очень тороплюсь. Вон на письменном столе возьми деньги и проверь. Напиши расписку. Я вернусь только завтра утром… Ну, а как твое здоровье?

– Пока еще плохо, господин капитан, – ответил Макаров, передавая ему расписку в получении денег.

Как видно, Бушико был в хорошем настроении. Он даже предложил Макарову переночевать в его номере.

Взяв расписку и положив ее в карман, поручик пожелал Макарову спокойной ночи и вышел. В десять часов вечера денщик Безуглый, предупредив Макарова, также ушел из гостиницы, сказав, что он придет часа в два ночи.

Макаров воспользовался случаем. Найдя штамп и печать начальника отряда, он заготовил двадцать пять бланков. Потом прилег на кушетку, но спал тревожно, часто просыпался. Взглянув в последний раз на часы (было четыре часа утра), он оделся и вышел из гостиницы.

Около семи часов утра Макаров был в ля-Жу. Войдя в канцелярию, он увидел там всех старших сотен, которые ждали получения денег. В несколько минут деньги были розданы, расписки оформлены и подшиты Ананченко к делу. Старшие разошлись по баракам. После их ухода Оченин сообщил Макарову, что все готово, все предупреждены, а к десяти часам придут люди из второй сотни вместе со Станкевичем, который без лишних уговоров согласился бежать. Макаров запер дверь канцелярии и, вынув из кармана привезенные бланки, сказал фельдшеру:

– Садись и пиши пермиссьоны (отпуска).

Фельдшер написал по-французски двадцать две отпускных записки. В каждой говорилось, что такой-то русский солдат отпускается в город Понтарлье сроком на двое суток. Внизу пермиссьона Макаров подписывал по-французски фамилию капитана Бушико.

В девять часов все были в сборе. Солдаты заходили в канцелярию и незаметно получали пермиссьоны. В десять часов по предъявлении пропусков в железнодорожную кассу были куплены билеты до станции Понтарлье и обратно, чтобы меньше было подозрений.Вслед за тем группа русских в числе двадцати двух человек села в поезд, шедший на Понтарлье.

Приехав в город, солдаты разбились на несколько мелких групп по три-четыре человека и пошли по улицам, не теряя друг друга из вида. Потом, купив на дорогу съестного, а главное – сигарет и табаку, мы снова собрались вместе и решили пообедать. Деньги были у всех.

Часа в два мы вышли за город, туда, где начинается подножье Альпийских гор. День был сырой, снег валил крупными хлопьями и слепил глаза. Кругом никого не было. Встретились только двое французов. Чтобы рассеять всякое подозрение, мы остановили их и, угощая сигаретами, спросили, далеко ли до самой высокой вершины и с какой стороны к ней лучше подойти. Мы рекомендовались туристами, любителями гор. Французы подробно рассказали нам об Альпах п добавили, что самая высокая горная вершина – зто Монблан, но она далеко и добраться до нее трудно, на это надо потерять несколько дней п иметь с собой хороших проводников-альпинистов.

Поговорив еще несколько минут и еще раз покурив, мы со смехом и шутками, бросая друг в друга комья мокрого снега, пошли потихоньку в горы.