Первые дни в Ставке
Первые дни в Ставке
Через несколько часов после нашего поезда пришел поезд великого князя. Мы, т. е. прежде прибывшие, построились на платформе вокзала по управлениям. Великий князь со свитой и со значком обошел фронт и сказал по нескольку любезных слов всем начальникам управлений. На этом окончилось представление, и великий князь удалился в свой вагон, а мы направились восвояси, т. е. в свой поезд, на текущую работу.
В нашем управлении дела было немного. Каждый вечер мы получали сводки сведений по Балтийскому флоту, а когда началась война с Турцией, то и по Черноморскому. Эти сведения обрабатывались и, смотря по их важности, посылались или докладывались мною лично начальнику штаба, который докладывал великому князю только особо важные дела.
В день поступало от десяти до пятнадцати телеграмм, из которых половина шифрованных по всевозможным вопросам. В начале офицерам управления приходилось много работать с расшифровкой и набором шифра, но вскоре мы соединились прямыми проводами как с Петроградом, так и с Севастополем, и шифрованных телеграмм стало приходить очень мало. В общем, можно сказать, что флот не доставлял много беспокойства, после того как выяснилось, что немцы наступать не собираются. Сами же мы до готовности наших дредноутов были слишком слабы, чтобы действовать активно. Таким образом весь интерес сосредоточивался на армии.
В это время наступление немцев на Западном театре уже определенно обозначилось. Геройская бельгийская армия уже была сломлена, Брюссель с часу на час должен был быть очищен, и нужно было скоро ожидать соприкосновения французской и германской армий. Французы нас бомбардировали просьбами о скорейшей готовности. Главная квартира стала нажимать на генерала Жилинского,[44] командующего Северо-Западным фронтом, и в результате мы поспешили с наступлением. В особенности 2-я армия генерала Самсонова[45] пошла в бой, далеко не закончив свою мобилизацию и, возможно, что это обстоятельство сильно повлияло на постигшую ее катастрофу.
Я не мог в точности узнать всей закулисной стороны этой злосчастной операции, но приблизительно из различных слышанных разговоров представляю ее себе таким образом: мы начали наступать, не собрав всех предназначавшихся для этого войск, вследствие чего между 1-й и 2-й армиями не было должной связи. Ренненкампф[46] начал операцию с четырьмя корпусами и по переходе границы вступил в бой сначала у Сталупенена,[47] а затем у Гумбинена.[48] Бой продолжался три дня, и, по словам очевидцев, тактический успех был скорее у немцев, тем не менее они в ночь на 20 августа быстро отступили и оторвались от наших войск. Ренненкампф послал в Ставку победную телеграмму, а сам почил на лаврах и даже, имея огромную кавалерию, не позаботился узнать о направлении немецкого отхода. В Ставке, получив известие о блестящей победе, воспрянули духом и решили, что покончить с разбитыми немцами, имея свежую армию, совершенно пустая задача, и потому стали усиленно нажимать на Самсонова. Последний был вынужден выступить с совершенно неустроенным тылом, почему его войска начали терпеть нужду во всем еще до встречи с неприятелем, но тем не менее при первых столкновениях имели некоторый успех. Между тем Гинденбург[49] собрал кулак на нашем левом фланге, смял его и отрезал путь отступления 13-му и 15-му корпусам на юг. Два немецких корпуса из армии, действовавшей против Ренненкампфа, внезапно оказались на путях отступления на восток, и таким образом оба наших корпуса оказались окруженными и почти целиком погибли. Ренненкампф после поражения Самсонова был вынужден остановиться и занял оборонительную позицию на Ангерат.
В Ставке после донесения Ренненкампфа о победах царило торжественное настроение. Начали поговаривать о торжественном въезде в Берлин. Обедая у великого князя, я слышал его беседу с сербским военным агентом полковником Лоткиевичем[50] по поводу двух одновременных побед, нашей и сербской, причем он не скрывал своих надежд на скорое окончание войны. В Ставке говорили также, что армию Ренненкампфа нужно двигать скорее к Варшаве и далее по направлению на Берлин, так как Самсонов и один справится с разбитыми немцами.
Перемена настроения стала замечаться только с 27 августа. Все лица, не принадлежавшие к оперативному отделению, получали обыкновенно сведения о ходе военных действий от так называемых ночных полковников. Это были дежурные офицеры, разбиравшие поступившие за ночь сведения о положении всех корпусов нашей армии и наносившие их на карту для доклада начальнику штаба и великому князю. Сведения сообщались за утренним кофе в вагоне-столовой, и когда полковники опаздывали из оперативной части, их обыкновенно ожидали и даже отказывались идти к своим занятиям.
27 августа полковники пришли несколько сумрачные и объявили, что идут бои и перемен нет. В следующие дни оказалось, что полковникам запрещено было давать какие-либо сведения о ходе операций до выпуска официального объявления, которое в отпечатанном уже виде появлялось после 12 часов. Объявления выходили в эти дни очень краткие, а о Северо-Западном фронте не было почти ничего. Все стали говорить тише, и, видимо, что-то надвигалось. Наконец 29 августа стало известно, что связь со 2-й армией прервана и Млава занята немцами. Окончательные сведения о катастрофе были получены уже 30 августа вечером. На другой день в Ставку приехал на автомобиле генерал-квартирмейстер Северо-Западного фронта генерал Леонтьев.[51] Я его видел из окна вагона и по его виду заключил, что дело совсем плохо. В тот же день у меня был доклад у начальника штаба. Я нашел его с измученным лицом, сидящего за самоваром и хотел его утешить, но он только махнул рукой, не читая подписал принесенные мною бумаги и отпустил меня.
Скоро катастрофа выяснилась окончательно, и понемногу стали собираться беглецы из погибших корпусов. Из 13-го вернулись лишь отдельные люди, а из 15-го собралось до пяти тысяч, причем некоторые роты и команды пришли целиком. Это те части, начальникам которых при катастрофической обстановке удалось сохранить присутствие духа и дисциплину в своих частях, при твердом желании не сдаваться врагу. Им пришлось двигаться ночью и днем, скрываться в лесах, зачастую не имея ни пищи, ни питьевой воды. Кроме этих корпусов пострадали сильно части 23-го корпуса и почти целиком погиб гвардейский Кексгольмский полк.
Когда начали судить и рядить о причинах нашего поражения, то приводили всевозможные доводы. Говорили, что во всем виноват генерал Жилинский, командовавший издалека и стеснявший командующего армией, виноват командир первого корпуса генерал Артамонов,[52] не сумевший удержать нашего левого фланга, виноват генерал Благовещенский,[53] вводивший свой корпус в бой по частям, виноваты германская тяжелая артиллерия и бронированные автомобили, которых у нас не было и которые подавляли моральные качества наших войск, виновата неоконченная мобилизация и т. д. Это были суждения массы, но я слышал и суждения отдельных серьезных лиц, которые приводили другие причины. Они говорили, что в этом бою выяснилось прежде всего превосходство немецкой военной школы, военного искусства и военной дисциплины. Выяснилась неподготовленность нашей армии к маневренному бою крупными частями войск, выяснилось неумение наших частей держать связь как между собою, так и с высшими и низшими инстанциями. Выяснилось отсутствие инициативы у начальников и руководящей военной идеи, проникающей во все слои от мала до велика. Все остальные вышеприведенные причины, если и существовали, то не имели решающего значения.
Урок был дан: Гинденбург с меньшим числом войск наголову разбил нашу 2-ю армию. Нужно было отдать себе ясный отчет в причинах поражения и приступить к врачеванию своих недостатков, благо обстановка позволяла это сделать.
Немцы, будучи слабы численно, не могли предпринять серьезной наступательной операции на нашем фронте и давали нам возможность подготовиться к новым действиям. На самом деле этого сделано не было. Сменили нескольких командиров корпусов и начальников дивизий и на этом успокоились, отдав на жертву общественному мнению генерала Самсонова, благо он пропал без вести. На мой вопрос у начальника оперативного отделения, кто занимается изучением уроков этой войны и проведением в жизнь новых тактических инструкций, я получил ответ, что это делается в штабах фронтов, а когда вскоре после того я обратился с тем же вопросом к полковнику Генерального штаба, приехавшему с Северо-Западного фронта, мне ответили, что это дело Ставки. На самом деле этим никто не занимался и стали заниматься только спустя год, когда начальником штаба сделался генерал Алексеев. Таким образом, весь опыт войны в продолжение целого года никем не собирался, и каждый участник войны приобретал опыт в своем деле без всяких пособий. Отсюда ясно, сколько было принесено напрасных жертв и сколько энергии растрачено непродуктивно.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.