Жизнь в Севастополе
Жизнь в Севастополе
Мой рабочий день обыкновенно начинался в Севастополе с 8.30 утра. До 9 я принимал всех, кому нужно было меня видеть из лиц, не имевших у меня специального доклада. Каждый день приходило несколько человек, по преимуществу дам, по самым разнообразным делам. Часто бывали также всякие аферисты с заманчивыми предложениями или явно мошенническими, или скрытыми под фиговым листом. Всех этих господ я отсылал к адмиралу Саблину, который председательствовал в комиссии, обсуждавшей эти предложения. Таким образом я гарантировал себя как от возможных нареканий, так и от ошибок вследствие неопытности в коммерческих делах. Однако не мог не вспомнить двух случаев, когда ко мне были подосланы красивые элегантные женщины, явно имитировавшие жену Пентефрия,[372] от которых мне приходилось спасаться под защиту своего адъютанта в другую комнату. Одна дама хлопотала об уступке в аренду коммерческого парохода для предприятия, а другая для покойного места своему мужу. Когда была объявлена принудительная мобилизация, то появились многочисленные дамы, ходатайствующие об освобождении своих сыновей. Среди них были и такие, которые упорно настаивали, чтобы я взял их сыновей в свой штаб.
С 9 часов обычно следовали доклады сторожевой и распорядительной частей, а также начальника штаба, а после обеденного перерыва доклады флагманских специалистов. По окончании докладов я обыкновенно ездил на катере или автомобиле по судам и учреждениям. Из докладов самый неприятный и скучный для меня был доклад главного морского прокурора, председателя комиссии по рассмотрению поведения офицерских чинов при большевиках. Комиссия назначала взыскания за всякую службу у большевиков, хотя бы и на должности сторожа. Я имел право смягчать наказания на две степени, что обыкновенно и делал. В конце концов все сводилось к моральному осуждению, так как содержать обвиненных под арестом все равно не было возможности за неимением места, да и жалко было расходовать людей для того, чтобы сторожить таких арестантов.
Из числа многих десятков лиц, проходивших таким образом через комиссию, помню только двоих, заслуживавших действительного осуждения. Остальные или просто хотели есть, или шли как бараны и делали все, что им приказывали, из чувства страха перед силой. Это порок, присущий всей нашей русской интеллигенции. Были, конечно, среди офицеров и настоящие провокаторы, но они эвакуировались с большевиками вместе. Таков был капитан 2-го ранга Богданов, правая рука большевика Дыбенко,[373] бывший до революции адъютантом главного командира Севастопольского порта. Говорят, что он был непосредственным виновником убийств некоторых офицеров. Таковы были Модест Иванов[374] и адмирал Максимов,[375] игравшие более чем двусмысленную роль во время революции, но психология этих господ еще недостаточно разъяснена.
Во время своих объездов кораблей я старался всячески повлиять на психологию личного состава, знакомясь с его нуждами и настроением.
В первых числах сентября на рейд явился английский дредноут «Мальборо» под флагом контр-адмирала Сеймура,[376] младшего флагмана эскадры Средиземного моря. Он сейчас же явился с визитом ко мне, и у нас произошел довольно интересный разговор. Адмирал Сеймур начал сразу же в повышенном тоне говорить, что добровольцы обижают бедных грузин и занимают грузинские области. До тех пор, пока не соберется европейская конференция и не разрешит спорных вопросов о границах, Англия является покровительницей малых народностей на Кавказе и не потерпит никаких обид и насилий. В частности, от меня он потребовал отозвать отряд моих судов из Туабсе[377] и главным образом стационера в Батуме, которым была канонерская лодка «Кубанец». Конечно, все это были лишь громкие слова, а на самом деле англичане просто хотели избавиться от свидетелей того, как они вывозили из Батума запасы нефти и смазочных материалов, принадлежавшие русской казне.
Я ответил ему, что хотя Грузия и объявила себя самостоятельным государством, но пока еще никем не признана и границы ее не установлены; что кавказское побережье до самого Батума заселено русскими переселенцами, которых грабят грузинские и хазистанские[378] шайки разбойников, не повинующиеся никакому правительству, и что русские суда, патрулирующие побережье, представляют единственную полицейскую силу, поддерживающую порядок и служащую защитой от грабителей. Я сказал, что буду очень рад, если англичане мне помогут в этом деле. Что касается до стационера в Батуме, то я заявил, что он находится в непосредственном подчинении штабу главнокомандующего и от меня не зависит. Это было неверно, но я не имел никаких инструкций по дипломатической части и боялся попасть впросак. Адмирал Сеймур после этого разговора сделался чрезвычайно любезен, выражал свое удовольствие по поводу успехов Добровольческой армии и пригласил меня завтракать, а я его обедать. Расстались мы совершенно в приятельских отношениях.
Через несколько дней после ухода «Мальборо» я получил телеграмму, извещавшую меня о приезде генерала Деникина в Севастополь и дальнейшем следовании в Одессу. Мне было предложено выслать в Керчь пароход «Цесаревич Георгий», а из Севастополя генерал предполагал идти на «Корнилове». Признаюсь, что посещение это было не особенно приятно, так как показывать было абсолютно еще нечего. Сейчас же собрали совещание, в котором приняли участие комендант, начальники штабов, епископ Веньямин, градоначальник и городской голова. Спешно выработали программу, и львиная доля всего досталась Морскому ведомству, так как другие ведомства абсолютно ничего не могли показать. На приготовления был дан всего один день.
В назначенный день при чудной погоде в 7 часов утра прибыл «Цесаревич Георгий» под флагом главнокомандующего. Когда он стал на якорь против Графской пристани, я подошел к трапу на бывшем императорском катере, который каким-то образом не был увезен немцами, и рапортовал о состоянии флота, а также доложил о том, что на пристани ожидают депутации. Генерал со свитой сейчас же съехал на берег. На пристани рапортовал комендант, и началось представление депутаций. Депутаты были от города, от рабочих, от караимов, от дам, во главе которых была моя жена, и еще несколько других, я не помню уже от каких учреждений. Была даже депутация от эсеров, предводимая моим старым знакомцем по Одессе маститым слепым Кулябко-Корецким. Помню, что один из депутатов, не припоминаю, кто именно, выразился неудачно, по-видимому, просто от неумения излагать свои мысли, и генерал Деникин ему довольно резко ответил. Это внесло некоторый диссонанс, но, впрочем, быстро затушевалось.
После приема депутаций все сели на автомобили и отправились в собор Св. Владимира, где епископом Веньямином в сослужении с духовенством был отслужен молебен, после чего на площади в присутствии гарнизона происходило освящение крепостного флага. Епископ Веньямин был большой любитель поговорить, хотя говорил нудно и скучно. В этот раз он также постарался так, что генерал Деникин явно показывал признаки нетерпения. Между прочим, епископ Веньямин мне однажды рассказывал про Распутина, которого он близко знал, интересные вещи. Он считал его падшим ангелом, который до своего падения достиг до высот духовных возможностей и был действительно необыкновенно человеком. Епископ Веньямин говорил, что он случайно присутствовал в то время, когда в Распутине происходила борьба добра со злом, причем вокруг него происходили различные оккультные явления: в мебели раздавался треск, мелькали огоньки, и даже треснула каменная печь. Подобные явления хорошо знакомы людям, бывавшим на спиритических сеансах с известными медиумами.
После Веньямина сказал короткую речь генерал Субботин, подняли крепостной флаг и последовал церемониальный марш, где и я дефилировал на правом фланге морской роты экипажа. Должен сказать, что парад был очень жиденький как по количеству, так и по внешнему виду парадировавших.
После парада генерал Деникин выразил желание поклониться могилам знаменитых адмиралов, погребенных в соборе Св. Владимира. На него произвел очень большое впечатление общий вид нижнего храма с крестообразно положенными черными плитами над гробницами Нахимова, Корнилова, Лазарева и Истомина.[379] Он тут же сказал:
– Честь и слава морякам, так хорошо умеющим чтить память своих больших людей.
Из церкви все поехали на Малахов курган и там смотрели панораму штурма на Севастополь.[380] Эта великолепная панорама сохранилась также в полной неприкосновенности. Далее следовал музей обороны Севастополя, и оттуда мы все пешком прошли в Морское собрание. Генерал Деникин оказался хорошим ходоком и равняться по нему было не так легко. Довольно забавный вид представляли плохо натренированные охранники генерала Субботина, старавшиеся изображать невинных прохожих, но носивших на всей своей фигуре печать своего звания. Генерал Деникин от души смеялся, глядя на их замысловатые маневры.
В Морском собрании был обед человек на 80, на котором присутствовали все старшие чины флота, крепости и представители общественности. После моего первого тоста за главнокомандующего генерал Деникин произнес довольно большую политическую речь о значении и надеждах Добровольческой армии. Было еще несколько речей, но довольно пустого содержания. В общем, обед прошел вполне благопристойно, но подъема никакого не чувствовалось, хотя в то время знамя Добровольческой армии еще держалось высоко и наши войска, заняв Курск, шли все дальше на север, и Москва уже мерещилась вдали. Меню обеда было вполне приличным случаю, хотя, конечно, 1919 год чувствовался и шампанского нигде не могли раздобыть, почему тосты запивались крымским белым вином.
После обеда следовала вторая часть программы: главнокомандующий сел на катер и объехал команды, выстроенные на судах, здороваясь с ними. Он посетил подводную лодку «Тюлень», а другая лодка, так называемая «аг-4»(?), маневрировала и опускалась под воду. Должен сказать, что этот маневр нельзя было оценить больше, чем на 2–, что было и понятно при существующей импровизации команд.
Далее следовало посещение дока, в котором находился перевернутый вверх килем дредноут «Императрица Мария». Генерал Деникин взошел на днище корабля, которое своей громадностью производило импозантное впечатление. Работа по подъему была очень трудная, и наши инженеры, несомненно, проявили талант при ее выполнении. Генерал это понял и горячо благодарил директора и администратора спасательной партии генерала Пономарева, дававшего объяснения. Только после подъема выяснилось, что дредноут перевернулся вследствие неразумного литья воды из всех помп для тушения пожаров, вызванных взрывами. Днище корабля было совершенно целым, так как вся сила взрыва ушла вверх. Если бы своевременно прекратили лить воду в корабль, он бы остался на воде и мог быть легко исправлен. Конечно, виновны были и составители проектов этого типа судов. Морской генеральный штаб настаивал, чтобы остойчивость кораблей была доведена до такого состояния, когда корабль, разбитый артиллерией или подорванный минами, тонул не переворачиваясь и, по возможности, сохранял прямое положение. Немецкие крейсеры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» в сражении у Фолклендских островов именно так потонули, стреляя до последнего момента из всех орудий.
Последним пунктом программы на рейде было посещение английского крейсера «Карадок». Этот крейсер был как бы нашим приятелем. Он участвовал во всех боях с большевиками как под Одессой, так и на Акманайских позициях. Его командир часто бывал у меня в доме и был очень веселым и любезным человеком. Он принял генерала Деникина, не ограничиваясь официальными почестями, и сказал выстроенной во фронт команде, что рад случаю, позволившему им всем видеть замечательного человека, о котором говорит весь мир.
Главнокомандующий был даже несколько сконфужен и горячо поблагодарил командира.
Последним номером торжеств был наскоро импровизированный концерт в Морском собрании. В Севастополе нашлось несколько артистов и артисток, убежавших от большевиков, и программа быстро была составлена. Концерт дал возможность видеть генерала вблизи более широкой публике, и зал был переполнен, хотя вход и был по билетам. В антракте был чай, и генерал выразил желание познакомиться с дамами. Я ему представил наиболее интересных морских и сухопутных дам.
По окончании концерта генерал благодарил меня за приятно проведенный день, но выразил порицание, почему я не повез его на завод к рабочим. Конечно, это было бы очень хорошо, но такую ответственность, будучи сам новым человеком в Севастополе, я, конечно, взять на себя не мог, о чем прямо ему и сказал.
Ночью мы перебрались на крейсер «Генерал Корнилов» и снялись с якоря с таким расчетом, чтобы быть в Одессе к 10 часам утра следующего дня. Переход был прекрасен. За ужином генерал Деникин был в отличном расположении духа, много шутил, смеялся и рассказывал, как он, Корнилов, Романовский и другие генералы сидели арестованные Керенским в Быхове. Генерал Корнилов, несмотря на арест, все время писал письма различным деятелям и делал распоряжения, чем приводил в ужас своих сторожей, но тем не менее его престиж был настолько велик, что никто не смел ему препятствовать и, кроме того, никто не был уверен, кто в конце концов одержит верх.
Во время перехода, по ходатайству адмирала Герасимова и моему, генерал Деникин поздравил командира крейсера капитана 1-го ранга Остелецкого контр-адмиралом, что было вполне заслуженным и соответствующим его стажу.
В назначенное время мы подошли к Одессе и были встречены салютом в 19 выстрелов со всех иностранных судов, стоявших на рейде. Этот салют полагался по морскому уставу флагу главнокомандующего, под которым шел генерал Деникин. На пристани ожидали почетные караулы от гарнизона и с иностранных судов, так что встреча была вполне импозантной. В Одессе хозяином был генерал Шиллинг, имевший титул главноначальствующего и командующего группой войск, а я обращался уже в состоявшего в свите главнокомандующего, или, вернее, просто в зрителя без всякой ответственности. Такое положение чрезвычайно приятно.
Пройдя по всем почетным караулам и пропустив их мимо себя церемониальным маршем, главнокомандующий, а за ним и все мы следом отправились на автомобиле в собор, где его приветствовал соответствующей речью митрополит Платон.[381] На улицах было много народу, и впечатление по лицам было радостное. Дамы махали платками, и крики «ура» были довольно громкие. Это было время, когда Добровольческая армия находилась на вершине своих успехов, и, конечно, настроение соответствовало моменту. Не обошлось, впрочем, и без скандала. С генералом приехал его конвой, и когда они высадились на берег, то один из одесских сыщиков признал в одном из офицеров конвоя весьма известного и опасного чекиста-большевика. Он, конечно, был сейчас же арестован и отправлен в тюрьму, где, вероятно, и ликвидирован, но тот случай показывает нашу халатность. Допустить в конвой главнокомандующего офицера без проверки его прошлого – это почти что уже рекорд халатности.
Из собора кортеж проследовал, кажется, на биржу, а потом в городскую думу, где был парадный обед. Одесса отличилась. Обед был такой, что и в довоенное время не стыдно было подать, и шампанское лилось рекой. За обедом было, конечно, несколько тостов, причем, генерал Деникин сказал большую политическую речь. В этой речи он очень недвусмысленно указал, что Россия будет твердо помнить, кто оказал ей услуги во время ее лихолетья и кто уклонился от союзнических обязательств. Все ясно поняли, что камень брошен во французский огород, но французский адмирал, присутствовавший на обеде, по-видимому, ничего не понял, потому что кричал «ура» больше всех.
После обеда официальная часть дня кончилась, и нам было объявлено, что мы можем делать что хотим. Я воспользовался этим и посетил некоторых старых знакомых. Нового, впрочем, я ничего не узнал. Все с нетерпением ожидали занятия Москвы и сильно жаловались на все растущую дороговизну. Шиллингом почти все были недовольны и говорили, что он милый человек, но сибарит и только подписывает бумаги, которые ему подают. Безлюдье сказывалось повсюду и везде.
Вернувшись ночевать на «Корнилов», я узнал неприятную новость: батько Махно со своей бандой переправился на левый берег Днепра и направляется на местечко Гуляй-поле. Так гласила краткая телеграмма из Екатеринослава. В штабе Деникина не придавали этому известию важного значения или делали вид, что не придают, но мне это известие очень не понравилось.
Махно был анархист, полуинтеллигент с уголовным прошлым. Обладающий сильным характером и, по-видимому, вполне способный на роль Пугачева, он оперировал главным образом среди крестьян, но деньги брал и с большевиков. Он грабил только города, на которые делал внезапные налеты, и после захвата добычи уходил в самые глухие места подальше от железных дорог, где его было очень трудно настигнуть. Он пользовался среди крестьян популярностью, так как никогда их не грабил, а потому в продовольственном отношении был всегда обеспечен. Про него рассказывали целые легенды. Гуляй-поле считалось как бы его столицей, там он был маленьким царем и имел много сторонников. Немудрено, что он туда и направился, намереваясь пополнить свои силы и затем предпринять какой-нибудь поход.
На Днепре была маленькая речная флотилия, которая должна была патрулировать и препятствовать переходу банд с одного берега на другой. Как я потом узнал, Махно явился на правый берег Днепра совершенно внезапно и сразу начал переправу на заранее приготовленных и спрятанных в камышах лодках. По тревоге к месту переправы явился вооруженный пароход, но он пришел, когда переправа уже совершилась. Конечно, все это надо отнести к плохой разведке, самому больному месту Добровольческой армии.
Размышляя о возможных последствиях появления Махно поблизости от Крыма, я решил, что мне надо изменить свои предположения и вернуться в Севастополь. Я предполагал из Одессы пойти в Николаев на «Цесаревиче Георгии» и посмотреть, что делается в Николаевском порту, но по здравому рассуждению решил поездку отложить. В погоню за Махно был отправлен резервный батальон из Каховки, но, во-первых, догнать Махно, который всегда путешествовал на подводах, было не так просто, а во-вторых, что из себя мог представлять этот батальон из взятых прямо от сохи ненадежных людей, которые с успехом могли перебить офицеров, а сами присоединиться к тому же Махно.
Между прочим мне рассказывали, как Махно расправился со своим соперником полковником Григорьевым незадолго перед рассказываемыми событиями. Григорьев был кадровый офицер,[382] авантюрист, каких тогда было много. Вначале эсер, потом большевик, он был один из самых крупных партизанов большевистской армии. Он действовал очень удачно и даже угрожал Одессе, когда там были французские регулярные войска. Когда Деникин погнал большевиков на север, на Украйне уже стало тесно. И Махно, и Григорьев оказались в близком соседстве. Григорьев начал подумывать о принесении повинной Деникину и с этой целью отправился к Махно с небольшим конвоем, чтобы уговорить также и того. За обедом, уже сильно подвыпивши, Григорьев выскочил с саблей из дому и обратился к своему конвою. В результате произошла короткая схватка, и Григорьев был убит. Одна часть его отряда разошлась по домам, а другая присоединилась к Махно.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.