Глава 9. Официальная поездка в Берлин
Глава 9. Официальная поездка в Берлин
Халат из розовой бумазеи в коричневую полоску. – Северный вокзал, 18 июля 1931 года. – Самое трудное в путешествии – это возвращение. – Лаваль и лондонский Тауэр. – Всякое случается. – Брюнинг предпочитает автобус. – Институт любви. – Кто одержит верх: немецкие националисты или Адольф Гитлер?
Время идет…
Шестнадцатого июля 1931 года, Париж, Кэ д’Орсэ. Пятый этаж, небольшая комната Аристида Бриана.
В халате из розовой бумазеи в коричневую полоску, Бриан, усталый и сгорбленный, сидит в кресле. Перед ним стакан молока.
Рядом с ним два неразлучных друга – массивный, нарочито небрежно одетый Пейселон, директор «Журналь офисьель», и Алексис Леже в безукоризненном черном пиджаке и полосатых брюках.
Бриан еще не хочет признать себя побежденным. Разве международная обстановка, доминирующим фактором которой является экономический кризис и банкротства в Германии, не дает ему возможности снова проявить инициативу?
Алексис Леже встает. Он бегло излагает своему шефу последние события, начиная с того момента, когда в конце января Пьер Лаваль стал председателем Совета министров.
«14 апреля в Мадриде республика пришла на смену королевству. Для Алкала Самора, Асанья, Леру, Гарсия, Прието, которые в течение многих лет подготавливали это событие, пробил час победы. Король отрекся от престола.
Он покинул Испанию на борту крейсера, а королева уехала на поезде «Южный экспресс». Алкала Самора стал президентом республики».
В Берлине – инфляция, паника, возмущение, в то время как председатель Рейхсбанка и канцлер совершают турне по столицам в поисках средств для преодоления финансового кризиса…
Впрочем, как раз послезавтра канцлер Брюнинг и его министр иностранных дел Курциус прибывают на Северный вокзал…
«И наконец, – говорит в заключение Леже, – не следует забывать, что с 20 июня объявлен мораторий Гувера. Предлагая отсрочить на один год все платежи по международным государственным долгам, репарациям и займам, заключенным в порядке оказания помощи, президент Гувер поставил перед нами, французами, трудный вопрос: можем ли мы отныне платить наши долги Америке только в той мере, в какой Германия будет выплачивать нам свои долги?»
Леже еще не кончил. Держа в руках номер лондонской газеты «Таймс», он читает:
«Последние события показали, что невозможно оказать эффективную финансовую помощь Германии без сотрудничества с Францией. Таким образом, можно сказать, что в настоящее время будущее Германии находится в руках Франции».
После небольшой паузы Леже говорит: «Может быть, это и явится благоприятной почвой?»
Молчание. Затем нескончаемые дискуссии… Проходят часы. В два часа ночи Бриан восклицает: «Да, я представляю себе… Я могу возродить франко-германское сближение, поставив финансовую помощь Германии со стороны великих держав в зависимость от некоторых политических гарантий».
* * *
Суббота, 18 июля 1931 года, Северный вокзал. Прибывают канцлер Брюнинг и его министр иностранных дел Курциус. Через несколько часов прибывают министр иностранных дел Великобритании и государственный секретарь США, а затем – итальянец Гранди и бельгиец Гиманс.
Собирается густая и пестрая толпа народа.
В последнем ряду гражданин в сюртуке с академическими пальмами в петлице,[17] сгорая от нетерпения, привстает на цыпочки, стараясь что-нибудь разглядеть. Проезжает официальный кортеж. Толкотня… Приветственные крики.
Человек с академическими пальмами в петлице, который ничего не видит, доверчиво кричит: «Да здравствует Лаваль!» К нему приближается стоявший рядом со мной какой-то фанатик, вероятно, глуховатый, которому почудилось, по близкому созвучию слов, что гражданин вместо «Лаваль» крикнул «Германия»:[18] «Как вам не стыдно кричать “Да здравствует Германия?”» И подкрепляя свой упрек мощным ударом кулака по голове человека, которому он задал вопрос, фанатик надвинул ему котелок на самые уши. Возникает сумятица и драка. <…>
Отныне в Париже имеются два направления в политике франко-германского сближения: направление Бриана, который считает, что сближение – это всего лишь «звено» во всеобщем согласии, где Франция сохраняет все свои союзы, и направление Пьера Лаваля, который полагает, что Франция должна подчинить все свои союзы и всю международную политику союзу с Германией. По мнению последнего, организация Европы должна осуществляться под руководством этого союза и должна быть решительно направлена против Британской империи. Правые партии Франции положительно относятся к концепции Лаваля. Левые партии одобряют концепцию Бриана.
В воскресенье вечером, 19 июля, закончились переговоры между канцлером Брюнингом, Курциусом, Лавалем и Брианом. Делегации направляются в Лондон, где предложение, сделанное Францией Германии, должно быть принято другими странами.
Теперь Пьер Лаваль присваивает себе главную роль. Бриан молча сидит в своем кресле, в то время как Лаваль излагает представителям печати «французский проект, предоставляющий Германии большие финансовые выгоды» при предварительном условии принятия гарантий и в особенности политических обязательств.
* * *
Поездка в Лондон обещает быть трудной, так как другие страны, принимающие участие в конференции, в основном придерживаются того мнения, что Франция должна пойти на всевозможные односторонние уступки Германии.
* * *
На следующее утро на пути в Лондон Бриан сидит на палубе парохода в глубоко надвинутой на глаза шляпе, закутанный в крылатку, которая делает его спину округлой.
Морской воздух его немного оживляет.
– Эмиль, вы приготовите мне чистый воротничок к прибытию на вокзал Виктория?
– Мягкий, господин министр?
– Нет, полужесткий, как сама обстановка!
В самом деле, переговоры Лаваль – Брюнинг – Макдональд представляются ему поистине трудными. И он печален.
Чтобы ободрить его, Бертело, который всегда говорит смешные вещи с самым серьезным видом, обращается к нему:
– Один философ говорил мне, что самое трудное в путешествии – это отправиться в путь.
Бриан с горечью откликается:
– Ну а мне один философ говорил, что самое трудное в путешествии – это благополучное прибытие. <…>
На пароходе Лаваль, который едет в Англию первый раз в своей жизни, не отходит от канцлера Брюнинга. В тот же вечер Лаваль приглашает журналистов в отель «Карлтон». Он говорит только о канцлере и о «точках соприкосновения» между Францией и Германией. «Я почувствовал сегодня, насколько Франция и Германия дополняют друг друга», – заявляет он с пафосом. И ни слова об Англии.
Англичане не заблуждаются относительно глубоких и совершенно новых тенденций, которых придерживается глава французского правительства. Лондонская печать изображает его в неприглядном виде: «Это человек, не умеющий следить за собой, не обладающий хорошими манерами и крайне невежественный». Накануне Лаваль, принимая журналистов, спросил внезапно: «У меня два часа свободного времени, я никогда не был в Лондоне, что я могу сделать за это время?» – «Пойдите посмотрите Тауэр», – ответил один из них. И Пьер Лаваль задал вопрос: «Какую башню?».[19]
* * *
В течение двух летних месяцев продолжает усиливаться финансовая катастрофа в Германии, чему тайно способствуют правящие круги. Фраза «Я выиграю битву за отмену репараций» стала лозунгом канцлера Брюнинга. Вот почему в Лиге Наций царит уныние, когда в сентябре 1931 года, в последний раз в своей жизни, там появляется Бриан.
Теперь только благодаря сверхчеловеческим усилиям всегда озабоченный развитием европейской федерации Бриан, почти не покидающий свою маленькую комнатку в «Отель де Берг», дает консультации и советы главам делегаций.
Однако кажется, что Лига Наций живет только потому, что он ее вдохновляет.
Один американский наблюдатель замечает:
– Когда Бриан закрывает глаза, Лига Наций спит. Когда он их вновь открывает, она живет. Но увы, он их закрывает все чаще и чаще. У нас больше нет доверия к вашему континенту.
* * *
Дело в том, что в Женеве провалилось все – и европейский союз, и экономическая конференция, и финансовые конференции, и коллективная безопасность. Тем не менее на горизонте появилась еще одна надежда: канцлер Брюнинг только что пригласил Лаваля и Бриана приехать в Берлин в конце сентября. Не появится ли тогда возможность возродить франко-германское сближение?
Двадцать пятого сентября в «Северном экспрессе» Лаваль, Лушер и Бриан отправляются в Берлин. На протяжении всего пути по французской территории Бриана приветствуют железнодорожники. Он стоит у окна вагона, и на каждой станции дети преподносят ему цветы.
Первая остановка на германской территории – в Ахене. Через каждые два метра расставлены солдаты. Наступает ночь, когда поезд медленно трогается; Бриан откидывается на спинку дивана своего купе и постукивает сигаретой по тыльной стороне ладони. Погрузившись в свои мысли, он издает глубокий вздох, в котором как бы сливаются его опыт, усталость и, быть может, еще тень надежды. «Всякое случается», – шепчет он.
На следующее утро, когда поезд приближается к предместьям Берлина, солнце заливает своими лучами вагон, а Бриан продолжает сидеть все на том же месте. Он отказался лечь спать и всю ночь размышлял, не смыкая глаз.
Его старый слуга Эмиль говорит ему: «Вы неразумны, это говорю вам я, ваш Эмиль! И я говорю вам также, что надо потребовать у папаши Курциуса, чтобы соблюдался ваш режим сегодня утром, а у папаши Брюнинга – сегодня вечером. Ведь немецкая пища не может принести пользы никому из Кошреля».
В общем, еще вчера немецкая печать была настроена крайне враждебно. Часть немецких газет советовала французам сидеть у себя дома. Другая часть обещала их освистать и ошикать. Некоторые, кроме того, утверждали, что именно Франция является главным виновником несчастий Германии.
Потсдамский вокзал. Прибытие а-ля Потемкин! Программа тщательно разработана заранее. Кордоны полицейских сдерживают и без того послушную толпу, из которой раздаются негромкие выкрики: «Да здравствует Бриан!.. Да здравствует Лаваль!.. Да здравствует мир во всем мире!.. Да здравствует франко-германское сближение!»
Лаваль и Бриан – первые французские официальные лица, приехавшие с визитом в Берлин после 1878 года.
Приветственные возгласы возобновляются, когда Бриан появляется на балконе отеля «Адлон» вместе с Франсуа-Понсэ, недавно назначенным послом в Берлин.
«Франсуа-Понсэ – один из самых красивых мужчин Франции», – с восхищением пишет о нем немецкая пресса.
Перед посольством – многолюдная толпа. Два человека достают из большой картонной коробки искусственные анютины глазки и прикрепляют их маленькими кнопками к открыткам с изображением Аристида Бриана. Они с воодушевлением объясняют толпе, что во Франции анютины глазки считаются цветами мира. И они быстро распродают весь свой товар! Я подхожу к ним и объясняю на немецком языке, что во Франции анютины глазки никогда не считались цветами мира. К великому моему удивлению, это французы из предместья Пуассоньер. «Что делать, мадам, эти цветы уже имелись у нас. Теперь нужно, чтобы они принесли сближение». Через несколько часов в имперской канцелярии состоялся большой вечер. Принимает глава рейхсвера генерал Шлейхер. На его чрезвычайно бледном лице выделяются огромные глаза, и он совершенно лыс.
В течение четырех лет, занимая самые различные посты, он является вдохновителем всей политики ремилитаризации Германии. Именно он является отцом пресловутого тезиса о «равноправии».
Несколько недель назад делегат подготовительной комиссии по разоружению граф Бернсторф произнес по этому поводу речь, облетевшую весь мир:
«К нам относятся несправедливо. Мы требуем равноправия. Франция сохранила весь свой военный потенциал, Великобритания – весь свой морской потенциал, в таких условиях для нас бесполезно продолжать дальше разговоры об этом. Да, господа, Германия назначает вам, следовательно, свидание в «Филипповой долине»[20] то есть на поле боя!»
Высокий, худощавый и изящный канцлер Брюнинг привлекает внимание всех гостей. Говорит он сдержанно и мягким голосом. Он похож на умудренного опытом служителя культа. Впрочем, он принадлежит к третьему сословию и ведет очень скромный образ жизни.
«Каждый месяц я возвращаю германскому государству, – говорит он, – часть своего жалованья, так как я его полностью не расходую. Я никогда не пользуюсь автомашинами и езжу на автобусе».
Брюнинг желает сближения с Францией и Англией, но не за счет какого бы то ни было рода серьезных уступок со стороны Германии.
На следующий день перед французским посольством на Паризер-плац в течение всего вечера стояла большая толпа и, требуя выхода Бриана и Лаваля на балкон, скандировала: «Никогда не бывать войне!»
Бриан несколько озадачен. «По-видимому, эти люди поняли меня», – говорит он своим сотрудникам.
Но то, чего добиваются наши министры, не отвечает чаяниям масс, и политическая обстановка меняется.
* * *
Немецкие правящие круги непримиримы. Они требуют займа, который вернул бы в кассы рейхсбанка миллиард марок, потерянный за несколько месяцев. (Инициатор аншлюса доктор Риттер предлагает заключить франко-германский таможенный союз.) Но берлинские руководители не желают идти на взаимные политические уступки. Сильно обескураженный, Бриан замечает: «Не приходится больше даже сетовать на канцлера Брюнинга за то, что не удалось добиться уступок от его сотрудников. Всех сейчас действительно захлестнула эта финансово-экономическая катастрофа, которую прежде они лишь разыгрывали перед нами».
Параллельно с этим в Германии происходит падение нравов.
В Тиргартене, позади Паризер-плац, находится роскошный отель с перистилем из беломраморных дорических колонн, над которыми красуется надпись огромными золотыми буквами: Amori et Dolori sacrum.[21]
Это Институт любви.
Здесь ежедневно читает лекции профессор Магнус Гиршфельд, маленький человечек в белой блузе. С наисерьезнейшим видом он утверждает, что если мировая политика не была совершенно прямолинейной со времен Адама и Евы, то это объясняется только сексуальными аномалиями. И он заявляет: «Если бы каждое существо абсолютно и полностью принадлежало только к своему собственному полу, Германия не была бы разбита и развращенность человечества не достигла бы такой степени развития, какой она характеризуется в настоящее время» и т. д. А материалы и документы, распространяемые среди многочисленных слушателей института, носят весьма своеобразный характер!
Ночные кабачки ломятся от посетителей.
В разных частях города в темных улочках национал-социалисты открывают свои «дежурные пункты», чистенькие, хорошо освещенные, украшенные красными флагами со свастикой и портретами Гитлера. Вот входит туда некий молодой человек, который весь день провел в бесплодных поисках работы. Его приглашают за большой стол поужинать. Ему дают коричневую рубашку. Молодые люди вокруг него, кажется, полны надежд.
Почти на всех улицах Берлина слышатся стрельба и крики, свидетельствующие о том, что между коммунистами и сторонниками Адольфа Гитлера, число которых все возрастает, происходят вооруженные столкновения.
* * *
Результаты поездки французских руководителей в Берлин крайне незначительны!
Была лишь создана комиссия для изучения форм сотрудничества между обеими странами. И это все! (Впрочем, и эта комиссия собиралась всего только один раз.) На следующий год, 23 июля, на заседании в Лондоне американцы, итальянцы, англичане, бельгийцы и японцы, которые далеко не всегда были согласны с политикой давления на Берлин, отклонят французский проект…
На обратном пути, в поезде, Лушер говорит:
– Режим Веймарской республики не сможет удержаться, но какая из двух партий возьмет верх? Немецкие националисты или Адольф Гитлер?
Что касается Бриана, то он стал скептически относиться к возможности сотрудничества с Германией. Он заключает меланхолически:
– Да, я думаю, что любезность, проявленная по отношению ко мне, была только показной!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.