Глава 33. Гитлер в Градчанах

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 33. Гитлер в Градчанах

Мандель и франко-англо-германское совещание. – «Поступайте как хотите, но так, чтобы Мюнхенское соглашение не ставилось под вопрос». – Женева без Литвинова. – Испания – первое поле битвы во Второй мировой войне, которая неотвратимо надвигается. – Муки президента Гаха. – Даладье в бешенстве. – «Вы, проходящие мимо, скажите, есть ли скорбь, подобная моей?» – Мадам Лебрен и «Кохинор». – Последняя капля воды подобна остальным, однако именно она переполняет чашу. – В Париже царит пораженчество. – Геринг – мягкий человек. – Самоубийство на Эйфелевой башне. – Большой прием в польском посольстве. – 14 июля на площади Этуалъ. – Русские не питают больше доверия к нам.

Пятнадцатого декабря 1938 года в 8 часов вечера в министерстве колоний в кабинете Жоржа Манделя.

Входит министр морского флота Сезар Кампинки.

– Что происходит в палате? – спрашивает его Жорж Мандель.

– На заседании – ничего. Но нам сообщили, что на совещании, которое имеет место в Мюнхене, по вопросу об установлении международных гарантий для Чехословакии, – рассказывает Кампинки, – ни Кэ д’Орсэ, ни Форин офис не оказывают немцам серьезного сопротивления!! Совершенно очевидно, что… министры, которые сейчас побуждают свои парламенты приветствовать их за то, что они якобы сумели сохранить мир, не дают достаточно твердых инструкций своим послам. Вот почему Риббентроп с такой наглостью руководит переговорами. «Ну хорошо, – отвечает он послам Франции и Англии, – если вы настаиваете, я поговорю об этом с фюрером, и он поставит под вопрос Мюнхенское соглашение».

Жорж Мандель замыкается в суровом молчании.

Кампинки продолжает:

– На днях, по-видимому, было много телефонных звонков от французских дипломатов, требовавших инструкций. Кто-то с Кэ д’Орсэ был как раз на заседании. Он вышел и ответил от имени своего вышестоящего начальника: «Поступайте как хотите, но только так, чтобы Мюнхенское соглашение не ставилось больше под вопрос».

С безмерной горечью Жорж Мандель то с сарказмом, то с глубокой скорбью говорит:

– Вместо того чтобы неустанно прилагать все свои силы для преобразования франко-русского политического пакта в военное соглашение, вместо того чтобы вплотную заняться перевооружением страны, наше правительство дает поистине образец постоянной несогласованности и полнейшей нерешительности. Разве можно сказать сегодня с уверенностью, будет ли наконец Франция проводить политику сопротивления или, наоборот, безропотно решится на отход в колонии, что так усиленно проповедуется в некоторых кругах.

Морской министр грустно прощается с Жоржем Манделем.

– Немецкая пропаганда наносит поистине колоссальный вред, – говорит он в заключение.

Дверь приоткрывается!

Беатриса Бретти, красивая, элегантная и сдержанная блондинка, актриса театра «Комеди франсэз», с улыбкой напоминает министру, что гости уже пришли.

Всегда готовая проявить великодушие Бретти и ее непоколебимый здравый смысл придают некоторую общительность этому «фанатику труда», каким является Жорж Мандель, «человек будущего во Франции, ибо только благодаря его инициативе будет воздвигнута в один прекрасный день Четвертая республика», как говорит и думает каждый француз.

Редко говорившая о своей профессии, которая между тем захватывала ее, Бретти три года назад привезла Жоржа Манделя в «Комеди франсэз», чтобы спасти театр, касса которого была пуста!

Жорж Мандель, бывший в то время министром почт, телеграфа и телефона, решил организовать ежедневные передачи по радио пьес из репертуара театра. Он помог «Дому Мольера» выйти из затруднения!

Сегодня, как всегда, не создавая себе иллюзий в отношении человеческой благодарности, Жорж Мандель говорит Бретти:

– А, вот ваши коллеги, я их вижу отсюда… Они вас так любят, что страдают оттого, что не имеют возможности пожалеть вас!

– Его превосходительство господин Осуский прибыл, – повторяет служащий.

* * *

Восемнадцатое января 1939 года. 104-я сессия Совета Лиги Наций в Женеве.

Впервые Литвинов отсутствует.

Во время последней Ассамблеи он сказал французскому министру:

– Я прощаюсь с вами. Я не вернусь больше в Женеву, так как в течение многих лет я доказывал своему правительству, что оно должно основывать свою политику на политике Парижа и Лондона. Сегодня Москва ясно отдает себе отчет, что нет никакой англофранцузской политики, если не считать ту, которая излагается на страницах газет. – И Литвинов потрясает экземпляром газеты «Матэн», на первой странице которой помещена статья, озаглавленная: «Направим же германскую экспансию на Восток, и тогда на Западе мы будем спокойны».

И в то время, как французский министр поднимается, чтобы попрощаться, советский министр иностранных дел с невыразимой горечью добавляет:

– Мне отлично известно, что на днях в Бурбонском дворце в комиссии по иностранным делам один из ваших ответственных дипломатических работников сказал буквально следующее: «Я глубоко изучил франко-русский пакт – он никак не связывает Францию автоматически. Нет смысла поэтому его денонсировать, по-сколькуя в сущностия он не налагает на нас обязательства переходить к действиям».

* * *

Один за другим через большой мраморный коридор проходят члены Совета. Сейчас начнется заседание.

На повестке дня стоит вопрос и об окончании дискуссии по поводу жалобы и требований оружия испанских республиканцев, которые все еще продолжают бороться.

– Мы теперь не питаем иллюзий, – говорит дель Вайо. – После Мюнхена мы убедились, что никто в Европе не будет больше сопротивляться немцам.

Заседание Совета тянется бесконечно. Испанский вопрос – последний. Боннэ и Галифакс притворяются, будто не слушают дель Вайо, который внезапно в ожесточении и отчаянии повышает голос:

– Да, господа, израненный, покинутый, преданный всеми испанский народ будет продолжать борьбу. Поскольку не смогли установить справедливого мира, нам остается лишь бороться насмерть. Но когда-нибудь вспомнят о наших предостережениях и убедятся, что Испания была первым полем битвы во Второй мировой войне, которая теперь неотвратимо надвигается.

* * *

Тринадцатое марта 1939 года на Кэ д’Орсэ.

Бурный разговор между послом Германии и Жоржем Боннэ:

– Предупредите канцлера, что, если он аннексирует Богемию и Моравию, вступление немецких войск в Прагу будет означать разрыв Мюнхенских соглашений. Это будет окончательный шаг к европейской войне, – говорит наш министр.

* * *

В тот же самый час в Берлине, в громадном салоне нового здания имперской канцелярии, несчастный президент Чехословацкой республики Гаха, возвратившийся из Берхтесгадена, куда ему приказал явиться фюрер для вручения последнего ультиматума рейха, одиноко сидит в конце длинного стола заседаний.

Перед ним – документ, текст которого, по-видимому, краток. В случае, если он еще будет медлить с его подписанием, фюрер готов разрушить Прагу и крупные города Чехословакии, бросив на них немецкие самолеты. Сотни бомбардировщиков ждут приказа к вылету. Приказ этот будет отдан в 6 часов утра, если до тех пор Гаха не подпишет документ.

Проходят часы. Время от времени в салон заходят сотрудники Риббентропа. Гаха близок к обмороку. Ему делают укол. Он приходит в себя, но его рука еще слаба. Но с первыми проблесками дня он ставит свою подпись – и теряет сознание.

* * *

После этого в Париже в кабинет Жоржа Боннэ входит посол Германии. На нем черный парадный сюртук. В руке он держит письмо германского правительства французскому правительству, извещающее о соглашении, достигнутом между Гитлером и президентом Гаха:

«Президент чехословацкого государства доводит до сведения германского правительства, что в целях достижения окончательного умиротворения он, будучи в полном сознании и здравом уме, вручает судьбу чехословацкого народа и всей страны фюреру и Германскому рейху». Граф Вельчек добавляет: «Господин министр, фюрер принял эту декларацию, и германские оккупационные войска перешли сегодня в 6 часов утра чешскую границу».

Пораженный Боннэ протестует:

«Французское правительство считает, что оно находится перед лицом вопиющего нарушения Мюнхенских соглашений. Оно не может признать законной новую ситуацию, сложившуюся в Чехословакии в результате действий рейха».

* * *

В Берлине Риббентроп отклоняет протест. Он утверждает, что со времени парижских переговоров Чехословакия не должна более быть предметом обмена мнениями между двумя правительствами.

– К тому же, где вы видите ныне спорные вопросы? Германия и Чехословакия согласны во всем.

Но Кулондр, наш новый посол в Берлине, отвечает:

– Новые чешские представители, господин министр, были не в состоянии свободно выразить свою волю…

Узнав о новом германском акте насилия, Даладье впадает в бешенство. Он запирается один в своем кабинете. Через полчаса он говорит своим сотрудникам:

– Теперь нужно поставить себя в такое положение, чтобы не давать больше этому клятвопреступнику повода для нового вероломства, иначе с Францией будет покончено!

Моральная и почти физическая пытка, которой Гитлер подверг несчастного президента Гаха в ночь с 14 на 15 марта, вызывает возмущение в палате депутатов.

Окруженный большой группой людей, Луи Марэн говорит:

– Фюрер властвует сегодня над массой в восемьдесят миллионов человек. Прежняя Священная Римская империя германской нации восстановлена.

А с Чехией, как говорил Бисмарк, «Германия держит в своих руках всю Европу».

* * *

Во второй половине дня перед чешским посольством на Марсовом поле собралась толпа. В большом салоне вокруг посланника Осуского и его супруги собрались все те, кого Париж считает выдающимися деятелями.

В бюро чешского туризма на улице Фобур Сент-Онорэ – скопление народа.

Под двумя скрещенными флагами – французским и чешским – можно прочитать только что, как видно, написанные фразы: «Они четвертовали меня и в скорби я одинока, без друзей. О вы, все проходящие мимо, скажите, есть ли скорбь, подобная моей!»

* * *

Спустя шесть дней, 21 марта 1939 года, в Лондоне, в Букингемском дворце.

Торжественный обед.

Английская королевская чета официально принимает президента Лебрена с супругой.

Мадам Лебрен, к которой пришли жены наших дипломатов в Лондоне, чтобы ознакомить ее с некоторыми элементарными требованиями протокола английского двора, раздосадована. Она хотела надеть на официальную церемонию знаменитый королевский бриллиант «Регент». Ведь королева Англии собирается надеть «Кохинор». «Это рассматривалось бы двором как признак дурного вкуса, – объяснил наш посол в Лондоне. – Это разные вещи, поскольку «Регент» не является личной собственностью президентов Французской республики».

Настроение в Букингемском дворце торжественное. Единственной заботой сейчас является «отразить угрозу свастики, которая нависнет в один прекрасный день над Лондоном и Парижем».

В связи с этим Галифакс представляет Жоржу Боннэ текст резолюции, говоря при этом:

– Нужно теперь же остановить германскую агрессию, какова бы ни была ее цель. Согласны ли вы с текстом этой декларации?

– Мы согласны, – говорит Боннэ. – Но нужно, чтобы вы решились сразу же объявить мобилизацию…

– Мы это сделаем, – твердо отвечает Чемберлен.

Атмосфера тяжелая. Элегантная женщина, жена одного из должностных лиц двора, страстно говорит мадам Лебрен:

– У меня несколько сыновей, мадам, которых я люблю. Но я предпочла бы скорее видеть их мертвыми, чем примириться с владычеством Гитлера над Европой.

В течение трех дней французские представители слышат подобные утверждения.

Наконец английские и французские министры принимают решение быть наготове и создать во чтобы то ни стало то самое объединение всех сил, о котором в их призывах в сентябре не было упоминаний. Это военный союз с СССР, соглашение с Балканскими странами, Румынией, Грецией, Турцией; мобилизация в Англии и материальная поддержка Соединенных Штатов Америки.

На следующий день на вокзале «Виктория», когда двери вагона президента были уже закрыты, к Жоржу Боннэ подходит Черчилль.

– Через несколько дней Гитлер захочет применить по отношению к Польше те же методы, которые он применил в отношении Австрии и Чехословакии, – говорит он. – Фюрер полагает, что одержит успех в третий раз. Но он ошибается. Последняя капля воды подобна остальным, однако именно она переполняет чашу!

* * *

Прошло два месяца.

Двадцать третьего мая в Берлине, в новом здании имперской канцелярии, граф Чиано в присутствии всех официальных представителей подписывает новый пакт, согласно которому «Германия и Италия приняли решение» твердо и непоколебимо «обеспечивать сообща свои жизненные интересы». Однако Гитлер разочарован и взбешен… Муссолини добился того, чтобы в секретной статье было специально оговорено, что «в течение трехлетнего периода Италия не будет обязана вступать в войну, если бы в это время рейх ее начал».

А Гитлер с 30 марта именно и добивается войны!

Гитлер удваивает свои настойчивые обращения к комиссару Лиги Наций в Данциге. Он хочет во что бы то ни стало добиться от Польши добровольного отказа от города, дабы ее союзный договор с Францией не вступил в действие.

– Если Германия пойдет на новый насильственный акт, это вызовет всеобщую драку в Европе и никто не сможет помешать этому, – повторяет Боннэ послу Германии Вельчеку, который неизменно отвечает:

– Данциг – немецкий город, и он должен быть возвращен Германии. Мы желаем, чтобы мир был сохранен, но если разразится европейская война, она не застанет нас врасплох.

Двадцать восьмого июня, вечером, после чтения телеграмм, Боннэ говорит Даладье:

– Гитлер готов к войне.

* * *

Но переговоры с Россией, которые являются единственной реальной базой всякого возможного сопротивления Гитлеру, не продвигаются вперед, так как в Париже царят пораженческие настроения!

«Пти журналь» публикует высказывание полковника де ля Рокка: «Слишком тесный союз с Советами повлечет за собой риск потерять доверие Польши и Румынии». Крупнейшие журналы осмеливаются писать: «Гитлер – это идеальный диктатор!» Или еще: «Несмотря на свою внешнюю свирепость, Геринг мягкий человек».

Заново организованный Риббентропом франко-германский комитет, который возглавляет Абец, становится всемогущим.

Так называемый «весь Париж» битком набивает помещения в левобережных кварталах, где происходят конференции, на которых предводитель гитлеровской молодежи Бальдур фон Ширах рассказывает о «возрождении гитлеризмом французской молодежи».

В некоторых избранных кругах интеллигенции новым модным теориям оказывают довольно благосклонный прием.

«Поражение Германии означало бы крушение главного оплота против коммунистической революции. Следовательно, поражение Германии было бы большим злом, чем поражение Франции. В конце концов, разве не предпочтительнее для Франции быть раздавленной Гитлером, чем стать победительницей с помощью Сталина?»

Кроме того, парижане получают из Берлина по почте пропагандистские листки Геббельса:

«Французы, неужели вы хотите сражаться и умереть за Данциг? Посылать на смерть ваших сыновей, братьев и мужей из-за каких-то коммуникаций, укреплений и пограничных столбов? Конечно, нет, а раз так, то…» и т. д.

А незадолго до этого Гитлер вызвал Раушнига, чтобы вдолбить ему свои лучшие методы пропаганды!

– С сегодняшнего дня, – сказал ему Гитлер, – я организую свою собственную дипломатическую службу. Это стоит дорого, но зато я выигрываю время. Я отредактировал вопросник в отношении интересующих меня лиц. Я поручил составить полную картотеку на влиятельных лиц во всех странах. Эти карточки будут содержать только те сведения, которые действительно имеют значение. «Такой-то – берет ли взятки? Можно ли его купить каким-либо другим способом? Тщеславен ли он? Обладает ли эротическими наклонностями? Какой тип женщин он предпочитает? Не гомосексуалист ли он? Следует обратить самое серьезное внимание на эту последнюю категорию, ибо таких людей можно привязать к себе неразрывными узами. А такой-то – не должен ли он скрывать каких-либо фактов из своего прошлого? Поддается ли он шантажу? Нет ли у него каких-либо особых наклонностей или маний: спорт, страсть к чему-либо? Любит ли он путешествовать?» Именно таким путем я и делаю истинную политику, привлекаю людей на свою сторону, заставляю их работать на себя, обеспечиваю свое проникновение и свое влияние в каждой стране.

Увы, Гитлер действительно очень хорошо организовал свою собственную дипломатическую службу во Франции!

Между тем в Париже генеральный штаб требует от правительства ареста ста пятидесяти человек.

Некоторые из этих принадлежат к политическим или к промышленным кругам, другие – к высшему обществу, наконец, третьи – к прессе.

Арестованы секретарь сената Амурель, журналист газеты «Фигаро» Леон Пуарье и сотрудник «Тан» Сент-Обен. Оба журналиста обвиняются в получении денежных сумм от Германии, причем один из них получил три с половиной миллиона франков, другой – миллион. Пресса неистовствует. Жорж Боннэ в ответ предает суду журналиста «Юманите» Сампэ.

Все эти инциденты свидетельствуют о полном успехе гитлеровских методов пропаганды во Франции.

* * *

Первое июля 1939 года. Никогда парижский сезон не был столь блестящим. Грандиозный праздник на Эйфелевой башне в честь ее пятидесятилетия.

– Смотри-ка, вот человек, которому надоело жить, – флегматично говорит один из муниципальных гвардейцев в полной форме, который несет караул на площадке первого этажа и видит на земле тело упавшего.

Поднимается суматоха.

Оказывается, это чехословацкий военный атташе, лейтенант Бенеш, племянник президента. Горячий патриот, он не смог вынести несчастий, обрушившихся на его страну, и бросился вниз с Эйфелевой башни.

В тот же вечер, в полночь, – большой бал у американского посла Буллита.

Через день английский посол Фиппс устраивает в своем саду прием на тысячу восемьсот человек.

Четвертого июля – знаменитый вечер у польского посла Лукасевича: две тысячи приглашенных! Предел элегантности!

На лужайке при свете прожекторов посол Лукасевич, сбросив лакированные туфли, исполняет польский народный танец.

Вокруг него – весь дипломатический корпус, а также Жорж Боннэ, Галифакс, Гамелен.

Прекрасная летняя ночь, усеянное звездами небо. Сказочный сад, фонарики, гирлянды, мазурки и вальсы Шопена.

– Они танцуют на вулкане, – говорит Поль Рейно. – Да и что значит извержение Везувия по сравнению с грозящей нам катастрофой, которая вот-вот готова разразиться!

Бал, устроенный днем позже Филиппом Ротшильдом, превосходит все предыдущее.

Но 10 июля английский посол в Берлине Гендерсон, проезжая через Париж, отправляется к Боннэ, чтобы сказать ему:

– Вы должны знать, что никогда еще после 1914 года опасность войны не была столь неминуемой, как сейчас. Помните, однако: когда драка начнется, только один человек сможет еще, может быть, спасти мир, и это будет Муссолини, если он предложит конференцию!

* * *

Четырнадцатое июля, площадь Этуаль. Дипломатическая трибуна переполнена.

Перед глазами виднейших представителей союзников – Уинстона Черчилля, румынского короля Кароля, Хор Белиша и многих других – развертывается безукоризненный парад национальных и колониальных войск; оглушающий грохот танков, гул самолетов военно-воздушных сил. Парад проходит в обстановке энтузиазма населения. Он даже создает впечатление внушительной военной силы.

На дипломатической трибуне советский посол хранит молчание.

– Говорят, его беспокоит вопрос о его карьере, – перешептываются его коллеги.

Это вполне возможно, ибо переговоры о франко-русском военном пакте все больше затягиваются.

Однако, когда 4 мая Литвинов был смещен с поста министра иностранных дел, французские парламентские круги, опасаясь заключения германо-русского пакта, высказались в пользу военного соглашения с Россией. 25 мая Москва предложила Лондону и Парижу пакт о взаимопомощи. Пакт предусматривал, в частности, что «в случае войны без СССР не будет заключено ни перемирия, ни сепаратного мира».

«Направьте наконец к нам полномочную военную миссию», – настаивает Кремль. Боннэ и Чемберлен остаются безучастны. Лишь спустя некоторое время они решат послать делегацию в Москву. Ей понадобится пятнадцать дней, чтобы добраться, ибо она поедет пароходом! Ворошилов раздосадован: Боннэ и Чемберлен не дали даже «полномочий» своим представителям.

Наш поверенный в делах в Москве Наджиар, находясь проездом в Париже, заявил:

– Русские начинают приходить к мысли, что они никогда не будут считаться равноправными партнерами в тройственном союзе. И они не питают больше доверия к нам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.