15 августа

15 августа

Прекрасно помню, как и где меня настигло известие о гибели Цоя. Это случилось в Севастополе. Для меня то лето было сложным, я в очередной раз решал вопрос, как жить дальше. Буквально перед этим приехал из Германии, куда пытался эмигрировать, но иллюзии рухнули, и, весь истерзанный, я вернулся в весьма истерзанную страну. Я был так рад возвращению! Вопрос, что делать дальше, мучил меня, но отчего-то было ясно, что ответ найдётся непременно. И вдруг я узнал, что Цой погиб. И растерялся. Этого не должно было случиться! Но именно его гибель почему-то подтолкнула меня к бескомпромиссному решению даже не делать попыток заниматься чем-либо другим, кроме искусства.

Хотя сейчас я понимаю, что это странно – по той причине, что Виктор Цой при жизни не был для меня очень важным или что-то существенно определяющим музыкантом и поэтом. Его ранний период, который я слышал на плохих записях, мне был симпатичен, но казался уж больно простым. К тому же песни «Я бездельник», «Восьмиклассница», «Когда твоя девушка больна» и целый ряд других – моей жизни не касались. Я жил в промышленном городе в университетской семье, и весь этот питерский нежный нищий декаданс никак не совпадал с моим образом жизни и с тем, что меня окружало. Правда, мелодии очень нравились. Имени Виктор Цой я не знал, знал только группу «Кино». Поэтому когда в 1988 году вернулся со службы и увидел в программе «Взгляд» Цоя, ужасно удивился. Я привык к его голосу и некоему образу, мной нафантазированному. А тут вдруг такое монголоидное лицо! (Улыбка)

Альбом, на котором была песня «Последний герой», кроме самой песни, мне не понравился. Звучал он весьма невыразительно, да и был явно промежуточным. Для меня тогда гораздо более мощными явлениями были «Звуки Му» и «Центр». К тому же я мучительно избавлялся от тотальной любви к «Аквариуму», который за три года моего отсутствия успел записать довольно много слабых, фальшивых и необязательных произведений. Я старался слушать западную музыку, которой за годы моей службы накопилось огромное количество. Я открывал для себя новых романтиков, «U2» и весь огромный пласт новой волны, а вместе с ним – пост-панк и так далее, и так далее.

И вдруг альбом «Группа крови». Я сопротивлялся этому альбому, потому что он, конечно, вызвал такое мощное движение в воздухе, что его ни с чем нельзя было сравнить. А я сопротивлялся. Я пытался доказать всем и каждому, что звучание, во многом образ и даже то, что группа «Кино» поставила барабанщика на ноги… но самое главное, конечно, звучание – всё если не сказать содрано, то во многом взято у группы «The Cure». И вообще, группа «Кино» своим звучанием напоминала европейские аналоги, причём семи – десятилетней давности.

Но я никогда не забуду, как слышались отовсюду песни этого альбома. Городская окраина, лето, пыль и зной, воскресенье, многие гаражи открыты, и мужики там возятся, ковыряются в машинах, пьют водку, а из гаражей звучит Цой. И после Цоя – блатняк или что-то про Кандагар. Или – пляж на берегу Томи, стоит «девятка» с распахнутыми дверцами, и оттуда звучит «Кино», хотя до этого – «Мираж» или «Ласковый май». Это было поразительно! Это не укладывалось в голове! И во многом отталкивало приверженцев чистого рок-н-ролла от Цоя. Хотя, уверен, тайком они все его слушали.

Я был на двух концертах Виктора Цоя. Летом 1989-го, в Питере, я видел «Кино» в сборном концерте. Звучали они плохо, гораздо хуже, чем «Алиса» и «ДДТ», – несыгранно и вяло. И если бы все собравшиеся не знали песен наизусть, понять слова было бы невозможно. Второй концерт был в Кемерово, в спорткомплексе «Октябрьский», зимой того же 1989 года или в самом начале 1990-го. Он был заявлен как концерт группы «Кино», а приехал один Цой. Народу – битком. Все ждали полноценного концерта и были возмущены очевидным обманом. Возможно, Цой не знал о происках организаторов, но никаких объяснений давать не стал и начал петь. Он был явно не в духе, пел плохо, звук был отвратительный. Да и, честно сказать, я не знаю концертных записей «Кино» и концертных исполнений Виктора Цоя, где бы он звучал хорошо. Он не справлялся с дыханием, голос звучал слабо, а фирменные, любимые по студийным записям интонации ему не давались. Концерт проходил, на мой взгляд, ужасно. Цою не удавалось удерживать внимание, люди отвлекались, несколько раз в зале начиналось брожение. Исполненные ближе к концу хиты хоть как-то воодушевили и подняли зал. Помню, на сцену к Виктору вышел кемеровский браток в спортивном костюме. В руках у него была пластинка «Кино». Он что-то говорил, Цой не реагировал. Охранников рядом не оказалось, а браток был на взводе и что-то явно «предъявлял». Но Цой даже бровью не повёл, он начал исполнять следующую песню, и тогда браток запустил пластинку в зал. Конверт полетел в одну сторону, пластинка – в другую. Браток ещё что-то кричал, но его уже не было слышно.

У меня осталось тяжелейшее впечатление от концерта, но это был единственный концерт, на котором собрались те, кто слушал «Soft Machine» и «King Crimson», а также те, кто представления не имел о такой музыке и у кого в машине кассеты с Цоем лежали вперемежку с кассетами Вилли Токарева. Меня сильно раздражали и продолжают раздражать (но уже не сильно) худосочные парни с гитарами, которые в разных городах страны на пешеходных улицах и в парках исполняют песни Цоя, бледнолицые барышни с лицом Цоя на майках и рюкзаках, корявые надписи, сообщающие о том, что Цой жив… Но самые трудные и решающие годы моей молодости прожиты с его музыкой.

Мне совершенно не понятно, как из того вполне простого, юного, искреннего и почти незаметно-ироничного юноши, что пел про алюминиевые огурцы и дерево, которое он посадил, получился мощный и ясный романтик, настоящий поэт и удивительный мелодист, несмотря на вторичность звучания его группы. Мелодии, казалось, так из него и вылетали. Легко! Он мощно поднялся в своих текстах над всем ноющим и во многом бессмысленным и фальшивым контекстом музыки, которая именовала себя русским роком. Он так и остался совершенно непостижимым, как непостижим любой настоящий художник, из биографии которого ничуть не следуют его деяния.

Очень много говорилось и до сих пор говорится о том, что он погиб вовремя и, видимо, всё лучшее сделал. Убеждён, что это не так. Если вдуматься: ему было двадцать восемь, а он несколько раз успел так мощно поменяться! Он непременно сделал бы что-то неведомое и сильное. Правда, проживи он ещё лет пять, те же самые люди, которые пишут на всех заборах, что он жив, говорили бы, а то и орали, что он исписался, продался, ожирел или что-нибудь в том же духе… Хотя – сложно представить Виктора Цоя в сегодняшнем музыкальном контексте, когда даже Земфира выступает в Юрмале в одном концерте с Димой Биланом. Но отчего-то я уверен, что Цой смог бы продемонстрировать какой-то совсем другой, нужный и правильный способ существования в сегодняшней разобщённой и во многом развращённой музыкальной среде.

Слишком много личного у меня связано с тем временем, которое отражено и почти задокументировано Цоем. В этом смысле он, конечно, жив, пока живы мы (улыбка).