ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЦАЙДАМ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЦАЙДАМ

[427]

Неудовлетворительность нового снаряжения. — Проводник Дадай. — Возможность обхода Тан-ла. — Вновь поднимаемся на это плато, — Легенды о злом духе и о каменном граде. — Спуск по северному склону Тан-ла. — Охота за уларами. — Тройной караванный путь. — Остановка в горах Наган-обо. — Геологическое действие тибетских бурь. — Охота на медведя. — Новый наш путь. — Нахальство тибетских хищников, — Белогрудый аргали. — Климат декабря. — Переход до хребта Марко Поло. — Описание этих гор. — Снежный буран. — Выносливость туземных лошадей. — Место размножения антилоп оронго. — Хребет Гурбу-найджи. — Река Най-джин-гол. — Зимующие птицы. — Выход в Цайдам. — Сведения о западной части этой страны. — Переход по южному Цайдаму. — Неприятности нашего вожака. — Прибытие в хырму Дзун-засак.

Необычайно скучными показались нам, в особенности первые, дни нашего обратного движения в Цайдам. Помимо недостижения Лхасы, как главной причины, вызывавшей общее уныние, невесело было подумать и вперед. Здесь перед нами опять лежали многие сотни верст трудного пути по Северному Тибету, на морозах и бурях глубокой зимы, которая теперь наступила. Притом с большим вероятием можно было рассчитывать, что на Тан-ла нас снова встретят ёграи, имевшие достаточно времени собраться с силами. Наконец, самое снаряжение нашего каргвана теперь далеко нельзя было назвать удовлетворительным. Несмотря на все старания, во время стоянки на ключе Ниер-чунгу мы могли купить и променять только 10 лошадей; верблюдов, годных для пути, осталссь лишь 26; из них почти половина были слабы, ненадежны. Затем, для ссбственного продовольствия, помимо баранов и масла, мы добыли только пять пудов дзамбы и полпуда сквернейшего кирпичного чая, который монголы совершенно верно называли "мсто-цай", т. е. чай деревянный, так как его распаренные листья вполне походили на листья старого веника. В видах необходимой экономии чай этот, один и тот же, варился по нескольку раз, а дзамба выдавалась по небольшой чашке в день на человека. К довершению огорчений, мы даже не получили писем, присланных в Лхасу через наше посольство из Пекина. Тибетские посланцы категорически отказались от передачи нам этих писем, объясняя, что если они присланы китайскому резиденту, то последний, по нашем уходе, отошлет всю корреспонденцию обратно в Пекин, что действительно потом и случилось.

Здоровье наше в общем также нельзя было похвалить, несмотря на долгий отдых, который все мы только что имели. Между тем, необходимо было держаться настороже, ради чего по ночам казаки дежурили попарно в три смены, мы же спали не раздеваясь; в караване все ехали, как и прежде, вполне вооруженные.

Проводник Дадай. Вместе с нами теперь отправлялись и приятели монголы, оказавшие нам немало услуг, в особенности в последние дни пребывания на ключе Ниер-чунгу. Как говорилось выше, двое из этих монголов были ламы из хошуна Карчин, а третий цайдамец, по имени Дадай; он приходился племянником тому самому Чутун-дзамбе, который служил нам проводником во время первого путешествия по Северному Тибету, в конце 1872 и в начале 1873 года[428]. Подобно своему дяде, Дадай отлично знал путь, так как уже восемь раз ходил из Цайдама в Лхасу проводником караванов, то богомольческих, то торговых. Хотя новый вожак взял с нас красную цену [429], но зато мы могли пользоваться от него необходимыми расспросами и пройти более пятисот верст по новым местностям.

Услуги Дадая сказались на первых же порах: с его помощью мы закупили свое скудное продовольствие, а на р. Сан-чю приобрели еще четырех верховых лошадей, которые для нас были крайне необходимы; затем Дадай секретно разведал, что вслед за нами на один переход, поедут тридцать тибетских солдат, обязанных ежедневно доносить в д. Напчу, что мы делаем; все же тибетские посланцы будут жить в той же Напчу, пока мы не перевалим за Тан-ла.

Возможность обхода Тан-ла. Помимо прямой караванной дороги через этот хребет, существует еще и другой обходный путь, которым можно избежать перевала, а главное — обойти ёграев. Таким путем пользуются иногда караваны, предпочитающие лучше пробыть лишних две-три недели в дороге, чем подвергнуться нападению разбойников. Обходный путь направляется из д. Напчу на западный угол Тан-ла, до которого считается от той же Напчу 22 дня пути на яках[430]. Дорогою здесь приходится переваливать два небольших горных хребта: Би-ла, в восьми днях пути от Напчу, и Кар-ла — в расстоянии еще четырех дней пути далее. Остальная местность — долины и холмистые степи; воды везде довольно. Кроме того, нужно переходить через большую реку Зача-цампо[431], которая течет на юго-запад в озеро Митык-джансу. Когда у них появляется падеж на скот, то его обгоняют кругом озера и болезнь прекращается(117).

От западного угла Тан-ла обходная дорога направляется к р. Думбу-ре-гол, где и выходит на северный, так называемый тайджинерский[432] путь. Следование сюда на яках продолжается еще 23 дня; так что всего яа обход Тан-ла потребно 45 дней вьючного движения на яках и вдвое менее того на верблюдах. Наш проводник Дадай ходил два раза этим путем и, конечно, мы теперь не упустили бы благоприятного случая посмотреть лишний клочок Тибета, если бы имели более надежных верблюдов.

Вновь поднимаемся на это плато. Простояв трое суток на р. Сан-чю, в ожидании пока Дадай разыщет и купит четырех верховых лошадей, мы отправились на Тан-ла прежнею дорогою вверх по р. Тан-чю. Подъем, как уже было говорено ранее, здесь прекрасный; итти с караваном удобно. Мешает только громадная абсолютная высота, но теперь мы достаточно к ней привыкли. В подмогу ночным караулам полная луна ярко светила ночью, так что ёграи врасплох застать нас не могли. К удивлению, мы нигде не встречали стойбищ этих разбойников, ни на минеральных ключах, возле которых теперь дневали, ни на том месте, где на нас произведено было нападение. Только дважды заметили вдали, на горах, нескольких всадников, которые быстро исчезли. Так совершенно спокойно поднялись мы и на перевал Тан-ла. Видимо стало, что ёграи не только не решались вновь напасть на нас, но даже укочевали с дороги в стороны, вероятно, опасаясь враждебных действий с нашей стороны.

Легенды о злом духе и каменном граде. При перевале через Тан-ла проводник сообщил нам две легенды, трактующие об этой местности. В первой из легенд говорится, что в давние времена на горе, близ перевала, жил злой дух, напускавший всякие беды на проходившие караваны. Умилостивить его невозможно было никакими жертвами. Тогда один из тибетских святых, ехавший из Лхасы в Пекин, поднявшись на Тан-ла, специально занялся искоренением опасного дьявола и так донял его своими молитвами да заклинаниями, что тот обратился в веру буддийскую и сделался добрым бурханом (божком), который теперь покровительствует путникам. С тех пор, уверенно добавил монгол, проходить, здесь стало гораздо легче.

Вторая легенда гласит, что много лет тому назад, когда еще все буддийские святые пребывали в Тибете, халхаский хан Галдзу-Абуте направился сюда с войском, чтобы похитить далай-ламу и перевезти его на жительство в свои владения. Тибетцы не могли силою остановить монголов, но, с помощью своих святых, напустили на них каменный град, который побил множество неприятельских воинов; сверх того, часть их истребили дикие яки. Однако Галдзу-Абуте с уцелевшими шестнадцатью человеками дошел до Лхасы, завладел одним из важных хубилганов, т. е. святых, и с его согласия перевел этого святого на жительство в Ургу. С тех пор там пребывает великий кутухта [433]. Каменный же град, сыпавшийся с неба на монголов, до сих пор еще лежит на северном склоне Тан-ла в верховьях р. Тан-чю. Действительно, там, недалеко влево от нашего пути, верстах в десяти от перевала, на одной из речек, притекающих с западных гор, проводник указал нам большие кучи каменных шариков величиною ог обыкновенного до грецкого ореха. Шарики эти оказались обыденными известковыми конкрециями (стяжениями), вымытыми, повидимому, из лёсса и нанесенными в кучи тою же речкою при большой воде. Пройдохи монгольские ламы набирают с собой целые вьюки этой святости в Халху и, конечно, дома не остаются в убытке.

Спуск по северному склону Тан-ла. Несмотря на чрезвычайно удобный подъем на Тан-ла и на облегченные до крайности вьюки, мы все-таки должны были заплатить дань этой трудной местности, в виде двух караванных верблюдов, которые, выбившись из сил, не могли итти далее. Кроме того, наметились еще несколько кандидатов на подобную же участь. Отдалить ее на время могло лишь то обстоятельство, что теперь, т. е. от перевала Тан-ла до р. Мур-усу, нам приходилось итти вниз по пологой покатости. Правда, корм был здесь до крайности плохой и притом еще вытравлен скотом ёграев, прежде здесь кочевавших, но зато снегу осталось очень мало, сравнительно с тем, что было месяцем ранее. Тогда этот снег лежал на всем северном склоне Тан-ла сплошной массой на 1 фут глубины. Теперь же, от действия солнечных лучей, пыли, наносимой ветром, и прямого испарения в сильно сухой атмосфере, снег исчез и сохранился лишь в верхнем поясе Тан-ла, приблизительно до 16 000 футов абсолютной высоты; да и то лежал не глубже, как на 2–3 дюйма. Однако морозы по ночам стояли попрежнему весьма сильные и в начале декабря, даже в более низкой долине р. Сан-чю, доходили до –33,5° на восходе солнца. Выгодно же для нас было то, что бури, случавшиеся как и прежде, очень часто и приходившие всегда от юго-запада или запада, дули постоянно нам взад или в левый бок; между тем в передний путь мы всегда почти имели эти бури навстречу.

Но вообще как в первый раз, так и теперь Тан-ла оставил в нас весьма тягостное впечатление. Просто не верилось, чтобы в подобной местности, где, помимо разреженного воздуха, круглый год холод, бури, дождь, снег или град, словом наихудшие климатические условия, могли проводить люди всю свою жизнь. Зато, вероятно, к ним и не приходила в голову мысль о том, что мир "приуготован для человека". Впрочем, кто знает, быть может, и ёграи умеют утешаться ребяческими вымыслами о своем благополучии.

Охота за уларами. На последнем переходе с Тан-ла нам удалось на дневке в горной группе Джола отлично поохотиться за альпийскими куропатками, или уларами [434].

В Центральной Азии известны три вида этой замечательной птицы, а именно: улар тибетский (Megaloperdix thibetanus), свойственный исключительно всему Тибету; улар гималайский (М. himalayensis), обитающий на Гималае, Тянь-шане, Сауре и, спорадически, в западном Нань-шане; наконец улар алтайский (М. altaicus), живущий в Алтае и Хангае. Образ жизни, голос и привычки[435] всех этих видов почти одинаковы.

Везде улар является жителем высоких диких гор и притом самого верхнего, альпийского, их пояса. В глубине Центральной Азии я нигде че находил эту птицу ниже 10 тысяч футов абсолютной высоты [436]; иногда же. как, например, на Тан-ла и в других хребтах Северного Тибета, улары поднимаются до 16 тысяч футов над уровнем моря. На подобных высотах, зимой и летом, господствуют почти постоянные холода и непогода, пища здесь самая скудная, везде дикие скалы или безжизненные россыпи, но улары все-таки не покидают своей родины и не переходят в более низкий горный пояс. Разве зимой, когда выпадет снег, описываемые птицы спускаются из своих заоблачных высот пониже или, чаще, перекочевывают на южные малоснежные склоны гор. Холода улары не боятся и благополучно проводят долгие зимние ночи на морозах в 30°. Густое оперение птицы достаточно защищает ее в данном случае; притом к вечеру улар всегда позаботится набить полнехонький зоб корешками или травой, так что переваривающаяся до утра пища также способствует согреванию птицы.

Питается улар исключительно растительностью альпийских лугов: корнями трав и их свежими листьями; чеснок и лук составляют любимейшее кушанье, так что в тех горах, где подобной пищи много, мясо улара, вообще весьма вкусное, напоминающее мясо индейки, пропитывается неприятным чесночным запахом.

Весной, более или менее ранней, смотря по климату местности, улары разбиваются на пары, и с тех пор, до выхода молодых, самец усердно кричит, в особенности по утрам. Оплодотворенная самка устраивает гнездо на земле или в расселине скалы. Вылупившиеся цыплята, числом от 5 до 10, держатся с матерью и отцом, которые их очень любят и усердно охраняют. При опасности выводок спасается лётом, или, если цыплята еще малы, то они залегают между камнями; старики же в это время стараются отвлечь на себя внимание врага. Затем, когда опасность миновала, выводок скликивается и иногда переходит на другое место. Притаившегося улара, даже взрослого, чрезвычайно трудно заметить, в особенности в каменной россыпи.

Поздней осенью несколько выводков соединяются в одно стадо, которое живет дружно до весны и имеет общий ночлег в одном и том же месте. С такого ночлега улары поднимаются самым ранним утром, чуть забрезжит заря, и улетают на покормку на целый день, часто довольно далеко. При подъеме с места и во время полета птицы эти всегда громко кричат.

Главными врагами уларов служат орлы, в особенности хищный беркут; филин также, вероятно, истребляет этих птиц. Зато в глубине Центральной Азии они не преследуются человеком; тем не менее улары и здесь достаточно осторожны, за исключением разве Тибета.

Охота на уларов вообще весьма заманчива, хотя и сопряжена с большими трудностями по самому характеру местности, в которой обитает описываемая птица. Я всегда предавался этой охоте с увлечением и никогда не упускал удобного к тому случая. Всего лучше итти вдвоем за уларами, предварительно высмотрев и определив место, где находятся эти птицы. Последние, заметив охотника, обыкновенно пускаются бегом в гору; если же человек покажется вверху, то улары не бегут вниз горы, но тотчас же слетают и перемещаются на другую сторону ущелья. Там их встречает товарищ первого охотника и, пользуясь местностью, или подкрадывается к птицам, или, чаще, поджидает их, спрятавшись между камнями, так как севшие внизу улары непременно отправятся пешком вверх горы, иногда далеко. Вообще эта сильная птица отлично бегает по горам и, будучи подстреленной, почти всегда уходит от охотника. Притом улар чрезвычайно вынослив на рану; стрелять его нужно самой крупной дробью из отличного ружья, да и то редко когда убьешь наповал далее пятидесяти шагов. Если улары в большом стаде и притом не напуганы, то охотники вдвоем или втроем могут вдоволь пострелять, подгоняя птиц от одного стрелка к другому. Весной охотиться на уларов можно, подкрадываясь к самцам, которые, сидя на скалах или прогуливаясь по россыпям, кричат, не умолкая, целое утро.

Но всего интересней бывает охота за описываемыми птицами, если подкарауливать их на месте ночлега. Правда, приходится, как, например, в Тибете, сидеть нередко на высоте, превосходящей вершину Монблана, на сильном морозе, иногда еще с ветром, зато интерес верной добычи искупает все эти невзгоды.

Местом своего ночлега улары выбирают, обыкновенно, одинокие скалы на высоких, трудно доступных горных вершинах. Под этими скалами, на земле, в защите от ветра, залегают на ночь плотной кучей. Подобные излюбленные уголки служат для ночевок описываемых птиц много лет сряду, судя по обилию помета, которого иногда можно собрать несколько десятков возов. Непуганные улары прилетают на ночлег тотчас по закате солнца; но там, где эти птицы испытали преследование человека, они являются только в поздние сумерки к месту своей ночевки. Тут-то и караулит охотник. Забраться в засадку следует раньше солнечного заката и хорошенько спрятаться; не худо также одеться потеплей.

Сидишь бывало в такой засадке и с нетерпением смотришь на солнце, которое как-то лениво прячется на западе горизонта. Нижние долины уже в тени, а между тем, вершины гор все еще освещены. Наконец солнце заходит, и зимняя багровая заря разливается на месте заката. Нетерпение и охотничья ажитация увеличиваются — прислушиваешься к каждому звуку, к каждому шороху… Вот стадо клушиц уселось ночевать на ближайшей скале; вот сокол-пустельга прилетел туда же; но уларов все еще нет. Наконец раздается вдали знакомый крик желанных птиц, и большое их стадо, обогнув дальние скалы, быстро несется вверх, затем опускается за две-три сотни шагов от места ночлега. Усевшись на землю, улары тотчас же бегут к своему знакомому уютному уголку. Еще несколько мгновений — и все стадо длинною вереницею подбегает к охотнику в меру близкого выстрела. Желанная минута! В темноте сумерек блеснут раз за разом два огонька, и загремит по ущельям эхо двух выстрелов. Улары поражены неожиданностью… однако, не желая расстаться с ночлегом, не улетают, но лишь отбегают в сторону. Тем временем охотник спешит зарядить свое ружье, не показываясь из засадки. Проходит минут пять-десять, и улары, не замечая никого, снова бегут к ночевке, иногда только с противоположной стороны. Теперь уже довольно темно, и птиц издали не видно, слышен лишь голос вожака. С замирающим сердцем всматриваешься в темноту и, наконец, различаешь близко бегущее стадо. Опять гремят два выстрела, и опять улары убегают прочь; но, спустя немного, снова возвращаются и снова попадают под выстрелы. Между тем уже совершенно стемнело, верно прицелиться невозможно. Тогда охотник выходит из засадки, собирает добычу и отправляется к своему бивуаку, огонек которого, словно маяк, блестит внизу, в ближайшей долине. Спуск с крутой горы, по каменной россыпи, притом с тяжелой ношей на плечах [437], весьма труден; часто скользишь, спотыкаешься и падаешь. Но когда вернешься к стойбищу и обогреешься при огне в юрте, тогда позабываешь все перенесенные невзгоды; остается только отрадное воспоминание об оригинальной охоте, испытать которую возможно лишь в далеких пустынях Центральной Азии.

Тройной караванный путь. Перейдя вновь Мур-усу, на этот раз уже по льду, имевшему 2 1 /2 фута толщины, мы пошли далее прежним своим путем, оказавшимся действительно той самой дорогой, по которой ходят в Лхасу караваны северных богомольцев. Так продолжалось до небольшой реки Чю-нагма, впадающей слева в Мур-усу, или, верней, до первого крутого поворота к востоку этой последней. Здесь сходятся все три пути, ведущие в Тибет из Куку-нора через восточный Цайдам. Первый, главный из этих путей, направляется от хырмы Дзун-засак в Цайдаме через хребет Бурхан-Будда, или в обход его по ущелью р. Номо-хун-гол, затем переваливает горы Шуга, пересекает реку Шуга-гол и идет через р. Уян-харза на низовье р. Напчитай-улан-мурени, по которой спускается на Мур-усу; далее направляется вверх по ней. Этим путем, до устья Напчитай-улан-мурени, следовали мы в 1872–1873 годах, а до р. Шуга-гол шли и ныне из Цайдама. Второй, более короткий, путь, большей частью теперь нами также пройденный, ведет первой дорогой до р. Шуга-гол, потом направляется вниз по этой реке и, через перевал Чюм-чюм в хребте Марко Поло, выводит на высокое Тибетское плато; следуя отсюда в юго-западном направлении, пересекает среднее течение р. Напчитай-улан-мурени и, близ перевала хребта Куку-шили, соединяется с третьим, самым западным, путем. Этот последний ведет от хырмы Дзун-засак на протяжении 180 верст под горами тибетской ограды до урочища Голмык, откуда направляется вверх по р. Найджин-гол; далее, весьма трудным с севера подъемом переваливает хребет Гурбу-найджи, а затем более легким перевалом Ангыр-дакчин пересекает хребет Марко Поло; отсюда западный путь следует к юго-юго-западу на безыменные, сколько кажется, но весьма удобные перевалы через хребты Куку-шили и Думбуре; миновав последние горы, западный путь огибает с запада хребет Цаган-обо и выходит на р. Чю-нагма близ ее устья.

Из этих путей средний — самый короткий, но местами бескормный; западный, так называемый тайджинерский, труден своим подъемом с севера на хребет Гурбу-найджи; восточный — хотя более длинный, но удобней других относительно корма и неимения высоких перевалов; поэтому наиболее избирается караванами.

Остановка в горах Цаган-обо. Дойдя до гор Цаган-обо, мы провели здесь четверо суток, по случаю болезни казака Гармаева, который вдруг сильно захворал со всеми признаками тифа. Однако крепкий организм и усиленные приемы хины переломили болезнь, так что Гармаев, хотя полубольной и слабый, мог на пятые сутки кое-как ехать верхом. Проводник Дадай также постоянно жаловался на нездоровье, главной причиной которого было излишнее обжорство мясом; кроме того, наш проводник сильно страдал от паразитов, хотя ежедневно усердно истреблял их в своем одеянии. Не знаю почему, но ни у нас, ни у наших казаков подобных гостей не заводилось, хотя все мы носили до крайности грязное платье, так как мыть его теперь было невозможно. Впрочем, монголы говорят, что человек, не имеющий на себе паразитов, не угоден богу.

Снегу на горах Цаган-обо, несмотря на большую их абсолютную высоту, не было вовсе на южных склонах; на северных скатах тех же гор снег лежал, подобно тому как на Тан-ла, тонким слоем и то лишь в верхнем поясе хребта. Этот последний, противоположно многим другим горам внутренности Северно-Тибетского плато, изобилует скалами, состоящими из красноватого и серого известняка, сильно разрушенного атмосферными влияниями.

Геологическое действие тибетских бурь. Между последними на первом плане в Тибете стоят сильные и постоянные бури, которые, как уже говорилось ранее, во всех пустынях Центральной Азии производят на почву такое же разрушающее и вообще изменяющее действие, какое творит вода в других странах земного шара. В течение веков эти неустанные бури осаждают в замкнутых котловинах громадные лёссэвые толщи атмосферной пыли, выдувают обширные площади прежних водяных осадков, переносят с места на место сыпучие пески, разрушают и сглаживают горные хребты. На Северно-Тибетском плато подобная работа ветров еще резче бросается в глаза: здесь все открытые западные склоны гор изборождены выдутыми слоями почвы, так что нередко представляют подобие гигантской лестницы. Затем отсутствие скал, разрушившихся россыпями, и преобладающие мягкие формы гор, рядом с неглубокими между ними долинами — обязаны своим происхождением тем же бурям вместе с зимними морозами и летними дождями. Конечно, все эти причины оказывают разрушающее действие на горы и других частей нашей планеты, но обыкновенно не в такой сильной и постоянной напряженности, как в местностях описываемых.

Охота на медведя. Целые дни проводили мы в горах Цаган-обо на охоте за уларами и куку-яманами. Сверх того, мне удалось убить новооткрытого в Тибете медведя (ursus lagomyiarius).

Случилось это таким образом.

Охотясь за уларами в ближайших к нашей стоянке скалах, Ф. Л. Эклон случайно вспугнул с зимней лежки медведя, но стрелять его не мог, так как ходил с дробовиком. На следующее утро мы вчетвером (я, Эклон, Коломейцев и Урусов) отправились на поиски за тем же медведем. На прежнем месте его не оказалось. Тогда мы решили рассыпаться по окрестным горам и искать медведя, того или другого, наудачу. Для себя я выбрал лучший район и полез вверх по россыпи. Подъем был чрезвычайно крутой, так что приходилось отдыхать через каждые 10–20 шагов; холодный ветер и мороз довершали трудности. Местами на скудных лужайках кормились улары, как нарочно подпускавшие к себе очень близко, но теперь на эту мелочь не обращалось внимания; все помыслы устремлены были на отыскание медведя. Однако зверя нигде не оказывалось, несмотря на то, что я лазил во все встречавшиеся по пути пещерки и прилежно осматривал в бинокль дальние скалы. Так прошло часа два или три, пока, наконец, я поднялся на самый гребень горы. Здесь выскочило стадо куку-яманов, в которых я и пустил из своего штуцера две пули; одна из них перебила ногу самке. Та сначала было залегла, затем снова вскочила и отлично взобралась на скалы, лежавшие еще выше. Туда же убежало все стадо, а за ним полез и я. Поднявшись опять сотни на две шагов, я начал осматривать новое открывшееся передо мною ущелье и сразу заметил, шагах в пятистах ниже, вправо от себя, лежавшего под скалой зверя, которого, вследствие его светлой окраски, принял сначала за тибетского волка. Затем в бинокль разглядел, что это был медведь, вылезший с своей зимней лежки в пещере погреться на солнце. Радостно забилось мое сердце при таком открытии. Но вместе с тем явилось и опасение, чтобы зверь не ушел ранее того, как я подойду к нему в меру меткого выстрела. Местность же не позволяла сделать обход; необходимо было спускаться по россыпи на глазах медведя. Так я и сделал. Держа наготове свой штуцер, чтобы стрелять хотя наудачу, если зверь вздумает уходить, я полез книзу по противоположной стороне ущелья. Камни осыпи с шумом катились при каждом моем шаге; но медведь никем не пуганный и, быть может, никогда еще не видавший человека, продолжал спокойно лежать, изредка только поворачивая голову в мою сторону. Наконец я спустился до того места, откуда мог направиться к зверю незамеченным, пользуясь скалой, стоявшей между мной и медведем. Добравшись до этой скалы, я осторожно выглянул из-за нее и увидел, что медведь лежит на прежнем месте, в расстоянии, однако, еще более двухсот шагов, но ближе подкрасться было невозможно; я решил стрелять отсюда. Положив штуцер на выступ скалы и хорошенько прицелившись, я спустил курок. Грянул выстрел, затем другой — и медведь, убитый наповал, успел лишь немного вдвинуться в свою пещеру; между тем я вложил в штуцер новые патроны и послал еще два выстрела. Затем, видя, что зверь не шевелится, направился к нему все по той же россыпи, по которой при всем нетерпении спешно итти было невозможно; наконец я добрался до пещеры, у входа в которую лежал убитый медведь, оказавшийся великолепным экземпляром. Полюбовавшись зверем, я приступил к обдиранию шкуры, но явился Эклон, ходивший невдалеке, и мы вдвоем живо сняли кожу, не забыли также взять сало, которого, впрочем, оказалось немного; затем с тяжелой ношей стали спускаться вниз опять по россыпям, которыми почти сплошь усеян весь верхний пояс здешних гор. При выходе из них встретили возвращавшегося с пустыми руками солдата Урусова, передали ему свою добычу и втроем вернулись к бивуаку, где, конечно, еще долго рассказывались подробности удачной охоты.

Новый наш путь. От гор Цаган-обо мы свернули влево с нашего прежнего пути и направились далее тайджинерской дорогой. Помимо удобства движения через избранные перевалы, путь этот пролегал на протяжении более 500 верст по новым для нас местностям; сверх того мы раньше попадали в сравнительно теплый Цайдам. Необходимо было спешить, так как наши верблюды слабели с каждым днем, а запасы провизии истощались, за исключением одного мяса, которого можно было добыть охотой сколько угодно.

Новый путь лежал до перевала через Куку-шили невдалеке от старого и почти параллельно ему. Сначала мы обогнули горы Цаган-обо с западного их конца, а затем, поперек широкой равнины, направились к хребту Думбуре. Перевал здесь имеет 16 000 футов абсолютной высоты; подъем и спуск весьма пологи; но движение караванов затрудняется обилием мото-шириков.

Нахальство тибетских хищников. В южной окраине гор Думбуре мне удалось убить отличного яка, вполне годного для коллекции. Так как дело это было на закате солнца и притом довольно далеко от нашего бивуака, то я оставил зверя на месте до завтра, с тем чтобы ранним утром снять шкуру. Последняя была для нас необходима, ибо до сих пор мы еще не взяли в свою коллекцию ни одного яка — то не хотелось понапрасну таскать подобную тяжесть, то выбирали все лучшие и лучшие экземпляры. К большому огорчению и на этот раз мы не попользовались добычей, так как ночью волки совершенно испортили шкуру. Вообще в Тибете охотнику почти невозможно уберечь свою добычу от пернатых и четвероногих хищников. Не только убитый и оставленный к поле, но даже спрятанный зверь будет живо разыскан и съеден. Тут прежде всего помогают вороны, которые обыкновенно следят за охотником; за ними являются грифы и волки. Притом эти хищники не дают спуску и друг другу: ворон ест мертвого ворона, гриф — мертвого грифа. Во всем Северном Тибете, несмотря на баснословное обилье зверей, лишь. случайно, в редкость, можно встретить труп животного или уцелевший скелет. Валяются только во множестве рога антилоп, черепа хуланов да головы или копыта диких яков, которых не могут одолеть ни волчьи ни медвежьи зубы.

В тех же горах Думбуре казак Калмынин убил отличный экземпляр аркара, или белогрудого аргали (Ovis hodgsoni?).

Белогрудый аргали. Этот красивый зверь, помеченный на приложенном рисунке под сомнительным видовым названием[438], встречается во всем Северном Тибете и, сколько кажется, исключительно здесь преобладает, по крайней мере в местностях, нами исследованных. Образ жизни и привычки описываемого аркара уже прежде изложены мной[439]; прибавлять нового нечего. Скажу только, что в Северном Тибете белогрудый аргали встречался нам обыкновенно изредка, вплоть до Тан-ла, но на самом этом плато не найден.

Климат декабря. Между тем наступил конец декабря, который весь был проведен нами в южной половине Северно-Тибетского плато. В общем месяц этот, вероятно, был здесь самый холодный, морозы на восходе солнца 26 раз переходили за 20°, в том числе 6 раз превышали 30°; minimum температуры равнялся –33.5°. Бури случались часто (всего 14), попрежнему с запада и реже с юго-запада; притом сила этих бурь теперь усугубилась. Как обыкновенно, они начинались перед полуднем или вскоре после него и приносили тучи пыли, которая, если день был ясный, успевала ранее нагреться солнцем и в свою очередь достаточно нагревала атмосферу. Однако в течение описываемого месяца, при наблюдениях в 1 час пополудни, термометр ни разу не показывал выше нуля.

Противоположно ноябрю погода в декабре часто стояла облачная; ясных дней считалось 14, да и из них 6 дней были ясны лишь наполовину[440]. Снег падал 7 раз, но всегда в ничтожном количестве. Вообще в течение всего декабря почва Северного Тибета была свободна от зимнего покрова. Даже тот снег, который выпал здесь в начале октября и еще месяц спустя сплошь укрывал северные склоны гор вверх от 15 000 футов, почти совсем исчез в декабре. Уничтожился он, как было сказано, от наносной пыли и действия на нее солнечных лучей; частью же и прямо испарился в здешнем сухом воздухе.

Переход до хребта Марко Поло. Встретив новый 1880 год в северной окраине хребта Думбуре и переночевав на другой день на верховье р. Хапчик-улан-мурени, вода которой, как и в Думбуре-голе, соленая[441], мы пошли далее, но, отойдя только шесть верст от бивуака, вновь остановились. Причиной этому было то обстоятельство, что мне удалось с помощью наших собак убить двух отличных яков, одного старого, другого молодого. Оба зверя упали в расстоянии не более двухсот шагов друг от друга, а так как местность здесь изобиловала водой и кормом, то мы тотчас же остановились с целью исключительно заняться препарировкой убитых животных. На эту операцию потребовался целый день, который, по счастью, был тихий и довольно теплый.

Назавтра обе тяжелые, ночью замерзшие, шкуры прибавили немало клади нашим бедным, почти вконец истомленным верблюдам. Тем не менее мы сделали переход в 25 верст и добрались до южной окраины гор Куку-шили, а на следующий день перевалили через этот хребет. Перевал здесь имеет 15 200 футов абсолютной высоты, весьма полог и удобен для движения каравана.

На бивуаке в северной окраине того же хребта Куку-шили мы в последний раз отлично поохотились на яков. Хуланов и антилоп здесь также водилось множество, и, как обыкновенно в Северном Тибете, все эти звери почти не боялись человека. Возле самого нашего стойбища паслись табуном хуланы, а дикие яки лежали или бродили по окрестным горам, не обращая на нас никакого внимания.

От гор Куку-шили нынешний наш путь много уклонился от старого. Теперь мы пошли к северо-северо-востоку, поперек громадной равнины раскинувшейся до хребта Марко Поло. Это та самая равнина, по которой протекает р. Напчитай-улан-мурень и которую, идя вперед, мы диагонально пересекли в более восточной ее части. Только здесь, где теперь мы шли, описываемая равнина оказалась еще бесплодней и гораздо бедней водой. Река Напчитай в это время была покрыта толстым льдом, большей частью занесенным песком.

Описание этих гор. Обширный горный хребет, который встал теперь впереди нас, назван мной, как уже было сказано в девятой главе, именем знаменитого венецианского путешественника Марко Поло, исходившего Азию в конце xiii века. Этот хребет возникает невысокими горами на левом берегу среднего течения р. Шуги и тянется отсюда на запад, составляя внутреннюю ограду Северно-Тибетского плато к стороне более низкой цайдамской котловины. Таким образом, хребет Марко Поло принадлежит к системе собственно Куэн-люня; но как далеко идет на запад, достоверно узнать мы не могли(120).

Наиболее высокая, вечноснеговая часть описываемых гор лежит в их восточной половине между перевалами Чюм-чюм и Ангыр-дакчин. Близ последнего поднимается и высшая вершина всего хребта — гора Бал-дын-дорджи, или по-тибетски Ачюн-гончик[442], достигающая, быть может, 18 или 19 тысяч футов абсолютной высоты. Почти такая же вершина — Субэ стоит возле перевала Чюм-чюм. Этот перевал поднят над уровнем моря на 16 300 футов; перевал же Ангыр-дакчин лежит на 400 футов ниже. Отсюда, далее к западу, хребет Марко Поло нигде не представляет сплошной, вечноснеговой массы. Нам виднелись там только три вечноснеговые группы тех же гор: Шара-гуи, быть может, наиболее высокая после Балдын-дорджи, Умыкэ — в средине и, наконец, Харза — самая западная. По показанию нашего проводника хребет Марко Поло продолжается от последней группы еще далеко к западу, но не достигает там снеговой линии. Расспросами также дознано нами, что с северного склона снеговой группы Умыкэ вытекает р. Найджин-гол, о которой будет говориться далее. Верстах же в 40 северней группы Харза, в окрайних к Цайдаму горах, лежит озеро Хыйтун-нор, имеющее около сотни верст в окружности. Из него вытекает р. Уту-мурень, которая, подобно Найджин-голу, направляется на север в Цайдам в урочище Махай[443], где и теряется в солончаках. При выходе Уту-мурени из окрайних тибетских гор на ней залегает обильное водой и пастбищами цайдамское урочище Гаджир.

Подобно другим северотибетским горам, хребет Марко Поло почти не имеет скал, в особенности в верхнем своем поясе. Здесь везде только обширные россыпи, состоящие на северном склоне пройденных нами перевалов из сланцев: глинистого, кремнистого, кварцитового и талькового.

В общем хребет Марко Поло в своей вечноснеговой части крайне бесплоден, как на северном, так и южном склонах. Такое бесплодие характеризует, сколько кажется, и более западное продолжение описываемых гор, которые здесь, так же как и в вечноснеговых группах, стоят довольно крутой стеной в стороне Тибетского плато. Судя на глаз, по положению ледников северного склона и по высоте перевалов через хребет Марко Поло, снеговая линия должна проходить здесь на высоте немного более 16 500 футов.

Снежный буран. Те холмы, которые образуют предгорья выше описанного хребта от равнины Напчитай-улан-мурени к перевалу Ангыр-дакчин, совершенно бесплодны. Нам пришлось ночевать в подобной местности. Мало того, ночью поднялся сильнейший снежный буран с запада при морозе в 23°. Итти в путь нечего было и думать; между тем ни лошадям, ни верблюдам корма не имелось; бедные животные томились голодом и дрожали от холода. Несладко было и всем нам. Наша юрта и казачья палатка были занесены ночью снегом и песком; ветер пронизывал даже войлоки. Утром, когда по обыкновенью заводились хронометры, их едва можно было держать в руках, до того они охладились ночью, несмотря на то, что лежали у меня под изголовьем и были завернуты в лисий мех. Аргалу для топлива отыскать было невозможно, запасного же имелось немного, да притом и зажечь его весьма было трудно в подобную погоду. Словом, Тибет на прощанье как будто хотел угостить нас еще раз всеми своими прелестями.

К полдню ветер стих и немного потеплело. Мы тотчас завьючили верблюдов; но лишь только двинулись с места, как снова заиграл снежный буран, не перестававший до ночи. Мы прошли, чуть не ощупью, 16 верст, перевалили весьма пологим подъемом и довольно сносным спуском через хребет Марко Поло и остановились ночевать при выходе из него, в совершенно бесплодном ущелье.

Выносливость туземных лошадей. Таким образом наши животные уже другие сутки не имели корма. Положим, для верблюдов это дело привычное, но для лошадей не совсем. Тем из этих лошадей, которые ели мясо, мы дали по куску говядины; затем свели на ночь всех четырнадцать наших коней в кучу и высыпали им мешок пуда в два хуланьего помета, собранного дорогой. Голодные лошади с радостью бросились на такую пищу и живо подобрали весь помет. Тем должны были и удовольствоваться на всю долгую морозную ночь; назавтра же опять итти под верхом целый переход.

Но и баснословно же выносливы степные лошади вообще, а тибетские в особенности! Целые тысячи верст они выхаживали с нами, обыкновенно на самом скудном подножном корме, не только летом, но даже зимой; пили всякую воду; случалось, выносили продолжительную жажду и все-таки оказывались бодрыми, иногда даже не похудевшими заметно. Так, например, одна из подобных лошадей сходила взад и вперед из Куль-джи на Лоб-нор; затем, после двух месяцев отдыха, прошла от той же Кульджи по Чжунгарии до г. Гучена и обратно в Зайсан — словом, сделала под верхом четыре тысячи верст, притом большей частью по пустыням, и почти не устала. Моя верховая лошадь — подарок Якуб-бека кашгарского, свезла меня из г. Курли в Кульджу, отсюда до Гучена и в Зайсан; затем целый год ездила здесь под верхом казака; потом снова подо мной прошла из Зайсана в Тибет до места нашего отскда возврата, т. е. до ключа Ниер-чунгу; обратно перетащила меня через Северно-Тибетское плато и лишь перед выходом в Цайдам устала и была отдана монголам на р. Найджин-голе.

Притом нужно заметить, что в короткие зимние дни верховые лошади экспедиции, за исключением дневок, не имеют достаточно времени пощипать даже тот скудный корм, который встречается; так как после перехода, занимающего всегда большую часть дня, кони пускаются на покормку лишь перед вечером часа на два-три, а ночью привязываются на длинные арканы; зерновой же хлеб получают лишь изредка, да и то обыкновенно в самом ограниченном количестве[444]. Правда, много лошадей и пропадает в экспедиции, но все-таки каждая из них выносит, более или менее продолжительно, такие трудности, какие и не снились европейским коням.

Место размножения антилоп оронго. По выходе из хребта Марко Поло мы напали на западный край той оригинальной долины, которая, как уже говорено было в десятой главе, залегает между хребтами Марко Поло и Гурбу-найджи. Подобно тому как в восточной своей части, так и здесь, эта долина совершенно бесплодна; таковы же прилегающие к ней и скаты двух вышеназванных хребтов. На северном склоне южного из них, т. е. на горах Марко Поло, лежат обширные ледники, однако вода от этих ледников, по крайней мере зимой, не выбегает в описываемую долину. Летом, в июле, эта долина, по словам цайдамских монголов, оживляется кипучей животной жизнью. Сюда и в ближайшие горы во множестве стекаются тогда самки антилоп оронго, чтобы выводить детей; самцы же остаются на своих местах. Взамен их, вслед за беременными самками, являются медведи, волки и грифы, чтобы пользоваться легкой добычей в течение всего периода родов, который продолжается с месяц. Затем оронго, вместе с уцелевшими детенышами, расходятся обратно по своим местам.

Трудно сказать, что именно заставляет самок оронго отправляться выводить молодых в описываемую долину, тогда как в Северном Тибете можно найти много местностей, гораздо более для того удобных. Еще трудней объяснить, чем питаются стада этих антилоп во время своего пребывания в столь бесплодной местности. Быть может, оронго идут сюда в надежде, хотя на время, укрыться от своих врагов; но на деле выходит наоборот.

Вожак-монгол передал нам местную легенду, в которой говорится, что все оронго, обитающие в Тибете, составляют приданое средней дочери какого-то духа, находящегося в горах Амнэ-мачин, на верховьях Желтой реки. Эта дочь, выйдя замуж, живет теперь на горе Балдын-дорджи, к подножью которой ежегодно и должны стекаться принадлежащие ей оронго для своей поверки и для вывода потомства.

Хребет Гурбу-найджи. Пересекши в диагональном направлении вышеописанную долину, мы пришли к подножью хребта Гурбу-найджи, или просто Найджи [445], подъем на который здесь весьма короток (менее версты) и не слишком крутой, так что на вьючных верблюдах едва ли можно подняться, разве с великим трудом. Абсолютная высота пройденного перевала оказалась в 14 600 футов.

Хребет Гурбу-найджи составляет западное продолжение гор Гурбу-гундзуга и, подобно первым, тянется параллельно хребту Марко Поло, с которым соединяется близ снеговой группы Шарагуи. С южной[446] стороны оба вышеназванные хребта омываются рекой Найджин-гол, которая отделяет их от передовой к Цайдаму тибетской ограды. Сами же Гурбу-найджи и Гурбу-гундзуга, поместившиеся на продолжении гор Шуга, составляют вторую, т. е. среднюю в этом месте, ограду Тибетского плато. Ни тот, ни другой хребет своими вершинами не достигают снеговой линии. Южный их склон совершенно бесплоден и для Гурбу-найджи весьма короток; северный же гораздо шире и, по крайней мере в Гурбу-найджи, плодороднее. Здесь по нашему пути, тотчас за перевалом, следовательно от высоты приблизительно 14 000 футов, появилась сносная кормовая трава и мелкие кустики сабельника (Comarum); футов на 500 по вертикали ниже в ущелье показался дырисун, а еще футов через 200 или 300 явились облепиха и кустарник семейства бобовых.

Скал в описываемых горах, на всем южном их склоне и в верхнем поясе северного склона, нет вовсе; зато обильны россыпи слюдосодержащего глинстого сланца.

Река Найджин-гол. Река Найджин-гол, как сказано было выше, берет свое начало на северном склоне вечно снеговой группы Умыкэ в хребте Марко Поло; спустившись отсюда, течет довольно долго с запада на восток, разделяя хребет Торай от хребтов Гурбу-найджи и Гурбу-гундзуга, затем прорывает передовую горную окраину Тибета и выходит в Цайдамскую равнину. Здесь описываемая река течет еще верст 90 на север, наконец впадает в соленое озеро, которое имеет около 30 верст в окружности. Верстах в 25 или 30 к востоку от этого озера лежит другое озеро, меньшее по величине; в него впадает р. Баян-гол. В большую воду оба эти озера, как говорили нам монголы, соединяются между собой.

Перед выходом из гор Найджин-гол принимает справа р. Шуга, которая имеет (зимой) близ устья сажен 7–8 ширины и течет в глубоком коридорообразном русле. Подобное же русло вырыла в наносной (глина с галькой) почве своей долины и река Найджин-гол в среднем своем течении и нижнем до выхода в цайдамские солончаки. Ширина такого коридора, или траншеи, от 20 до 50 сажен; боковые стены в нем высятся от 10 до 15 сажен и совершенно отвесны. Они сильно разрушаются атмосферными влияниями; продукты такого разрушения частью уносятся водой, частью остаются на дне самого коридора. По нему река течет зигзагами, беспрестанно перебегая от одной стены к другой. В нижнем же течении Найджин-гола подобный коридор иногда суживается сажен на 10, так что река здесь скрывается как будто под землей.

Там, где мы вышли на Найджин-гол, его ширина простиралась от 8 до 10 сажен, если не считать попадавшиеся местами накипи льда; в среднем своем течении та же река, зимой здесь вовсе не замерзающая, расширялась, как и далее вниз, от 10 до 15 сажен, при глубине нередко в три или четыре фута; в низовье Найджин-гол опять суживается.

Характеристику долины верхнего и среднего течения описываемой реки, равно как долин рр. Номохун-гола и Шуги, да, вероятно, и всех других протекающих по горной тибетской окраине к Цайдаму, составляет обилие ключей, возле которых только и встречаются плодородные, травянистые или кустарные площадки. Сами же реки не оплодотворяют сполна своих долин, обрамленных высокими, также бесплодными, горами. По Найджин-голу подобная долина имеет от 1 до 1 1 /2 версты ширины; ее глинистая почва то совершенно оголена, то покрыта редкими кустиками уродливой бударганы. Узкой полосой по берегу реки, да возле многочисленных ключей, растет кустарник балга-мото (Myricaria alopecuroides), который восходит почти до 13 000 футов абсолютной высоты, но имеет здесь не более двух футов высоты; по среднему течению Найджин-гола тот же кустарник делается ростом в 5–6 футов, и его нередко обвивает ломонос (Clematis sp.); кроме того, здесь появляется сильно колючая облепиха, а от 11 500 футов — Hedysarupi и Ephedra [447]; еще футов на тысячу ниже, при выходе из гор, встречается уже растение пустыни — Calligomim mongolicum [448].

Хребет Торай. По северную сторону Найджин-гола стоит хребет Торай и образует, подобно Бурхан-Будда с его западными продолжениями, наружную окраину Тибетского плато, к стороне Цайдамской равнины. Он нигде не достигает снеговой линии, но дик и скалист, хотя скалы в обилии появляются лишь вниз от 12 000 футов, где вечные бури и непогоды Тибета уже не хватают с такой силой, как на самом нагорье. Преобладающими горными породами по Найджин-голу служат в верхнем и нижнем поясе описываемых гор темный доломит, а близ устья р. Шуги — слюдосодержащий глинистый сланец. Помимо скал, горные скаты глинистые, совершенно бесплодные.