Глава 3 ПАДЕНИЕ

Глава 3

ПАДЕНИЕ

В понедельник рано утром 15 сентября 1968 года Дронов выехал с дачи в Москву на машине товарища с соседнего участка. Стояло бабье лето. Семья Дронова еще жила в деревне, в лесу было много грибов, и Виктор, приезжая на субботу и воскресенье, занимался сбором и заготовкой даров природы. Он любил это дело с детства, потому что летом жил всегда в деревне у бабушки.

В Швеции его поражало обилие грибов: белых, подберезовиков, подосиновиков. Особенно удивляло то, что шведы практически грибы не собирали, считали таковыми только шампиньоны, которые покупали в магазинах. Однажды Дронов шел лесом с полной корзиной белых грибов и встретил старичка шведа. Поздоровавшись, увидел у него в корзине кучку тонконогих поганок. Виктор заговорил со шведом, извинившись за вмешательство, и вежливо заметил, что у него в корзинке ядовитые грибы. На это замечание швед вынул хорошо иллюстрированную книгу с цветными картинками и стал показывать Дронову каждый свой гриб, называя их по-латыни и объясняя, что они съедобные. Дронов все же рекомендовал ему быть с ними осторожным. На том и расстались, оставшись каждый при своем мнении. Говорят, викинги из мухоморов варили себе напиток и пили его перед походами для храбрости.

Погода в том году была удивительная. Весна наступила необычно рано для Москвы. В феврале неожиданно вместо снежных метелей ярко засветило ласковое приветливое солнце, снег быстро сошел. Только местами в лесу с северной стороны кое-где оставались белые прогалины. Наступили теплые солнечные дни, люди сменили шубы, дубленки, пальто на легкую одежду. Черный лес, казалось, насторожился, затих, на деревьях набухли почки, готовые вот-вот раскрыться в нежные зеленые листочки. Кое-где проглянула первая зеленая травка. Люди с удивлением взирали на небо, не понимая, что случилось с «небесной канцелярией». «Видно, лето будет холодное и дождливое», – ворчали старики. Но природа не долго баловала москвичей. В апреле и мае зеленые деревья покрылись пуховым белым одеялом, с севера подули холодные ветры, повалил снег. Над Москвой нависли свинцовые тучи. Все лето лил дождь, портя настроение людям. И только в сентябре наступили долгожданные теплые погожие дни.

Перед Подольском, сразу после поста ГАИ, машина круто повернула направо и пошла по направлению к Москве по новой дороге, мягко покачиваясь и приятно для слуха шурша шинами по асфальту. Дронов открыл глаза, до того он дремал на заднем сиденье, и сразу узнал это место. Справа и слева от дороги на пригорке километров на пять или больше тянулась березовая роща. Каждый раз, проезжая здесь, он испытывал особое приподнятое чувство: березы успокаивали, наполняли душу какой-то радостью. Глядя на березы, он задавал себе вопрос, почему раньше, в молодости, природа не трогала его так глубоко, не вызывала в нем такие сильные, сложные чувства, как сейчас. Ему казалось, в молодости к ее красоте он был даже несколько равнодушен, проходил мимо, не замечал. С возрастом, становясь старше, ближе, неразрывнее стал воспринимать окружающий мир, природу, появилось ощущение единства, неделимости с ней. «Может быть, потому, – рассуждал Дронов, – что все меньше и меньше остается жить в нем, в этом мире, стараешься наверстать упущенное в молодости».

Находясь несколько лет за границей, он особенно остро ощущал, как ему недоставало вот этих берез. Они снились ему по ночам.

«И почему эти березы так волнуют нас, русских? – спрашивал себя Дронов. – Местами в этом белом березовом море то там, то здесь вдруг ярким пламенем вспыхивал и пропадал куст рябины. Красные гроздья, как фонарики, горели на деревенских улицах. Наверное, к холодной зиме, – подумал Виктор, и тут же в голове родилась другая мысль: – Почему в природе все так загадочно устроено?»

В голову лезли разные безответные вопросы. Он пытался отогнать их прочь, сосредоточиться на главном, на выездной комиссии, которую ему предстояло после обеда пройти, но ничего не мог с собой поделать. Волнение заполняло его душу.

Собственно, предстоящая выездная комиссия его мало волновала: он был уверен, что пройдет ее без проблем. Первую свою длительную загранкомандировку отработал без сучка и задоринки. Сделал вербовку, да какую, в такой сложной в контрразведывательном плане стране, получил орден, оставил приличные заделы. Краем уха слышал, что его преемник под руководством умницы Разумихина здорово раскочегарил Бурова, пошли серьезные образцы военной техники, да и швед вроде продолжал работать. Здесь, под «крышей», дела у Виктора тоже шли не плохо.

Месяц тому назад его вызвали на беседу к начальнику управления генерал-лейтенанту Малышеву Евгению Петровичу. Беседа сначала шла вокруг вопросов по восстановлению связи с Адамсом. Генерал сообщил Дронову, что попытки американской резидентуры разыскать агента не увенчались успехом. Генерал подчеркнул, что начальник ГРУ поставил задачу восстановить связь с ценным источником. Дронов понял, к чему клонит Малышев, когда тот в конце беседы спросил:

– Вы же американец и закреплены за нашим управлением?

– Так точно, товарищ генерал, – ответил Виктор. – В академии я готовился к работе в Штатах.

– Ну и прекрасно, – продолжал, улыбаясь, шеф. – Адамс – это ваша вербовка, вы, я знаю, очень результативно работали по образцам военной техники в Швеции. Василий Федорович, конечно, отрицательно отнесется к нашему предложению направить вас в Штаты с целью разыскать Адамса и восстановить с ним связь. Но выше Ивана Петровича не прыгнешь. Я с ним вопрос о вашей командировке уже решил. Дело – прежде всего, оно должно быть выше всяких личных амбиций.

Тут генерал потянулся за сигаретой. Несколько минут разминал крепкими, сухими пальцами табачное зелье, но не закурил, а отложив сигарету в сторону, продолжил:

– Но меня интересует не только Адамс. Хочу с вами поговорить по образцам эмбарговой техники. Ведь если откровенно, то надо признать, что американские-то образцы и технологию мы больше всего добываем через третьи страны, в основном через Европу, а из логова-то не так уж много идет. Через третьи страны образцы обходятся втридорога, через посредников всегда дороже. Вот вы, специалист в этой области, и покажите, как надо добывать образцы в стране главного противника. Уверен, что вы с этой задачей справитесь. Мы надеемся на вас.

Виктор поблагодарил начальника управления за доверие и сказал, что постарается выполнить поставленные перед ним задачи. В ГРУ согласие разведчика не было принято спрашивать: направление в длительную загранкомандировку считалось почетной задачей. Приказ в армии в то время не обсуждался, а выполнялся. Для работы в США подбирали наиболее надежных, опытных разведчиков. Дронов, конечно, испытывал приятные чувства, что выбор пал на него, он уже не был новичком в разведке и знал почем фунт лиха. Работа в Штатах его не волновала, но что-то другое тревожило его душу, поднималось из глубины, заставляло чаще биться сердце. Он знал, что это, но не хотел себе признаться, что знает причину, ибо у него не было достаточно веских оправдательных аргументов, чтобы окончательно решить, хотя знал: такое решение уже состоялось и ничто и никто не в силах помешать этому. Выбор был сделан, мосты сожжены, Рубикон перейден.

Дронов не мог точно назвать, когда такое решение было принято. Скорее всего, первые симптомы почувствовал в Швеции, более четкие контуры оно приняло здесь, в Союзе, в управлении «Т». Ему было понятно это решение, но он искал объяснения для других. Хотелось найти железные доводы, которые бы оправдали его в глазах родных и сослуживцев и тем успокоили бы его совесть. В тайниках своей души Виктор мечтал видеть себя мучеником, взошедшим на Голгофу ради счастья других. Вероятно, его совесть все же искала и металась, что-то ее не удовлетворяло, где-то не сходились концы с концами. Эта раздвоенность всегда мешала ему в жизни, в принятии серьезных решений. Он всегда сомневался и никогда до конца не был в себе уверен.

И сейчас Дронов не знал, как все это сделает. Чувствовал, что скоро это свершится. Сама судьба представляла ему такой шанс, направляя за океан.

У станции метро «Коломенская» Виктор попросил соседа остановить машину, вышел и поехал домой на метро.

Выездная комиссия, как обычно, проходила на четвертом этаже в кабинете первого заместителя начальника ГРУ. К назначенному часу приглашенные с серьезными лицами, чисто выбритые, в отглаженных костюмах, начищенной до блеска обуви заполнили приемную. Некоторые явно волновались, прохаживались по коридору. Виктор подошел к столу помощника, отыскал себя в списке под номером пять, расписался против своей фамилии и пошел в курилку.

Примерно через полчаса Дронов, постучавшись, открыл дверь и со словами:

– Разрешите, товарищ генерал? – вошел в кабинет.

Остановившись у торца длинного стола, покрытого зеленым сукном, за которым сидел и. офицеры и генералы и которых он видел только боковым зрением, и глядя прямо перед собой, доложил сидящему во главе стола заместителю начальника, председателю выездной комиссии о своем прибытии. Получив разрешение сесть, Дронов поблагодарил, сел, стараясь ничем не выдать своего волнения.

– У кого есть вопросы к полковнику Дронову? – услышал Виктор приятный баритон генерала. – Пожалуйста, – предоставил он слово работнику политотдела.

– Знакомясь с вашим личным делом, – начал тот, обращаясь к Дронову, – я обратил внимание на то, что в партию вы вступили только в тридцать лет, выбыв из комсомола по возрасту. Чем объяснить столь позднее ваше прозрение?

– До этого времени я считал себя недостаточно подготовленным к вступлению в партию, – сухо ответил Дронов.

– Вы удовлетворены ответом? – спросил председатель.

– Вполне, – недовольно отозвался политотделец.

– У кого еще есть вопросы? – вновь обратился к присутствующим генерал.

– Разрешите, – поднялся из-за стола председатель влиятельного кадрового подразделения и обратился к Виктору: – вы в Швеции с каким языком работали?

– В течение полутора лет, – ответил Дронов, – я работал в основном с английским, потом перешел на шведский, который к этому времени освоил. Сейчас, работая под «крышей», пользуюсь в основном английским и частично немецким.

– Значит, в предстоящей командировке, – продолжал кадровик, – проблем с языком не будет?

– Думаю, нет, – ответил Дронов. – Я сдал в этом году экзамены по английскому и немецкому и получил языковую надбавку за два языка.

– Спасибо, – поблагодарил кадровик.

– Хорошо, вопросов больше нет, – подытожил генерал. – А у вас, – обратился он к Дронову, – есть что-нибудь?

– Никак нет, – отчеканил Виктор, встав.

– Тогда, – обратился председатель к членам комиссии, – считаю вопрос решенным. Готовьтесь к выезду, – продолжил он, глядя на Дронова. – После того как комиссия закончит работу, зайдите ко мне вместе с Евгением Петровичем. Я хочу обсудить с вами некоторые оперативные вопросы по командировке. А теперь вы свободны.

Дронов встал и вышел из кабинета. Его не удивило, что аудиенция так быстро закончилась. Он знал, что прежде чем офицера приглашали войти в кабинет, члены комиссии предварительно тщательно обсуждали кандидата и выносили свое решение, поэтому для некоторых прохождение выездной комиссии было чисто формальным делом.

В 19.00 порученец заместителя начальника позвонил Дронову по телефону и сообщил, что генерал-полковник приглашает к нему. Когда Виктор вошел в кабинет, начальник управления был уже там. Генерал пригласил Дронова сесть поближе. Только тогда Виктор по-настоящему разглядел заместителя начальника ГРУ. Перед ним сидел еще довольно молодой подтянутый мужчина в генеральском мундире и в очках, которые придавали его внешности интеллигентность. Он был приятной наружности, с каштановыми, зачесанными на пробор еще нетронутыми сединой волосами. Лицо генерала выражало доброжелательность. На нем полностью отсутствовало встречавшееся не редко у генералов выражение чванства. У него не было напускной строгости и важности. Вся его внешность и манеры как бы говорили: мы с вами разведчики-профессионалы и беседуем как специалисты на равных, где прислушиваются и уважают мнение всех, а не только начальства, которое глаголит истину в первой инстанции.

– Я знаю, – начал генерал, – вы уже беседовали с Евгением Петровичем, но хочу еще раз подчеркнуть всю важность и ответственность возлагаемого на вас задания. Командование крайне заинтересовано в восстановлении связи с агентом. Пока нам совершенно непонятны причины потери связи. Вы встречались с ним последний раз в Вене полтора года тому назад. Все было в порядке, о чем свидетельствуют полученные от него ценные секретные документы. Почему он не приехал в Хельсинки и не предупредил нас письмом на КА, не вышел на встречу по явке? Неизвестно. Не скрою, что все это нас очень тревожит и настораживает. Я лично не нахожу разумных, удовлетворительных объяснений. Может быть, у вас есть какие-то соображения по этому вопросу? – с надеждой обратился генерал.

– У меня нет удовлетворительных объяснений, – начал Виктор. – Единственное, что могу утверждать: Адамс на последней встрече в Вене вел себя спокойно, каких-либо подозрительных моментов я в его поведении не заметил. Не думаю, что он изменил. В этом случае, мне кажется, американцы затеяли бы с нами игру.

– А как вы думаете начать его поиск, у вас есть какие-нибудь идеи? – не комментируя аргументы Дронова, продолжил разговор генерал.

– У меня нет пока конкретного плана действий, – отвечал Виктор. – Мы знаем его адрес, телефон, место работы. Попробую сначала по официальным источникам поискать его. Обстановка на месте подскажет.

– Пожалуй, вы правы, – согласился заместитель начальника. – Не спешите, действуйте осторожно, советуйтесь с резидентом. Еще раз будьте осторожны, поскольку нам не ясны причины его невыхода на связь. Докладывайте о ваших действиях.

После выездной комиссии и беседы с начальством Виктор начал подготовку к отъезду в Штаты, перейдя на американский участок. На этот раз у него было достаточно времени, чтобы серьезно подготовиться и по прикрытию в МВТ, и на участке в управлении. Он уже пять лет работал в Министерстве внешней торговли и достаточно хорошо освоил эту «крышу», приобретя массу знакомых среди иностранцев и работников МВТ и других министерств и ведомств, и чувствовал себя в этой среде как рыба в воде. Предстоящая поездка в длительную загранкомандировку в качестве эксперта торгпредства в Вашингтоне не вызывала ни у кого каких-либо вопросов, поэтому Дронов очень быстро получил американскую визу.

Передача агентурных связей в Штатах ему не планировалась. Начальство считало его главной задачей восстановление связи с Адамсом. Трудно сказать, что лучше в разведке: получить на связь агентуру или приехать в страну на пустое место и начинать самому все с нуля. Пожалуй, и там, и там есть свои минусы и плюсы, свои преимущества и свои недостатки. Прибыв в страну на пустое место, разведчик свободен как птица: твори, выдумывай, пробуй. И успехи и ошибки зависят от способностей, профессионализма, мастерства. Как правило, молодому оперативнику в первой загранкомандировке не передают сразу на связь серьезную агентуру: его берегут, дают возможность адаптироваться к местным условиям, как космонавту к невесомости. Большим преимуществом прибывшего впервые за рубеж разведчика является то, что контрразведка в большинстве случаев его не знает, на него пока еще нет компромата, и ей потребуется определенное время, чтобы завести на него досье и определить принадлежность к разведке. Совсем иначе обстоит дело, когда разведчик получает на связь агентуру. Идеальный вариант – никто из агентов не засвечен, и способный, смелый разведчик может успешно продолжить, развить и преумножить дело своих предшественников. Однако разведчика поджидает опасность, если контрразведка знает о переданных связях. В таких случаях вновь прибывшего разведчика провокация ожидает на каждом шагу, о чем он и не догадывается. А может и так случиться, что молодой, полный сил, подающий надежды талантливый работник, на подготовку которого затрачены огромные средства, только ступив на землю иностранной державы, вдруг объявляется персоной нон грата и высылается в двадцать четыре часа из страны или арестовывается и попадает в тюрьму. Кто будет виноват в том, что из него так и не получился разведчик?

Перед самым отъездом Дронова с женой вызвали на беседу в кадры и в политотдел ГРУ.

В управлении кадров их принял сам начальник генерал-майор Изуитов Порфирий Иванович, назначенный не так давно на эту должность. Разве мог тогда Дронов предполагать, что судьба свяжет их на всю жизнь?

Порфирий Иванович был немногословен, подчеркнул, что ГРУ надеется, что Дронов оживит работу вашингтонской резидентуры и успешно решит поставленные перед ним задачи. Говорил он пространно, не вдаваясь в детали и не касаясь специфики разведывательной работы. Дронов знал, что Изуитов пришел в ГРУ из ЦК, сменив на этом месте кадрового разведчика. Генерал оставлял приятное впечатление: открытое волевое лицо, простая манера поведения и общения с подчиненными подкупала собеседника, делала его более откровенным. Дронову, пожалуй, больше всего запомнились и остались в памяти глаза: то игривые, насмешливые, то вдруг холодные и стальные, словно задернутые шторкой, которая не давала собеседнику заглянуть внутрь. Создавалось впечатление, что они, эти глаза, всегда начеку. В складках рта иногда улавливалась едва заметная надменность, спрятанное внутрь выражение превосходства над другими.

2 ноября 1967 года Дронов без семьи самолетом «Аэрофлота» Москва-Париж-Нью-Йорк вылетел в США. В нью-йоркском аэропорту его встречал сотрудник «Амторга» Филиппов Василий Петрович, который на автомашине доставил его в Вашингтон в торгпредство. Расположившись временно в общежитии, Виктор стал знакомиться с обстановкой.

Торгпредство находилось на 13 авеню в небольшое доме. Товарооборот с Соединенными Штатами был не велик. Оперативный состав торговой миссии насчитывал всего тридцать человек вместе с техническим персоналом. Торгпред, Трегубов Михаил Васильевич, представил Дронова сотрудникам, ознакомил с кругом его обязанностей и посоветовал, не откладывая в долгий ящик, заняться поиском квартиры. На следующий день Виктор посетил посольство, которое было расположено на этой же улице в старинном красивом, принадлежащем еще царской власти, особняке.

В резидентуре Дронов представился резиденту, генерал-майору Киселеву Матвею Григорьевичу. Центр его уже информировал о прибытии Дронова и о задачах, которые перед ним ставились командованием ГРУ. Генерал доброжелательно встретил Дронова, коротко сообщил ему об оперативной обстановке в стране, посоветовал побыстрее заняться своим обустройством, подыскать квартиру, купить автомобиль, войти в курс дел по «крыше», изучить город. Он поручил одному из офицеров резидентуры, Фроликову Сергею, который работал тоже в торгпредстве, оказать Виктору помощь во всех вопросах по устройству. В конце беседы резидент не без некоторой иронии заметил:

– Освоитесь с обстановкой, устроите свой быт, приступите к выполнению разведывательных задач. Вы не новичок в разведке, опытный офицер. Покажите нам, как надо добывать образцы в логове главного противника.

Дронов понял, откуда дует ветер: похожие слова он слышал в Центре от начальника управления. «Покажу», – про себя подумал Виктор и, попрощавшись, вышел из кабинета резидента.

В Москве Дронов наслышался много разных историй о резиденте. Разведчики шутили: «Не имей сто рублей, а женись, как наш Матвей». Толком, пожалуй, никто и не знал, кто жена у Киселева. Кто говорил, дочь какого-то помощника Косыгина или даже самого Брежнева. Единственно, что достоверно было известно: Матвей Григорьевич очень быстро поднимался по служебной лестнице. Окончив Военный институт иностранных языков, попал в ГРУ и вскоре сразу в Военно-дипломатическую академию, после которой был направлен во Францию. Пробыв там четыре года, в одно касание поступил в академию Генерального штаба Советской Армии. Правда, ходили упорные слухи, что здесь случилась небольшая заминка. Личное дело абитуриента из академии возвратили в ГРУ с припиской, что претендент ни одного дня не служил в войсках и по этой причине не может быть принят. Из ГРУ личное дело повторно направили в академию и просили обратить внимание на раздел «Сведения о родственниках». После этого инцидент был исчерпан и абитуриент стал слушателем главного высшего учебного заведения нашей армии. Дальше все пошло как по маслу: по окончаний академии Киселев автоматически получил звание генерала, переместился на совершенно другой уровень советской иерархической системы и вскоре поехал резидентом ГРУ в США.

Подобные головокружительные карьеры Дронова уже не удивляли, но все больше и больше стали раздражать его самолюбие. Он в глубине души остро завидовал этим людям, зависть выливалась в злобу и ненависть к системе, при которой сплошь и рядом было возможно такое. После Швеции, сталкиваясь с подобными случаями в жизни, стал все чаще и чаще задавать себе вопрос, почему в минуты смертельной опасности для Родины одни люди, их было большинство, не колеблясь, уходили добровольцами на фронт, как его старший брат, твердо зная, что шли на верную смерть, и несмотря ни на что по-другому поступить не могли, даже если бы им представился шанс получить бронь. Другие от страха, как тараканы от яркого света, заползали в темные щели, чтобы отсидеться до лучших времен, потом, когда опасность миновала, вылезали и, выдавая себя за героев, занимали места погибших. Эти «герои» стали плодить себе подобных, они заполняли кабинеты на Старой площади, Лубянке, в МИД, МВТ, ГРУ, направлялись за границу послами, торгпредами, военными атташе, освобожденными партийными секретарями, специалистами. В войсках уже вовсю ходил анекдот про генерала, у которого сын не мог стать маршалом, так как у маршала тоже был сын. Торжествовало библейское: «По плодам их узнаете их».

Дронов презирал этих людей, в нем накапливалось зло, критическая масса которого росла и должна была привести к неуправляемой реакции, к взрыву.

Сергей Фроликов, старший инженер торгпредства, заканчивал свою первую длительную загранкомандировку. Он пригласил Виктора по старой доброй армейской традиции к себе на обед. Дронов принес буханку черного хлеба и селедку из Союза, так было принято за рубежом. Русскому черному хлебу и селедке радовались как манне небесной. Посидели, выпили, поговорили за жизнь, Сергей рассказал о США, старался передать свой житейский опыт, советовал, где и что покупать, называл магазины, обещал помочь с квартирой и машиной. После застолья к вечеру пошли прогуляться по парку, в квартире о делах не говорили, зная о любви американцев к технике.

У людей при первой встрече иногда срабатывает какой-то скрытый аппарат: «свой – чужой», при помощи которого происходит обмен информацией и ее оценка, позволяющая им предварительно судить друг о друге, об их взаимной совместимости, степени доверия друг к другу. Что-то подобное сразу сблизило Виктора и Сергея, который доверительно посоветовал быть поосторожнее с шефом и особенно с его женой Марией Петровной, властной самолюбивой женщиной, которая любила иногда руководство резидентурой взять в свои руки. Сергей рассказал, что однажды в резидентуре в общей комнате офицеры довольно громко обменивались мнениями, не заметив, что дверь в кабинете резидента была приоткрыта, и он хорошо слышал разговоры. Один офицер стал хвалить прежнего шефа, сравнивая его с новым. Сравнение было явно не в пользу Киселева. Через некоторое время резидент написал отрицательную характеристику на этого офицера, обвинив его в бездеятельности и трусости. Оперативнику пришлось досрочно уехать из страны. На его карьере разведчика был поставлен крест.

Другой офицер как-то не заметил в спешке жену Киселева и не поздоровался с ней. Мария Петровна рассказала все мужу, и офицеру пришлось объясняться и просить извинение у своенравной Кабанихи.

Дронов попал с корабля на бал, 3 ноября прибыл в Вашингтон, а 7 ноября был уже в посольстве на приеме, посвященном национальному празднику СССР – Великой Октябрьской социалистической революции. Этот праздник всегда отмечался за рубежом в советских представительствах широко и по-русски хлебосольно.

Виктор не раз бывал на подобных торжествах и хорошо себе представлял, как они проводятся. Во всех странах регламент проведения этого праздника в советских посольствах практически был одинаков. Но на этот раз одно обстоятельство Дронова очень удивило. Накануне приема офицер по безопасности Сидоров, собрав оперативный состав советской колонии на инструктаж, обращал особое внимание участников приема на закрепленные за ними объекты. В частности, некоторым товарищам поручалось следить за колоннами в залах приема. На недоуменный вопрос Дронова, зачем это делается, Сергей Фроликов объяснил, что пару лет тому назад на приеме один еврей приковал себя цепью к колонне и стал во всю глотку орать об антисемитизме в СССР. Прошло немало времени, прежде чем удалось его отцепить и выдворить из посольства.

Иностранцы любили посещать наши приемы, где можно было на дармовщинку хорошо выпить и закусить. В тот день в посольстве было очень торжественно. В актовом зале посредине был установлен стол с различными закусками и напитками. В центре на большом блюде красовался огромный осетр, специально доставленный самолетом из Союза, украшенный с двух сторон помидорами, свежими огурцами, корнишонами, белой и красной капустой, зеленым салатом, горошком. Отдельно стояли хрен с уксусом, соус майонез, соус зеленый, а также соленые огурцы, оливки, маслины, грибы. Что только не наготовили под руководством посольского повара Пал Палыча жены сотрудников советской колонии, мобилизованные на подготовку праздника. Посол с супругой стояли у входа, принимали гостей, здороваясь с прибывающими и принимая поздравления.

Ровно в 19.00 все приглашались к столу. До этого торжественного момента гости группами толпились у поставленных в углах зала баров, пили аперитив, соки, курили, беседовали. Свободные от комплексов иностранцы нетерпеливо поглядывали на обильно накрытый стол, дожидаясь сигнала. Наконец по приглашению хозяев иностранцы устремлялись к столу и набрасывались прежде всего на осетра, не стесняясь наполняли с верхом свои тарелки. Советские граждане скромно с бокалами стояли и терпеливо ждали, когда иностранцы отойдут от стола. Когда от осетра остались рожки да ножки, к столу начали робко подходить советские люди. Женщины в белых накрахмаленных кокошниках сновали с подносами между празднично одетыми дамами и джентльменами, предлагая вкусные деликатесы. Особым спросом пользовались пирожки.

По мере выпитого шум в залах нарастал, переходя в сплошной гул. Гости становились оживленными, разговорчивыми. Было тесно и душно.

Дронов быстро вписался в этот растревоженный праздничный муравейник, встретил знакомых по Союзу американцев. Завязалась оживленная беседа, вспоминали о встречах в Москве, как после подписания какого-то контракта веселились в ресторане «Белград» напротив здания МВТ. Работая в Москве в Министерстве внешней торговли, Виктор часто с иностранцами посещал рестораны: как правило, коммерческие переговоры заканчивались обильными застольями. Наиболее часто приходилось бывать в ресторане «Белград» на Смоленской площади. Иностранцы, особенно немцы, очень любили русскую кухню, их привлекали натуральные, экологически чистые продукты и, конечно, смешные цены. Размещали и кормили иноземцев только в интуристских гостиницах без очереди, советские граждане в то время простаивали в длинных очередях, чтобы прорваться в ресторан. Иностранцы буквально обжирались икрой, красной и белой рыбой. Шутили, что у них на родине одна икринка стоила один доллар. Были смертельные случаи обжорства икрой среди иностранцев. Они любили наши борщи, лапшу, харчо, шашлыки, и все это стоило до смешного дешево.

Ровно в 21.00 прием заканчивался. Гости разъезжались по домам, прощались с послом, который как бессменный часовой продолжал нести свою вахту у двери. По залам проходила невидимая и неслышная для посторонних команда: выпроваживать гостей. Среди них всегда находились нерассчитавшие своих сил или очень любившие наш национальный напиток.

Когда последний иностранец покинул посольство, всех советских граждан пригласили в отдельный зал к столу, посол покинул свой пост, просил наполнить бокалы, поздравил всех с праздником и поблагодарил за работу. На этом прием закончился, но не для всех. Резиденты КГБ и ГРУ поспешили к себе в кабинеты, некоторые ответственные работники МИД в референтуру. Строчили хвалебные телеграммы в Центр, докладывали верноподданнически партии и правительству, как успешно прошел прием, сколько людей посетило посольство, кто из руководства страны был на приеме и что говорили.

В конце ноября Виктор с помощью Сергея подыскал себе небольшую, но очень удобную квартиру в Александрии (штат Вирджиния), в пятнадцати километрах от Вашингтона. Квартира была расположена в обустроенном со всеми удобствами комплексе, расположенном в живописной местности. Там был свой клуб, в который Виктор сразу вступил, с теннисными кортами, спортивными площадками, магазинами, бассейном. За выделенные Центром деньги Дронов приобрел не броскую, но очень удобную и надежную машину «Пежо-504».

Виктор приехал в торгпредство в качестве уполномоченного Всесоювного объединения «Машприборинторг», что создавало ему довольно надежное прикрытие. Кроме того, номенклатура «Машприборинторга» включала наиболее передовые области науки и техники: электронику, лазерную технику, связь, оптику, приборостроение, что давало дополнительную возможность легендированно заниматься добычей образцов эмбаргового характера, а также решать организационные и разведывательные задачи.

Разведчик, работая под «крышей» Министерства внешней торговли, должен был найти свое оптимальное место, которое обеспечило бы успешное выполнение поставленных перед ним разведывательных и вербовочных задач. Что значило оптимальное место? Это значило, что занимаемая разведчиком должность и само внешнеторговое объединение должно было наилучшим образом способствовать прежде всего выполнению главной задачи – вербовочной. Для этого необходимо было иметь по возможности максимальное количество легендированных контактов с иностранцами, наиболее интересную для нас номенклатуру товаров, через которую можно было выйти на перспективных источников. Сложность в работе разведчика под прикрытием заключалась в том, что, с одной стороны, нельзя было допустить такого положения, чтобы погрязнуть в работе по прикрытию в ущерб основной, разведывательной, с другой стороны, нельзя было выглядеть белой вороной для работников МВТ и особенно иностранцев, не принимая участия в «крышевых делах». В таких случаях окружающие, как правило, негативно относились к таким работникам, считали их лодырями. Наиболее целесообразно разведчику было вести конкретное дело, иметь конкретный участок по «крыше», отвечать за него и выполнять свою работу на высоком профессиональном уровне. В таких случаях авторитет приходит к разведчику сам собой, у него появлялись дополнительные помощники в лице сотрудников торгпредства. Но этого было недостаточно. Необходимо было по мере возможности участвовать в жизни коллектива, в котором жил и работал разведчик. И чем полнее и разнообразнее без ущерба основной работе было участие, тем выше был его авторитет.

Дронов очень быстро адаптировался в торгпредстве, вошел в курс дела и быстро освоил свои обязанности по прикрытию, восстановил прежние связи со своими американскими знакомыми по Внешторгу. Приходилось довольно часто посещать «Амторга в Нью-Йорке, совершая туда поездки на машине, поездом и на самолете. Изучал город, страну, иногда замечал за собой слежку. Американцы вели ее грубо и неквалифицированно, часто демонстративно, стараясь, видимо, запугать и показать, что они, дескать, все видели и все знали. Шведы вели наружное наблюдение значительно тоньше и изощреннее. Дронов, обнаружив слежку, старался не обращать на нее внимания, так как не выполнял пока каких-либо разведывательных заданий. Он, как правило, использовал комбинированный способ: часть маршрута двигался на машине, затем ее где-нибудь бросал в городе и шел пешком, проверяясь в подобранных заранее контрольных точках.

После Нового года Дронов приступил к розыскам Адамса. В торгпредстве была довольно богатая техническая и экономическая литература, выписывалось большое количество журналов и газет. Виктор просматривал технические и научные журналы, надеясь встретить информацию о Бёркли, посещал также городские библиотеки, листал научные журналы по физике. В одном из научных журналов за 1966 год Дронов нашел небольшую статью Адамса, но больше ему обнаружить ничего не удалось. Просматривая телефонный справочник за 1968 год, Виктор нашел домашний телефон Адамса, который совпадал с имевшимся у него телефоном. Но странное дело, в справочнике отсутствовало имя Джеймс и стояло только имя жены Адамса – Анна. Дронов отыскал в посольстве телефонный справочник за 1965 год. Там владельцами номера телефона были указаны Джеймс и Анна Адамс. Виктор сделал вывод, что, по всей видимости, Джеймс Адамс в 1968 году по адресу, указанному в справочнике, не проживал. Проанализировав полученную информацию, Дронов решил позвонить по телефону Адамсов, представившись инженером Свенссоном из Стокгольма. Резидент, выслушав план Виктора, согласился, но рекомендовал звонок сделать из Нью-Йорка во время очередного посещения «Амторга». Так Дронов и сделал.

Приехав в Нью-Йорк, Виктор проверился и, не обнаружив за собой слежку, позвонил из городского автомата. Услышав женский голос, Дронов поздоровался, назвал себя и попросил к телефону Джеймса Адамса. На какое-то мгновение в трубке наступила пауза, потом женщина тихим голосом, запинаясь, сказала, что Джеймс умер. Помолчав, Виктор извинился, выразил свое соболезнование, объяснив, что слушал его лекции в Стокгольме и решил ему позвонить, посетив США. Жена Адамса добавила, что Джеймс скончался от инфаркта 5 июня 1967 года.

Полученную информацию доложили в Центр, а вскоре Дронов в журнале «Анналы физики» встретил некролог о кончине Адамса.

Адамс был, пожалуй, для Виктора той спасательной соломинкой, за которую он еще мог держаться в своих шатаниях и сомнениях. Она была для него своеобразной палочкой-выручалочкой в жизненных передрягах, заставляла держаться на плаву, потому что редко какому разведчику удается в первой командировке завербовать ценного агента и в течение нескольких лет иметь его на связи.

Со смертью Адамса рухнула последняя надежда, которая еще теплилась у Виктора где-то в подсознании. Как ни странно, но с этой смертью словно огромный груз свалился с его плеч. Он ощутил себя свободным от всех обязательств. И решение стало неотвратимым.

Вскоре Дронов почувствовал холодок к себе со стороны резидента. Киселев стал к нему подчеркнуто официален. У него практически не было своего оперативного опыта в работе, поэтому он больше обращал внимание на форму, а не на содержание. Придирался к мелочам, любил в отчетах оперативников править стиль, поскольку не мог сделать замечаний по существу. Правда, даже в разведке встречались начальники, которые при полном отсутствии опыта агентурной работы, «с ученым видом знатока» могли давать указания подчиненным, как вербовать агентов, проводить тайниковые операции. Дронов помнил случай, когда полковник Мухин, преподаватель Военно-дипломатической академии, читал лекции по теме «Вербовка» и делал это просто великолепно. Слушатели, затаив дыхание, конспектировали, стараясь не пропустить ни одного слова. Мухин расхаживал между рядами и четко по полочкам раскладывал материал, приводя великолепные примеры из практики агентурной работы различных разведок. Из его лекций складывалось впечатление, что полковник сам великолепный вербовщик. Но как же Дронов удивился, когда через несколько лет узнал, что Мухин был один раз в длительной загранкомандировке в ГДР и был досрочно откомандирован за бездеятельность.

Докладывая резиденту отчет о работе, Дронов почувствовал не только холодок, но и откровенную насмешку.

– Что-то у вас не густо, Виктор Никифорович, – начал Киселев, подписывая и возвращая отчет Дронову. – Скоро год кончится, а результатов-то нет, оценок – кот наплакал. Рассчитывали на Адамса, что завалит нас секретными документами, а он взял и приказал долго жить. Образцы тоже пока не идут, серьезных заделов нет, все по мелочам. В Центре считают, что здесь золотое дно, греби лопатой, только вот никто не знает, как это делать. Одни слова, разглагольствования. В Москве хорошо рассуждать. Вот вас на помощь прислали, научить нас, как это делать.

– У меня в Швеции тоже не сразу пошло, потребовалось время, – отвечал Виктор.

– Но Адамс, я слышал, вам сам с неба свалился, – ехидно заметил шеф.

– Не знаю, может быть, и правда с неба свалился, моей заслуги там было мало. В этом деле не было головокружительных, сногсшибательных агентурных комбинаций, классической вербовки. Все буднично, как-то случайно, само собой, не по правилам, одним словом, повезло, – ответил Дронов спокойно, хотя в груди у него начинала подниматься злоба.

– Ну вот, видите, сами говорите – повезло. В Швеции приходят такие доброжелатели, – снова начал генерал. – Ведь он, американец, к нам почему-то не пришел, испугался. Мы бы тоже не растерялись. А здесь в основном приходят сумасшедшие, шизики, авантюристы, провокаторы. Вы, вероятно, уже убедились, что в Штатах это не в нейтральной Швеции. Вот это-то и не хотят понять в Центре. Здесь не приходится рассчитывать на доброжелателей. Посмотрите, все наши представительства обложены со всех сторон телекамерами, постами КРО, подслушивающими устройствами, даже квартиры нашпигованы жучками. За каждым шагом смотрят, ходят по пятам, ведут демонстративную слежку. Каждый день газеты, радио, телевидение трубят о русских шпионах, о коммунистической империи зла. Наша главная задача не клюнуть на их провокации, сохранять спокойствие. А вам надо искать полезные связи, проявлять больше активности, изобретательности в работе, ведь не успеешь оглянуться – и командировке конец, сами знаете, как быстро пролетают три года за рубежом.

– Да, я все это понимаю, товарищ генерал, – ответил Дронов, а про себя подумал, выходя из кабинета: «Я найду вам эти связи, завалю образцами, документами, оценками, доброжелателями, агентами, и ты первый сменишь пластинку и запоешь мне хвалебную осанну. Этот кабинетный чистоплюй, никогда не нюхавший пороха, учит меня разведке. Где ты был, когда я воевал? Сидел на Урале в военной приемке на заводе, куда спрятал тебя подальше от фронта твой высокопоставленный тесть. Поучает меня, как надо вербовать, а сам живого агента в глаза никогда не видел. Вот Разумихин был резидент так резидент, настоящий разведчик, даже будучи резидентом занимался агентурной работой, имел на связи агента, да какого агента! С неба сваливаются только тем, кто вкалывает и не отсиживается в кустах. Уверен, и здесь можно вербовать, но на этого слюнтяя я работать не собираюсь. Что ни говори: каков поп, таков и приход».

На следующий день Дронов позвонил из телефонной будки в ЦРУ и договорился о встрече. До этого он несколько раз собирался это сделать и всегда откладывал, не решался.

Место встречи у него было подобрано давно. Он ехал не спеша по извилистой лесной дороге, времени было достаточно до встречи. Слева из-за деревьев то показывалась гладь воды узкого вытянутого озера, то пропадала, когда дорога уходила вглубь леса и деревья загораживали озеро. Виктор поставил машину на небольшой парковке и по тропинке лесом направился к воде. Он вышел на дорожку, посыпанную песком, которая огибала озеро и предназначалась для прогулок и бега трусцой. Встречались скамейки для отдыха, на деревьях указатели-стрелки с отметками маршрутов и их длины. Вскоре он увидел под горой небольшую асфальтированную парковку и одиноко стоящую на ней серую «Вольво-244», так хорошо знакомую ему по Швеции. За рулем сидел мужчина в белой рубашке без галстука. Дронов спустился по тропинке вниз, подошел к машине сзади и разглядел ее номер и спину сидящего в ней мужчину. На приветствие Виктора мужчина повернулся, улыбнулся, не без труда вылез из машины, протянул руку. Поздоровавшись, Виктор предложил американцу прогуляться, на что тот охотно согласился.

Устроившись на скамейке, которую облюбовал заранее, Дронов вынул сигарету, закурил и краешком глаза стал рассматривать сидящего рядом с ним солидного мужчину лет пятидесяти в помятом твидовом пиджаке без галстука, которому было явно жарко: он тяжело дышал от ходьбы по тропинке в гору и платком вытирал вспотевшую шею. На первый взгляд, незнакомец производил впечатление добродушного, улыбчивого, несколько неряшливого и даже, может быть, глуповатого человека. Но это впечатление, как потом убедился Дронов, было обманчивым. Его внимательные, умные глаза напрочь отметали первое впечатление. Через некоторое время Виктор поставил окончательный диагноз, что перед ним сидел незаурядный человек.

Пауза несколько затянулась, Дронов подыскивал слова, с чего начать, и чувствовал, как неприятный холодок поднимался в его груди. Наконец, преодолев минутное волнение, начал:

– Вы, вероятно, догадываетесь, господин…

– Людерсдорф…

– Да, господин Людерсдорф, с какой целью я вам звонил, и, думаю, представляете себе предмет разговора.

– Да, господин Дронов, я примерно догадываюсь, с какой целью может позвонить в ЦРУ советский гражданин, да к тому же офицер ГРУ.

Слова американца, назвавшего его по фамилии и знавшего о его принадлежности к разведке, особого удивления у Виктора не вызвали и не были для него большой неожиданностью, хотя в коротком телефонном разговоре он не называл своей фамилии. Между тем американец продолжал на хорошем русском с чуть уловимым акцентом, может быть даже не акцентом, а непривычной мелодией речи.

– Я начальник русского отдела ЦРУ Кирилл Людерсдорф. То, что вы, Дронов, офицер ГРУ, я очень быстро определил по записи вашего телефонного разговора. Вы разведчик и прекрасно понимаете, что не составляет трудов по фонограмме установить, кто звонил. Осмелюсь предположить, что английский вы изучали в дипакадемии Советской армии и учились в языковой группе у Таисии Ивановне Крыловой.

– Да, господин Людерсдорф, техника у вас, конечно, на высоком уровне, но должен вас огорчить, английский я изучал не у Крыловой, – соврал Дронов. – Я хотел бы с вами поговорить о другом.

– Пожалуйста, я вас внимательно слушаю и готов, если это в моих силах, помочь вам, – вставил американец, набивая трубку табаком.

– Я хотел бы предложить вам свое сотрудничество, – продолжил Виктор, стараясь придать своему голосу уверенный тон. – Но на определенных условиях.

– Любопытно узнать, что это за условия, и вообще, что вы понимаете под сотрудничеством, господин Дронов?

– Мы с вами профессиональные разведчики, – начал Виктор. – И надеюсь, поймем друг друга. Моя концепция сотрудничества с вами заключается в следующем: не хочу быть вашим агентом, я волонтер, доброволец. Я не принимаю ваши идеалы, вашу хваленую демократию, если честно, то презираю ее. Но и свои, советские догмы не считаю образцовыми. Как разведчик, понимаю, вам хотелось бы знать мотивы сотрудничества, иметь доказательства, что я не подстава, не коварная интрига КГБ. Вам ведь надо доложить высокому начальству и представить серьезные доказательства. Готов вручить вам железное доказательство, передать один совершенно секретный документ, который отбросит все ваши сомнения, будет сверхубедительным подтверждением моей лояльности и надежности. Сразу хотел бы договориться: не лезьте ко мне в душу, не ищите причины, мотивы, все равно не найдете и не поймете по-настоящему русскую душу. Это вам просто не дано от природы, да мы и сами себя не всегда понимаем. Вы, американцы, прагматики, у вас главное бизнес. Ваш Бог – это деньги. Я вам и предлагаю бизнес, а душу не будем трогать, оставим ее для Бога…

– Позвольте, – перебил Людерсдорф, – но ведь я тоже имею отношение к русской душе. Знаете, я могу забыть о вашем звонке, хотя он записан на пленке, но все это можно уладить, это не проблема для меня. Зачем вам связываться с нами, зачем вам эта головная боль? Может быть, следует еще раз все хорошенько взвесить, чтобы потом не раскаиваться. Знаете, откровенно скажу: на моей совести уже есть двое, как вы, и все хорошо начиналось. Думаю, вы слышали о Попове и Пеньковском из вашей организации?

– Да, конечно, слышал, – заговорил Виктор. – Но нельзя путать божий дар с яичницей. Эти алчные подонки работали с вами за деньги. Мне ваши деньги не нужны. Нет, господин Людерсдорф, я все продумал и взвесил на весах моей совести, даже знаю, что похоронят меня в братской могиле. Я вам еще не все сказал о моих условиях. Буду сообщать, что сочту нужным сам, не ставьте мне заданий, никакую агентуру закладывать не собираюсь, товарищей предавать не буду. Если вы согласитесь действовать с учетом моих требований, мы будем долго жить. Не сочтите мои слова за чрезмерную самоуверенность или бахвальство. Нет, эта вера основана на практике, знании наших условий, если хотите, на русском менталитете. С моей стороны проколы исключены, вы должны позаботиться о вашей стороне и точно следовать моим указаниям, чтобы не провалить меня.

– Простите, что перебиваю вас, – снова вмешался Кирилл, – но я не понимаю, в чем же в таком случае будет заключаться наш интерес в работе с вами? Командовать хотите вы, условие ставите вы, а что мы будем иметь от такого, простите, сотрудничества? Мы же прагматики, как вы сказали.