Глава 25. Ашотик хочет что-то сказать

Глава 25. Ашотик хочет что-то сказать

На календаре – последние листочки июля, а подкрепления в лице начальника лагеря нет как нет.

И никаких вестей из детского дома. На все мои телеграммы – молчок.

От затяжной жары и постоянной духоты у меня, не переставая, болит голова. Нервы гудят, как высоковольтная линия.

А в нашем отряде всё идёт вкривь и вкось…

Однако хилая надеждочка всё ещё теплится, никак не хочет умирать: это всё потому, что к жаркому климату не привыкли, ну и новая обстановка, конечно. Бывает так сколько угодно – приехал куда-то человек, а организм протестует. Проходит время, и всё как-то устаканивается. И всё ничего. Однако эти малодушные самоуговоры «в пользу бедных» мало помогали. Умом я уже точно знала – это конец. Ирочка по-прежнему всей душой на моей стороне, но что она может сделать? Искренне мне сочувствует, но портить отношения с ребятами не желает. И, кроме «стыдитесь», никаких резонов.

– Витенька, ну что же ты? Стыдно… Олежка, ой-ё-ей…

Укоризненный взгляд и милая, добрая улыбка… Вот и вся помощь. Как это всё было похоже на злую карикатуру, шарж-портрет меня самой не далее как в сентябре прошлого года. Вот так со стороны смотришь и думаешь запоздало догадливо: так вот почему поджимала обиженно губки Матрона, а деликатная Нора, добрейшая Нора, не находя уместных слов, просто грустно смотрела на меня и незаметно вздыхала…

Как это всё неприятно, однако!

.. Уже в середине июля стала кучно подтягиваться к родному очагу местная учащаяся молодёжь. Каникулы – святое дело. Но только не у нас – хлопот явно прибавилось. Уследить за прекрасной половиной отряда теперь и вовсе не стало никакой возможности. Только опустится солнышко за море, как мои гулёны уже лыжи навострили и в кусты… А ночи в горах тёмные, жуткие. Вот и хожу с фонарём, как ночной Диоген, заглядываю во все закоулки, останавливаю проезжающие машины – не везут ли «на гульки» мою легкомысленную деваху? Положение наиглупейшее.

Хозяйка же на все мои мольбы и жалобы отвечает странным смешочком:

– А зачем вы вообще за ними гоняетесь?

– Ну, как это – зачем? – только и могу сказать я, на что Хозяйка резонно замечает:

– Жаль, конечно, что у нас пока нет публичных домов, тогда бы и бегать не понадобилось…

– Как это?!

– А так. Готовый материал.

– Как же можно так говорить?

– А на что они ещё пригодны? Работать всё равно не хотят, и, вижу, не будут. Да вы и сами это знаете.

Я так и не поняла, шутила она или подначивала. У неё иногда прорывался такой вот забористо-закордонный юморок…

Иногда со мной в экспедицию отправлялись Огурец или Ханурик. Какая ни на есть, а всё же – «личная охрана». Местное молодое племя (ну и не очень молодое, но тоже с той же прытью) хоть и отличалось значительной, чисто южной экспансивностью, всё же до сих пор какого-либо значительного ущерба нам не причинило. Пока всё было вполне невинно. Не знаю, что их удерживало «от гнусного разврата», возможно, страх перед Хозяйкой, она здесь пользовалась безграничной властью и безоговорочным авторитетом.

– Ей бы картелем управлять, или синдикатом гранд-отелей заведовать, – с таким энтузиазмом говорил Валера о Тамаре Трофимовне, что могло сложиться впечатление, будто он уже получил приглашение на должность главного управляющего в хозяйский «менеджмент».

– Какой ты, Валерик, непостоянный! – журила его со смехом медсестричка.

Валера сразу вполне правильно просёк: Хозяйка здесь была – и царь, и бог, и гетмана злодей… И сделал правильные сезонные выводы: директор базы отдыха в Сочи в летнее время лучше, чем директор детского дома в Москве. Она здесь решала, кого и куда посылать – на временные или подённые работы, чью площадь арендовать под нужды базы и по какой цене; она, безусловно, была главным нервом этого многосложного хозяйственного организма. А если учесть, что пропускная способность её хозяйства – более ста тысяч «блатняка» за сезон (иные всего на один день прилетали!), то несложно представить себе могущество этой дивной женщины. Ведь полезные связи легко конвертировались в любые материальные и прочие ценности… Сила и власть её были столь велики, что Хозяйка могла себе изредка позволить и благотворительность – просто так, без всякого напряжения финансовых структур, короче, удовольствия ради. Так случилось, что в сферу такого рода её деятельности попала временно и я… ну и наши дети, конечно. Она нам прощала такие «шалости», за которые любая другая «группа отдыхающих» на правах подшефных уже давно бы вылетела пулемётной очередью из прекрасных предместий славного города Сочи. А таковых за лето на базе перебывало групп десять-пятнадцать.

– Вот смотрю я на вас и думаю… – глядя сквозь меня большими голубыми очами с поволокой (что, кстати, бывает нечасто – небесноглазые обычно имеют искрящийся взгляд), говорила она мечтательно, – от отчаяния это в вас поселилось или от некой дури? Не обижайтесь, я по-доброму…

– Не понимаю вашего вопроса, – попыталась я уклониться от нелепого, странного разговора (только этого ещё не хватало – искать смысл жизни тихим тёплым вечером на взморье, да ещё с такой шикарной тётенькой на пару!).

Но она наседала:

– Вы что, и, правда, верите в нравственное перерождение этих… детишек?

Я мужественно стерпела эту выходку и смиренно отбила гол, летящий буквально в пустые ворота:

– Они такие же люди, как и все остальные. Но с детства у них не было нормальных отношений с миром, им досталась иная среда, вот и всё. Надо исправлять ситуацию, это не смертельно.

Она удивлённо подняла бровь и коротко хохотнула.

– Вы это серьёзно? Но как именно вы хотите исправлять? Гоняя с мотыгой по горным участкам?

Теперь она смеялась – дробным, рассыпчатым смехом.

– Просто надо восполнить недостающие связи, и всё пойдёт путем. Надо создать для них другие, не паразитические условия. Чтобы они чувствовали себя самостоятельными людьми, а не ущербными сиротками, которым вечно будут кидать куски на бедность.

– Это утопия, – резко меняя тон, сказала Хозяйка. – Мне это не по душе.

– Это реальность. Но её надо сначала создать, – мягко возразила я.

Она всплеснула руками.

– Здорово! Значит всё-таки утопия. Ведь то, чего нет, это утопия?

– Вы меня хотите сознательно запутать? – невольно ощетинилась и я.

– Ну что вы – все люди братья! Только нам тут этих братьев как раз и не хватало, – сказала она, похоже, слегка раздражаясь.

– Отчего же? – тоже сильно озлясь, спросила я резко.

– Здесь всякие бывали, но вот новых христиан что-то не припоминаю.

Уже начиная нервничать, говорю просто:

– Не знаю, что вы имеете в виду. Скажу просто. Я твёрдо верю в справедливость и доброту.

– Это не смешно, – жёстко сказала она. – Христос никому не обещал светлого будущего, на земле, во всяком случае. А во всех остальных местах мы почему-то не можем проверить.

– Это не совсем так…

– Нет, не обещал будущего на земле! – почти выкрикнула она. – Равно как и настоящего. А вы хотите гармонии для всех в бренном и страшном мире с ограниченными сырьевыми ресурсами! Что, однако, противоречит всем законам – как физиологии, так и морали.

– Ошибочная точка зрения.

Она возмущённо взмахнула рукой.

– Все ошибаются, только вы знаете истину. Чудесно!

Хозяйка снова хотела засмеяться, но, видно, передумала. Глаза её постепенно приняли странное выражение. Она уже не улыбалась, сидела мрачная – строго и прямо, Лицо её незаметно утратило прежнюю миловидность и привлекательность.

Да…

Женщинам явно не идёт серьёзная умственность, круто замешанная на злости…

Но битва продолжалась – она меня всё же раззадорила, и я не намеревалась отступать вот так вот стразу.

– Это ещё надо проверять. Мы не знаем, что говорил Христос на самом деле, – вежливо, однако с упрямой настойчивостью сказала я.

– О боже, вы и на небе хотите провести ревизию? Может, ограничитесь пока детским домом? – захохотала она громко, некрасиво кривя ярко накрашенный рот.

Но меня это уже не могло сбить с толку.

– Всюду много неправды. Опровергать очевидное странно, по меньшей мере… – нагло лезла на рожон я.

– Да, согласна, мы живём в мире, где человек человеку – товарищ волк. А ваша своевольная и слишком уж демократическая любовь к этим деткам основана исключительно на порывах вашего сердца, вот и всё, – сказала она. – Никакой исключительной идеи за всем этим не стояло и не стоит. Ваше поведение не может быть примером для подражания. И поэтому в нём нет никакого смысла.

Вот так!

– Я не думала об этом. Но – раз вы советуете, – напрягусь как-нибудь, – сказала я, стараясь не быть резкой.

– Не стоит, ничего интересного всё равно не надумаете. Я вас точно разгадала, – сказала, несколько успокоившись, Хозяйка, уже – с хитрой улыбочкой на лице.

– От сердца человека многое зависит, – упрямо твердила я, – можно изменить окружение, а людей оставить прежними, и ничего хорошего, почти наверняка, не произойдёт. Поэтому я и хочу, чтобы они сначала изнутри изменились, тогда, может быть, и мои усилия изменить условия их жизни принесут хоть какой-то результат.

– Путаница, – развела руками Хозяйка. – Вы уж определитесь как-нибудь конкретнее. А то ведь стараетесь, из кожи лезете вон – и что? Одного образца, даже очень яркого и жертвенного, явно маловато. Для торжества всеобщего счастья нужны усилия многих, а их нет! Человек – эгоист по природе… – Она встала и подошла к окну. – Вон они, от пляжа к столовой, от столовой к пляжу маршируют изо дня в день – помощники называется (за окном виднелась парочка – Валера и медсестричка). Скоро, возможно, очень скоро, и ваш энтузиазм закончится, и вы, повторяю, очень скоро, заболеете Христовым, извиняюсь, бессилием.

.. Возможно, в чём-то она была права. Жизнь безжалостно разрушала мои полуфантастические умозрительные построения на тему о том, как сделать этих детей счастливыми или хотя не дать им стать нечастными. Одного моего желания, однако, явно было мало. Да. Не всё было в моей воле, далеко не всё… Но я уже не могла, не имела права отступить – я видела, знала уже, что эти дети просто не сумеют выкарабкаться сами из той ямы, в которую их безжалостно сталкивала растущая несправедливость нынешней жизни. Конечно, яма пока была вполне уютная, но это была всё же яма. Сейчас им со всех сторон бросают в эту яму щедрые куски, но пройдёт ещё немного времени, и куски падать перестанут…

Что тогда? Пока нет ответа…

Я же постепенно для большинства здешних обитателей становлюсь фигурой комической, жалкой даже… Сторонников у меня здесь не было, ну а Хозяйка… она меня просто изучала – как новый, неизвестный ей доселе предмет. Но, несмотря на это, сдаваться, предавать свой «символ веры», я не имела права.

.. Итак, положительная программа перековки сознания этих детей – для их же спасения – протекала в очень мучительной, и для меня и для них, форме. Я буквально разрываюсь на части, пробуя разные подступы к нашему светлому будущему, однако в результате мы всё надёжнее погрязаем в нашем тёмном прошлом. Выводы пока печальные: жить трудами рук своих – научить наших детей практически невозможно.

Но всё же – должно. Иначе они обязательно повторят путь своих непутёвых родителей. Или, ещё хуже, их просто будут эксплуатировать и в хвост и в гриву, и они не в силах будут этому насилию противостоять.

.. Хозяйка смотрела на меня с некоторым удивлением.

Неужели она меня за такую овцу держит?

– Не обижайтесь, я по-доброму. Ведь ничего нет – ни кола ни двора. Неужели о завтрашнем дне совсем не думаете? Не о себе, так о дочках своих обеспокоились бы. Кто есть по нынешним временам человек без куска? Пустое место, скажу я вам.

– Ой, да разве об этом речь?

Она снова посмотрела на меня раздражённо.

– А вот такой браслет вы хотели бы иметь? – спросила она, сдвигая к запястью манжетку с камушками, каждый ценой, надо полагать, не меньше тясячи.

– Хотела бы, почему нет.

– А я уже, было, подумала, у вас на прочь отсутствуют материальные потребности, – со смехом сказала она, и я вспомнила своё колечко, так и застрявшее в ломбарде (а может, его уже пустили с молотка?). – Ну, так надо же не просто хотеть, а хоть что-либо делать в этом направлении!

– Вы правы, но… – мучительно соображая, чем крыть материальную карту, начала я.

Она меня прервала – и тем самым спасла положение.

– Никаких «но»! – резко вскрикнула Хозяйка. – На этой работе вы не только на браслет не соберёте, но и без последнего платья останетесь.

– Это точно, – вздохнула я, с подозрением, однако, подумав: не попытка ли это вытолкнуть меня отсюда «с мягкой посадкой»?

– Ну, так что?

Хозяйка встала и прошлась по кабинету. Стараясь говорить проще и сугубо нейтрально, я изложила ей свою концепцию «труда и обороны».

– И это всё? – изумленно спросила она.

– Ну да…

Делать мне больше нечего, как философствовать с Хозяйкой о смысле жизни. Она свой смысл нашла. Я – в поиске. Что нам не по пути – это и ежу ясно. Зачем мне её поучения, а ей – мои откровения?

Я молчала…

Хозяйка продолжала испытующе смотреть на меня. Чувствовалось, что она будто хочет вытащить из меня какую-то жуткую тайну – может, по ночам – о, ужас! – я бочками сороковыми пью кровь невинных наших деток…

Прикол был в том, что тайны-то никакой и вовсе не было! Но она не могла принять моей наглости – я не видела смысла в их жизни, и это очевидно.

– Да… а вы вовсе не такая уж и дурочка… – протяжно вздохнув, сказала Хозяйка.

– Со стороны виднее, – скромно ответила я.

– Нахалка! – хохотнув в кулачок, сказала она.

Как женщина гордая (в первую очередь, своим состоявшимся могуществом), она не подала виду, что недовольна результатом нашей беседы. Маскируясь благодушием, она ещё немного поболтала со мной о том, о сём, и мы мирно вполне попрощались, оставшись каждый – при своём.

Мне иногда казалось, что она испытала бы глубочайшее удовлетворение, если бы ей удалось пронаблюдать моё падение. Если по какой-либо причине я бы запросила пощады… Но впрочем, это были мои досужие домыслы, не более того.

Ничего похожего в её словах, обращенных ко мне, не звучало – ни раньше ни потом. Разговоров с ней у нас потом было множество. А с третьими лицами она обо мне не злословила. Это я знала точно. Благостная внимательность и дружелюбное любопытство, иногда лишь раздражение оттого, что наши мысли никак не сходятся – вот что обычно было написано на её лице…

.. И вот теперь, когда на территории базы появились юные аборигены – в статусе студентов на каникулах, я снова ринулась к Хозяйке за подмогой. Как удержать рвущихся на контакт гормонально расторможенных малолеток от соблазнов «большой жизни»? Никакие запугивания на них не действовали, все мои требования сидеть после десяти вечера в своих домиках воспринимались ими как надоедливый комариный звон.

Хозяйка, не долго собираясь, дала команду: свистать всех ко мне. Девицы, все как одна, были приведены на разборки. Построив их в шеренгу, Хозяйка, вольготно прохаживаясь по кабинету, своим изысканным контральто изрекла:

– Если кому-нибудь из вас, милые девочки и дамочки, придёт в очаровательную головку миленькая идейка укатить в горные дали с каким-нибудь Гаго или Гоги, пеняйте на себя – мало не покажется. Тут уж точно, ни одна клиника не поможет. Не знаю, насколько это их испугало, но многие, прежде чем отправиться на свидание с аборигеном, знакомили меня со своим обожателем и даже его роднёй. Однако знойные и самоуверенные мачо поначалу решили, что это просто неудачная шутка.

Случалось и не без казусов. Особенно повеселила меня Лиля Кузенкова.

Как-то вечером, после ужина, подходит ко мне Кузя, а за ней, «на коротком поводке», перемещается Ашотик – её кудлатый Пятница.

– Ольга Николавна, – говорит она ласково, постреливая намалёванными глазками по сторонам – нет ли свидетелей. Вот тут Ашотик хочет вам что-то сказать.

Ашотик поправляет перстень на указательном пальце (размером с голубиное яйцо), недоверчиво оглядывает меня с головы до ног и замирает как статуя.

Оскорблён что ли? Лиля толкает его в бок и шипит:

– Соображай, Склиф, быстрее!

Тут «Склиф» что-то рыкнул про свои аж 25, потом, широко улыбнувшись на все тридцать два (пополам с позолотой), сказал, церемонно протягивая руку лодочкой:

– Пазнакомица хатите, да? – Свежая мысль. Здравствуйте, Ашот.

– Привет, дарагая!

Улыбка просто до ушей – самоварное золото нещадно слепит мои слабые глаза.

– Вы, вероятно, хотите испросить позволения поговорить немного с моей воспитанницей Лилей?

Его глаза принимают форму огурца.

– Не заходя слишком далеко и не задерживая её надолго. Я вас правильно поняла?

Ашотик наклоняет голову и прижмуривает глаза, пытаясь меня получше разглядеть – но я смотрю на него весьма серьёзно.

– А может, вы ещё захатити, чтобы я спрашивался, когда девушку захачу пацылавать? Когда она тоже захочит, – неспешно уточняет он.

– Э, нет, – делаю каменное лицо я. – Здесь и спрашивать бесполезно.

– Как это? – хлопает себя по заду Ашотик.

– А так, – говорю я и начинаю загибать пальцы: Сначала справочку принесите с места жительства и копию финансово-лицевого счёта, потом характеристику с места работы.

– Вах! – осклабился Ашотик. – Ты, канешна, шутишь?

– Вовсе нет. А ещё выписку из трудовой книжки не забудьте. И обязательно заверьте в отделе кадров.

Ашотик вконец ошалевает, хватает трясущуюся от смеха Кузю за руку и устремляется к морю. Издалека доносится:

– Она что у вас, савсем психичицкая?

– Около того, – говорит Кузя и ускоряет шаг.

А я кричу им вслед:

– И ещё справку из военкомата – нам «косари» не нужны.

Оба бегут трусцой, на галоп, видно, нет сил от смеха. Однако, поняли меня правильно. Около десяти стук в дверь Голубятни. Я как раз собиралась на обход.

Ашотик торжественно докладывает:

– Ваша девушка адыхаит на своей кровати. Медсестра уже её сматрела.

Проверила наличие в спальне, надо полагать.

– Спасибо, Ашот. Я знала, что ты не подведёшь. Спокойной ночи.

Однако он мнётся, не уходит.

– Что-то ещё? Говорит:

– А завтра снова спаршиваца?

– Ладно, сегодня я добрая. Завтра не надо. Но если припозднитесь, тогда уж точно будет разговор.

Всё это время он стоял, держа правую руку за спиной. И тут он ловко, как фокусник Кио, бросает к моим ногам охапку жёлтых цветов. Я осторожно кладу амброзию на порог Голубятни. Сегодня утром мы с детьми повсеместно истребляли, тщательно выдергивая по всей территории «пищу богов». У некоторых отдыхающих на неё аллергия… У меня, кстати, тоже.