Марина Шатерова Не забывается – а хотелось бы!

Марина Шатерова

Не забывается – а хотелось бы!

Недавно призадумалась: десять лет были отданы школе, а что я могу вспомнить о тех годах, кроме тихой ненависти к учебе, ко всему тому, что нам навязывалось через силу, одноклассников, которые меня не любили, да и учителей, которые тоже запросто могли в лицо гадостей наговорить?

Вообще, дети, у которых есть старшие братья и сестры – школьники, знают, что после садика надо идти в школу и что их там ждет. А я сама была старшей сестрой младшего брата, и консультироваться, что и как, мне было просто не у кого.

1 сентября 1989 года в павлоградскую школу № 4 привел меня папа. Я испуганно крутила головой по сторонам и лупала глазами – кругом полно народу и все такие нарядные, радостные, крикливые, а я вообще не могу понять, куда меня привели и что меня ждет.

Учеба давалась мне с трудом, так как по темпераменту я ближе к флегматику, поэтому мне требовалось больше времени, чтобы усвоить материал. Усложняли учебный процесс частые пропуски школы из-за простуды.

В первом классе зимой (было начало третьей четверти) я шла в школу, поскользнулась и повредила спину. Полгода тогда провела в больнице, дома и два месяца в санатории. После этого все оставшееся время в школе и в первом институте нагло «косила» от физкультуры. Вообще, я очень часто ломала руки – чуть ли не каждую зиму ходила в гипсе. Дело в том, что на Украине климат какой-то неправильный в плане зимы. Нет такой зимы, как, например, в Беларуси, куда мы переехали в 1995 году, – выпало много снега, взялся хороший морозец, и так до весны. Там же постоянно оттепели, снега как такового вообще мало было. Что-то выпадет, растает, подморозит, снова рас тает. И получается каток размером с город Павлоград, где, собственно, мы и жили. Коммунальных служб там не было вообще, либо они работали только в центре. Если что-то где-то и посыпалось песочком, то только возле больницы и то явно своими силами. Поэтому представьте, как я обрадовалась, переехав в Минск, что тут, в Беларуси, не только зима нормальная, но и коммунальщики есть, которые и снег почистят, и лед отковыряют, и песочком посыпят…

Вообще, первый раз я руку сломала в шесть лет и не на льду: ехала с родителями в поезде и упала со второй полки. «Добрый» папа загнал меня на вторую полку, велел не бояться, и я поверила. Это была боковая полка – параллельно проходу. Поезд качнуло, и я спросонья оказалась на полу у ног какого-то мужика, который в это время шел по проходу со стаканами в руках. Вот такой был прикол. Поэтому, собственно говоря, у меня и почерк всегда был корявым. Но если раньше он хоть читаемый был, то теперь я временами сама его понять не могу. Хорошо, что в наш компьютерный век иметь красивый почерк уже не столь важно.

Но раньше были совершенно другие времена, особенно в школе. Помню, во втором классе (через год после моей травмы спины) мы что-то писали, учительница ходила по проходу между рядами и смотрела, кто и как работает. Уж не знаю, проверял ли кто наши тетради кроме лично нее (она же была единственной учительницей по всем предметам и классной руководительницей), может быть, какое– то ее начальство (завуч или кто-то еще), или это была ее личная инициатива, чтобы все дети писали красиво, и не важно, кто сколько раз руки ломал, кто левша или у кого-то что-то с мышцами, и он не может писать таким стандартно каллиграфическим почерком, как в прописях.

Видя кривой и косой почерк, она впадала в ярость, орала и даже била нас своей метровой деревянной линейкой. Чаще всего доставалось двум толстым мальчикам-двоечникам, которые были тунеядцами по определению, а не потому, что часто болели и пропускали школу.

Не знаю, насколько больно им было, они ведь не «гремели костями» в отличие от меня. Я это все веду к тому, что однажды от учительницы очень сильно перепало мне. Увидев в тетради мои каракули, она разоралась и отлупила со всей дури меня своей длинной деревянной линейкой. Спина потом ощутимо болела в месте моей прошлогодней травмы.

Дома пожаловалась маме, надеясь, что она пойдет в школу и вставит училке мозги на место, но нет, та сказала: «Передай учительнице, что у тебя больная спина и тебя нельзя бить»… И ладно бы, если бы она работала и ей трудно было бы отпроситься с работы, чтобы в школу сходить, но нет, когда родился младший брат, она из декретного отпуска на работ у так и не вышла – сидела с ним, так как он все время болел.

А были и еще случаи с той же учительницей, когда она мне при всех подзатыльников надавала опять же за корявый почерк. Из одноклассников за меня никто не заступился, а к родителям жаловаться я уже не ходила: поняла, что бесполезно. Да если бы моего ребенка в школе кто-то обидел (тем более взрослый человек, учительница – более сильная по сравнению с ребенком), то я бы его засудила или сама бы пришла в школу и по клюву нащелкала. А тут полная беззащитность.

* * *

Лучше всего мне давались изложения по русскому языку. Это когда нам читали текст, мы его разбирали по абзацам, потом нам надо было его записать в тетрадь по памяти максимально приближенно к тексту. Однажды в третьем классе я такое изложение написала на пять. Это было удивительно для всех: для учительницы, которая гоняла меня и в хвост и в гриву, не видя во мне каких-либо перспектив, для класса, который видел во мне тихую троечницу, и для меня самой – наконец-то я достигла чего-то выдающегося. Когда учительница объявила, что у меня по изложению пятерка, то класс сначала потрясенно замолчал, потом зашумел, закрутил головами, один из мальчиков-отличников нашего класса сказал, что это я у него списывала, хотя мы и сидели в противоположных концах класса. Учительница решила прочесть для класса вслух мое изложение и, пока читала… нашла орфографическую ошибку, а дома, пока проверяла, не заметила, наверное, было поздно, и она была уставшей. И в журнал поставила четверку, а в тетрадке так и осталась красоваться пятерка. Обидно, конечно, но, похоже, это была моя расплата за пять минут славы.

* * *

Первые три класса школы пришлись еще на советский период. Помню сбор макулатуры. Он, правда, не был таким уж массовым, но человек пять-шесть точно что-то принесло. Учительница взвесила их макулатуру, перевязанную веревкой, ручными весами (колечко надевается на палец, а снизу крючок, на который вешается груз) и похвалила тех учеников, чей вес макулатуры был большим. Были линейки на 9 Мая возле памятника воинам Великой Отечественной войны, рассказы о войне нашей учительницы немецкого, настоящей немки, после войны вышедшей замуж за русского.

После травмы позвоночника и больницы я два месяца провела в санатории. Там мы тоже учились в школе, только в классе сидели ученики разных возрастов, и учительница давала отдельные задания разным возрастным группам. Помню, что все дети были поделены на отряды, у которых были названия и девизы. По утрам у нас была линейка, на которой каждый отряд хором прокрикивал свое название и девиз. Мой отряд назывался «Звездочка», а девиз был в стихах:

Звездочка лучистая, мы твои лучи,

Стать людьми хорошими ты нас научи.

На линейке также разбирались разные инциденты, произошедшие накануне.

А еще помню, как меня приняли в октябрята. Нас, второклашек или третьеклашек, точно сейчас не вспомню, вывели на сцену местного дома культуры, выстроили в ряд. Девочки-пионерки с красными галстуками на шее подходили к каждому из нас и прикалывали к лацкану школьного фартука красную звездочку с профилем Владимира Ильича. В пионеры меня так и не приняли – просто к тому времени не стало уже той страны, где бы это могли сделать.

* * *

В старших классах – с пятого по седьмой – у нас в Павлодаре было так: если учитель заболеет, а его некем заменить, то образовывались «форточки» – если тепло, то просто бегали на улицу гулять во дворе школы. Или у нас были «спаренные уроки», когда нас подсаживали к другому учителю, который в это время вел урок у другого класса. Брали стулья в соседнем кабинете, и в итоге за каждой партой сидело по трое-четверо. Вот так и занимались. Это было тяжело и неудобно, но, с другой стороны, если народа в классе в два раза больше, то учительница будет спрашивать учеников из обоих классов, значит, за сорок пять минут урока кого-то «пронесет» (в хорошем смысле слова) – не вызовут.

Школа у меня была с физико-математическим уклоном. Поэтому первый год физики (в седьмом классе она началась, кажется) у нас закончился зачетом – нам заранее выдали список вопросов по всем темам, мы учили ответы на эти вопросы, после уроков надо было приходить в кабинет физики и сдавать эти темы физичке. Я сдала одной из первых и на пятерку, чем очень сильно всех удивила, так как ни отличницей, ни хорошисткой меня нельзя было назвать: четверок и трояков у меня было где-то в соотношении 50/50. Пятерки бывали, но не так часто, как хотелось бы, – я часто болела, особого интереса к учебе у меня не было, поэтому наверстывала пропущенный материал без особого энтузиазма.

Физичка наша была просто маньячкой от педагогики – из каждой новой темы в учебнике мы должны были выписывать на картонные карточки формулы. На каждом уроке она проводила опрос этих формул: подходит к каждому ряду и задает несколько вопросов наподобие: «Покажите формулу того-то», и весь ряд поднимал картонки с нужной формулой. Определения и какие-то физические законы нужно было зубрить наизусть, как сформулировано в книжке, своими словами пересказывать или хоть немного отступать от «канонического» текста было нельзя.

По математике было много контрольных работ, формулы и правила надо было выписывать в отдельную тетрадочку и зазубривать. Все это вгоняло в полную апатию и неприятие всего учебного процесса в целом, так как ясно же, как божий день, что в жизни это все навряд ли пригодится.

* * *

В восьмой класс я уже пошла в Минске (с сентября 1995-го) в школу № 140, там я по-настоящему почувствовала себя счастливым человеком, потому что там педагогический процесс был сравнительно более слабый, и никто нас так не прессовал, как это было на Украине.

Что самое интересное, в школе на Украине у нас в каждом классе было пять букв, например, пятый класс «А», «Б», «В», «Г» и «Д». В «А» классе учились самые глупые дети, а в «Д» – самые умные. Я училась в «Д»-классе и была средней ученицей. Когда я переехала в Минск, то в школе при определении меня в класс с какой-то определенной буквой учителя сильно не парились над тем, «Д»-класс – это «умные» или «дураки»? Поэтому определили меня в «Г»-класс – к «дуракам» (в Минске в «А»-классе, наоборот, умные учились). И… я среди них вдруг оказалась самой умной.

Ну, конечно, там же нас муштровали, как сидоровых коз, а тут все на расслабоне было. Весь класс бегал ко мне списывать, консультироваться и пр. В первое время у меня в четверти было две-четыре тройки (на Украине было пять-семь), в основном по истории Беларуси, которую тут люди три года уже учили, а я пришла в восьмой. А в 9-м по этой истории уже надо экзамен сдавать, как и по белорусскому языку. А мне с украинского перейти на белорусский было довольно сложно. А еще я химию не понимала – могла только списывать у кого-то. Потом я расслабилась: если не муштруют, то какой смысл особо сильно напрягаться? И скатилась к тому же соотношению: 50/50 между тройками и четверками.

* * *

Если брать что-то смешное и более позитивное из школьных воспоминаний, то это было, наверное, уже тогда, когда я в Минск переехала. Классной руководительницей у нас была учительница математики – симпатичная дамочка в очочках, со светлыми кудрявыми волосами до плеч. Как-то во время перемены парень с девушкой из нашего класса – Катя и Ваня – решили над ней приколоться: девушка накрасила губы помадой и обцеловала парню все лицо, и он в таком виде побежал в класс, где классная на переменах обычно консультировала учеников, чьи-то тетради проверяла и пр. Прибегает он к ней и спрашивает что-то про дополнительные занятия. Она на него даже не взглянула (хотя весь прикол был рассчитан именно на это: она посмотрит на обцелованное Ванино лицо, и было бы очень интересно, как отреагирует). А она сказала: «Да, хорошо, приходите». Ваня вернулся расстроенный.

Были приколы, связанные со мной. Как-то на физике отвечаю возле доски. Не помню, о чем там шла речь, но я упомянула такой нагревательный прибор, как «горелка». Не знаю, может, в Беларуси его как-то по-другому называют, «спиртовка» например. Но слово «горелка» вызвало у класса очень бурную реакцию. Физичка потом толкнула умную речь о том, что если живешь в другой местности, то некоторые вещи называются немного по-другому. Но народ в классе еще долго надо мной прикалывался: «Ну, как там твоя горелка?» или «Ну что? Горелку принесла?»

* * *

О подругах среди одноклассниц.

Когда я пришла в восьмой класс, то начала дружить с девочкой Таней. Тогда она была нормальной милой девочкой, правда, училась не ахти – у меня все время списывала, но общаться с ней было приятно. Она была из деревни Кунцевщина (пригород Минска), а я жила и живу в Минске.

Летом после восьмого класса она связалась с какой-то компанией парней и девушек, начала тусоваться с ними по дискотекам, пить, курить. Я с ней не тусовалась, потому что меня родители просто из дому не выпускали: только в школу и в магазин. Поэтому она пошла по кривой дорожке, а я нет. И вообще, позже она меня так достала, что я прекратила с ней общаться. Ну а что поделаешь, если все разговоры с ней сводились к тому, с кем она накануне тусовалась и выпивала, как ее деревенские друзья несли ее домой с дискотеки вдрабадан пьяную и тому подобное. Мне-то это не интересно. Книжек она не читала (зачем что-то читать, если друзья зовут бухать), уроки вообще учить перестала (раньше хоть что-то сама делала), просто приходила в школу, внаглую вырывала у меня из рук тетрадь и садилась списывать домашку.

Или еще – у каждого ученика должен быть стандартный набор канцтоваров: пара ручек, простые карандаши, линейка, стерка и точилка для карандашей. У меня все это было. У Таньки – только ручка. Когда мы на уроке что-то чертили, то делали это все одновременно. Танька же просто вырывала у меня из рук карандаш с линейкой, рисовала все, что нужно, у себя в тетради, потом возвращала мне – успевай потом чертить как хочешь. Танька была из многодетной семьи, и иногда я слышала от нее рассказы про какую-то гуманитарную помощь родителям со стороны государства. Поэтому говорю ей как-то: «Таня, если у тебя нет денег на карандаши, линейку и стерку, – давай я тебе куплю, я же из-за тебя ничего не успеваю». А она с ухмылкой ответила: «Хочешь – покупай, но я не буду носить их в школу. Если купишь – тогда сама их и носи для меня!»

Кому все это приятно будет? Поэтому я пересела за другую парту, к той Тане, с которой я и теперь дружу по истечении многих лет после окончания школы. А та Танька ходила ко мне извиняться, звала меня обратно сесть с ней, но я не вернулась.

В девятом классе с этой моей бывшей подругой Таней произошла еще одна история, которая началась смешно, а закончилась грустно. В восьмом и девятом классах у нас историю вел молодой мужчина лет тридцати. Не знаю, был ли он женат, но был он каким-то озабоченным по части девочек. Если отвечаешь у доски, то он просит, чтобы становились возле его стола.

И если девочка отвечает хорошо, то он одобрительно похлопывает ее рукой по пояснице и приговаривает: «Очень хорошо, Света (Таня, Оля и пр.), ты все очень правильно говоришь». Если же халтуришь, то похлопывание все равно будет, только слова другие: «Надо больше заниматься!!! История – это же так интересно!» – и в том же духе.

История – предмет устный, поэтому Таньке я ничем не могла помочь – ей надо было учить самой. А тут ее в очередной раз родители прессанули из-за оценок, и села она вечером зубрить историю, чтобы получить в четверти четверку. За ней приехали друзья на машине, но она не пошла с ними тусоваться – о, как! Наступает урок истории. Танька выходит к доске и отвечает на четверку. Учитель ее похвалил, но за четверть поставил ей трояк, потому что троек же у нее больше было. Танька пришла в ярость. Схватила учебник истории, с размаху треснула им по учительскому столу и закричала: «Да я из-за вашей вонючей истории с пацанами гулять не пошла!» И дальше в том же духе. Учителя эта буря эмоций сильно позабавила: «Так в чем проблема? Выучи историю и гуляй!» Он взял Танькину книжку, поднес к носу, понюхал и говорил: «И ничем эта история не воняет».

Потом как-то Танька не пришла в школу, и нашего историка по совпадению тоже не оказалось. Мы просто тихо сидели в классе и занимались своими делами. Только Танька мне накануне рассказала, что она со своими друзьями гуляла поздно вечером и они не то случайно, не то умышленно встретили этого историка, и пацаны ему сильно накостыляли. Не знаю, видел ли он Таньку среди этих пацанов, а если видел, то узнал ли…

В общем, Танька не появилась в школе, когда должен был быть урок истории, а меня попросила держать ухо востро и разведать для нее обстановку – что там и как.

Наши девчонки где-то подслушали, что историк пришел в школу с «фонарем» под глазом и наврал директрисе, что его сбила машина и что-то еще в этом духе. Его из школы уволили. Кто-то потом рассказывал, что его видели в магазине, где он грузчиком работал. В общем, сломали человеку жизнь. Почему его уволили, я так и не поняла…

Для меня же школа была очень тяжелым испытанием, поэтому тот день, когда я ее закончила, был одним из самых счастливых дней в жизни!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.