Наталия Смородинская Велюровое платьице

Наталия Смородинская

Велюровое платьице

Помню, с начала семидесятых начался период повального увлечения джинсами. Я это увлечение как-то проскочила: сначала – из-за дороговизны и дефицита, потом, когда это перестало быть проблемой, мне уже было неинтересно. Но знаю случаи, когда мои ровесники, кому родители не могли достать джинов в период их взросления, надолго заработали комплексы неполноценности. Те же, кто носили джинсы, негласно считались элитой. Помню, в институте у нас был мальчик – все пять лет проходил в шикарных штатовских джинсах. Он мало говорил, звезд с неба не хватал, но иначе как «босс» к нему никто не обращался – уважали…

Что же касается девочек, то главным для них были тогда не джинсы, а сапожки. Они стоили месячную зарплату начинающего специалиста – 90–100 рэ, а особо шикарные – 120–150. Поэтому на сапожки копили месяцами, отказывая себе во многом. Считалось, что девушка без сапог – это вообще не девушка. На жутком морозе ходили в капроне, в мини-юбках – и при сапогах… Замерзали, ожидая автобуса, но иначе было нельзя: красота требовала жертв. Самое интересное, что лучшие сапоги были почему-то у секретарш. Помните Лию Ахеджакову в «Служебном романе»?

В память врезался один эпизод, который разломил мой мир надвое. Классе в девятом-десятом я попала в красивый дом на Большой Грузинской на чей-то день рождения. Это была большая отдельная квартира (редкость по тем временам), где толпилось много студентов, везде горели свечи – тогда эта мода гасить свет и зажигать свечи у нас только появилась. Я была одета по тем временам со вкусом: черное платье-рубашка, на шее – короткая серебряная цепочка из домашних запасов. Платье мне мама перешила из своего крепового, но материала немного не хватило – пришлось сделать кримпленовую клетчатую кокетку. Получилось шикарно, даже слишком для «летки-енки», и я себя чувствовала на коне. И вдруг…

С магнитофонной ленты полилась какая-то чудесная французская музыка, круг расступился, в середине оказался высокий парень в белой рубашке и голубых джинсах (видно, это и был именинник – хозяин дома) и миниатюрная златоволосая девушка в приталенном велюровом платьице. Девушка повисла у него на шее, ее тонкий «шоколадный» силуэт закружился в танце, а складки юбки развевались, переливаясь в отблесках свечи. Они были похожи на принца и принцессу, на пришельцев из сказки, они были так прекрасны и раскованны – нельзя было оторвать глаз…

Я смотрела на них и чувствовала, как стремительно меркнут моя серебряная цепочка, мой «шикарный» наряд, моя уверенность в себе, мое представление о будущем.

Я вдруг поняла, что эти ребята – из другой жизни, точнее, что я – из какой-то убогой жизни, где вечно экономят, перелицовывая старое, где прекрасное приходит из книг и там же ос тается, где любовь – только на экране, где мне никогда не удастся надеть ни шелка, ни бархата – да и как это будет смотреться в коридорах коммуналки! Я вдруг поняла, что в моем городе, совсем рядом, есть какая– то другая Москва, до которой мне не дотянуться… Начиналась эпоха внешторга и нефтедолларов – первое ощутимое социальное расслоение советской интеллигенции.

Велюровое платьице шоколадного цвета – оно стало моей идеей фикс…

Прошло тридцать лет, и в конце девяностых в одной из своих командировок, в Оттаве, я купила похожее. Но рядом не было ни парня в голубых джинсах, ни волшебной французской мелодии. Было, правда, французское вино, университетский фуршет и мудрые усталые глаза нашего директора-академика. «Что же это за страна такая? – говорил он с усмешкой о Канаде, пряча в карман сигарету “Ява золотая”. – Ни курить нельзя, ни целоваться – припишут sexual abuse!»