Сергей Семенович Уваров (1786–1855)

Сергей Семенович Уваров

(1786–1855)

В молодости служил в коллегии иностранных дел, состоял при посольствах в Вене и Париже, за границей познакомился с рядом выдающихся литературных и научных деятелей – Гете, Гумбольдтом и другими. В 1811 г. женился на 28-летней дочери министра народного просвещения, богача графа А. К. Разумовского, и был назначен попечителем петербургского учебного округа. В Петербурге вращался в литературных кругах, дружил с Батюшковым, хорош был с Карамзиным, Жуковским, братьями Тургеневыми, состоял членом «Арзамаса». Был человек многосторонне образованный, особенно интересовался классической археологией и филологией, напечатал ряд работ – об элевсинских мистериях и др. Он убедил Гнедича в возможности употребления гекзаметра в русском стихосложении, и Гнедич, уже переведший одиннадцать песен «Илиады» александрийским стихом, уничтожил перевод и стал переводить «Илиаду» гекзаметром. В 1818 г. Уваров был назначен президентом Академии наук, в 1832-м – помощником министра, в 1833 г. – министром народного просвещения. Он был творцом и проводником в жизнь знаменитой формулы «православие, самодержавие и народность». В 1846 г. возведен в графское достоинство. В 1849 г. оставил пост министра.

Историк С. М. Соловьев пишет об Уварове: «Он был человек с бесспорно блестящими дарованиями, и по этим дарованиям, по образованности и либеральному образу мыслей был способен занимать место министра народного просвещения и президента Академии наук; но в этом человеке способности сердечные нисколько не соответствовали умственным. Представляя из себя знатного барина, Уваров не имел в себе ничего истинно-аристократического; напротив, это был слуга, получивший порядочные манеры в доме порядочного барина, Александра I, но оставшийся в сердце слугою; он не щадил никаких средств, никакой лести, чтоб угодить барину Николаю I; он внушил ему мысль, что он, Николай, творец какого-то нового образования, основанного на новых началах, и придумал эти начала, т. е. слова: православие, самодержавие и народность; православие, – будучи либералом; народность, – не прочитав в свою жизнь ни одной русской книги. Люди порядочные, к нему близкие, с горем признавались, что не было никакой низости, которой бы он не был в состоянии сделать, что он кругом замаран нечистыми поступками. При разговоре с этим человеком, разговоре очень часто блестяще-умном, поражали, однако, крайние самолюбие и тщеславие; только и ждешь, – вот скажет, что при сотворении мира Бог советовался с ним насчет плана». Угодливость и искательность Уварова не знали пределов. У влиятельного министра Канкрина он был «своим человеком»; А. И. Тургенев писал Вяземскому: «Он всех кормилиц у Канкрина знает и дает детям кашку». В другом письме он называет Уварова «всех оподляющий». Однажды министр Дашков встретил Жуковского под руку с Уваровым, отвел Жуковского в сторону и сказал: «Как тебе не стыдно гулять публично с таким человеком!» Уваров обладал противоестественными наклонностями; усиленно рассказывали, что князь Дондуков-Корсаков был им назначен попечителем петербургского учебного округа за то, что был его «любовницей».

Пушкин, несомненно, встречался с Уваровым еще в эпоху «Арзамаса». Виделись нередко и впоследствии. В 1831 г. Уваров прислал Пушкину свой французский перевод его стихотворения «Клеветникам России». Пушкин, со всегдашней своей любезностью, ответил, что восхищен «прекрасными, истинно вдохновенными стихами» Уварова, и находил, что стихи его, Пушкина, послужили для Уварова «простою темою для развития гениальной фантазии».

В 1834 г. Пушкин хлопотал перед Уваровым о предоставлении Гоголю кафедры в киевском университете. Бывал у него в гостях. Но отношения их постепенно делались все холоднее. Уваров начинал теснить Пушкина, требовал, чтобы сочинения его, помимо царской цензуры, проходили цензуру общую, самолично вычеркнул несколько вполне невинных стихов из поэмы Пушкина «Анджело». В феврале 1835 г. Пушкин раздраженно писал в дневнике: «В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже – не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге, как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим цензурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит. Кстати, об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен. Низость до того доходит, что он у детей Канкрина на посылках. Он крал казенные дрова, и до сих пор на нем есть счеты (у него одиннадцать тысяч душ), казенных слесарей употребляет в собственную работу и т. п.». Вскоре случилось такое происшествие. В Воронеже, проездом, тяжело заболел скарлатиной молодой и бездетный граф Д. Н. Шереметев, один из богатейших людей России, двоюродный брат жены Уварова. Через нее Уваров являлся одним из его наследников. Не сомневаясь в близкой смерти Шереметева, Уваров поспешил опечатать его имущество. А Шереметев выздоровел. Об этом скандале со смехом говорил весь Петербург. Пушкин напечатал в одном из московских журналов стихотворение «На выздоровление Лукулла», будто бы «подражание латинскому»:

Ты угасал, богач младой!

Ты слышал плач друзей печальных.

Уж смерть являлась за тобой.

В дверях сеней твоих хрустальных…

А между тем наследник твой,

Как ворон, к мертвечине падкий,

Бледнел и трясся над тобой,

Знобим стяжанья лихорадкой.

Уже скупой его сургуч

Пятнал замки твоей конторы,

И мнил загресть он злата горы

В пыли бумажных куч.

Он мнил: «Теперь уж у вельмож

Не стану нянчить ребятишек;

Я сам вельможа буду тож;

В подвалах, благо, есть излишек.

Теперь мне честность – трын-трава!

Жену обсчитывать не буду

И воровать уже забуду

Казенные дрова!»

Но ты воскрес. Твои друзья,

В ладони хлопая, ликуют…

Бодрится врач, подняв очки;

Гробовый мастер взоры клонит;

А вместе с ним приказчик гонит

Наследника в толчки.

Стихи вызвали сенсацию. Рассказывают, что Бенкендорф пригласил Пушкина к себе и сделал ему строгий выговор за то, что в таком виде выставил Уварова. Пушкин будто бы ответил:

– Да стихи написаны вовсе не на Уварова.

– А на кого же?

– На вас.

Бенкендорф остолбенел.

– На меня?!

– На вас.

– Но позвольте, – когда же я воровал казенные дрова?

– А значит, Уваров воровал дрова? Почему он стихи отнес к себе?

Рассказ этот внушает мало доверия. Пушкин так не держался с Бенкендорфом. До нас дошел черновик его письма к шефу жандармов, где Пушкин очень почтительно доказывает, что стихи его представляют общую сатиру и не имели в виду никакого определенного лица. Однако намеки были слишком ясны. Царь выразил Пушкину через Бенкендорфа крайнее свое неудовольствие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.