Глава 5 Восхождения

Глава 5

Восхождения

Гертруда с детства обладала выдающейся жизненной силой и ума, и тела. Невысокого роста, при этом сильная и спортивная, она всегда стремилась к физической активности, и чем труднее, тем лучше. Она охотилась, танцевала, ездила на велосипеде, стреляла, ловила рыбу, работала в саду и каталась на коньках, а на отдыхе не уставала осматривать достопримечательности. Гертруда не выносила, чтобы о ней думали, будто она себе потакает, и к тридцати годам, когда большинство ее сверстниц ушли в семейную жизнь и материнство, была готова к новым трудностям и задачам – показать, что она не просто плывет по течению. И она открыла для себя альпинизм. После первого серьезного восхождения в девяносто девятом Гертруда писала: «Это было ужасно – идеально страшно! Крутая стенка до самого низа, а я никогда практически не была раньше на скалах. Наверное, если бы я знала заранее, что меня ждет, то не пошла бы на это… Однако я не сдала назад».

За два года до того, на семейных каникулах во Французских Альпах, она обещала, что вернется и поднимется на гору Меж, покрытое снегом ребро которой возвышалось над деревней Ла Грав и маленькой горной гостиницей, где остановилась семья Белл. Родные посмотрели на Гертруду скептически. Гора эта была для серьезных альпинистов и очень отличалась от всего, что Гертруда до сих пор знала. И когда она приехала подниматься на эту гору высотой 13 068 футов, оказалось, что удобнее всего делать это в белье. В те времена не было «правильной одежды» для альпинисток, и Гертруда сняла с себя юбку там, где связалась веревкой с проводниками, а как только спустилась обратно на ледник, то надела ее.

Для богатых семей поздневикторианского времени каникулы в Альпах были романтическим экзотическим антрактом, например, как сегодня зимний отпуск на островах знаменитостей вроде Барбадоса или Сент-Барта.

Горные прогулки, здоровая еда, поездки на велосипедах, катание на лодках по озерам и игра в карты перед сном – такова была программа подобных отпусков. Беллы, много путешествовавшие, в этом не отличались от всех прочих, и хотя Гертруда поднималась в горы сколько хотела, во время двухнедельного пребывания в Ла Грав она тоже придерживалась этой программы.

Случившийся в девяносто седьмом году бриллиантовый юбилей королевы был отмечен для Беллов траурным событием – смертью Мэри Ласселс, сестры Флоренс. Мэри наблюдала за взрослением Гертруды, пыталась феминизировать «оксфордскую» девушку в бурной светской жизни Бухареста, с тревогой следила за ее романом с Генри Кадоганом. Она умерла, когда еще не прошло и месяца с тех пор, как Гертруда снова у них гостила, на этот раз в Берлине, где сэр Фрэнк был британским послом. Четыре месяца траура вряд ли превратили горе в смирение, и Хью с Флоренс решили, что всем им нужны каникулы. Они договорились собраться все вместе в августе. Флоренс находилась в Потсдаме, в гостях у Ласселсов, и с остальными должна была встретиться в Париже. Хью, Гертруда, Хьюго, Эльза и Молли соберутся в Лондоне, приедут к Флоренс, а потом совершат культурную экскурсию к массиву дез Экрен в Дофине, посетят по дороге галереи Лиона и церкви Гренобля. Однако Флоренс с самого начала поездки свалилась в постель с простудой, а остальные сидели на солнце и пили горячий шоколад. Отцу и дочери идеально подходили не слишком трудные экскурсии, в которых они радовались красивому виду и цветам, с удовольствием беседуя, забывая обо всем на свете. Хью решил сопровождать Гертруду в подъеме на местный пик, где в основном нужно было идти, но иногда и лезть, – Бек-де-Л’ом. Они поднялись по крутому склону, поросшему эдельвейсами, до подножия ледника, а затем связались веревкой и полчаса карабкались вверх. На гребне они позавтракали, любуясь видом, и потом спустились. Хью этого хватило, но Гертруда вскоре стала уходить дальше и возвращаться позже. Она организовала для себя восхождение с местными проводниками, Матоном и Мариусом, на небольшой пик 3669 футов, примерно на 400 футов ниже вершины Меж, и почти все это было гораздо легче, чем подниматься на Меж. Седьмого августа Гертруда записала в своем дневнике: «Эльза и папа оставались на Коле, пока мы с проводниками поднялись на пик Ла Грав, вырубая ступени во льду примерно три с половиной часа… Папа и Эльза в обратный путь пустились одни».

Перед самым возвращением она взошла на Бреш – проводники провели ее в обход экстремального скально-ледового маршрута. Гертруда переночевала в горном приюте, в двух часах ходу от гостиницы. На следующее утро она в приподнятом настроении сбежала по последнему склону обратно в Ла Грав. «Она гордо вступила в деревню… идя между проводниками, очень собой довольная», – писала Флоренс. Она, завернутая в пальто и шали, впервые в тот день поднялась с постели и вышла на террасу. В тридцать лет Гертруда открыла для себя азарт и опасность восхождений, и жребий был брошен. Когда Беллы вслед за своим багажом выходили из гостиницы, Гертруда решила, что обязательно сюда вернется.

Это обещание она выполнила через пару сезонов, объехав вокруг света. Приехала одна в Ла Грав из Байройта, где вместе с Хьюго встречала Фрэнка Ласселса и его дочь Флоренс, а еще любимого «Домнула» из Румынии, ныне сэра Валентайна Чирола, который сразу же начал отговаривать Гертруду от этих опасных новых авантюр. В те времена для альпинистов-мужчин, зачастую британских студентов на каникулах, было обычным делом рваться в Альпы, не имея опыта скалолазания, если удавалось найти хороших проводников. До введения в пользование «кошек» оставалось еще около десяти лет, да и тогда они всерьез считались неспортивными. Еще не изобрели карабины, тем более нейлон. Веревка, чтобы от нее была польза, должна была быть толстой и тяжелой (становясь еще тяжелее, когда напитывалась влагой). Без всяких современных приспособлений, без опыта скалолазания Гертруда была таким же новичком, как и в девяносто седьмом. И все же, вероятно, мысля несколько театрально, она договорилась с Матоном и Мариусом и наметила восхождение с ними на Меж 29 августа, если позволит погода.

Предыдущие пару ночей они ночевали в приюте и первый день посвятили тренировке в скалолазании. Когда стало темнеть, к ним присоединился молодой англичанин по фамилии Тернер со своим гидом Родье. Гертруда, вышедшая полюбоваться закатом, в ошеломлении смотрела, как возвышается над ней Меж – весь крутые обрывы и негостеприимные тени. В восемь вечера все пятеро набились на спальную полку и под нее. На соломе вместо матраса и с плащом, заменяющим подушку, Гертруда сочла, что устроилась «очень комфортабельн о», но четырехчасовую ночь провела без сна, раздумывая, несомненно, о своей близости к Тернеру – они лежали «как сельди в бочке». Вскоре после полуночи она уже умывалась под звездами в каскадах реки, а потом они с Мариусом шли за фонарем Матона до линии снегов. В час тридцать луна светила достаточно ярко, чтобы можно было связаться веревкой и двинуться к леднику де Табуше. В этот момент Гертруда избавилась от юбки. Штанов для восхождения у нее тогда не было. «Я отдала юбку Мариусу – Матон сказал, что вряд ли я в ней пройду. Он был совершенно прав, но я чувствовала себя очень неловко».

Перейдя Бреш с севера на юг, они дошли до Промонтуара – плоской скалы, где отдыхали десять минут. После подъема – «очень приятного» – по длинному камину они вышли на крутой гребень Гран-Пика. Пару раз Матон и Мариус просто втащили Гертруду, как сверток.

Пока все было довольно легко, но тут наступил момент инициации. «Нас ожидали два с половиной часа жутко трудной скалы, – писала она потом, – совершенно страшной. Первые полчаса я прощалась с жизнью. Невозможно было себе представить, что я пройду всю эту стенку, ни разу не поскользнувшись… но постепенно стало казаться совершенно естественным, что можно висеть над пропастью, зацепившись краями век».

Когда они дошли до знаменитого своей хитростью Па-дю-Ша, Гертруда уже держала собственный вес и справлялась так хорошо, что даже не поняла, как завершила один из самых трудных маневров этого подъема. До Гран-Пика они дошли в 8.45, после чего осталось преодолеть только Шваль-Руж – пятнадцать футов абсолютно отвесной скалы, которая получила свое название из-за необходимости лезть верхом по ее гребню[12]. После этого оставался двадцатифутовый карниз – и вершина.

Матон, шедший впереди, вдруг зацепился и порвал шнур ледоруба, привязанного к поясу. Ледоруб сверкнул, пролетая мимо Гертруды, и в жуткой тишине исчез в пропасти. Потом они стояли на вершине Межа на высоте 13 тысяч футов, на ярком солнце, и перед ними расстилался ни с чем не сравнимый вид. Следом подтянулись Тернер и Родье.

Через полчаса Матон расталкивал заснувшую Гертруду. Путь вниз оказался дольше пути вверх, и идти было так же трудно. Теперь шли все вместе. На половине спуска с Гран-Пика проводники привязали двойную веревку к железному крюку и опустили Гертруду и Тернера на маленькую полку. Там они уселись рядом, свесив ноги над головокружительной пропастью. Следующий кусок – «очень противный», по словам Гертруды, – следовало проделать без двойной веревки. Сейчас она была на Бреше, на который лазила в другом месте два года назад, и не ожидала того, что стало самым худшим моментом всего приключения. Матон, идущий впереди с ней в связке, вдруг исчез за углом каменной стенки. Гертруда подождала и вскоре почувствовала рывок веревки и услышала его голос: «Allez, Mademoiselle»[13]. В письме к родителям она писала: «Надо было держаться за два крошечных выступа на нависающей скале, а внизу лежал Ла Грав, и я висела в воздухе, а за углом Матон крепко держал веревку – но она, естественно, была направлена горизонтально. Вот такое осталось у меня общее впечатление от этих десяти минут».

Еще три часа неослабного напряжения, и Гертруда спустилась на безопасный ледник и получила обратно юбку. Мистер Тернер, замечает она не без лукавства, «ужасно выдохся». Только альпинисты знают, как долгий тяжелый день в горах способен заставить человека ликовать в слезах, как можно испытывать дикое желание спать и в то же время переживать заново каждый момент миновавшей опасности. На трясущихся, несомненно, ногах, ощущая бурю эмоций, Гертруда дотащилась с Матоном и Мариусом до деревни. Там, к ее удивлению, постояльцы и прислуга гостиницы топтались на заиндевевшем пороге, ожидая ее, чтобы поздравить. Гертруду хлопали по спине, запускали фейерверки, поздравляя ее с первым восхождением. Она рухнула в кровать и проспала одиннадцать часов, а проснувшись, выпила пять чашек чаю и послала в Ред-Барнс телеграмму: «Meije travers?e»[14].

Гертруде всегда нужно было иметь какой-то проект. Сейчас она натренировалась на Меже и двинулась дальше – после нескольких дней восхождений на менее трудные скалы нацелились на самую высокую вершину южной части Французских Альп, Барр-дез-Экрен. Это была очень трудная задача для альпиниста столь неискушенного, но Гертруда верила, что сможет взойти на этот пик в 13 422 фута, который официально категорировался как «крайне трудный». Уступая требованиям рискованного предприятия, она приобрела пару мужских брюк, туго затянутых ремнем под юбкой, так что ее дневниковые отчеты каждого тренировочного дня начинались словами: «Юбки прочь – и на скалы!»

Гертруда с проводниками ночь 31 августа провели в приюте с еще одним альпинистом, принцем Луи Орлеанским («Симпатичный смешливый мальчик»), и его носильщиком Фором, который варил ему обед. Гертруда дотемна читала отчет Эдуарда Уимпера о его первом восхождении в Экренах, потом разговаривала до отбоя с принцем Луи и еще каким-то прибывшим позже немцем. Выступили в 1.10 ночи. В этот день случались неприятности – может быть, из-за сильного холода. Мариус уронил ледоруб, и Гертруда сидела на собственных руках, чтобы не замерзли, пока Фор за ним спускался. Один раз она поскользнулась и упала спиной на лед, но Матон удержал ее веревкой. Оба порезали руки, причем он сильно. Гертруда сделала несколько фотографий, возясь с аппаратом непослушными пальцами. В полдень резкие ветра гнали тучи снега, затрудняя спуск с вершины. Лишь около трех часов дня они перекусили на леднике – хлеб с джемом и сардины. По дороге вниз Матон на какое-то время сбился с пути, а Гертруда больно подвернула ногу на шатающемся камне. На подъеме она разорвала штаны в клочья и на спуске мерзла.

«Я осталась в лохмотьях, так что надела юбку для приличия. То есть Матон на меня ее надел, поскольку пальцы у меня совсем не слушались». В гостиницу они вернулись, проведя на Экренах девятнадцать часов – слишком много даже для нее.

На этом ее восхождения в том году не закончились, но отсутствие у Гертруды интереса к публичности оставляет у ее биографов сомнения по поводу программы. Когда день начинается сразу после полуночи и заканчивается в горных хижинах поздно вечером, маловероятно, что она постоянно вела дневник или писала письма домой. Если и да, то они частично утрачены, и даже «Элпайн-Клаб», самый старый альпинистский клуб в мире, не обладает точным списком ее достижений.

На альпинистский сезон 1900 года Гертруда выбрала Швейцарские Альпы. Она провела счастливые часы в Шамони с двумя новыми проводниками – братьями Ульрихом и Генрихом Фюрерами, изучая карты и разрабатывая свой новый проект. Она решила подняться на Монблан – 15 771 фут, высочайшую вершину Альп. Его белый купол, объяснила Гертруда, дразнит ее через Женевское озеро. Хотя это восхождение не самое трудное, оно достаточно серьезное и требует хорошей физической подготовки. К настоящему времени более тысячи альпинистов погибли при попытке восхождения на Монблан. Гертруда поднялась туда всего через год после подъема на Меж; один известный в те времена альпинист говорил в «Элпайн-Клаб», что самым живым воспоминанием подъема на Монблан остались для него усилия не отстать от мисс Белл. Ее слава горовосходителя все росла. Как писала она домой примерно в это время: «Я – Личность! И один из первых вопросов, который, кажется, задают все друг другу, таков: “Вы знаете мисс Гертруду Белл?”»

В сезоны 1899–1904 годов она стала одной из самых знаменитых альпинисток в Альпах. В покорении классического пика Монблан она шла по стопам необычайной француженки Мари Паради, которая поднялась на него почти на сто лет раньше, в 1808 году. На самом деле история женщин-альпинисток началась еще в 1799-м, когда мисс Парминтер совершила несколько восхождений, но никто из них не поднимался на Монблан до восьмидесятых годов XIX века, когда Мета Бревурт и Люси Уокер набрали максимальное число вершин и перевалов. Вклад Гертруды в альпинизм состоял в том, что она записала на свой счет множество достижений на протяжении всего пяти сезонов, что особенно замечательно, если учесть, что альпинизм был лишь одним из многих ее интересов. В таком контексте он являлся скорее кратким увлечением, временным хобби, причем менее важным, чем путешествия, изучение языков, археология или фотография – но, вероятно, более важным, чем устройство сада камней, фехтование и охота. Сторонящаяся журналистов и фотографов, Гертруда стала довольно хвастливой в своем кругу и писала с подкупающей самоуверенностью о своих способностях в этой новой области: «Ульрих доволен, как Панч, и говорит, что я не хуже любого мужчины. Если оценить способности среднего альпиниста, то, наверное, да… Мне очень хочется подняться на Маттерхорн, и надо постараться впихнуть его в расписание… Думаю, что справлюсь с любой горой, какую ни назови».

Гертруда прямо-таки нарывалась на неудачу, но была настолько ловким альпинистом, обладала такой силой и смелостью, что до расплаты еще было время. В 1901-м она снова встретилась с Ульрихом и Генрихом, на этот раз на бернском Оберланде. На семидесяти милях самой длинной горной цепи Швейцарских Альп собраны сложнейшие из главных ледовых маршрутов. К этому времени, согласно дневникам ее восхищенной поклонницы, некоей леди Монксвелл, Гертруда приобрела для восхождений синий брючный костюм. Но она его нигде не надевала, кроме гор, и скромно переодевалась снова в юбку в базовом лагере. Из письменной просьбы, направленной Молли в Лондон («две золотые булавки для шейного платка и толстые черные подтяжки»), ясно, что ее подтянутый мальчишеский вид в горах задал моду для лыжниц на пару десятилетий.

Первой ее честолюбивой целью стал Шрекхорн, вздымающий к небу два своих пика, подобных опрокидывающейся волне. Вершина длинной гряды утесов, одна из самых трудных и неровных среди всех тринадцатитысячефутовых вершин европейских Альп. Трудность связана в основном с двухтысячефутовой скальной башней, образующей окруженную льдом вершину. Над ней возвышается лишь огромное лезвие Финстерархорна, и даже при наличии современного снаряжения она все еще считается слишком трудной для большинства альпинистов.

В горной хижине у Барегга, где ночевали первую ночь Гертруда с проводниками, к ним примкнули двое веселых молодых людей, Герард и Эрик Коллиеры со своими проводниками, и вечер получился очень приятный. Восхождение началось вскоре после полуночи. Судя по письму домой, Гертруда взлетела по первым снежным кулуарам и небольшим гребням без малейшего усилия. Потом: «Я уже начинала думать, что репутация Шрекхорна абсурдна, но час по гребню от седловины до вершины заставил меня изменить мнение. Такая приличная порция скалолазания… и пара очень тонких моментов… исключительно приятных!» На подъеме к вершине она обогнала Эрика и Герарда на пятнадцать минут, глиссировала вниз в приподнятом настроении и вернулась в хижину, мечтая об обеде, – а там увидела троих французов, которые жгли ее дрова и пили ее чай. Гертруда высказала им все, что о них думает, и выгнала из хижины, чтобы снова переодеться в юбку. После их поспешного ухода она села обсудить с Фюрерами свою честолюбивую мечту: подняться по никем еще не пройденной северо-восточной стене Финстерархорна. Надо будет над этим поработать, ответил Ульрих (сперва, наверное, чуть не поперхнувшись), а пока что хранить такой план в строгой тайне.

Тем временем настало время заняться главной целью поездки: стать первым альпинистом, который планомерно взошел на пики массива Энгельхорн. Эта романтичная, но внушающая ужас линия небольших известняковых пиков знаменита изобилием вертикальных маршрутов. Конан Дойл не сумел найти более дикого места для исчезновения Шерлока Холмса, чем Рейхенбахский водопад, расположенный неподалеку, где поток, разбухший от тающих снегов, теряется в облаке брызг, улетающих в черную каменную бездну. Гертруда планировала методически брать один пик за другим в течение двух недель. С Фюрерами в качестве проводников она сделала несколько первых восхождений – таких, которые раньше считались непосильными. И писала домой: «Я бешено собой довольна!»

С веселым семейством Коллиеров она познакомилась в гостинице в Розенлау и играла с ними в крикет, вместо калиток используя ветки и вылавливая мячи из реки сачком для бабочек. Временно лишенный возможности ходить на более высокие вершины из-за сильного снегопада, Ульрих провел для Гертруды обучение, выводя ее на самые трудные стенки, которые мог найти на этих высотах. Он водил ее по неудобным расселинам и заставлял забивать крючья, навешивать веревки и вырубать ступени. И у нее даже осталась энергия, чтобы залезть на небольшой утес, на который еще не восходили, и сложить на вершине тур. Ульрих был достаточно впечатлен, чтобы согласиться на ее внушительную программу.

За эти две недели Гертруда взошла на семь непокоренных вершин, из которых одна первого класса, и на два «старых» пика – все это были новые маршруты или первовосхождения. Одна из этих вершин названа ее именем и остается во всей литературе по Энгельхорнскому массиву до сего дня: Гертрудспитце – пик Гертруды – расположен между Фордерспитце и Ульрихспитце. Будучи в ударе и имея за собой эти достижения, шестого-седьмого сентября Гертруда предприняла самое трудное восхождение года: траверс первого класса Урбахталер Энгельхорна, Большого Энгельхорна.

Гертруда и ее проводники начали подъем из крошечной долины на западной стороне, Охсенталя. С севера, востока и юга это глухое место окружают обрывистые стены гладких скал. Альпинисты предполагали начать с южного конца – маршрут, который местные проводники и пара опытных восходителей оценили как невозможный.

«Мы выбрали место, где скальная стена исключительно гладкая, но проточена многими водяными струйками, иногда три дюйма глубиной и четыре в ширину. Эти промоины давали какие-то упоры для рук и ног».

Как только они вышли, начался снегопад. На первые сто футов ушло сорок пять минут, и в одном месте встретился шестифутовый участок стены без опоры для рук. Встав на плечи Генриха, Ульрих дотянулся до более перспективного участка, но тем временем снег сменился густым ледяным дождем. Альпинистам посчастливилось найти глубокую расщелину и там позавтракать, затем продолжили движение под дождем, пока не достигли гладкого гребня, где уже совсем некуда было встать и не за что держаться. Они отошли назад, траверсировали стену и попробовали в другом месте. Осторожно карабкаясь по узкому кулуару и камину из острых скал, они оказались на вершине перевала. По одну сторону расположился ряд четырех пиков, на которые они уже восходили раньше, по другую – два пика: Малый Энгельхорн закрывал вид на самый высокий из всех – Урбахталер Энгельхорн.

Путь на Энгельхорн, от которого видна была верхняя половина, шел по тропе, где ходили только серны. Ни на северную, ни на южную стороны седла еще никто не восходил. Но сейчас погода обратилась против восходителей, снег валил густой и мокрый, и они с большим разочарованием решили, что сегодня большего сделать не могут, и заночевали под стенкой в потоках тающего снега, залезавшего за ворот, в рукава и ботинки. На рассвете, в семь утра, они двинулись дальше при ярком солнце.

Малый Энгельхорн, который скрывал подъем на вершину, сам был частично скрыт контрфорсом, по которому лезть было достаточно просто. Но вскоре показался малый пик, и выяснилось, что такой пугающей скалы они еще просто не видели.

«Нижняя треть [Малого Энгельхорна] состояла из гладких отвесных камней, следующий участок – очень крутая скала, где с трудом просматривается пара кулуаров, большие крутые плиты, разделенные глубокими расселинами. Огромной трудностью было то, что все это торчало наружу, нигде не устроиться в камине. Только скальная стена, и по ней надо лезть вверх».

Они и лезли вперед и вверх, прошли неглубокую трещину и остановились. Перед ними оказалась идеально гладкая нависающая стена. Положение было крайне опасное. Ульрих залез на плечи Генриху, пошарил, сколько хватало руки, и не нашел ни одного зацепа. Наверное, минуту или две они висели там неподвижно, потом Гертруда предложила занять место Ульриха, встав на плечи Генриха, и Ульрих еще раз попробует, встав на ее плечи.

Тикали минуты, альпинисты осторожно, дюйм за дюймом маневрировали, занимая нужную позицию, и морозное молчание нарушали только судорожные вдохи и приглушенные восклицания. Они взгромоздились друг на друга, ботинки Ульриха врезались Гертруде в плечи, Ульрих тянулся вверх – и не мог найти опору для рук. Стиснув зубы, Гертруда тянулась во все свои пять футов пять с половиной дюймов, чтобы выдать ему еще полтора дюйма. И эта добавочная доля высоты позволила Ульриху найти едва заметную выбоину, собрать все свои недюжинные силы и медленно начать подниматься на кончиках пальцев. Это было единственное доступное ему движение, но не во что было упереться ногами, чтобы помочь подъему, и это обстоятельство могло оказаться фатальным. Гертруда, молча страдая, поняла, что сейчас произойдет. И когда Ульрих снял ногу с ее плеча, она подняла руку, вытянула вверх и подставила ему под ботинок. Гертруда писала: «Он закричал: “Так ненадежно! Если шевельнетесь, мы все погибли!” А я ответила: нормально, я так неделю простою».

С предельной осторожностью Ульрих выбрался на безопасный карниз, и настала очередь Гертруды. Последняя в связке, теперь перешедшая на второе место, она должна была подняться сама: веревка шла мимо, от Ульриха к Генриху. Но за нее можно было держаться, и напряжением всех сил Гертруда преодолела эти девять футов, выбравшись на полку к Ульриху. Теперь то же самое следовало проделать Генриху, на двух веревках, но еще на пять футов ниже. Он не справился. «На самом деле, я думаю, он потерял храбрость. Как бы там ни было, но он заявил, что подняться не может… и ничего мы не могли сделать, кроме как оставить его».

Они разобрали веревки. Генрих привязал себя к стене и мрачно ждал их возвращения. Ульрих и Гертруда пошли через следующую плиту, но всего за несколько футов до верха застряли и не могли двинуться дальше. Ульрих, мрачный, как грозовая туча, спустился мимо Гертруды и сказал ей, что надо будет спуститься ниже и попробовать снова. Они были теперь на стороне, противоположной той, где остался ждать Генрих. Осторожно перейдя над пропастью, они подошли к камину. Здесь Гертруда расклинилась в нем как можно плотнее, а Ульрих забрался вверх с ее плеч. И вдруг оказалось, что дело сделано – они вышли на вершину Малого Энгельхорна. Еще одна проблема возникла, когда мокрая веревка застряла между камнями, и Ульриху пришлось возвращаться по камину вверх, чтобы ее высвободить. Дважды она застревала, и дважды он поднимался обратно. Наконец он бросил веревку Гертруде и спустился без нее. Когда вернулись к Генриху, пришлось выполнить некоторые сложные работы с веревкой, но все же удалось спуститься к подножию контрфорса, где началось серьезное лазание. Оглядываясь назад на четыре часа самого трудного восхождения, которое только возможно, Гертруда сама не верила, что столько выдержала за такое короткое время.

С онемевшими от утреннего холода пальцами кто угодно решил бы, что на сегодня хватит. Но Гертруда решила взойти на самый высокий пик, на Урбахталер Энгельхорн, а значит, она туда взойдет. Генрих вроде бы присоединился к ним под давлением: он, вероятно, рассчитывал к ночи быть дома, да и то, что Гертруда лучше его держалась над пропастью, вряд ли было ему приятно. Они втроем перекусили и потом, обходя Малый Энгельхорн, пошли к вершине по тропе серн. «Это оказалось совсем просто – но раньше никто этого не делал», – отметила Гертруда.

К семи вечера снова спустились к подножию скал. Было слишком темно, чтобы возвращаться в долину, так что решили заночевать в известной проводникам пастушьей хижине. Для Гертруды это была идиллия, невинный и очаровательный опыт. Шале, приткнувшееся на склоне горы, окружали шумящие водопады. Внутри находились трое молчаливых морщинистых пастухов, делящих пространство с семейством крупных свиней. Горел огонь, пришедших угостили молоком и хлебом такими вкусными, каких Гертруда никогда еще не ела. Потом она залезла на сеновал, завернулась в одеяло и сено и проспала восемь часов, пока ее не разбудило хрюканье свиней. Просто даже не хотелось уходить, пока она смотрела на возвращение стада коз, где-то пасшегося всю ночь. В семь тридцать они с Ульрихом двинулись по горной тропе – Генрих на рассвете исчез – и разговаривали с той близостью, какую создают совместно пережитые опасности. В деревне Интеркирхен Ульрих привел ее к себе домой и представил семидесятилетнему отцу. «Дом совершенно очаровательный, – писала она, – старое деревянное шале, построенное в 1749 году, с низкими потолками и длинным рядом окон в муслиновых занавесках и горшках герани. И нигде ни пятнышка».

Их посадили есть. Аппетит у Гертруды был невероятный: она поглощала хлеб, сыр, черничное варенье и яйца. Никогда у нее не выдавалось более прекрасных дней в Альпах, писала она Хью и Флоренс. «Как вы думаете, что у нас набралось за две недели? Два старых пика. Семь новых – один первого класса, из прочих четыре очень хороших. Траверс Энгельхорна, тоже новый и первого класса. Не так-то плохо!»

А потом, когда закончились эти две недели, было возвращение в Редкар и осенний дождь, собрание матерей, изложение приключений с иллюстрациями в волшебном фонаре для домохозяек Кларенса.

Гертруда вернулась в Швейцарию в 1902-м, чтобы напомнить Ульриху о его обещании – отвести ее на Финстерархорн. Выяснилось, что ее слава возросла еще больше. К ее большому удовольствию, проводник в поезде спросил, не та ли она мисс Белл, что поднималась в прошлом году на Энгельхорн. Сейчас в гостинице в Розенлау у нее нашлась соперница, причем такая, что обострила ее амбиции. Гертруда писала:

«Здесь есть другая альпинистка, фройляйн Кунтце – альпинистка очень хорошая, но она не слишком мне обрадовалась, поскольку я лишила ее Ульриха Фюрера, с которым она лазила. С ней еще один немец, известный альпинист из Берна, и мы с ними сидели и разговаривали сегодня, когда они пришли… кое-что они на Энгельхорне сделали, но лучшее еще только предстоит».

Этим «лучшим, которое только предстоит» был Финстерархорн. Гертруда так настроилась на его покорение, что первую из «невозможностей», на которые они по решению Ульриха должны были идти вместе, траверс Лаутерархорн – Шрекхорн, восприняла спокойно. Это восхождение наметили первым. 24 июля они поднялись на высокий гребень, когда – с некоторой степенью комизма – столкнулись лицом к лицу с блестящей фройляйн Хеленой Кунтце, которая также собралась поставить на вершине собственный тур и внести свое имя в книгу рекордов. Видимо, между двумя дамами произошла язвительная беседа, в результате которой лавры достались Гертруде. Веселая и злая, она первое восхождение прошла без особой трудности, сама тому удивившись. Согласно «Элпайн Джорнал», это было самое технически важное ее восхождение.

Теперь Гертруда воистину заработала право на попытку подняться на Финстерархорн, самую высокую вершину Оберланда. Первое восхождение туда случилось в 1812-м, но по северо-восточной стене еще никто не поднимался, и именно этот новый и трудный маршрут они с Ульрихом тщательно разрабатывали два года. Эта злонравная и острая как клинок гора возносится над хребтом на 14 022 фута, и ее величественная вершина видна со ста миль. Одинокая, далекая от цивилизации, она печально известна плохой погодой и частыми лавинами. И даже опытные альпинисты уклонялись от той задачи, которую поставили перед собой эта тридцатипятилетняя женщина и ее проводник. Гертруде предстояла самая опасная горная экспедиция за всю карьеру. В последующие двадцать пять лет это будет считаться одной из величайших экспедиций в истории альпинизма.

Для тренировки Гертруда с Фюрерами сходили на Веллхорнский гребень, и единственной проблемой оказался сильный мороз. Потом они с Ульрихом совершили вылазку для проверки состояния скал на Веттерхорне – необычный подход к Финстерархорну, но такой, где, по мысли Ульриха, можно было начать. «Сегодня утром я вышла в 5.30 – ну, Ульрих называет это проверкой подвижности камней. Это значит, что ты идешь вверх и смотришь, не упадет ли на тебя камень. Если нет, то сюда можно идти… Мы прошли под ледопадом, где я проверила подвижность камней коленом… было больно».

Пробуя этот подход, они потеряли двадцать четыре часа и начали снова на следующий день. Прекрасным вечером они рано поднялись в хижину, и Гертруда вышла побродить без куртки по траве, переворачивая камни, чтобы полюбоваться на кустики бледных фиалок. В 1.35 альпинисты вышли из хижины. Первой целью был сыпучий гребень впереди, восходящий от ледника рядом торчащих жандармов и башен. «Большие выступы не в равновесии и готовы свалиться… они все покрыты свободно лежащими камнями, торчащими, нависающими и готовыми в любой момент упасть». Просовывая руку в трещину, Гертруда сдвинула отколовшийся камень в два квадратных фута. Он свалился сверху, сбил ее, и она поехала вниз по льду, пока не смогла задержаться на маленьком карнизе. «Я встала без веревки – как выяснилось чуть позже, ее и не было: перебирая ее руками, я увидела, что она наполовину перебита в ярде от моего пояса».

Теперь, на более короткой веревке, она пробиралась вдоль по гребню, а тот становился все круче, а внизу стали закипать зловещие черные тучи с запада. Вершина гребня все еще была далеко вверху, а вершина горы – еще дальше. Сперва они взялись за дело бодро, но прошел час без особого прогресса, а погода портилась с каждой минутой. Повалил снег, до вершины оставалась еще тысяча футов, а путь сузился до одиночного жандарма со зловещим двадцатифутовым нависанием. Если преодолеть жандарм, то, по мысли Ульриха, можно будет дойти до самой вершины. В любом случае альтернативы не было.

Тем временем ветер крепчал, из долины стал подниматься густой туман. Чтобы добраться до жандарма, требовалось проползти по острому краю седловины. После этого веревку Ульриха привязали к скальному выступу, потом аккуратно спустили на ней Ульриха на наклонную полку под навесом, с которой ему надлежало сделать попытку влезть. Он несколько минут пытался, потом сдался в отчаянии: стенка не только наклонялась наружу, но еще и сыпалась. Тогда они попробовали подняться по дальней стенке башни, где уходил вверх почти вертикальный кулуар блестящего льда. Это тоже оказалось невозможным. И хотя до верха гребня было всего пятьдесят футов, ситуация выглядела отчаянной. Оставалась только одна возможность, и совершенно безрадостная: повернуть обратно по стенке туда, где сейчас бушевала непогода. Ветер нес заряды мелкого снега, и через полчаса спуска туман оказался так густ, что ничего не было видно, кроме каменной стенки прямо перед ними. Гертруда писала: «Я всю оставшуюся жизнь буду помнить каждый дюйм этой скальной стены».

Они успешно миновали вертикальный камин и вышли на узкую полку, круто уходящую вниз. Отсюда по веревке спустились по одному на скалу, потом прокувыркались восемь футов непроходимого иным способом крутого и скользкого снежника. Они привязали веревку в качестве перил, но туман ослеплял, и создавалось ощущение, что они мчатся навстречу смерти. Было почти шесть вечера. Борьба продолжалась до восьми, пока бушевал шторм.

«Мы стояли возле огромного вертикального выступа на самом верху жандарма, как вдруг он затрещал и на секунду занялся голубым пламенем. У меня ледоруб в руке дернулся, и показалось, что сталь нагрелась и жар расчувствовался сквозь перчатку – может такое быть? Не успели мы понять, что происходит, как скала вспыхнула снова… мы покатились вниз по камину, один на другом, засунули головки ледорубов в какую-то осыпь и быстро отошли от них подальше. Не стоит держать в руке личный громоотвод».

В эту ночь они не могли двинуться дальше, и пришлось пережидать темноту на середине стенки, где не укрыться от бури. Выбора не оставалось, и альпинисты забились в какую-то щель. Гертруде удалось найти место в самой ее глубине, Ульрих сел ей на ноги, чтобы их согревать, Генрих под ним, и оба засунули ноги в рюкзаки. Все привязались к скале над головой на случай, если кого-то ударит молнией и выбросит из щели. Изменить положение они могли лишь на дюйм-другой, и неудобство вскоре превратилось в пытку. «Золотое правило – ни капли бренди, потому что потом будет еще хуже. Я это знала и настояла на этом». Засыпала Гертруда «довольно часто» и просыпалась от грома и зарниц, восхищенная вопреки всему силой бури и треском раскалывающегося от молний камня, похожего на треск разгорающихся сырых дров. «Поскольку никаких предосторожностей принять уже было нельзя, я просто наслаждалась величественной картиной шторма, ни о чем не думая… и всеми чудесами и ужасами, что творятся на высотах… Ночь постепенно прояснялась и наконец стала изумительно звездной. Между двумя и тремя ночи взошла луна, тоненький серп». Люди жаждали тепла и солнца, но рассвет принес слепящий туман и режущий ветер со снежными зарядами. Из щели они вылезали замерзшие, онемевшие от холода. Гертруда съела пять имбирных сухарей, две палочки шоколада, ломоть хлеба с раскрошившимся сыром и горстью изюма и теперь выпила столовую ложку бренди. Следующие четыре часа альпинисты дюйм за дюймом вслепую шли вниз, веревки заледенели и скользили, штормовой ветер задувал снежными вихрями. Кулуары превратились в водопады. Стоило только вырубить ступень во льду, и она наполнялась водой. В ситуации крайней опасности Гертруда всегда умела отделить себя от страдания и продолжать делать дело. Эта необычайная способность помогла ей сейчас проявить невероятное мужество. «Когда все плохо так, что хуже не бывает, перестаешь обращать на это внимание. Стискиваешь зубы и борешься с судьбой… Я знаю, что никогда не думала об опасности, кроме одного случая, да и тогда совершенно спокойно».

Этот момент наступил позже, когда они, упав один за другим на одном и том же месте, летели в пропасть и были резко остановлены сокрушающим ребра рывком веревки. Тогда они подумали, что худшее позади, но ошиблись. Рок поджидал их на коротком склоне обледенелой скалы у основания жандарма. По нему трудно было лезть и в незапамятные времена (всего лишь вчера) на пути вверх, а сейчас он был покрыт четырехдюймовым слоем снега, скрывавшим все зацепы и трещины. Рядом бежал водопад воды со снегом. Оба проводника – Ульрих рядом и Генрих ниже – сами едва держались и вряд ли могли бы удержать ее, а до следующего десятифутового отрезка было слишком далеко. «Справились мы кое-как… мне пришлось привязать дополнительную веревку к выступу чуть ниже меня, так что толку от нее практически не было. Но это был единственный возможный план. Эти скалы оказались для меня слишком трудны. Я отдала ледоруб Генриху и сказала ему, что сейчас буду падать».

В этом состоянии крайнего напряжения Гертруда действовала опрометчиво. У Генриха не было времени закрепиться перед тем, как она прыгнула. Они оба упали, связанные веревкой, полетели кувырком по ледяному коридору. Но Ульрих, услышав, что она сейчас упадет, успел воткнуть ледоруб в трещину, повиснуть на нем одной рукой, а другой – удержать этих двоих. Потом он сам не верил, что смог такое сделать. Гертруда писала: «Мы едва спаслись, и мне очень стыдно за свою роль в этом эпизоде. Это был момент, когда я думала, что нам вряд ли спуститься живыми».

Плечи и спину Гертруды сводила мучительная боль, причиняемая, вероятно, разрывом мышцы. Все трое дрожали от холода и сырости. День тянулся дальше. В восемь вечера до безопасного места осталось еще перейти несколько трещин и спуститься по сераку. Серак – ледяной барьер у нижней кромки ледника – очень опасен при прохождении, потому что все время сдвигается и ломается под давлением ледовых масс. И никогда не следует проходить его ночью. Но у них было отчаянное положение. Полчаса они пытались разжечь фонарь отсыревшими спичками под прикрытием промокшей юбки Гертруды. Бросив это безнадежное дело, они двинулись на ощупь через угольно-черную темноту, но тут же Генрих свалился в восьмифутовую толщу мягкого снега. «Это был единственный момент отчаяния», – вспоминает Гертруда.

Им предстояла еще одна ночь на открытом леднике, под ледяным дождем. У каждого из мужчин был рюкзак, который можно было использовать в крайности как матрас, и Генрих, благородно и неожиданно, отдал свой Гертруде, а Ульрих сунул ее ноги вместе со своими в свой рюкзак. Она несколько часов провела, думая о Морисе на войне против буров, где он командовал ротой добровольцев Йоркширского полка. Он писал о том, как ночь за ночью идет проливной дождь, и уверял ее, что ему это ничуть не мешает.

В сером полумраке этого второго рассвета, окостеневшие от холода, они едва могли идти. Кое-как ковыляя, они заметили, что достигли безопасного места, что пришло к концу их испытание. Вернувшись в Майринген после пятидесяти семи часов на горе, они застали в гостинице суматоху беспокоящихся за них людей. После горячей ванны и ужина в постели Гертруда проспала двадцать четыре часа. Руки и ступни у нее были обморожены – пальцы на ногах так распухли и закостенели, что ей пришлось отложить возвращение в Лондон до момента, когда снова можно будет надеть туфли. Пальцы рук отошли достаточно быстро, и она смогла написать самое длинное в своей жизни письмо отцу, признав в нем, что прогноз Домнула насчет вероятности ее гибели в Альпах чуть не сбылся.

От ледника до вершины Финстерархорна три тысячи футов. И только последние несколько сотен футов украли у них славу. Пятьдесят три часа на веревке, при самых плохих погодных условиях, когда ветер просто мог сдуть их с горы, в таком холоде, что снег намерзал на людях и на веревке, а по временам в таком тумане, что не видно было, куда ступаешь. И хотя самым важным восхождением Гертруды был траверс Лаутерархорна – Шрекхорна, ее всегда будут помнить по экспедиции на Финстерархорн. Попытка была неудачной, но достославной. А удачное возвращение в таких условиях – выдающееся деяние. «Во всех Альпах мало найдется мест столь крутых и столь высоких. Туда поднимались всего три раза, включая попытку вашей дочери, и ее экспедиция все еще считается одной из величайших в истории Альп, – писал Ульрих Фюрер в письме к Хью. – Честь ее принадлежит мисс Белл. Не будь она так полна мужества и целеустремленности, мы бы пропали».

Через год Гертруда выкроила пару дней в кругосветном путешествии, чтобы полазить в Скалистых горах возле озера Луиз. Там она, к своему приятному удивлению, встретила трех швейцарских гидов из Оберланда, которые беспощадно дразнили ее вопросом: «Как любезной фройляйн понравился Финстерархорн?»

Последнее из ее достойных упоминания восхождений было совершено на Маттерхорн в августе 1904 года с итальянской стороны и опять же в сопровождении Ульриха и Генриха. Пока этот последний гигант не был отмечен ею как пройденный, Гертруда чувствовала, что у нее осталось незаконченное дело в Альпах. Эта гора имеет весьма насыщенную историю. Смертельных случаев на Маттерхорне больше, чем на любом другом альпийском пике. Гертруда читала и перечитывала отчет Эдуарда Уимпера, британского альпиниста, который за тридцать девять лет до того впервые поднялся на Маттерхорн, об ужасающем спуске, в котором четверо из группы поскользнулись и упали, и лишь оборванная веревка спасла Уимпера и двух оставшихся проводников от той же участи. Гибель спутников, несомненно, отравила ему жизнь. «Каждую ночь, поймите, вижу я своих товарищей на Маттерхорне, они скользят на спине, расставив руки, один за другим, по порядку, с одинаковыми интервалами… я вечно буду их видеть».

С чужих слов Гертруда знала эту гору так хорошо, что каждый шаг казался ей знаком. После хмурого рассвета погода прояснилась, и восхождение проходило в комфортных условиях. Возле вершины они вышли на баснословно трудный гребень Тиндалла. Там обычно находят веревочную лестницу, но она порвалась и была частично заменена привязанной веревкой. На прохождение двадцати футов потребовалось два часа. «Я смотрю назад с огромным уважением. На нависающей части надо откидываться на веревке и, вися на ней, коленом нащупывать выступающий камень, с которого можно дотянуться до верхней ступени, – все, что осталось от веревочной лестницы. Вот так это было сделано… и помню, как смотрела и думала, возможно ли это вообще».

Бедному Генриху это оказалось «необычайно трудно». Вершины они достигли в десять утра и спустились на швейцарскую сторону, исходным маршрутом Уимпера, где сейчас висят веревки недавних восходителей. Гертруда описала этот спуск как «скорее съезжание по перилам, нежели лазание».

Именно Маттерхорн как гора с наиболее узнаваемым профилем запечатлен в мемориальной витрине Гертруды в церкви Восточного Раунтона. Вверху витрины изображена гора напротив виньетки, где Гертруда сидит на верблюде на фоне пальм. Эти два периода ее жизни, естественно, весьма отличались, и ее интересы теперь сосредоточились на археологии и пустыне. Маттерхорн стал последней ее серьезной горой. В 1926 году полковник Е. Л. Стратт, бывший тогда редактором «Элпайн джорнал», писал, что в 1901–1902 годах не было более знаменитой альпинистки, чем Гертруда Белл:

«Все, что она предпринимала в физической или умственной деятельности, исполнялось настолько превосходно, что было бы странно, если бы она не блистала на склонах гор так же, как на охоте или в пустыне. Ее сила, невероятная в таком изящном теле, ее выносливость, а превыше всего – ее мужество были так велики, что до сих пор ее проводник и товарищ Ульрих Фюрер – а более компетентный судья вряд ли найдется – говорит о ней с восхищением, переходящим в обожание. Он несколько лет назад сказал автору этих строк, что из всех любителей, мужчин и женщин, с которыми ему выпадало ходить в горы, он очень мало кого видел, превосходящего ее в технике, и никого равного ей по хладнокровию, храбрости и оценке ситуации».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.