Павел Нерлер Несостоявшаяся эмиграция: вокруг письма Н. Я. Мандельштам Н. А. Струве (конец 1973)[833]

Павел Нерлер

Несостоявшаяся эмиграция: вокруг письма Н. Я. Мандельштам Н. А. Струве (конец 1973)[833]

Начнем с текста публикуемого письма: “Милый Никита. К вам обратится мой друг – Кирилл Викторович Хенкин. Я надеюсь, что вслед за ним последую я. Пока он здесь расправляет крылышки, выдайте ему из моих денег 500 (пятьсот) долларов. Будьте ему другом. Помогите ему советом. Я буду жить с ним и с его женой, если меня выпустят. Н. Я. Мандельштам.

Выслали ли мне тысячу $ как я просила? Кто? Когда? Откуда? Я их не получила и собираюсь отправить обратно.

Возьмите 100 $ на «Вестник». Н. М.”

Это рекомендательное письмо, но довольно необычное.

Рекомендующая – Надежда Яковлевна, адресат – Никита Алексеевич Струве, ее главный душеприказчик за границей. Рекомендуемый – Кирилл Викторович Хенкин, писатель, журналист и переводчик (впоследствии еще и радиожурналист).

Он родился в Петрограде 24 февраля 1916 года в артистической семье. И его отец, Виктор Яковлевич Хенкин (1882–1944), и его дядя, Владимир Яковлевич Хенкин (1883–1953) были артистами легкого жанра, работавшими как в Петрограде, так и в Москве: отец – в кабаре “Летучая мышь” и театре миниатюр Якова Южного, дядя – в театрах “Буфф”, “Кривое зеркало”, оперетты, сатиры.

В 1923 году отец получил ангажемент в Берлине и выехал за границу вместе с женой, Елизаветой (Лидией) Алексеевной Нелидовой (1881–1963), и семилетним сыном. После Берлина ангажементы еще в Париже и США, долгие и успешные гастроли с песенным репертуаром на идише под собственный аккомпанемент на терменвоксе.

Но в 1940 году, по настоянию жены и, кажется, сына, затосковавших по государству победившего социализма, он вернулся в СССР.

За плечами двадцатипятилетнего Кирилла к этому время были Гражданская война в Испании (в составе тринадцатой – польской – интербригады имени Домбровского), филфак Сорбонны, преподавание в американском колледже в Северной Каролине и “ангажемент” Иностранного отдела НКВД. Под крышей и зонтиком НКВД прошли и его военные годы: служба в отдельном мотострелковом батальоне НКВД, знакомство с разведчиками Абелем – Фишером, преподавание в Институте военных переводчиков.

После войны – работа во французской редакции Иновещания Московского радио, а для души – перевод французских пьес. Затем работа в АПН и командировка в Прагу, в редакцию международного журнала “Проблемы мира и социализма”, закончившаяся нетривиально – участием в демонстрации протеста против советского вторжения в августе 1968 года. Понятно, что и Кирилл, и его жена, Ирина Семеновна Хенкина (урожд. и радиопсевдоним Каневская; 1937–2006), были немедленно отозваны из Праги.

В начале 1970-х годов – “подачи” на эмиграцию, отказы, отказничество, диссидентское движение, сближение с Сахаровым и Боннэр, переводы правозащитных текстов, применение к диссидентскому движению такого ноу-хау, как пресс-конференции для иностранных журналистов с качественным переводом (Хенкин же и переводил).

В 1973 году ему всё же разрешили эмигрировать в Израиль, куда он благополучно и прибыл в конце года. В Париж не заезжал, так что рекомендация не пригодилась, зато осела в его архиве. Вскоре после приезда в Израиль он отправляется за океан – в полугодовую лекционную поездку по США. По возвращении в Тель-Авив становится внештатным корреспондентом на “Радио Свобода” в Израиле, а в 1974 году и вовсе переезжает в Мюнхен, работает политическим комментатором на “Радио Свобода”. Там же получила работу и жена[834]. Кирилл Хенкин – автор трех известных книг: “Охот ник вверх ногами” (1980), “Андропов: штрихи к царскому портрету” (1983), “Русские пришли” (1984).

К. В. Хенкин умер в Мюнхене в 2008 году. Оригинал публикуемого письма находится в его фонде в Историческом архиве Исследовательского центра Восточной Европы при Бременском университете.

Письмо документирует и отчасти датирует всплеск эмиграционных настроений у Надежды Яковлевны Мандельштам.

Слухи о размышлениях Н. Я. на эту тему появились еще в 1971 году. Так, А. К. Гладков записал 10 ноября в дневнике: “Еще слух, что Н. Я. Мандельштам собирается ехать в Израиль. Тоже не верится. Она старый человек: там она будет рядовой эмигранткой, а здесь она для каких-то кругов – оракул. Кроме того, она увлечена православием и, по-моему, совершенно равнодушна к иудейству”[835].

Слух, однако, был не на пустом месте. 10 июня 1971 года из Москвы во Францию – наполовину добровольно, а наполовину насильственно – репатриировался Никита Кривошеин. Он вспоминал, как Н. Я. прощаясь, попросила его устроить ей присылку приглашения в Израиль. Кривошеин опешил, но спросил: а где и как она там будет жить и что делать?

Надежда Яковлевна ничуть не смутилась и сказала, что главное для нее – это уехать из СССР. И добавила, что в Израиле она первым делом прикрепила бы распятие к Стене Плача.

И хотя Никита Кривошеин находил всю эту затею и во всех ее элементах абсурдной, но заранее заготовленные Н. Я. полстранички с установочными данными взял и куда нужно, то есть в Сохнут или в Натив[836], передал. Там работали двое его близких друзей, тоже изрядно изумившихся, но тем не менее искомый “вызов” вскоре приготовивших и отправивших[837].

Можно было бы предположить, что этими двумя израильтянами были литераторы А. Шлёнский и А. Ахарони, о которых вспоминает Борис Гасс[838]. Но даже если они и были бы к этому причастны, то только в качестве еще одной промежуточной инстанции – на пути в Натив.

Несомненно, что в начале 1970-х годов тема эмиграции явно обсуждалась в кругу общения Н. Я. – как с идейными сионистами (такими, как Майя Каганская и Петр Криксунов[839]), так и с укоренными в православие людьми, в частности с А. Менем. Отговаривали ее, кажется, и те, и другие.

A propos православие. В 1998 году Сергей Аверинцев как ведущий посвященного Н. Я. Мандельштам вечере в РГГУ огласил вступительное слово отца Александра Борисова, отпевавшего ее в своем храме 2 января 1981 года при стечении сотен людей. Однажды, когда Н. Я. колебалась, не следует ли ей переменить место жительства, он ей сказал: “Надежда Яковлевна, но ведь нигде-нигде на ваши похороны не придет столько народу!”[840]

Что ж, этот аргумент, возможно, произвел впечатление. Во всяком случае, засобиравшемуся в эмиграцию Томасу Венцлове она говорила, что и сама задумывалась об этом, но всё же решила остаться: “Тут, в России, у меня слишком много друзей”[841].

Впрочем, конкретно в 1971 году эмиграция для Н. Я. еще невозможна даже как гипотеза: судьба мандельштамовского архива еще не предрешена и тем более не решена.

То же можно сказать и о 1972 годе, хотя Елизавета де Мони, посетившая Н. Я. в октябре 1972 года, вспоминала: “По ее словам, она собиралась эмигрировать с нашими общими друзьями. «Я смертельно устала от вечного страха, – сказала она и заметила, что ей придется заплатить большой выкуп за право выехать, – я ведь очень дорогая…» Чтобы получить вызов, было решено найти фиктивных родственников, родившихся в Киеве; Киев был выбран потому, что все киевские архивы были уничтожены во время войны. ‹…› «Я боюсь писать, – сказала она. – Если я выберусь, я напишу еще одну книгу о Ленине и Сталине, об образовании в России и общественных уборных»”[842].

Ситуация поменялась только в 1973 году, когда архив поэта уже перебрался на Запад, в Париж: Степан и Вера Татищевы благополучно переправили и передали в руки Никиты Струве мандельштамовский архив.

Туда же, в Париж, потянуло и саму Н. Я., что, собственно, и запечатлено в публикуемом письме.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.