Михаил Левин

Михаил Левин

ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ О ПОХОРОНАХ НАДЕЖДЫ ЯКОВЛЕВНЫ МАНДЕЛЬШТАМ[882]

29 декабря 1980 года…………………………….

В 6 вечера звонок Бобра[883]: папа просил передать, что умерла Надежда Яковлевна. Утром в 11 часов. Они с мамой сейчас там.

Оставил Ташке[884] записку и поехал. Полная кухня людей и дыму. В комнате на столе с иконкой на груди Н. Я. Свечи. Никита Шкловский читает псалтырь. Лицо Н. Я. спокойное, строгое. Дантовский профиль. Ни улыбки, ни всегдашнего нетерпения уже никогда не увидеть.

На кухне Варя Шк<ловская>, Коля Панченко, Женя Левитин, девки, как их называла Н. Я., Вера Лашкова, 2–3 мужика, потом Юра Фр<ейдин>. Гдаль уехал к Ел<ене> Мих<айловне> – просить место на участке, где похоронены ее родители и Евг<ений> Як<овлевич>.

Курю снаружи. Вера Л<ашкова> рассказывает, как Н. Я. с вечера мерещилась то кошка, то шум машины в комнате.

“Я устала так жить. Лежать, лежать, лежать…”. “Ты только не пугайся”.

Утром Вера сперва думала, что Н. Я. просто еще спит. Но потом поняла…

Звонит Гдаль. Ел<ена> Мих<айловна> отказывает – там только одно место для нее самой. Надо доставать разрешение на Ваганьковское или Переделкино. Приезжает Нат<алья> Ив<ановна> Ст<олярова>. Тут нужно ходатайство самого Михалкова или хлопоты Евт<ушенко>, Вознесенского… Но Евт<ушенко> в Лондоне, Возн<есенский> – в Париже. М<ожет> б<ыть>, Межиров?

А в комнате, теперь только при свечах (чтобы не было лишнего тепла – слава богу, батареи не греют), читают псалтырь.

Приезжает Ташка, пытается рисовать. Завтра Л. Мурина приведет делать маску.

Ищут отца Александра. Врач “скорой” подбивал милиционера всех разогнать и опечатать. А то, может, у старухи тысячи под подушкой.

В комнате пусто. Не те книги… учебник итальянского. Только на стенах картины и на книжной полке фотография нашего Пети[885], еще совсем маленького.

На кухне дым коромыслом. Юра Фр<ейдин> привез нотариальное завещание на 5 человек без подробностей. Надеется, что сыграет роль охранной грамоты против милиции. А у Жени Лев<итина> бумажка с распоряжениями, кому что. Кому-то картина Фалька, но “с нагрузкой” – работой Ел<ены> Мих<айловны>. Распоряжения о мебели почти шекспировские.

Уезжаем в 12-м часу в полной неясности. Отпевать хотят в Пушкине (у отца Ал<ександра> Меня), а где хоронить, непонятно – м<ожет> б<ыть>, на новом кладбище в Пушкине. Завтра утром приедет похоронный агент и профессионал из Литфонда (Лев Наумович) со своими предложениями – тогда будем решать. Все ругают Ел<ену> Мих<айловну>.

<30 декабря 1980 г.>

До 12 всё неясно. Отпевать в Пушкине нельзя: катафалки за город не ходят, а перевозить гроб можно только в катафалке. Наконец, решено, что отпевать будут в церкви у Речного вокзала 1-го, где же хоронить – еще не решено. Уезжаю в Абр<амцево>.

<1 января 1981 г.>

1-го в 6 утра собираюсь в Москву. Приезжает Мила[886]. Всё сдвигается на сутки: отпевание 2-го в 11 утра. Ночью вспоминались “предвестники”: 28-го купил № 12 “Вопр<осы> лит<ературы>” с мандельштамовскими публикациями (для Н. Я.!), а 29-го утром в “Правде” статья Евг<ения> Сидорова о Дне поэзии с похвалами Н. Панченко (опять для Н. Я.!). И заехал бы из ФИАНа к ней (днем 29-го!), если бы не забыл дома Воплей.

Последний раз видел ее 17-го (после обид Г. Г.[887]) – разговор о профессорских самолюбиях, о верности и о том, что красота поэзии всё же выше красоты математики (ссылка на Гельфанда[888]). Так и не допустила она Гельфанда… Ругала “девок” за глупость и жадность. Вдруг вспомнила про Баратынского (читал ей прошлый раз), спросила подробности его юношеской “шалости”[889]. Как всегда, хвалит пастернаковских детей и спрашивает про Ташку. Обещаю привести Петьку, как только выздоровеет.

2 января

К 10:50 добрался. Церковь набита, но войти еще можно. Рядом прижаты Липкины и Белла Ах<мадулина>. Отпевает местный священник, сослужит отец Александр. Раз 15 повторяется: новопреставл<енная> раба Божия Надежда, новопрест<авленная> раба Божия Анна и еще рабы Божии Михаил, Владимир и Евдокия. Стоят два гроба: Надежды и Анны. Священник служит скороговоркой и абы как, но хор великолепен. Зачем столько раз повторяют имена отпеваемых?

После отпевания ждем около часу в притворе, пока все попрощаются. Миша Поливанов[890] курит у паперти, а я выхожу за ограду. Впрочем, сторож перестает делать замечания: уж больно много нарушителей.

В церковном дворе – “вся Москва”. Многие так и не попали внутрь. Лазарь[891] (недавно у В. В.), Кика и Юня[892], Володя Корнилов, много бород. Инкоры с кино – и фототехникой работают с земли, и с изгороди. Больной Гдаль в машине Бори Мес<серера>.

Молодые и старые выносят гроб. Едем на Кунцевское кладбище. (Говорят, что заезжал Б. Биргер с Петрухиным и уехали в Малеевку.)

По гололеду “молодые дьяконы” с пением молитв несут гроб. У могил последнюю молитву творит Саша Борисов. Могильщики быстро делают свое дело. Ветки, цветы, свечи. Всё.

Похоронили рабу Божию Надежду. А для меня Н. Я. не была никогда ничьей рабой. Даже Божией. Не была и всё. Для меня: у нее был с Богом уговор (завет почти на равных: Ты мне – Оську, а я тебе всё, что положено по правилам, она соблюдала условия договора по-честному, но рабьего в ней не было грамма).

И начальство, я думаю, было очень довольно таким оборотом событий: чисто церковные похороны рабы Божией Надежды и ни слова о Надежде Мандельштам, о вдове Осипа Мандельштама.

Варя Шк<ловская>, когда шли назад, сказала, что в гробу остаток пледа.

Того пледа:

Есть у нас паутинка шотландского старого пледа, –

Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.

Кажется, как всегда, опоздал Гельфанд…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.