ТРУДНЫЙ ХЛЕБ
ТРУДНЫЙ ХЛЕБ
Линия фронта в годы Великой Отечественной войны проходила не только по полям военных сражений, не только в корпусах новостроек, в цехах фабрик и заводов. Она продолжалась и на хлебных полях, где борьба за каждый пуд, каждый килограмм зерна расценивалась как конкретный вклад в приближение нашей победы. И хотя все главное поле страны — Украина, Северный Кавказ, Центр России — находилось в огне и пепле, советский солдат неизменно получал положенный ему хлеб. Его давала земля и самоотверженный труд земледельцев, работавших в глубоком тылу. С большим трудом доставался хлеб военных лет. Вся тяжесть хлеборобского труда легла на плечи женщин, подростков, стариков. В деревне военной поры редкостью была машина, трактор, комбайн, не хватало лошадей, пахали и сеяли на быках и коровах, работали от зари до зари.
Мы воздали должное воинам, соорудив в местах сражений величественные мемориалы и более скромные памятники и обелиски. Мы воздали должное героям индустриального тыла, подняв на пьедесталы танки и «катюши». Но мы пока в долгу перед сельскими тружениками, а вернее, труженицами военной поры. Что-то не доводилось видеть памятников их делам.
Вклад селян военного лихолетия измерялся одним — хлебом. Не было бы хлеба — погасли мартеновские печи, остановились бы станки, поезда. Аукнулось бы и на фронте: голодный — не воин. И потому тот, кто помнит вкус хлеба военной поры, кто помнит сладость полученного на карточки пайка, тот и сегодня низко поклонится хлеборобам, в труднейших условиях делавших свое нелегкое дело.
В первый год войны из нашей области более 40 тыс. работников сельского хозяйства ушло на фронт. Это 75 процентов от общего числа работающих на селе. На фронт было отправлено большинство исправленных автомобилей, треть тракторов, около 15 тыс. лошадей. Уже первая военная осень всей тяжестью обрушилась на оставшееся сельское население. Уборочная из-за ненастья началась на три недели позже. Люди на полях работали сутками. И все же часть посевов осталась под снегом. Уже на ледяном ветру продолжалась скирдовка и обмолот хлеба. И тем не менее в области было заготовлено 47 млн пудов зерна. Удалось сохранить в основном поголовье скота.
Все заботы о хлебе насущном легли на плечи женщин, подростков, стариков. В 1940 году среди механизаторов было 9 процентов женщин, в 1942-м — более 55. В сельскохозяйственных работах участвовало все трудоспособное население деревни, на полях ежегодно работало около 100 тыс. горожан. И при всем этом уже в 1942 году положение на селе резко ухудшилось. Ни один район области не выполнил план хлебозаготовок, сократилось поголовье крупного рогатого скота. Весна 1943-го началась с того, что уменьшились посевные площади, произошли неблагоприятные изменения в структуре посевов — сократились посевы пшеницы. До угрожающих размеров выросла засоренность полей, упала их урожайность, снизилась продуктивность животноводства. И все же труженики села вырастили хлеб. Это был поистине трудный хлеб! 7,7 млн пудов зерна южноуральские земледельцы дали для фронта и победы. А 1944 год стал переломным. Наверное, потому, что трудности заставили еще лучше организоваться, еще больше мобилизовать свои силы и возможности, научить сельскохозяйственному труду всех тех, кто ранее с ним не был знаком. А еще потому, что на село стали возвращаться, хотя больные и раненые, но свои механизаторы и организаторы колхозного производства. Передовые хозяйства вырастили хороший урожай. Колхозы «Новая жизнь» Брединского, им. Буденного Бродокалмакского, им. Калинина Троицкого районов и многие другие собрали по 12—15 центнеров с гектара. Государство получило на 43 тыс. тонн зерна больше, чем в сорок третьем году.
Сев последней военной весны проходил в обстановке всеобщего ликования. Наши войска вели бои в Германии. Уже во всем чувствовалось: победа близка, рядом. И год выдался на радость людям — урожайный. Передовые хозяйства собрали 15—18 центнеров зерновых с гектара. Область заняла второе место во Всесоюзном соревновании за получение высокого урожая. Ей вручили переходящее Красное знамя СНК СССР.
Все военные годы труженикам уральской деревни пришлось немало испытать бытовых трудностей. Почти прекратилась торговля на селе одеждой, обувью, посудой, исчезли мыло, соль, другие предметы первой необходимости. Резко сократилась стоимость трудодня. По итогам 1942 года в колхозах за работу в течение года в среднем на трудодни выдавали по 100 килограммов зерна и по 30 килограммов картофеля. Из личного хозяйства работники деревни более 50 процентов продуктов отдавали государству по обязательным поставкам. К тому же с каждого двора взимались налоги. И при всем этом труженики деревни как могли помогали фронту. Отрывая от себя почти последнее, они вносили средства в фонд обороны, выплачивали государственные займы, собирали деньги на формирование военных подразделений, посылали подарки бойцам и командирам, заботились о материальном обеспечении семей военнослужащих. А сколько тепла и заботы проявляли они об эвакуированных детях! Им отдавали порой больше, чем оставалось для своих.
И на току,
И в чистом поле
В войну я слышала не раз:
— А ну-ка, бабы,
Спляшем, что ли!
И начинался сухопляс.
Без музыки,
Без вскриков звонких
Сосредоточены, строги,
Плясали бабы и девчонки,
По-вдовьи повязав платки,
Не павами по кругу плыли,
С ладами чуткими в ладу,
А будто дробно молотили
Цепами горе-лебеду,
Плясали, словно угрожая
Врагу:
— Хоть трижды нас убей,
Воскреснем мы и нарожаем
Отечеству богатырей!
Наперекор нелегкой доле,
Да так, чтобы слеза из глаз,
Плясали бабы в чистом поле
Суровый танец — Сухопляс.
Л. Татьяничева
Из обращения колхозников, агрономов и агротехников Багарякского района ко всем работникам сельского хозяйства Челябинской области
1 июля 1941 года
Дорогие товарищи!
Мы, колхозники, колхозницы, специалисты сельского хозяйства Багарякского района, с глубоким возмущением и гневом встретили известие о гнусном, вероломном нападении немецко-фашистских бандитов на нашу священную Родину.
Мы обращаемся к вам с призывом вступить в социалистическое соревнование за образцовое проведение всего цикла сельскохозяйственных работ…
Стахановской работой на социалистических полях мы дадим нашей стране, Красной Армии больше хлеба, мяса, овощей, картофеля, яиц и других продуктов сельского хозяйства. Мы поможем нашей доблестной Красной Армии разгромить и уничтожить фашистских варваров…
Из записки секретаря обкома ВЛКСМ о движении двухсотников
26 сентября 1941 года
Образцы высокой организованности и производительности труда показывают комсомольцы-колхозники на уборке урожая. В колхозе «Большевик» Давыдовского сельсовета Глядянского района[16] 14 юношей и девушек, работая в поле, систематически перевыполняют нормы выработки. Комсомолец М. Башкирев на косьбе хлеба дает 300 и выше процентов, А. Жмакин на вывозке хлеба государству норму выполняет на 180—200 процентов. Организованный комсомольско-молодежный комбайновый агрегат, где бригадиром Черкасов, вместо нормы 8 гектаров убирает 11—13.
Комсомольцы колхоза им. Куйбышева Белоносовского сельсовета Покровского района явились инициаторами ночной молотьбы. Комсомолки Лобанова и Коровина на вязке ржи и пшеницы за день выдают по 250 снопов. Секретарь комсомольской организации колхоза им. Кирова этого же района Ляшкова, работая на тракторе «Универсал», засевала по 16—17 гектаров озимых вместо 13 по норме.
Комсомольцы колхоза им. Чкалова Октябрьского района Беленко, Лыдзарь и Довбаш, работая на конных жатках, скашивают по 5—6 гектаров вместо четырех по норме. Комсомолец-комбайнер Ф. Гомов колхоза им. Свердлова на сцепе двух комбайнов обязался убрать 1500 гектаров и свое слово выполняет, ежедневно убирая по 25—30 гектаров вместо 18 по норме. Хорошо работают комбайновые агрегаты комсомольцев М. Устьянцева из колхоза им. Сталина и т. Хатненкова из колхоза им. Коминтерна Красноармейского района, выполняя задание на 180—200 процентов.
В горячие и ответственные дни уборки урожая комсомольцы колхозов, совхозов и МТС обязаны не только сами работать производительно, но и увлечь своим примером всю молодежь на быстрейшее окончание сельскохозяйственных работ и сдачу хлеба государству.
В грозные дни Отечественной войны комсомол области, ясно понимая свою роль и ответственность перед Родиной, сделает все для того, чтобы помочь фронту, нашим славным воинам ускорить разгром ненавистного всему человечеству чудовища — немецким фашизм.
Из докладной обкома комсомола в ЦК ВЛКСМ
30 мая 1942 года
Девушки-трактористки Челябинской области с большим подъемом включились во Всесоюзное социалистическое соревнование. По неполным данным, у нас имеется 4376 женщин-трактористок. Организовано и четко работает 81 женская тракторная бригада. Во Всесоюзном соревновании участвуют 4168 трактористок. Все они имеют индивидуальные договора, кроме того, соревнуются 76 бригад.
Девушки-трактористки нашей области взяли на себя обязательство — по-фронтовому работать на колхозных полях, ежедневно перевыполнять свою норму выработки, закончить сев в минимально короткие сроки и с высоким качеством.
Взятое на себя обязательство они выполняют с честью, показывая образцы труда…
Будни военной страды
Лучшие кадры механизаторов, лучшие тракторы, лошади — все было мобилизовано на фронт. Все трудности легли на плечи женщин, стариков, подростков. Фронту нужен был хлеб, и мы отлично понимали это. Ни от кого ни разу не слышал я жалоб на усталость. Казалось, силы людей удвоились, утроились. Во время посевных и уборочных, не имея транспорта, мы использовали коров. Молотили хлеб вручную, цепами.
На всю жизнь запомнилась жатва сорок первого, она затянулась. В южных районах области осень выдалась дождливой, поэтому в октябре, когда уже выпал снег, мы еще убирали хлеб. Из центральных районов, в том числе из нашего Увельского, было послано 100 человек с лошадьми на помощь соседям.
Зима оказалась суровой, зачастили снегопады с метелями. И мы из-под снега лопатами добывали хлеб и молотили его, чтобы отправить на фронт.
В тот первый военный год обозы с зерном, идущие из деревень на хлебоприемные пункты, снова стали называть красными. Шли они из всех уральских деревень, и над каждым — плакат: «Хлеб — фронту!», «Картофель — фронту!» С пониманием суровой необходимости колхозники все отдавали во имя победы. Целые бригады посылали посылки на фронт — сушили сухари, собирали теплые вещи, стряпали и замораживали целые мешки уральских пельменей.
А. Ф. ЛУБНИН,
второй секретарь Увельского райкома партии
Сразу же, как началась война, мы отправили в армию пять гусеничных тракторов, а их в совхозе всего было девять, автопередвижку, два грузовика со своими трактористами и водителями. Уже в первый месяц из совхоза ушли на фронт свыше 100 квалифицированных работников. Из 27 коммунистов более половины отправились добровольцами, в том числе секретарь парторганизации Лепешкин, председатель рабочкома Коряков, директор совхоза Белин, управляющие отделениями Наумченко, Варченко, Антонов и другие.
Положение сложилось трудное. На наш призыв «Заменить уходящих на фронт» пришли члены семей: старики; женщины, подростки. Создали курсы трактористов и комбайнеров. Организовали шефство старых механизаторов над молодыми. За руль трактора и штурвал комбайна встали Таня Ковалева, Маруся Дмитриева, Маруся Руденко, Маруся Лебедева, Тоня Соврасова, Маруся Селезнева и многие другие. Водить трактора стали также подростки: братья Саша и Миша Михайловы, Петя Наумченко, Вася Кашин, Толя Федоров…
…На заготовке кормов тоже одни подростки. Техники тогда не было. Все делали на конном инвентаре и вручную. Школьники косили, сгребали, стоговали сено. В каждой сенокосной бригаде был всего лишь один взрослый, да и то из стариков. Он точил косы, налаживал грабли, а все остальное делали ребята.
В конце 1941 года к нам прибыло 120 эвакуированных семей. Это в основном были женщины и дети. Встретили их как родных — всех разместили по квартирам, обеспечили топливом, продуктами и всем необходимым. Большинство были эстонцы. Они не знали русского языка, не все имели представление о работе в сельском хозяйстве. Односельчане помогли им, и они вскоре включились в нашу работу и своим трудом оказывали большую помощь совхозу.
П. Н. ТУРЫШЕВ,
директор мясомолочного совхоза Варненского района
Окончила я курсы трактористов весной 1942 года, водила сеялки. Затем начала вспашку паров, агрегат был у нас женский. Нормы выполняли и перевыполняли, не считаясь ни с какими трудностями. А они у нас были. Не всегда все ладилось. Поплачешь, поплачешь и опять берешься налаживать машину. Во время уборки я водила комбайн, а после уборочной пахала зябь. Прицепщиками у меня были совсем еще молодые мальчишки и девчонки, хотя и сама я была еще несовершеннолетней. После зяби, зимой мы возили к фермам сено волоком. Было очень холодно. А когда встали на ремонт — в мастерской тоже холодно. Но мы ни с чем не считались, знали: идет война и нужно много работать в тылу, чтобы обеспечить победу на фронте…
Т. А. МАКСИМОВА,
трактористка Буранного совхоза Агаповского района
Война тяжелым бременем легла на плечи женщин. У нас в районе в то время трактористов, комбайнеров, шоферов, машинистов жаток, ремонтников, животноводов, ушедших на фронт, заменили их жены, матери и дочери. Они пахали и сеяли, косили травы и стоговали сено, пасли скот и доили коров, ремонтировали машины и животноводческие помещения. В горючую пору жатвы садились на тракторы, комбайны, лобогрейки, а то и просто серпами жали хлеб… Работали женщины за двоих, за троих. Плакали, когда приходили с фронта похоронки, но продолжали работать… Я не раз видел, как женщины пахали на лошадях и коровах, как несли тяжелые железные лукошки с зерном и цепочкой шли по тяжелой пашне, ловко разбрасывая семена. Не всегда ручной сев приносил добрый урожай. Но делать было нечего. Не хватало рабочей силы, машин, горючего…
А. Н. ПОРОХНЯКОВ,
работник политотдела МТС Верхнеуральского района
В колхозах и совхозах нашего района во время войны мужчин было мало. Не более 10—15 процентов к общему количеству населения, так как основная масса мужчин воевала на фронте. Те, кто остался, — инвалиды и старики. Поэтому в полеводстве и животноводстве работали главным образом женщины и дети от 12 до 16 лет. Это они на быках, лошадях производили боронование, вспашку земли под посев. Сидели на прицепах, плугах, культиваторах, косилках, лобогрейках, сеялках. Очень трудное положение было в колхозе «Красный боец» в селе Татищево. Там вообще основная рабочая сила были дети, которые трудились с раннего утра до поздней ночи. Но благодаря им колхоз производил много молока, мяса, зерна и постоянно выполнял государственный план.
Ф. Ш. НАЗМУТДИНОВ,
секретарь Полтавского райкома партии
До войны в Сосновский район входило три МТС: Полетаевская, Есаульская и Чебаркульская, которые обслуживали 39 колхозов и Митрофановский совхоз. Район не отличался высокой урожайностью ни зерновых, ни картофеля, ни овощей… Хозяйства окружали Челябинск сплошным кольцом.
Начавшаяся война, как и по всей стране, призвала на фронт и в трудовую армию едва ли не все мужское население колхозов. Был мобилизован почти весь гусеничный тракторный и автомобильный парк — во всех трех МТС осталось пять гусеничных тракторов и во всех колхозах несколько старых автомашин. Наполовину сократилось конское поголовье. Из-за недостатка запчастей возросли трудности с ремонтом оставшейся техники, не стало хватать горючего…
В совхозе «Красное поле» вышли на работу более 50 домохозяек, 86 жен рабочих и служащих Есаульской МТС стали трудиться в колхозах, 34 из них прошли курсы трактористов и сели за руль трактора. Средние школы района организовали курсы трактористов для учащихся старших классов. Занимались на них 400 человек. На сенокос, прополку, уборку массами выходят служащие и школьники, начиная с 9—10-летнего возраста.
В бригаде комсомольца Михаила Афанасьевича Аксенова Полетаевской МТС взрослым был один бригадир. Эта детская, как ее звали, бригада пользовалась в районе огромным, по-особому любовным уважением, хотя Михаил Афанасьевич и не переставал ворчать, что он не успевает бегать по своему детскому саду и заводить трактора — у чересчур юных водителей не хватает для этого ни сноровки, а зачастую и сил. Бригада была передовой в области и по выработке, и по качеству обработки полей, и по урожайности. Работали же в ней сплошь подростки…
Война продолжалась. На полевые работы всюду запрягали коров, колхозных и частных. Колхозницы вздыхали, кричали: «Откуда только навязался этот проклятый Гитлер? И чего это придумал наш председатель?» — но коров вели дружно. «Ведь и мой там, кормить-то их надо». Ни одного не было двора, чтобы муж, отец, братья не были на фронте.
И фронту нужен не только хлеб. Те же колхозницы, служащие несли деньги на военный заем, на эскадрилью имени Челябинского комсомола, на Челябинскую Танковую бригаду Уральского добровольческого корпуса. Отливали из скудного порой удоя молоко для ребятишек эвакуированных. Вязали носки и варежки, доставали из чуланов мужние полушубки и шапки, девушки шили платки и кисеты, набивали их выращенным на грядках табаком, вкладывали трогательные письма. И все это бесчисленными ручейками шло на фронт. Шло туда, где миллионы мужей, отцов и братьев грудью прикрывали страну от ненавистного врага.
Десятки и десятки миллионов оставшихся в тылу подставляли свою грудь, добровольно шли на любые лишения и жертвы, чтобы укрепить и облегчить тяжелый ратный труд наших бойцов и командиров.
Весной 1943 года председатель колхоза «Плуг и Молот» Гамза при осмотре семян (я первый раз объезжал колхозы после перевода из Каркульского района) пытался пройти мимо одного амбара. Когда я попросил все же открыть его, он оказался набитым почти чистым овсюгом с самой малой, почти неулавливаемой примесью пшеницы. Из этого зерна и выпекался хлеб колхозникам и их детям.
Черный, колючий, еще в печи черствый хлеб выдавали по 300—400 граммов на работающего. В некоторых колхозах не было и этого, ведь на нужды колхозников выделялось не более 15 процентов от сданного государству хлеба. А сдавалось-то его при низких урожаях совсем немного, тем более пригородными колхозами, где большие площади занимали картофель и овощи. Конечно, все это шло негладко и не самотеком. Были люди, из всех сил цеплявшиеся за остатки своего довоенного благополучия; были и просто уставшие от неудач начала войны и тыловых лишений, от непомерно высокого трудового напряжения…
П. СУРКОВ,
секретарь Сосновского райкома партии
Из газеты «Знамя Советов»
27 февраля 1943 года
Война с первых дней наложила отпечаток на жизнь и работу колхоза. Мужчины уходили на фронт. Старый уральский партизан проводил в армию двух сыновей. Места ушедших защищать Родину занимали женщины, подростки. Они еще не имели опыта. Председателю колхоза приходилось днем и ночью работать над тем, чтобы обучить людей новым для них специальностям.
— Работать по-фронтовому! — сказал как-то на собрании Александр Захаров. Этот лозунг стал популярен. Его повторяла Вера Косякова, жена погибшего красноармейца, когда вместо мужчины садилась на лобогрейку; повторяли Мария Захарова, Нина Шульга и десятки других девушек, когда они становились вместо мужчин и перевыполняли дневные нормы.
Колхоз считался передовым в районе и области. Он не сдал темпов и во время войны. Урожай сорок второго года убрал вовремя. С государством рассчитался досрочно. Колхозники получили неплохой по тем временам доход на трудодни. Председатель Александр Захаров, так много занимавшийся производственной деятельностью, никогда не забывал о помощи фронту. Если он давал лошадей для Красной Армии, то обязательно отводил их сам. Возвращался в село восторженным, когда из партии сданных им коней большинство шли в артиллерию и кавалерию.
В 1942 году колхоз засеял на тысячу гектаров больше, чем в 1941-м. Чистой прибыли хозяйство получило 1,1 млн рублей. Во время войны колхоз стал миллионером. Колхозники получили на трудодни по 4 килограмма пшеницы, 2 рубля 30 копеек, мед, фураж и овощи. Правительство высоко оценило успехи колхоза и наградило председателя медалью «За трудовое отличие».
Фронтовики и их семьи стали самыми уважаемыми людьми в колхозе. На собраниях читали письма бойцов и командиров односельчан. В знак любви к своим защитникам колхозницы пошили обмундирование и снаряжение на 30 бойцов. Из своего склада колхоз послал на фронт 60 пар валенок, 22 килограмма шерсти, 400 овчин, 60 центнеров хлеба.
У Александра Захарова накопились деньги, и он внес 121,5 тыс. рублей на строительство танковой колонны и получил благодарность товарища Сталина. Захаров вместе с делегатами челябинских рабочих вручил 150 боевых машин воинской части.
Таков колхоз «Красный партизан» в дни войны. Таков его председатель Александр Захаров — горячий патриот Родины, герой нашего тыла.
Двадцать гектаров
Была весенняя ночь сорок второго. Длинная, черная, душная. Бригадир тракторной бригады Семен Устинович Сотников, растолкав нас, спящих в передвижном вагончике, сказал радостно: «Ребята, семена подвезли! Быки пасутся рядом с бричками. Идите работать».
В разгаре была первая военная посевная. С прицепщицей Зиной Шуровой, 16-летней, но для этих лет рослой девушкой, мы шли в тьму, к своему тракторному агрегату. Поле лежало рядом, и через несколько минут ходу показался силуэт трактора С-60.
Этот 60-сильный стальной коняга тащил за собой такой набор прицепных машин, которые сейчас бы даже 220-й богатырь «Кировец» вряд ли отважился потянуть. За трактором, который, казалось, поник, сгорбился от непосильной работы, были прицеплены два пятикорпусных плуга, шесть борон и сеялка с анкерными сошниками. Современному агроному или механизатору покажется невероятным такой набор машин в одном шлейфе. Но иначе тогда было нельзя.
Да, мы сразу, пахали, боронили и сеяли. Зяби не было в нашем колхозе, ибо некому пахать — большинство опытных трактористов ушло на фронт. «На броне», как тогда говорили, оставался лишь один бригадир, Семен Устинович.
Нелегко приходилось нам с Зиной. Зерно в бричках стояло рядом с нашим агрегатом. Тут же, с ярмом на шее, паслись быки. Мы должны были сами и засыпать семена. По мере удаления от края пашни впрягли быков и подвозили зерно ближе к сеялке. Агрегат был «слепой». Не было в МТС электролампочек, и фары без стекол стали ненужным украшением трактора. Спичек тоже не было. Добыв огонь чуть ли не первобытным способом, запалив факел и подогрев коллектор (трактор в то время работал не на лигроине, а на неочищенном керосине, который по качеству намного ниже), мы завели двигатель.
Резкий, с отсечкой, как бы утробный выхлоп работающего двигателя разбудил ночную тишину. Надо сказать, что за эти годы немало пришлось мне слышать работающих моторов различных машин, но С-60 невозможно было спутать ни с какой другой маркой. Что-то богатырское, уверенное чувствовалось в его «голосе».
Когда факел погас, стало еще темнее. Лишь оранжевый язычок пламени, вырывавшийся из выхлопной трубы, подтверждал, что трактор ожил. Привыкнув к темноте, проверив на ощупь агрегаты, Зина встала на подножку сеялки. Агрегат медленно, на первой скорости двинулся вокруг поля. Двигатель работал на полную мощность.
Ровный массив, кстати, самый большой в колхозе имени Чапаева, звали все с давних пор «у Гусинки». Сейчас на краю его построен один из лучших машинных дворов в Октябрьском районе. На этом массиве всегда было приятно работать. Норму, если агрегат действовал исправно, можно было выполнить сравнительно легко.
В ту памятную ночь нам везло. Ни одной помехи! После каждого круга — засыпка семян. И снова, и снова бороздил поле наш агрегат, вспахивая и внося зерно в землю-кормилицу. Знали мы, что от нашего труда зависит многое. Таких мощных по тому времени тракторов было в колхозе всего лишь два. Остальные — колесные с 30-ю двигателями.
Бригадир тракторной бригады не раз выходил из вагончика, чтобы проверить, работают или нет агрегаты. В случае остановки, в любую погоду, он всегда появлялся у агрегата, и я вместе с ним определял, какая произошла поломка и как ее ликвидировать.
Та ночь прошла без «ЧП». Черная лента вспаханной земли все уже сжимала поле, и край его в некоторых местах был на большом расстоянии. Мы с Зиной понимали, что значительно перекрыли норму. За эти часы мы как бы слились с агрегатом, и казалось, что он движется без нашего участия.
К утру, когда воздух посветлел, Зина часто на ходу забиралась на трактор, чтобы хоть немножко согреться от дышавшего жаром двигателя (кабин не было). Проехав до поворота, она вновь становилась на свое место, включала автоматы плугов и сеялки, по работе двигателя определяя глубину вспашки, по расходу семян — качество сева.
Когда утренний рассвет окрасил горизонт серой полоской, работать стало веселей. С озера Гусиного прилетели, истошно крича, грачи. Выше чаек в воздухе висели, вздрагивая, два серых коршуна.
За десять часов почти непрерывной работы мы покрылись серым слоем пыли. Лишь зубы и глаза видны на лице. Но надо видеть и чувствовать, сколько было у нас, двух подростков, гордости и счастья, когда эти грохочущие и движущиеся машины безропотно повиновались нам! Мы считали тогда себя фронтовиками!
В конце смены учетчик объявил нам, что мы вспахали двадцать гектаров. Две нормы! По тем временам это было здорово.
В огромном цилиндрическом 250-литровом баке, который как-то неуместно располагался с левой стороны сиденья, было пусто. Подъехал заправщик на двух лошадях. Привез керосин и автол для трактора, одну бутылку молока — для нас двоих. Быстро справившись со скудным завтраком, мы, смертельно уставшие, пошли в отряд — отдыхать.
Вступал в права теплый весенний день. Озеро Гусиное стонало криками журавлей, гусей, уток и разной птичьей мелкоты. Но мы не замечали и не слышали этого. Спать! Набраться сил, чтобы вечером вновь заменить таких же, как мы, Бориса Запорошенко и прицепщицу Шуру Швецову.
Днем нас разбудили. Приехал директор Чудиновской МТС Дмитрий Григорьевич Григорьев. Он с отеческой теплотой поблагодарил нас за работу. Похвалил на весь отряд.
Надо сказать, что Дмитрий Григорьевич был чудесный человек и руководитель. В нем сочетались и непреклонная требовательность, и какая-то отеческая забота о механизаторах. Особенно ощущали это мы, молодые и неопытные, отцы которых были на фронте. Он много лет работал директором. Часто мне по работе приходилось бывать в деревне Лысково, в МТС. Никогда я о нем не слышал плохого слова. Даже Колесниковы, Шиншины, Воронины, эти знатоки техники, образовавшие целые династии механизаторов, с нескрываемым уважением говорили о его беззаветном труде.
Прошло много лет. Как-то не верится, что когда-то в нашем колхозе была одна автомашина, знаменитая ГАЗ-АА, на которой бессменно работал и уехал на ней же на фронт Иван Ильич Ланских. Что когда-то, находясь в километре от деревни, ни один механизатор и прицепщик не уходил домой отдыхать — спали все в вагончиках.
Да, суровость войны дошла в считанные месяцы и до Южного Урала, до нашей деревни Черноречие.
Потом мне довелось отслужить в армии, окончить Челябинский институт механизации и электрификации сельского хозяйства, поработать главным инженером и директором МТС, РТС, но те двадцать гектаров забыть не могу.
Помнят эти годы и другие оставшиеся в живых механизаторы тех лет. При разговоре, задумавшись, скромно отвечают: «Работали, как все. Была война».
В. ЛАНСКИХ,
тракторист Чудиновской МТС Октябрьского района
Своя борозда
Прасковья Ивановна Штрахова из дому выходит редко, разве что в магазин купить кое-какие продукты — болят ноги и поясница. Да и магнитные бури, будь они неладны, воспринимаются болезненно. Муж, Петр Яковлевич, и вовсе дома сидит: ему уже 80 и тоже ноги подводят.
Не думала Прасковья Ивановна, что в свои 65 лет не сможет держать на усадьбе скотину, копаться в огороде. Плохо слушаются и руки, некогда крепко сжимавшие руль сначала зарубежного, а потом советского трактора, штурвал зерноуборочного комбайна, а теперь щедро испещренные морщинами и вздувшимися венами.
Зато какой отменный хлеб она печет! Обыкновенный деревенский каравай. В духовке газовой плитки. Дрожжи сама делает по древнему, бог весть когда изобретенному рецепту. Печет не от хорошей жизни — от магазинного-то желудки болят. Да и внуки с удовольствием лакомятся ситным хлебом — борщом не корми. Попробовал и я: пригласили к чаю, нарезали каравай. На вид кусок приличный, а на вес — легкий-легкий. Сожмешь в кулаке — весь умещается, а разожмешь — принимает ту же форму. Ноздреватый. Мягкий. Цену хлебу Прасковья Ивановна знает.
Родилась в Высоком Яру Уйского района, когда уже новый век отшагал свою четверть. Позади были и революции, и гражданская война; страна вставала из руин, строила заводы, выращивала хлеб, растила новое поколение людей…
Утро выдалось теплое, ласковое. Пятнадцатилетняя Паша, сполоснув лицо пригоршнями прохладной воды, побежала в стайку помочь матери управиться со скотиной. Там уже хлопотала и старшая сестра Валентина.
— У-у, соня! — И она шлепнула ладошкой по затылку не по годам крепкой сестры. — Бери подойник-то!
На шум вошел отец — крепкий, широкоплечий мужчина. Паше почему-то иногда казалось, что когда он одевает черную папаху, удивительно становится похожим на Емельяна Пугачева: такая же черно-смоляная борода; строгие, пронизывающие глаза. А иногда вдруг казался этаким лихим казаком: коня бы ему, шашку в руки и — в поход. А отец просто был чабаном — пас колхозный скот.
Паша перебирала с легкой грустью, нахлынувшей на нее, школьные учебники. Позади только семь классов, а так хотелось еще поучиться, как некоторые, — поступить в ФЗУ. Но отец… Как страшился он дочериной мечты. Паша своим девчоночьим умом понимала: не в ФЗУ, как таковом, дело. Не хотелось отцу терять не только помощницу по дому — работницу, которая и немного, но приносила в дом еду за свою работу учетчицей в МТС. Но это было неинтересное занятие. Приходилось мириться, против отцова слова не пойдешь.
А вскоре началась война. Вся деревня в слезах — проводили на фронт родных и близких. Пошел воевать и старший брат Паши. Она, как и мать, бросилась к нему на шею, плакала навзрыд, каким-то внутренним чутьем понимая, что, может, больше не увидятся.
Приутихла деревня, приуныла. Оставшиеся так же ходили на работу, старались делать больше и лучше. Паша о ФЗУ уже не думала. Мысли уносились к брату, к сводкам, поступающим с фронта. Они тревожили, делали людей еще замкнутее, неразговорчивее.
— Глянь-ка, Паня, не твой ли тятя скачет сюда? — показала рукой подружка.
К ним кто-то спешил. Он еще был далеко, но Паша сразу узнала по папахе отца.
— Что случилось-то? — встревожилась она.
— Поехали быстрей, доченька!
Всю дорогу молчали, и Паша никак не могла понять, в чем же дело. Приехали в МТС — и сразу к директору.
— Вот, смотри, какая она крепкая, — отец подтолкнул рукой засмущавшуюся дочь. — Ядреная она, выдержит…
— Хорошо, хорошо, — почему-то нахмурился директор и сказал уже Паше: — С завтрашнего дня пойдешь заправщицей.
И тут Паша поняла: опять отец решил за нее, снова побоялся, что сейчас-то уж точно уедет в город в какое-то там ФЗУ или на завод, взамен тех, кто ушел на фронт.
Заправщицей работать оказалось куда сложнее. Заправка — это обыкновенная телега для перевозки трех-четырех бочек горючего и одной-двух масла для тракторов, занятых на вспашке и севе. Каждая бочка — по триста килограммов. «Как я их ворочать буду, ума не приложу», — думала Паша, погоняя лошадей к остановившемуся в поле трактору.
— Антон Иванович, помоги! — попросила она тракториста, лениво наблюдавшего за тем, как она пыталась справиться с бочкой.
— А ты сначала один конец подними, потом другой, — посоветовал тот, но из кабины так и не вышел.
Приноровилась: две жердочки к телеге приставит — и пошло дело. Спускать-то ничего, а вот поднимать… Упрется спиной в бочку, ногами от земли отталкивается — так и управлялась. Домой приходила усталая, в спине и ногах противно гудело.
— Может, поэтому сейчас и болят спина и ноги. — Прасковья Ивановна вытирает уголком платка навернувшиеся слезы. — Не выдержала я однажды, прибежала домой, хлопнула ладонью по столу: «Не буду больше работать заправщицей, лучше в ФЗУ пойду!» А сама реву и реву. Отец уже не строго, как-то умоляюще стал упрашивать. Жалко стало, успокоилась. Так до осени сорок первого и надрывала спину. К тому времени в колхозе «Путь к коммунизму» остались почти одни женщины. А через зиму сев. Тогда и решили организовать курсы трактористов из женщин. И тут отец свое слово сказал, убедил начальство, чтоб и меня взяли на курсы. Всю зиму знакомились с премудростями техники. Учили обычные механизаторы, которых еще на фронт не взяли. Учили, как заводить мотор, какие нажимать педали, как пахать…
Трактор — гора железа. Огромные, с шипами, задние колеса. Страшно подойти, а еще страшнее — садиться за руль. Но практику Паша проходила не на тракторе — поставили мотористом в ремонтной мастерской. Тот же двигатель от трактора, приводные ремни к токарным и другим обрабатывающим станкам. Каждое утро приходила она в мастерскую и заводила мотор.
— Главное, следи, чтобы не заглох и шкивы не слетели, — напутствовал токарь.
Следила как могла. А мотор старый: то свечи засорятся, то шкив слетит… Вот и возилась. Зато на пользу: каждую детальку в моторе изучила.
И вот наступила тяжелая пора — пахать и сеять. Впервые без опытных трактористов, мастеров своего дела. Волнующее чувство: она сидит за рулем трактора! Сцепление, газ… И тронулась стальная махина. Оглянулась: за спиной тянется черная борозда, а на свежевспаханную землю с гортанным криком садятся птицы. Все длиннее и длиннее становится борозда — глубокая, бесконечная. В лицо бьет горячий ветер, пахнет травой, цветами и полем. Но почему же заглох мотор? Паша слезает с трактора, берет рукоятку. Тяжело крутить, не поддается двигатель слабым девичьим рукам. Хрясь! Что это? Кусок материи оторвался от юбки, зацепившейся за рукоятку. На глазах слезы.
— Этого еще не хватало! — к трактору уже бежит заспанный сменщик, худенький паренек со светлым пушком на верхней губе. Свою смену он отработал ночью, а сейчас отсыпался прямо в поле. Заглохший мотор трактора сработал для него как будильник: сквозь сон почувствовал, что в поле тихо стало.
— Заглох и не заводится, — беспомощно развела руками Паша.
— Сейчас посмотрим…
Он яростно крутил ручкой, копался в моторе и снова крутил. Трактор, утробно урча, наконец-то завелся.
— Ну вот, и слезы ни к чему. Пойду досыпать…
Жила Паша в Высоком, а работала в Уйском — в райцентре. Это почти в десяти километрах. Часов в доме не было, во всем хуторе только одна семья имела ходики. Но разве набегаешься к ним, чтобы узнавать сколько же натикало? Поэтому чуть свет мать осторожно будила дочь.
— Вставай, Пашенька, пора. Вот и Кичиговы уже прошли, не дай бог на работу опоздать.
Паша вскакивала, наскоро проглатывала скромный завтрак, брала в руки узелок со снедью и — на улицу. Было слышно, как в соседних сарайчиках поют, бьют крыльями бог весть как сохранившиеся петухи, как стучат о загородку тощими боками свиньи и мычат кое-где полуголодные коровы, призывая хозяйку взять жалкие капли накопившегося за ночь молока.
Утром со свежими силами девчата легко одолевали десятикилометровый путь. Шли с песнями, как бы играючи, полоща босые ноги в траве о холодную росу, сгоняя остатки сна.
Обедали тоже по солнышку.
— Девчата, пора уже, — начинал намекать кто-нибудь самый смелый и, наверное, голодный.
Усаживались кружком, доставали нехитрую еду, у кого что есть: вареную картошку, лук, квас…
Работу заканчивали опять же, когда солнышко вот-вот сядет. Обратная дорога казалась длинней и тяжелей. Частенько отдыхали, присаживаясь на душистую и уже начинающую выгорать на солнышке траву. Перед глазами прыгала невспаханная стерня, ныли ноги и спина…
Отпахались тогда кое-как, отсеялись. А сеяла Паша вместе с отцом — ну, прямо семейный агрегат. Как-то однажды заглох мотор, посмотрела Паша: надо коробку снимать. Отец, сделав вид, что в технике он разбирается не хуже дочери, обошел трактор кругом, похмыкал.
— Коли надо — за дело, дочка.
Коробка тяжелая, хотя на двоих 40 килограммов не так страшно, но зато как неудобно снимать.
— Туды твою мать! — рассердился отец и давай ругаться на всю «подгорную»…
А осенью ушел на войну и сменщик…
Прасковья Ивановна замолчала, о чем-то задумалась. Может, вспомнила какой-то эпизод тех далеких и трудных лет своей юности, когда нужно было отдавать себя всю без остатка ради того, чтобы там, на фронте, легче было воевать односельчанам, чтобы побыстрее вернулись домой.
— А осенью 1943 года вызвал меня директор МТС, — опять она встрепенулась, — и говорит: «Вот ты хорошо работаешь, Паша, поэтому мы решили послать тебя на курсы механиков в Карталинский район. Поедешь?» Я, конечно, сразу согласилась.
Еще одна зима прошла в учебе. По весне на практику направили в колхоз «Маяк» Уйского района. Здесь закрепили три тракторные бригады, разбросанные в разных местах — в Высоком хуторе, в Захаровке и в Свободном. Между деревнями — по 10—12 километров. И опять, как и прежде, уже по привычке, отматывала Паша километры и моталась между бригадами, хорошо ли идут дела. Где поможет трактор подремонтировать, где посоветует, как лучше пахать.
По осени снова поехала на курсы. На этот раз в группе недосчитывалось чуть ли половины: война беспощадно истребляла солдат, их места занимали другие. В свою очередь, места других занимали женщины.
— Курсы отменяются, — объявили собравшимся. — Преподаватель Уфимцев тоже ушел на фронт…
Вернулась Паша в МТС.
— Может быть, нормировщицей пока поработаешь, — предложили ей.
Работа нетяжелая — обсчитывать труд рабочих да наряды выписывать — для слесарей, кузнецов, токарей… Задерживалась, бывало, заполночь.
— Приписки? — воскликнула Прасковья Ивановна. — Боже упаси! Никто не просил приписать лишнюю деталь, никто не грозил расправиться, если не сделаю. Все трудились от зари до зари и добросовестно. Понимали ведь…
Пришлось Паше и на комбайне поработать в колхозе «Путь к коммунизму». Приглянулся тут парень — Петр. И работник-то хороший, и собой пригож — высокий, широкоплечий. Поженились в феврале сорок пятого: несмотря на войну, жизнь продолжалась.
Работали вместе: он — на тракторе, она — штурвальной на прицепном комбайне. Крепко держала в руках большое, как на пароходе, колесо, и зорко смотрела под жатку: не дай бог камень попадется — сломается комбайн.
— Заботливый такой, — кивает головой Прасковья Ивановна на мужа, сидящего, как и мы, за столом и внимательно слушавшего воспоминания жены. — И телогрейку-то свою отдавал, и сапоги свои тоже заставлял одевать, чтоб не замерзала. Берег… Маленького ждали уже.
В ноябре Паша с трудом уже поднималась на комбайн, тогда ведь никакого декретного отпуска не было — до самых родов работали. Вот и родила девочку чуть ли не на комбайне.
На этом закончилась Пашина «война» на трудовом фронте. А муж дальше пошел — заработал два ордена Ленина, получил звание «Заслуженного механизатора РСФСР». Но и труд Прасковьи Ивановны тоже отмечен наградами, хотя и не так щедро, как Петра Яковлевича — есть Почетная грамота, медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина». Иногда, перебирая награды, они вспоминают те далекие, трудные годы и как-то легче становится на душе: детей вырастили, внуки плечи расправляют. Хоть и трудно было, а жили: сквозь смех и песни глотали слезы утрат.
Нет-нет, да и навернется скупая слеза. Скупая, потому что много было пережито за эти годы, много их пролито: слез бессилия и беспомощности, слез отчаяния и обиды. Время вытянуло их без остатка — безжалостно и настойчиво.
Трудовой фронт… Да, здесь не гремели пушки, не вздымалась разорванная взрывами земля, не ложились под пулеметным огнем солдаты… Но здесь тоже шла война — тяжелая и изнурительная, холодная и голодная. Здесь тоже воевали не на жизнь, а на смерть, приближая долгожданную победу. Но, увы, труд многих таких людей в большинстве остался незамеченным. Никаких льгот у Прасковьи Ивановны нет, кроме дорогих и близких сердцу скромных наград. Но сколько же таких, как она, наберется в Челябинской области, по всей стране?
Низкий поклон им!
А. ТОРОПОВ,
журналист
Военная страда
Эта встреча состоялась 45 лет назад, в августе сорок пятого.
Разговор затянулся, начался он за скудным ужином. Мария Тимофеевна Черная, помощник секретаря райкома партии, горевала: нечем ей потчевать дорогую гостью, известную писательницу Мариэтту Шагинян. Из обкома партии сообщили поздно, ничего съестного не успела раздобыть. Стыдно сказать, ни молочка, ни яичка в доме. Накопала картошки, укропу накрошила, мятой чай заварила. А сахар Мариэтта Сергеевна выложила на стол из своей сумки.
— Живу одна, — извинялась Мария Тимофеевна. — Муж на фронте, начальник санитарного поезда. Дочка у родителей за сто с лишним верст — в Кустанайской области. В сорок первом взяли они ее к себе четырехмесячную, тогда думали, я на фронт поеду. Я ведь фельдшер. Так и живет у них.
До войны Мария Тимофеевна была заведующей районным отделением здравоохранения, с началом войны в орготдел райкома партии перевели.
— Заседания да совещания все больше ночью, утром сводки, в колхозы ехать. Куда ребенка возьмешь? Неделями дома не бываю. Ни куренка, ни котенка. Зимой изба настынет, так и уснешь в семи одежках. Огородик… небольшой есть.
— Сколько же раз дочку за это время видели? — спросила Мариэтта Сергеевна.
— Один раз. Сообщили, тяжело заболела воспалением легких. Отпросилась у секретаря и поехала на лошадке. Трое суток туда, трое обратно. Два дня и ночь с ней побыла. Эльвирочка меня не признала. У мамы в доме живут поляки, высланные в тридцать девятом году в Казахстан. Их две сестры и ребенок. Семья ингушей, семья немцев с Поволжья. По углам расселились. Комната одна. Еще тетя с ребенком из Донецка приехала. Она с мамой и сестренкой на кухоньке. Дочка ко всем на руки идет, а меня боится, сползает с колен. Она уж поправляться стала, когда я приехала. Таблетки ей, порошки привезла, у них там ничего нет.
— А они чем лечили?
— В деревне одно лечение — редьку, хрен натрут, ржаных отрубей добавят, чтоб тело не жгло, компрессы делают. Лечат тем, кто что подскажет. А там подсказчики со всего света.
— Не ссорятся?
— Нет. Дружно живут, одной семьей, колхозом. Огород сажают, в поле работают. Немцы землянку начали себе строить. Моя младшая сестренка Вера — трактористка, придет домой, сил хватает только сесть на лавку. Ингушка хлопает руками, сочувствует и рада, что хозяйская дочка пришла, что приготовлено на стол ставит, воду подносит руки помыть. Немцы и поляки русский язык знают, а ингушка не знает.
— Интернационал поневоле?
— Да-а. Но живут дружно, одной семьей. Отец наш в трудармии, на фронт по возрасту не подходил. Мама добрая, умная.
Мариэтта Сергеевна слушала, выспрашивала, ей все было интересно. И почему название села загадочное — Чесма. Не во славу ли и честь русского флота, в память о победе над турецким флотом в Эгейском море? Сколько километров от села до железной дороги? Как в войну жило село и район? Какой был урожай?
Мария Тимофеевна рассказывала не то чтобы охотно, стеснялась, но старалась говорить правду, пусть горькую, особо хвастаться нечем, но правду. Перескакивая с одного на другое, не по порядку, замолкала на минуту, спрашивала, то ли она говорит, видела заинтересованные большие, красивые глаза писательницы, ее быстрые кивки и продолжала рассказывать.
Приглядывалась к известному всей стране человеку. Среднего роста, полная, в мужских желтых сапогах с калошами, в темно-синем кителе. Слуховой аппарат. Столько всего этот человек знает, писать рассказы начала еще до революции, в революцию ей уже было тридцать лет. Она дружила с членами семьи Владимира Ильича Ленина, немало написала хорошего, энциклопедически образованный человек, зачем ей какая-то Чесма? А ведь зачем-то нужно, спрашивает. И Мария Тимофеевна рассказывала:
— Весной сорок первого на наш район обрушилась стихия. В майские праздники трое суток валил мокрый снег, дождь и мороз ударил. А у нас в районе повсеместно скотные дворы и кошары раскрыты. Солому с крыш на корм сняли еще в апреле. Тогда десять тысяч голов скота пало.
Мария Тимофеевна хорошо знала свой район, изъездила на лошади, исходила пешком не один раз вдоль и поперек. И даже с высоты птичьего полета видела. Был такой случай. Прилетел куратор из области на самолете, Заикин Иван Васильевич. Намеревался пробыть в районе сутки. Чесменцы за ночь отпечатали 25 тысяч листовок — призыв к комбайнерам, к сельским труженикам, погрузили в самолет. Мария Тимофеевна выбрасывала листовки. У летчика был план района, он делал круг над полевым станом, над поселком, махал рукой Марии Тимофеевне — и она сбрасывала пачку листовок. Разговоров потом было много, как самолет летел, как люди собирали листовки.
Читая сводки, все знала, все цифры помнила, сама передавала их в область.
Еще до войны как заврайздравотделом в 22 года была утверждена начальником медицинской службы района, мобилизационный план составляла, на исполкоме докладывала. В первый день войны с военкомом и председателем исполкома в восьмилетней школе оборудовали призывной пункт и в первый же день отправили человек сорок новобранцев на станцию. Люди не ловчили, наоборот, скрывали болезни — здоров и все!
Со второго дня в райцентр стали прибывать автомашины, трактора, повозки, лошади. Все пошло, поехало на фронт.