Н. Милованов ТРУДНЫЙ ПОИСК
Н. Милованов
ТРУДНЫЙ ПОИСК
Первый послевоенный год.
Но, как и раньше, по стальным магистралям грохотали воинские поезда. Теперь они неслись на восток и везли к родным очагам, к истосковавшимся в разлуке семьям демобилизованных солдат, сержантов, офицеров. Неслись с песнями, музыкой.
Возвращались домой освобожденные от гитлеровского рабства бывшие советские военнопленные и насильно угнанные в фашистскую Германию советские люди. Вместе с ними, в порядке репатриации, ехали и те, кто в трудную годину предал свою Родину и потом искал спасения бегством с отступающими гитлеровцами. В органах репатриации они рассказывали о себе всевозможные небылицы, хитрили, изворачивались. Это был шлак войны, грязный и пыльный. Многие из них имели специальные задания капиталистических разведок, были снабжены фальшивыми документами, имели связников и при удобном случае могли нанести большой вред советскому государству. Их надо было выявлять, разыскивать, обезвреживать.
Занимались такими «репатриантами» и сотрудники подразделения МГБ на Туркестано-Сибирской железной дороге, возглавляемые невысоким, всегда чисто выбритым капитаном Жалекеном Тлеумагамбетовым, которого товарищи звали Евгением Ивановичем.
Нелегко найти государственного преступника, скрывающегося в городе, на территории целой области, республики под чужой фамилией. Но еще труднее это сделать на железнодорожном транспорте, где сотни, тысячи людей находятся в постоянном движении. И нет ничего удивительного в том, что подчиненные Тлеумагамбетова работали до седьмого пота, а ему, начальнику чекистского звена, капитану, доставалось вдвойне.
Вот и сейчас. Чекисты уже давно ушли по домам, а Жалекен все еще сидел в кабинете дежурного и ждал, когда телефонистка даст связь с Москвой. Днем в управление из Центра пришла срочная телеграмма о немедленном розыске некоего Игольникова, служившего в годы войны в гитлеровских войсках СС. Сейчас, обдумывая организацию розыска, Жалекен то откладывал телеграмму в сторону, то снова брал ее в руки, делал на обороте одному ему понятные пометки.
Телеграмма была немногословной: в ней даже не сообщались причины, почему Игольников может оказаться в Казахстане. Но приказ есть приказ. Его не обсуждают. Капитан Тлеумагамбетов сразу же распорядился ориентировать оперативных работников на розыск Игольникова не только в Алма-Ате, но и по всей линии Турксиба. Своему сотруднику Рэму Михайловичу Карташову, энергичному, инициативному чекисту, Жалекен сказал:
— Какие-то основания у московских товарищей имеются, раз они приняли решение о розыске Игольникова на территории Казахстана. Я сам выясню это. Вы займитесь подготовкой необходимых документов. С работниками МГБ республики я уже советовался.
Разговор с Центром состоялся поздним вечером. Но он не дал желаемых результатов. Правда, Жалекену обещали выслать выписку из протокола показаний репатрианта Мылова, данных им в фильтрационном лагере. Они-то, в основном, и послужили основанием к принятию решения о розыске Игольникова на территории республики. Со слов Мылова, старшая сестра Игольникова после окончания зооветеринарного института вышла замуж и уехала с семьей в Казахстан.
— Ну и задача, — нервничал Жалекен, возвращаясь с узла связи к себе в кабинет. — Да эта сестра, вероятно, теперь и не Игольникова?
Положив в сейф конспективные записи телефонного разговора с Центром, капитан набросил на плечи шинель, вышел на улицу. Стоял январь, и с гор Заилийского Алатау тянул холодный ветер. Жалекен надел перчатки, ускорил шаг. Но ни мороз, ни быстрая ходьба не сняли нервного напряжения. Жалекен мысленно то и дело возвращался к разговору с Центром. «Крепкий орешек нам достался, — думал он. — Сразу не разгрызешь».
Когда пришла выписка из протокола показаний Мылова, все ранее разработанные в управлении мероприятия по розыску уже претворялись в жизнь.
По показаниям Мылова, Игольникова звали Сергеем. Отчество он точно не помнил: не то Петрович, не то Павлович. В 1944 году Игольникову было лет двадцать пять, не больше. Блондин. Волосы зачесывал назад. С Игольниковым Мылов познакомился в Польше, в Торнском зондерлагере.
«Что за город и где он находится?» — подумал капитан, подходя к карте. Но такого города в Польше не нашел. Потом вспомнил, что во время войны город, вероятно, носил немецкое название. Им мог быть Торунь на Висле, где родился великий Коперник.
Показания Мылова, касающиеся Игольникова, занимали половину страницы конторского листа, и Жалекен за не сколько минут прочел их дважды. Затем стал размышлять. «Если Мылов запомнил цвет волос и прическу Игольникова, значит, он на каком-то отрезке времени был близко знаком с ним. А сам-то как попал в зондерлагерь? Видать, не случайно. Свидетель или соучастник Игольникова по преступлениям? Мылова нужно во что бы то ни стало разыскать и допросить. Более обстоятельно. Вероятно, ему известны и другие лица, содержавшиеся в лагере. Они, может быть, лучше знают Игольникова. Тогда можно будет получить новые данные из биографии разыскиваемого…»
Размышления привели капитана к мысли об организации розыска и повторного допроса репатрианта Мылова. Следовало также выяснить, проходил ли фильтрацию Игольников.
Через некоторое время Тлеумагамбетов располагал новыми документами, проливающими свет на «репатрианта» Игольникова. Было ясно, что разыскиваемый после войны оказался в Чехословакии, в районе Праги. На вопрос сотрудника госбезопасности, кто он и откуда, Игольников заявил, что является советским военнопленным, освобожденным Красной Армией, изъявил желание продолжать военную службу. Но в какую часть его зачислили и была ли вообще удовлетворена эта просьба, сведений не оказалось.
При опросе в органах репатриации задержанный назвался Игольниковым Сергеем Павловичем, родившимся в 1920 году в Бирякском районе Вологодской области. Там же, в декабре 1939 года, был призван в Красную Армию. Но проверка показала, что Игольников в армию по месту жительства не призывался. После окончания в 1932 году четырех классов общеобразовательной школы он вместе с матерью выехал. Куда? Неизвестно.
«Странно, — подумал Жалекен. — Почему он скрыл место своего призыва в Красную Армию?»
Тлеумагамбетов пригласил к себе Карташова и поручил ему срочно проинформировать линейные органы МГБ на Турксибе о новых данных на Игольникова. Когда Рэм Михайлович собрался было уходить, Жалекен сказал:
— Попросите товарищей, чтобы они организовали розыск Игольникова среди демобилизованных воинов. Среди репатриантов мы, наверное, его не найдем. Сумел же он обмануть советскую администрацию в Праге. А здесь начнет крутить да петлять. Кстати, как он попал в Чехословакию?
— Пока на этот вопрос трудно ответить, — признался Рэм Михайлович. — Возможно, с войсками СС. Они, как известно, выступали против движения Сопротивления во всех оккупированных странах Европы…
Прошло много времени, а Мылова все еще не нашли. После фильтрации он должен был выехать к старому месту жительства, в Мордовскую АССР. Но там его не оказалось. Не было его и по месту рождения. Розыск Игольникова зашел в тупик, из которого, казалось, выхода не было.
Озадаченный таким исходом дела, капитан Тлеумагамбетов не спеша прохаживался по кабинету. Ему жаль было потраченного на розыски времени. На дворе уже стояла осень. За минувшие девять месяцев на железнодорожных станциях Матай и Чокпар были обнаружены двое Игольниковых. Но при проверке они оказались однофамильцами разыскиваемого.
Оставалась последняя надежда — снова позвонить в Центр, навести кое-какие справки. К телефону подошел уже знакомый Жалекену сотрудник. Он сообщил, что буквально перед звонком из Тамбова получено сообщение: Мылов в поле зрения органов. Он живет и работает в городе. Капитан Тлеумагамбетов направил служебное письмо.
Чекисты Тамбова не замедлили с ответом. Через две недели на столе Жалекена лежал присланный ими протокол подробных показаний Мылова. Вот его содержание:
«…В Винницком лагере советских военнопленных Игольников был полицаем, а вскоре стал радистом карательной команды «Ягдцуг» и переводчиком оберлейтенанта войск СС Фюрста, который создал команду в Кельне, куда Игольников приехал после окончания Бреслауской школы радистов, что располагалась в здании бывшего ресторана близ вагоностроительного завода»…
Далее следовал рассказ Мылова о карательной деятельности Игольникова против советских партизан в лесах Себежского района Калининской области, Белоруссии, а затем и в Польше.
«Повезли нас в Советский Союз, говорил мне как-то Игольников, а куда, не знаем. К исходу вторых суток поезд остановился. От резкого толчка я проснулся и чуть было не упал с полки на пол. Тут же вскочил на ноги в прильнул к окну вагона. Светало.
Рядом с нашим вагоном угадывались рельсы второго пути. Но дальше, через сотню метров, уже ничего нельзя было различить. Что-то чернело: может быть, лес, а может, горы. Вдалеке попыхивал еще один паровоз. Остановились на каком-то полустанке.
В тамбуре хлопнула дверь, и тотчас послышалась команда на подъем и выгрузку…»
Спустя полчаса Игольников шагал с первым взводом команды «Ягдцуг». Вначале шли вдоль железнодорожного полотна, затем свернули к берегу Себежского озера. Когда поднялось весеннее солнце, на небольшом полуострове, вклинившемся в северо-западную часть озера, показался древний Себеж. Город напоминал крепость, до 1940 года являлся центром укрепленного района, крупным приграничным узлом на железнодорожной магистрали Москва — Рига.
Чувство тревоги, запавшее в душу Игольникова, постепенно улеглось. «Раз привезли в город, — думал он, — значит, все будет хорошо. Хуже попасть в лесную деревушку, окруженную со всех четырех сторон партизанами».
С поздней осени сорок первого он, Игольников, работает на гитлеровцев. За полтора года в его послужной список занесено немало «подвигов» во имя рейха. Ему обещана боевая награда, офицерский чин.
— Надо будет поближе познакомиться с городом, — заметил Игольников, ни к кому не обращаясь.
Но времени на осмотр достопримечательностей не было. Не на экскурсию шли в Себеж гитлеровцы и те, кто примкнул к ним. Немецкое командование срочно готовило большую карательную экспедицию, в которую входили войска СС, специализированные команды, охранные подразделения РОА, части вермахта. Позднее в Себежский район Калининской области были введены подразделения особого соединения «Бранденбург». По замыслу гитлеровцев карательная экспедиция должна была уничтожить партизанские отряды, действовавшие в Себежском, Пустошкинском, Опоческом, Идрицком районах Калининской области, а также в лесах Белоруссии. Дальнейшие события показали, что каратели не смогли выполнить свой план. Партизанские отряды продолжали наносить врагу удар за ударом. Обозленные неудачами гитлеровцы вымещали всю свою злобу на мирных жителях. Они расстреливали женщин и детей, пытали стариков, сжигали дотла населенные пункты. Но все это было позднее.
…На другой день рано утром, оберлейтенаит Фюрст выстроил на плацу у старой казармы своих подчиненных, приказал немедленно получить оружие, боеприпасы. Когда приказ был выполнен, Фюрст сказал:
— Нам отведена большая территория. Будем ее прочесывать. Партизан расстреливать на месте. Поможем подразделениям «Бранденбурга» навести должный порядок…
…Игольников, получивший в Красной Армии хорошую физическую закалку, не отставал от оберлейтенанта, ехавшего впереди команды на мотоцикле. Это устраивало обоих. Фюрст нуждался в хорошем переводчике и верном телохранителе.
Еще издали Игольников увидел косматые клубы дыма, тянувшиеся к небу. Это горело село Дединьское, в котором успели побывать бранденбургцы. Огонь пожирал дома, надворные постройки. Людей, пытавшихся спастись на огородах, возле пруда, расстреливали из автоматов.
Через некоторое время темные грозовые тучи закрыли солнце. Хлынул проливной дождь. Горящее село превратилось в дымящиеся руины.
Во второй половине дня команда оберлейтенанта Фюрста ворвалась в соседнюю деревушку. Игольников, другие каратели поджигали хаты, расстреливали сельчан, угоняли скот.
Точно в угаре носился по селу Игольников. В крайней избе очередью из автомата он прикончил старика и мальчонку. Ошалело кричал:
— Поджигай деревню! Смерть партизанам!
Когда над домами заклубился дым, какая-то женщина, стоявшая в толпе, окруженной карателями, крикнула: «Что вы, изверги, делаете? Господь не простит вам этого». Игольников бросился на крик, схватил женщину за волосы, вытащил ее из толпы и на глазах у всех расстрелял.
Всего с марта по июнь в двух волостях — Дединьской и Ляховской — каратели сожгли пятьдесят деревень, расстреляли около ста человек. Много детей и женщин угнали в Германию.
Во время уборки хлеба, каратели из команды Фюрста отбирали у крестьян намолоченное зерно, отправляли его в Германию.
Как-то оберлейтенаит Фюрст приказал взводу карателей брать у крестьян масло, яйца, другие продукты. Когда подошли к деревне, взвод разделился на две группы. В одной из них был Игольников. Позднее он докладывал оберлейтенанту:
— Мы им говорим «давай», а они отвечают: «Нет ничего, сами с голоду подыхаем». Одна старуха, увидев, что я вынес из кладовой корзину с десятком яиц, бросилась отнимать ее у меня. Я оттолкнул ее, пригрозил автоматом. Но старуха не унималась. Она сказала: «И как тебе не стыдно, стервец! Ведь ты же русский. Что ты делаешь». Пришлось успокоить ее.
— Молодец!
На обратном пути каратели напоролись на засаду партизан и в перестрелке потеряли несколько человек. А вскоре из команды «Ягдцуг» ушла к партизанам группа военнопленных. Команду расформировали. Игольникова, по рекомендации оберлейтенанта Фюрста, перевели в карательный отряд, действовавший на территории Польши, Здесь он принял участие в операциях против польских партизан, и весной тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда каратели были разбиты, попал в зондерлагерь, что находился в Торуне.
У Игольникова в лагере появились новые друзья, ставшие впоследствии его спутниками по службе у гитлеровцев до окончания войны. Один из них — Мылов, приехавший в Торунь вскоре после Игольникова.
Игольников без утайки рассказал Мылову, что в Красной Армии был младшим командиром и в начале войны исполнял обязанности начальника полевой радиостанции. В одном из жарких боев, улучив момент, перешел на сторону гитлеровцев.
— Почему ты и твои друзья, уже служившие в немецкой армии, оказались в Торунском зондерлагере? — спросил Мылов.
— Карательная команда, в которой я служил, — сказал Игольников, — была в жарких переплетах, и в Торунь прибыли ее жалкие остатки. Здесь я узнал, что нас, оставшихся в живых, намереваются перебросить на оккупированные территории Советского Союза. Мне стало не по себе. И если говорить начистоту, я боюсь погибнуть от партизанской пули. Вот и пристроился в зондерлагере. Как видишь, пока живой.
В то время Мылов за себя не боялся, так как кроме физического труда он ничем не способствовал гитлеровцам в их войне против Советской России. Чего же боится Игольников? Когда разговор коснулся этой темы, каратель из команды «Ягдцуг» сказал:
— Мне в Советском Союзе делать нечего. Хлебнули мы там с матерью горя. Когда раскулачили и посадили отца, вся семья распалась. Два брата уехали на север, в Мурманск, сестра — в Казахстан. Я и мать несколько лет жили у себя, в Вологодской области. Потом переехали в Мурманск к брату Федору. Человек он крутой, эгоистичный. Над матерью измывался…
Игольников помолчал, припоминая что-то, потом выдохнул:
— Так что хватит! Кусок хлеба я и у немцев заработаю. Хоть сидеть не буду. А там — верная тюрьма… Выследят чекисты и посадят.
— Так-то оно так, — согласился Мылов. — Да ведь это Родина наша. Ну, накажут за провинность, потом простят.
— Черта с два, — огрызнулся Игольников. — Тебя пожалели, когда с мясокомбината уволок несколько банок консервов?
Мылов удивился этой осведомленности, ответил:
— Дали пять лет. Война помогла, а то бы еще сидел.
— Вот, вот! — криво усмехнулся Игольников. — Ну нет, я все сделаю, но в Россию больше не вернусь. Даже если немцы выиграют эту войну.
Прошло еще некоторое время, и Мылов в составе команды из 15 человек убыл на работу в Данциг, а Игольников уехал в Бромберг, затем снова вернулся в Торунь.
* * *
Как контрразведчик, Жалекен знал о народном сопротивлении фашизму в минувшую войну. По приказу Гитлера и рейхсфюрера войск СС Гиммлера создавались многочисленные спецотряды палачей. Это были эйнзатцгруппы СД, зондеркоманды, истребительные соединения войск СС, другие формирования. О них Жалекен Тлеумагамбетов слышал не раз. А вот о команде «Ягдцуг» у него не было никаких сведений. Следовало разобраться.
«Вот тебе и Игольников, — подумал про себя Тлеумагамбетов. — Теперь ясно, что мы разыскиваем опытного врага, меняющего, подобно хамелеону, цвет своей шкуры».
Жалекен вызвал в кабинет Рэма Михайловича, и они вдвоем стали разрабатывать дополнительные мероприятия. Мылов в своих показаниях назвал фамилии людей, находившихся вместе с Игольниковым на службе у гитлеровцев. В их числе были Ванович Сергей, Жигайлов Петр, Дударь и другие. Розыск и допрос предателей Родины могли пролить свет на деятельность Игольникова в стане врага.
— Но это еще не все, — сказал Рэму Жалекен. — Надо оказать практическую помощь нашим линейным органам и тем самым ускорить розыск самого Игольникова.
На следующий день утром Тлеумагамбетов доложил начальнику управления о своих планах. Он сказал:
— Надо бы съездить в местные органы, посмотреть, как они ведут розыск Игольникова. Помочь советом, а если потребуется, принять непосредственное участие в проведении ответственных мероприятий.
Начальник одобрил инициативу. Но самому Жалекену не удалось побывать во всех подразделениях МГБ, расположенных на линии железной дороги. Неотложные дела в управлении помешали.
Едва вернувшись с северного участка, Тлеумагамбетов отправил в командировку Карташова. Но тот вскоре вернулся, так и не получив новых данных об Игольникове. Выслушав доклад чекиста, Жалекен сказал:
— Надо больше внимания уделять организации розыска Игольникова здесь, в Алма-Ате. Еще раз следует проверить объекты службы связи.
— Я дважды это делал, товарищ капитан, — заметил Карташов. — Правда, за последние три месяца, возможно, приняты новые люди…
— Вот-вот, — согласился Жалекен. — Завтра же наведи о них справки. Не забудь заглянуть к ремонтникам.
Ранним утром Рэм Михайлович пошел на станцию Алма-Ата вторая, чтобы поспеть на первую «горветку». Так тогда называли пассажирский поезд, который несколько раз в сутки курсировал между двумя железнодорожными станциями города.
Карташов, слывший среди чекистов хорошим спортсменом, легко шагал по пустынной улице. И все же чуть не опоздал на поезд. Вскочив на подножку, долго не выпускал из рук холодных поручней. На остановке «Элеватор» Рэм Михайлович спрыгнул на землю и, перейдя по мосту через Сухой лог, направился к ремонтным мастерским службы связи. В годы Великой Отечественной войны на этом крошечном предприятии было налажено производство аппаратуры связи для армии. Люди, в основном женщины и подростки, сутками не выходили из подслеповатых, закопченных помещений, выполняя по три, а то и четыре нормы.
«Чем черт не шутит, когда чекист спит, — думал Карташов, шагая по направлению к ремонтным мастерским связи. — Может, и в самом деле где-то здесь, в мастерских, пристроился бывший «ягдцуговец». И как это я раньше не сообразил. Надо было давно побывать в этих местах еще раз».
Просматривая списки людей, что работали в мастерских, Карташов задерживал свой взгляд на фамилиях вновь принятых. Но не нашел среди них Игольникова. «Опять неудача», — вздохнул он и, возвратив списки инспектору по кадрам, направился в сторону главного материального склада. На виадуке остановился, залюбовался панорамой станции. Она строилась, набирала силу. Деловито пыхтели паровозы, лязгали потревоженные толчками буфера. Идти в управление не хотелось: своим докладом наверняка расстроишь Жалекена. Но, как говорится, служба есть служба.
Однажды, а точнее ранней весной 1947 года, неподалеку от ворот базы райтрансторгпита Карташов встретил мужчину. Поношенная военная гимнастерка без погон и начищенный знак «Гвардия», говорил о том, что мужчина был на фронте.
Встреча была мимолетной, но Рэм Михайлович успел заметить бледное, слегка припухшее лицо, выцветшие на солнце брови. «Где-то я его уже видел», — мелькнула мысль. Но мужчина уже прошел мимо и заспешил по улице Шолохова.
— Черт возьми! — невольно ругнулся Карташов. — На кого он все-таки похож?
Чекист озадаченно смотрел в спину быстро удалявшегося мужчины. Тот уже скрылся за поворотом, а Рэм Михайлович все еще стоял и думал: «Да нет у меня в розыске такого белобрысого». Машинально посмотрел на часы. Без четверти шесть. Карташов ускорил шаг.
Весь вечер Рэм Михайлович просматривал почту. Затем пил в буфете чай. Но мысль о прохожем ни на минуту не оставляла его. Уже в управлении Карташов сообразил, что повстречавшийся ему человек чем-то напоминает Игольникова.
«Почему я не пошел за ним? Какая опрометчивость! Где теперь искать его?» — думал чекист, допивая стакан крепкого чая Он не мог простить себе этой оплошности. Надо, надо было пойти за незнакомцем, узнать кто он такой, где живет и работает.
Домой Карташов пришел поздно ночью. Михаил Павлович, отец Рэма, незадолго до войны ушедший из органов НКВД на руководящую партийную работу, внимательно посмотрел на сына, спросил:
— Что такой мрачный? Устал или нелады какие по работе?
— Есть и то, и другое, — сознался Рэм Михайлович.
— Вот как! Что же могло случиться?
Пришлось рассказать все без утайки.
— Видишь, как получилось. Выходит, потерял, — вздохнул Карташов.
— Не потерял. А не сообразил вовремя, — заметил Михаил Павлович.
— Надо было не терять его из виду, следовать за ним, узнать, где он живет. Потом выяснилось бы все остальное. Он или не он, — сокрушался Рэм.
— Конечно, конечно! Все это надо было сделать. Но ты не убивайся. Дело поправимое. С Жалекеном посоветовался?
— Нет еще. Сегодня не смог увидеть его. Он занят весь вечер: готовит какой-то срочный документ…
— Ну не горюй. Утро вечера мудренее. Ложись спать…
Жалекен Тлеумагамбетов, выслушав Карташова, сказал:
— Не теряй времени. Проверь, не работает ли этот человек на базе райтрансторгпита или на мелькомбинате. Если нет, возьми под контроль все предприятия и организации, расположенные в северо-восточной части города.
Вначале Карташов посетил базу райтрансторгпита, затем мелькомбинат. Игольникова на них не оказалось. Зато в списках рабочих элеватора числился репатриированный из Западной Германии некто Ерохин. Он, как и Игольников, блондин. Но по другим признакам ничего общего с разыскиваемым не имел.
В райпромкомбинате Рэм Михайлович встретил бывшего военнопленного Силантьева. Но при личном знакомстве выяснилось, что у него нет кисти левой руки. К тому же он был коренной алмаатинец.
Карташов побывал на других предприятиях. Иногда встречал людей, чем-то внешне похожих на разыскиваемого. Но настоящего Игольникова не было. Он точно в воду канул.
Но проделанная Карташовым работа не прошла бесследно. Рэм Михайлович пришел к выводу, что тщательную проверку надо провести и на объектах Октябрьского района столицы. Согласовав свои действия с капитаном Тлеумагамбетовым, он до начала рабочего дня был уже в ремонтных мастерских связи. Сюда Рэм Михайлович заглядывал и раньше, поэтому его появлению рано утром никто не удивился. В мастерских не было станочного шума, какой присущ большим механическим цехам паровозного депо, и Карташов, не повышая голоса, разговаривал с рабочими, которые, как и он, пришли пораньше. И вдруг увидел человека с припухшим лицом, и выцветшими бровями. Он стоял у стола и рассматривал диспетчерский аппарат. Человек был без фуражки, пряди белесых волос ниспадали к бровям. Изредка он поднимал голову, что-то объяснял стоявшему рядом молодому парню, и тогда были видны его голубые глаза.
Рэм Михайлович, не привлекая особого внимания, вышел из мастерских, направился в контору к инспектору по кадрам.
— Я вижу, у вас в мастерских новичок появился? — спросил Карташов, усаживаясь на стул.
— Да. Это мастер по ремонту радиоаппаратуры Северинов. Несколько человек военкомат прислал. К нам попали двое — Северинов и еще один. Стоящие товарищи. А что?
— Да так просто, — ответил Рэм Михайлович.
Про себя же подумал: «Смотри, как похож на Игольникова». Поинтересовался ходом выполнения плана ремонта аппаратуры связи, текущими делами и только после этого ушел в отделение МГБ.
Вечером того же дня Карташов доложил Жалекену, что наконец нашел того, белобрысого. Вместе они еще раз просмотрели все документы дела, где упоминались приметы Игольникова, хотя в этом не было особой нужды: тот и другой хорошо помнили приметы. Долго искали пути подхода к подозреваемому. Надо было, не откладывая дела в долгий ящик, разобраться с этим человеком.
— Постой, постой! — воскликнул Жалекен. — А этот разведчик, о котором как-то, правда, давно, ты мне говорил. Как же его фамилия?
— О ком это? Что-то не припомню я разведчика.
— Да как же не помнишь? Демобилизованный из армии. Радист. Вот черт, случится же такое!
— Не Семенов ли? — спросил Рэм Михайлович.
— Да, да, он! Надо переговорить с ним. Может, внесет какую-то ясность. Найди его, пригласи завтра вечером зайти в отделение МГБ. Вместе и поговорим о Северинове.
Уже стемнело, когда Семенов вошел в здание МГБ Алма-Атинского отделения железной дороги. В кабинете, куда пригласил его Карташов, Семенов увидел незнакомого ему человека и остановился в нерешительности у двери.
— Вы, оказывается, заняты. Мне обождать?
— Нет, нет, проходите. Это мой начальник. Знакомьтесь.
Жалекен пожал руку Семенову, предложил стул.
— Вы, говорят, старый и опытный разведчик? — Жалекен испытующе посмотрел на Семенова.
— Да, — спокойно ответил тот. — До войны, когда служил на действительной, некоторое время работал в особом отделе. На фронте несколько раз ходил в тыл врага.
— Вот как! — улыбнулся Жалекен. — А почему после войны не пошли на работу в наши органы?
— Решил продолжить свое образование в области радиотехники. Тянет меня к этому делу. Думаю осенью поступить в институт. Сюда же приехал к семье. Мать, жена и ребенок эвакуировались, почти всю войну прожили в Алма-Ате. Да так здесь и остались. Обзавелись хозяйством, купили небольшой домик по ту сторону депо.
Семенов указал рукой на запад. Достал из кармана пиджака пачку «Беломора», спросил, можно ли закурить. После небольшой паузы Семенов, разогнав перед лицом рукой табачный дым, сказал:
— Я слушаю вас.
— Вы знакомы с Севериновым? — спросил Тлеумагамбетов.
— Да. А что? Он вас интересует?
— Давно Северинов работает в мастерских, и кто он такой?
— Я его мало знаю, — ответил Семенов. — Встречаемся только на работе и то не каждый день. Он ведь в другом цехе. Обедаем вместе в столовой. Иногда возникают споры о радиотехнике. Сергей Павлович, надо сказать, свои взгляды по технике умеет отстаивать. Каждый вывод у него обоснован, аргументирован. В общем, рассудительный мужик. Чувствуется хорошая физическая закалка. Наши молодки около него увиваются, а он как будто не замечает их. Со всеми, и с девчатами, и с ребятами держится одинаково ровно. Никому предпочтения не делает, по-настоящему ни с кем не дружит. Может быть, потому, что недавно работает у нас, всего месяц-полтора?
Семенов задумался, взял еще одну папиросу. Но закуривать не стал.
— Новичок этот Северинов, присматривается. Грамотный, в Мурманске закончил среднюю школу. Знает немецкий язык. Всю войну, говорит, прослужил радистом и якобы участвовал в разгроме немцев под Прагой. Имеет гвардейский значок. Готовится к поступлению в техникум связи.
— Где он проживает сейчас? — спросил Карташов.
— Там же, где и я: в железнодорожном поселке Пятилетка. Снимает небольшую комнатку у одной старушки. По поводу его осведомленности о немецких радиопередатчиках я хотел как-то обратиться к вам, да видно запоздал. Сами пришли…
— Этот Северинов очевидно тот, кого мы ищем, — сказал Жалекен, как только Семенов закрыл за собою дверь. — Его рост, цвет волос и глаз, отчество идентичны с данными на разыскиваемого. Надо бы показать его кому-нибудь из свидетелей. Но они далеко. Вот если бы мы имели фотокарточку.
Тлеумагамбетов подумал, спросил:
— Ты, Рэм Михайлович, не смог бы добыть фотокарточку?
— Пожалуй, смогу, — ответил Карташов. — Может быть, не так скоро, но сделаю…
— Постарайся.
На следующий день утром секретарь принесла папку с почтой и, положив ее на стол, попросила капитана не задерживать документы.
— Ладно, — сказал Жалекен.
В папке оказался протокол показаний свидетеля Вановича Сергея Васильевича, осужденного в 1945 году за измену Родине. Жалекен быстро просмотрел остальную пачку и стал читать протокол. В нем подробно описывались уже известные похождения Игольникова на территории временно оккупированного гитлеровцами Себежского района Калининской области. Прочитав эту часть показаний, Жалекен подумал, что этот Ванович, пожалуй, ничего нового не сказал. Стал быстро просматривать остальные страницы. Вдруг его взгляд остановился. «Здесь, кажется, что-то есть». Спустя некоторое время тихо скрипнула дверь. Не успел Жалекен поднять голову, как в кабинет вошел Рэм Михайлович. Сказал:
— Я закончил подготовку к поездке на Алма-Ату первую. Разрешите доложить о намеченных мероприятиях?
— Обожди, — сказал Жалекен. — Придется отложить поездку на один-два дня. Сегодня и завтра будешь знакомиться вот с этим документом. В нем показания свидетеля Вановича по делу Игольникова.
Капитан взял протокол и вновь положил перед собой.
— Я отдам его, как только сам прочитаю. С учетом новых данных, а их в этом документе немало, наметим мероприятия по дальнейшей проверке Северинова. Изменник Родины Игольников, оказывается, не только каратель, но и агент абвера, прошедший подготовку в Вайгельсдорфской школе диверсантов.
— Судя по данным информации, — заметил Карташов, — к этому привела известная позиция гитлеровцев о преуменьшении военной мощи и готовности СССР к войне.
— Это верно, — согласился Жалекен. — Многие советские контрразведчики знали, что ведомство Канариса активизировало разведывательную деятельность против Советского Союза незадолго до нападения. Точнее, после победы гитлеровцев во Франции и Польше. Именно к тому времени относится создание на территории Германии, в ряде стран Европы крупных разведывательных центров абвера, диверсионных школ. Среди них был и Бреслауский центр, где в школе радистов учился разыскиваемый нами Игольников. Из показания Вановича видно, что этот матерый шпион успел окончить Вайгельсдорфскую школу диверсантов. Там же учились его соучастники по преступлениям Мылов, Жигайлов, Дударь, Ванович и другие. В протоколе показаний названы их подлинные имена.
Разговор чекистов прервал телефонный звонок. Жалекен взял трубку. Потом сказал:
— Нам с вами нужна информация о Бреслауском центре, подробнее о Бреслауской школе радистов и Вайгельсдорфской школе диверсантов. Возьми в секретариате все имеющиеся по этому вопросу документы, тщательно их изучи. Следует помнить, что многие свидетели по делу являются изменниками Родины и, рассказывая о поведении Игольникова в тылу у немцев, стараются выгородить себя, свалить часть вины на другого. Они шельмуют и оговаривают друг друга. Мы должны быть объективными, ловить в показаниях фальшивые нотки.
Капитан Тлеумагамбетов встал из-за стола, открыл сейф, достал из него листок с записями, отдал Карташову.
— Вот здесь указаны все нужные нам документы.
Когда Рэм Михайлович вышел, Жалекен еще раз перечитал ту часть показаний, где Ванович говорил о массовой вербовке военнопленных в Торунском зондерлагере.
Ванович рассказывал, что однажды после завтрака Иван Узлов, до войны дважды судимый, а в зондерлагере исполнявший обязанности посыльного, подошел к Игольникову, что-то ему сказал. Игольников тут же встал, положил под подушку немецкую газету, которую читал ежедневно и переводил содержание отдельных статей своим друзьям, оправил одежду и ушел. Через два часа он вернулся. Сел на кровать, вытащил газету и уткнулся в нее. Все, кто в это время был в помещении, наблюдали за ним. Ванович, с которым Игольников находился в Винницком лагере советских военнопленных и там познакомился, не вытерпел, подошел к Игольникову, сел рядом. Участливо спросил:
— Кто тебя вызывал? Зачем?
Игольников не ответил. Ванович повторил свой вопрос. Тогда Игольников резко повернулся к нему, грубо бросил:
— Отстань! Придет время, узнаешь…
После обеда гитлеровцы пригласили на беседу Мылова. Когда он вернулся, то тоже ничего не сказал. Молча собрал свои вещи, пошел к Игольникову. Затем они ушли в другой блок, до этого пустовавший.
Так продолжалось несколько дней. Вызванные возвращались, забирали свои пожитки и уходили. Было заметно, что побывавшие в канцелярии лагеря старались избегать тех, кого еще не вызывали. И эти, оставшиеся, вели себя настороженно, с тревогой ожидая своего часа.
Только Яшпай Ходжамурзин, занимавший койку рядом с Игольниковым, вернулся в хорошем настроении. Постоял у блока, выкурил сигарету и после этого не спеша вытянул из-под кровати небольшой поношенный чемодан.
Последним был вызван Ванович. Случилось это вечером, после ужина. А так как в эту пору обычно никого не приглашали в канцелярию, то Ванович подумал, что дадут какую-нибудь работу по лагерю. Да и вызывал его, как сказал посыльный Узлов, комендант зондерлагеря Раевский, который в начале войны был военным. Нередко приходилось видеть, как Раевский вытягивался перед большим начальством, навещавшим иногда лагерь, бойко докладывал обстановку. На нем ладно сидела форма офицера войск СС, и Ванович, почти ежедневно встречавший Раевского, думал что он искусно маскируется под фрица. В канцелярии вместо обычного окрика Ванович услышал от Раевского вежливое приглашение сесть на стул, стоявший неподалеку от письменного стола. Комендант не спеша закурил и, увидев, что Ванович все еще стоит, вторично пригласил его сесть.
— Ну, как себя чувствуете? — спросил Раевский.
— Самочувствие хорошее, — ответил Ванович, а про себя подумал: «Смотри-ка, на вы называет. Что с ним случилось?»
— Это хорошо, — сказал Раевский. — Великой Германии нужны крепкие, здоровые и преданные фюреру люди, которые могли бы успешно вести борьбу против большевиков.
Время от времени Ванович поддакивал Раевскому, чувствуя, что тот еще не сказал главного. Наконец, очевидно решив, что сказанное произвело должное впечатление, комендант спросил:
— Ну как, согласны работать в пользу великой Германии?
— Да, согласен, — поспешно ответил Ванович.
Раевский встал из-за стола и предложил следовать за ним. Вначале шли коридором, потом свернули в небольшую приемную. Оставив Вановича под присмотром молодого унтер-офицера, Раевский зашел в кабинет и спустя минут десять приоткрыл дверь.
Человек, сидевший за большим письменным столом и разговаривавший с кем-то по телефону, был известен в зондерлагере как офицер военной разведки гитлеровской Германии — зондерфюрер Шульц. Закончив разговор и положив телефонную трубку, он ка ломаном русском языке сказал:
— Господин Раевски доложиль мне о вашем согласии работать на великая Германия. Это так? Это все правильно я понимаю?
Ванович тотчас вскочил со стула.
— Так точно, господин зондерфюрер!
Шульц благосклонно кивнул головой, стал подробно и нудно объяснять, как это важно сейчас для третьего рейха. Он говорил, что Ванович, как хороший радист, будет помогать абверу в разведывательной работе. Ванович, наконец, понял, куда клонят Раевский и Шульц.
Закончив свою речь, зондерфюрер сказал:
— В интересах дела вы, господин Ванович, впредь будете называться Шептицким. Запомните — Шептицким!
Вановича отпустили после того, как он заполнил длинную анкету, поставил под ней свою подпись, дал обязательство. Прощаясь, Шульц предупредил, что содержание их беседы должно храниться в строгой тайне. Вановичу было приказано переселиться в блок, где живет Игольников и его друзья.
Уже по дороге в блок Ванович вспомнил всех тех, кого вызывали последние дни в канцелярию. Так вот почему, они не хотели, а вернее, не могли говорить о встречах с Раевским и Шульцем…
Когда Ходжамурзин пришел в блок, отведенный для завербованных агентов-радистов, к нему тотчас подсел Игольников.
— Что же нам теперь делать? — спросил он.
— Не знаю, — вздохнул Яшпай. — Подумать надо, обговорить все это. Медлить нельзя. Или сейчас, или же все наши планы останутся мечтой. А может, не стоит торопиться? Посмотрим, что они с нами дальше будут делать. Вдруг забросят в тыл Красной Армии. Это то, что надо!
— А кто еще с нами? — спросил Игольников. — Всем в одну группу попасть дело нелегкое.
— Да нас немного, — ухмыльнулся Яшпай. — Ты да я…
Их дальнейший разговор прервал подошедший Мылов.
— О чем вы тут шепчетесь?
— Да так, — уклоняясь от ответа, сказал Яшпай. — Любовные дела обсуждаем. Давно в увольнении не были. По девочкам соскучились.
— Хватит трепаться! — буркнул Мылов и отошел в сторону.
Только по фамилии да имени Яшпая Ходжамурзина можно было принять за мусульманина. Своим обликом, чистой речью он больше смахивал на русского. Еще до зондерлагеря в Торуни вынашивал план побега из плена. Но вскоре пришел к выводу, что одному за такое дело браться не следует. Стал искать сообщника. В зондерлагере присматривался к Игольникову, подружился с ним. В один из вечеров, на прогулке, поделился с Игольниковым своим планом. О побеге Яшпай говорил и на этот раз.
Через несколько дней, рано утром, радистов, а их набралось человек пятьдесят, построили во дворе. Из канцелярии вышли Шульц и Раевский, о чем-то оживленно беседовавшие. Поздоровались. Раевский объявил, что все поедут учиться в школу.
— В какую? — спросил кто-то из радистов.
— Узнаете позже. Бояться не надо. А сейчас разойдись!
В блоке разговор о школе не прекращался до вечера. Кое-кто из завербованных знал, что гитлеровцы, в целях получения нужной информации о своем противнике, используют агентов, засылаемых к нам в тыл. Другие не верили этому. Разгорелся спор. Потом все пришли к выводу, что по всей вероятности пошлют в школу военной разведки, поскольку Шульц является офицером абвера. Но никто не знал, чему конкретно будут обучать в этой школе. Яшпай, улучив момент, позвал Игольникова во двор покурить. С разрешения Раевского они ушли на берег Вислы и долго сидели у самой воды, обсуждая варианты побега.
— А что, если убежать тотчас после посадки в вагон? — предложил Яшпай.
— А как?
— Через окно уборной.
Игольников помолчал, обдумывая что-то. Потом сказал:
— Да, этот вариант, пожалуй, самый надежный.
Яшпай развил свою мысль:
— Попросимся покурить. Пойдем в тамбур. Из него в удобный момент я зайду в туалет. И — в окно. Когда на той стороне буду, легонько стукну о стенку вагона. Ты не зевай. Когда поезд тронется, мы уйдем к одному моему знакомому. Он укроет нас на время. А там свяжемся с польскими партизанами…
На этом и порешили.
Ночью всех подняли по тревоге. Велели одеться, собрать вещи, которых у каждого было немного. Спустя минут пять-шесть построились во дворе. Под прикрытием ночи вышли из крепости, направились к железнодорожной станции. Погрузились в спальный вагон. Отдельное купе заняли Раевский и эсэсовцы.
Ходжамурзин с Игольниковым довольно долго околачивались в тамбуре. Выкурили по две сигареты, а выхода из создавшегося положения найти не могли: туалет оказался закрытым. Наконец Яшпай решился.
— Терпенья нет, — сказал он вошедшему в тамбур проводнику. — Мне по малой нужде. Открой туалет.
— Ну что же, со всяким может случиться такое, — вздохнул проводник, старый, с обвислыми седыми усами поляк.
Ходжамурзин юркнул в туалет, без особого труда открыл окно и, держась руками за кромку рамы, спрыгнул на землю. Нащупал камень, подал условный сигнал. Но тут открылась входная дверь вагона. «Куда же он полез, — подумал Ходжамурзин. — Договорились ведь». И вздрогнул. На него в упор смотрел черный глазок немецкого автомата.
— Хальт! Хэнде хох![14] — послышалась команда.
Яшпай поднял руки.
Раевский и два эсэсовца вели Ходжамурзина по перрону к вокзалу. Занималось пасмурное серое утро. Яшпай шел сгорбившись под тяжестью внезапно свалившегося горя. Думал: «А как Игольников? Успел ли избежать ареста?»
Игольников, Мылов, другие радисты стояли у окон вагона, смотрели в спину Ходжамурзина. Вот он поднял голову, оглянулся и скрылся в проеме вокзальной двери.
В пути поезд часто останавливался на станциях и полустанках. К месту назначения прибыли через два дня. Это было местечко Вайгельсдорф в Верхней Силезии. Школа размещалась в особняках, обнесенных со всех сторон высоким забором. Радисты устроились в помещении, изолированном от других зданий. Ванович, Игольников и Мылов попали в одну комнату.
Сунув сумку с вещами под кровать, Игольников отправился осматривать школу. Около часа шлялся по двору, а когда вернулся, раскрыл окно и долго смотрел на лес, темнеющий за высоким забором.
Учеба в школе продолжалась с июня по ноябрь 1944 года. Постепенно узнали, что Бреслау, где Игольников окончил школу радистов, и Вайгельсдорфская школа по подготовке агентов-диверсантов были крупными учебными разведывательными центрами военной разведки, выполнявшими приказ Гитлера по подготовке агентуры и заброске ее в тыл Советской Армии.
Когда занятия подходили к концу, в школу приехали Раевский, несколько офицеров войск СС, пропагандисты. Они стали убеждать изменников Родины в том, что пришло время вступить в ряды вновь организуемой армии под командованием русского генерала Власова. Многие встретили это сообщение с энтузиазмом. Игольников сник. Он кое-что знал о положении на Восточном фронте и ему не хотелось идти под пули своих соотечественников.
Комендант Раевский заявил:
— Нам остается одно — продолжить борьбу против большевиков, в составе армии Власова, которая формируется под непосредственным руководством рейхсфюрера Гиммлера.
Раевский подробно рассказал о заключенном в ноябре 1944 года договоре между Власовым и правительством Германии о совместной борьбе против Советского Союза. Эта сделка подкреплена деньгами, оружием, снаряжением.
— Так что, — заметил Раевский, — будем обеспечены всем необходимым. Еще и на девочек хватит.
Ни один из выступивших не сказал о причине столь поспешной ликвидации школы. А она была одна: гитлеровская армия к этому времени потерпела на Восточном фронте ряд крупных поражений и ей нужны были люди, способные носить оружие, защищать фашизм.
Фельдмаршал Рундштедт 21 сентября 1944 года представил циркулярное письмо, в котором есть такие слова:
«Фюрер приказал: поскольку борьба на многих участках перекинулась на немецкую территорию… использование каждого боеспособного человека должно достигнуть максимальной степени».
Игольников, Ванович, Мылов, Дударь, Жигайлов попали в состав взвода связи третьего артдивизиона первой власовской дивизии, формировавшейся изменником Родины полковником Буняченко в Мюзенгене.
Когда приехали к месту новой службы, то были приятно удивлены. Мылова с ходу произвели в лейтенанты и назначили командиром взвода связи. Игольникова поставили на должность радиомастера. Получили «теплые» места и остальные.
В апреле 1945 года на смотр своей первой дивизии приехал генерал Власов. Увидев его на строевом плацу, Игольников как-то оторопел. Он представлял генерала совсем другим: статным, подтянутым, строгим. А тот оказался почти стариком с испитым лицом. Хотел было высказать свое удивление стоявшему рядом Жигайлову, но лейтенант Мылов крикнул:
— Прекратить разговорчики!
Только вечером, когда небольшая группа курильщиков уселась на скамейку, стоявшую у казармы, солдаты-власовцы развязали языки.
— Командующий-то у нас не того, — зашептал Дударь. — Высокий, худой. Ноги, как жерди, вставленные в сапоги. Кости через кожу просвечивают.
— Да, — отозвался Игольников. — Зря на меня лейтенант зыкнул, когда я замечание в адрес генерала сделал. С таким командующим долго не навоюешь.
— И вообще он какой-то, — вставил Жигайлов. — Лицо в морщинах, царапинах. Наверное, какая-нибудь красотка погладила своими коготками. Под глазами синие мешки. Пьет, наверное, много.
— Ну, хватит об этом, — сказал Игольников. — Еще ненароком кто услышит. Наше дело солдатское. Плохой был бы, до генерала не дослужился.
Солдаты молча разошлись.
А на другой день, когда Власов уехал, по дивизии поползли слухи, что генералу нет и пятидесяти, что он любит покутить и слывет в офицерской среде неисправимым бабником.
Едва Власов уехал из Мюзенгена, как первая дивизия во главе с полковником Буняченко двинулась к Штеттину. Там, в 80 километрах от города, она заняла оборону, вступила в бой с передовыми частями Советской Армии.
Шестнадцатого апреля, на рассвете, тысячи советских орудий открыли огонь по позициям гитлеровских войск у Кюстрина, возвестив миру о начале Берлинской операции. Власов, его сообщники Закутный, Трухин и другие, почуяв опасность, словно крысы с тонущего корабля, убежали из Берлина. Они боялись рокового, теперь уже неотвратимого часа расплаты за свои кровавые злодеяния, совершенные в угоду гитлеровцам на временно оккупированной советской земле.