Освобождение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Освобождение

Приска узнала о прибытии американских солдат, когда до нее донесся смех – «самая прекрасная вещь на свете», – который она не слышала годами. Показалось, что вдалеке звучит музыка.

Она поднялась со своей грязной соломенной лежанки и неверными шагами подошла к окну. Щурясь на полуденном солнце, Приска заметила три незнакомые машины с белыми звездами, в которых находились молодые солдаты, но не в немецкой форме. Это были американцы. После столь долгого ожидания освободителей видеть их во плоти казалось галлюцинацией. Они были совсем другими – другая форма и каски, походка, говор и запах.

Многие заключенные впали в экстаз и кричали «Мир! Да здравствует мир! Мы свободны!» на всех языках Вавилона, но остались и те, кто безразлично лежал на своем месте, не в силах пошевелиться. Женщины тихо плакали и молились, чтобы эти улыбчивые молодые люди в униформе не оказались жестоким обманом зрения. Молодые девушки, которые всю жизнь мечтали встретить благородных вояк, внезапно застыдились. Они пытались выветрить приставший к ним запах, щипали себя за щеки, чтобы стать румянее, и приглаживали кишащие паразитами волосы.

Среди американцев был молодой врач, техник пятого разряда Лирой Петерсон. В момент освобождения лагеря ему было 22 года, он подрабатывал корреспондентом газеты Иллинойса и путешествовал с боевым формированием под руководством генерала Паттона. На его каске и нарукавнике были нарисованы большие красные кресты. К тому моменту Пит, как его называли сослуживцы, «подлатал» сотни человек на поле боя и был удостоен медали «Пурпурное сердце», после того как попал под обстрел и был ранен во время Арденнской операции. Когда его отряд достиг Маутхаузена, он был первым, кто бросился к баракам у подножья, чтобы оказать помощь узникам, и продолжал следить за состоянием пострадавших в течение двух последующих недель.

«Я многое видел до того, как попал в этот лагерь. Но все же ужаснулся состоянию полуживых оголодавших людей», – вспоминает Лирой. Когда он добрался до бараков, где мужчины спали впятером на одной подстилке, то обнаружил там «скелет» с едва заметным пульсом, который скончался у него на глазах. «Чудовищное зрелище. Пришлось собрать все свои силы». Молодой врач не был вооружен, поэтому его заранее предупредили, чтобы он держался на расстоянии от заключенных и не позволял себя трогать из-за расплодившихся блох и инфекционных заболеваний, но заключенные «столпились вокруг него». По мере продвижения по баракам и осмотра больных и умирающих узников, он стал свидетелем расправы заключенных над офицерами СС, переодетыми в тюремные робы.

Приска, с трудом удерживая себя на ногах у окна барака, услышала голоса солдат и узнала язык. Ей вспомнилось время, когда еще девочкой она преподавала языки в своем саду. Девушка собрала все силы и слова, которые смогло восстановить воспаленное сознание, и выкрикнула просьбу о помощи. «Я попросила их на английском прийти к нашему бараку. Один из солдат, к счастью, был медиком. Он увидел сверток, открыл его и осмотрел ребенка, тело которого было покрыто фурункулами из-за недоедания».

Пит был поражен, встретив мать с новорожденным ребенком в подобных антисанитарных условиях. Оба были обезвожены и измождены, ребенок был болен и покрыт «клопами, размером больше него самого». Пит отправился на поиски старшего офицера, майора Гарольда Стейси, чтобы рассказать о находке. Майор был дивизионным хирургом, вместе с Питом они попали под пули, когда шли заменять двух убитых медиков в ходе Арденнской операции.

«Я обратился к нему: “Док, пойдем со мной. Я тебе кое-что покажу”. Он последовал за мной в бараки, и мы оба убедились в том, что ребенку, маленькой девочке, была пара недель от роду. Она была рождена в другом лагере». Пит уточнил имя ребенка, и кто-то ответил ему: «Хана, ее зовут Хана». «Когда они прибыли в Маутхаузен, их должны были убить. Но совершенно случайно в тот день кончился газ».

Хана была страшно недокормлена и страдала от множества инфекций сразу, поэтому оба врача решили, что ее шансы на выживание ничтожно малы. Вокруг них были тысячи заключенных, которым требовалась срочная медицинская помощь, в лагере царила эпидемия тифа и дизентерии. Несмотря на это, мужчины решили немедленно предпринять меры по спасению ребенка.

Убеждая Приску дать согласие на вмешательство врачей, Пит пообещал взволнованной матери, что они сделают все возможное, чтобы спасти малышку. Второй раз за неделю Приску просили отдать ребенка в незнакомые руки, но она боялась упускать Хану из виду. На ломаном английском она умоляла взять ее с собой, пока майор Стейси не заговорил по-немецки, чтобы успокоить ее. «Мать была готова на все, чтобы пойти с нами, – говорит Пит, – но майор убедил ее, что ребенка вернут, как только мы окажем помощь, и девушка успокоилась». У Приски не было сил спорить. Она смотрела им вслед и спрашивала себя, увидит ли она снова свою Ханичку, ее голубые глаза и вздернутый носик.

Врачи забрались в джип, майор держал ребенка на руках, а Пит доставил их к 131-му эвакуационному госпиталю у Гузена. Это место было единственным, где можно найти необходимые хирургические приспособления, чтобы остановить распространение инфекции. Майор Стейси отправил Пита дальше вдоль Дуная, к 81-му медицинскому батальону, чтобы достать пенициллин – «волшебное лекарство», которое лишь недавно появилось в обиходе и хранилось в специальных охлаждающих контейнерах.

К возвращению Пита майор уже начал операцию, открывая и надрезая многочисленные гнойники. Во время этой продолжительной и сложной процедуры он по одному вскрывал каждый нарыв и вырезал зараженные участки кожи. Пит присоединился к операции, стирал гной и обрабатывал раны пенициллином. Некоторые надрезы пришлось зашивать, их следы остались на теле Ханы на всю жизнь.

Приска ждала новостей о своей дочери долгие часы напролет. Ее перевели в лазарет, где людей клали по трое в палате, и у каждого была собственная кровать. Когда американская медсестра принесла конверт с ребенком на следующий день, по лицу матери катились бессильные слезы. Девушка взглянула в глаза медсестре и закричала в ужасе: «Она что, умерла?»

«Нет, нет. Жива! И здорова!» – заверила Приску медсестра и передала ребенка. Мать поклялась больше никогда не спускать с ребенка глаз.

Пит продолжал наблюдать за состоянием Ханы, регулярно навещая мать и ребенка. Майор считал, что недели в вагоне с углем почти убили дитя. «По его мнению, именно там девочка подхватила инфекцию, которая распространилась по всему телу».

Мужчины пытались убедить Приску уехать в Соединенные Штаты, как только у нее и ребенка будет достаточно сил, чтобы перенести дорогу. «Майор пытался уговорить ее перевезти ребенка в Америку и был готов обо всем договориться к их приезду… Он чувствовал, что им необходим дальнейший уход, который мы могли обеспечить, но она не соглашалась. Ей нужно было попасть в Чехословакию из-за мужа… девушка надеялась, что он выжил и вернется домой». Приска вежливо отвергла предложение, сложила вещи, заботливо сшитые женщинами из Фрайберга для ее дочери, и молилась о скорейшем ее выздоровлении, чтобы отправиться домой.

В нескольких бараках от Приски все еще лежала Анка с ребенком, завернутым в газеты. Ни салфеток, ни пеленок было не достать, все три недели были лишь газеты. По-прежнему ни единая новость о Приске и Хане или Рахель и Марке не достигли ее слуха, и каждая из матерей считала, что лишь ее ребенок был «чудом». Реакция американцев не развеяла ее иллюзий. «Прибывшие солдаты уставились на нас, как на восьмое чудо света. Меня снимали для сводки новостей. Они никак не могли поверить своим глазам – тощая мать (30 кг) и ее крошечный ребенок (1,5 кг), живой и двигающийся. Они и представить себе не могли, что такое возможно в условиях лагеря».

Помимо всего внимания, оказанного ей, самым большим сюрпризом стал шоколад, которым поделился один из солдат. «Это было прекрасно, но нам не разрешили съесть все. Что за мучение!» В конечном итоге шоколад стали выдавать маленькими кусочками. Через несколько дней Анка подозвала американскую медсестру: «Я попросила ее вымыть моего малютку сына. За всю жизнь его ни разу не мыли. Она посмотрела на меня, как на сумасшедшую: “О чем вы говорите? У вас же девочка!” Я впала в истерику – первую за все это время – как это “девочка”, когда мне сказали “мальчик”? Я не знала, что и думать. Я не могла поверить, что так бывает».

Анка закатила такую сцену, что врачи бросились к ее кровати. По ее просьбе каждый внимательно осмотрел ребенка, которого она звала Мартином, и подтвердил, что это все же девочка. Один из врачей объяснил, что подобные ошибки в практике очень распространены – у новорожденных половые органы несколько увеличены и раздуты. «Я была так счастлива, ведь я всегда хотела девочку! Она была похожа на ангелочка. Я не могла от нее оторваться, все грела ее ножки в своих ладонях».

Убаюкивая дочь после первого в жизни купания, Анка выбрала имя Ева, потому что оно одинаково во всех языках, сократить его нельзя. Это казалось важным, ведь все эти годы имена и языки людей имели столь роковое значение в их жизни. Несмотря на то, что ребенок родился 29 апреля, в телеге, подъезжавшей к воротам Маутхаузена, Анка решила отмечать второй день рождения, 5 мая, когда девочка была освобождена и «рождена заново» в качестве Евы Натановой – свободного гражданина. Схожее решение приняла каждая из матерей.

Сестра Рахель, Сала, была первой из семьи Абрамчик, кто понял, что американцы освободили Маутхаузен, когда 6 мая, спустя сутки после принятия капитуляции немцев сержантом Косиком, она услышала артобстрел. После этого она заметила проходящих солдат. «Когда приехали военные джипы США, я начала плакать, люди повсюду кричали и аплодировали, хотя и не могли встать, чтобы приветствовать солдат. Некоторые так и умерли – лежа, аплодируя и благодаря американцев за то, что они пришли. По крайней мере, они уже знали, что все кончилось, но сколько же тогда умерло людей. Сколькие ослабли и сдались, не дождавшись».

Сала была так взволнована, что бросилась к старшей сестре, чтобы рассказать новости. «Я закричала: “Рахель! Война закончилась!”, а она дала мне затрещину, решив, что я сошла с ума!.. В тот день мы все заново родились, но особенно это касалось малыша Марка. Солдаты были так к нам добры. Боже, храни Америку!»

В конечном итоге Рахель поверила, что сестра говорит правду, но была слишком слаба, чтобы встать с постели и взглянуть на освободителей собственными глазами. В лагере царила разруха. Облегчение стать свободным и вид белых флагов над главными воротами вернули радость узникам, но нашлось место и ярости от того, что с ними делали все это время. Мужчины кричали и зверели. Огромный деревянный Reichsadler (имперский орел), расположенный на крыше гаража СС, был низвергнут и растерзан озлобленными заключенными. Все оставшиеся охранники и функционеры СС были казнены, а узники играли на расстроенных инструментах и пели воодушевляющие патриотические песни.

Среди американских солдат находился капитан Александр Готц, врач медицинского подразделения 41-й разведывательной кавалерийской роты. Он описывает события того дня как «ужасающую и гротескную оперу, в которой актеры едва напоминают людей». Когда все успокоилось и американцы восстановили контроль над ситуацией, заключенные все еще были в опасности. Они столкнулись с новым, неожиданным врагом – милосердием.

Солдаты получили распоряжение не кормить заключенных, пока их не обследовала медкомиссия. По мере освобождения предыдущих лагерей, военные успели понять, что кормить оголодавших до такой степени людей может быть смертельно. Но молодые солдаты 11-й дивизии подобного опыта не имели и не смогли отказать мольбам заключенных, что обернулось трагедией. Американцы с радостью отдали свои пайки, включая сладости и сигареты, не задумываясь о последствиях.

Мужчины и женщины, питавшиеся до этого дождевой водой, корой деревьев и травой под ногами, принялись есть сигаретный табак. Те, кто никогда не видел жвачку, глотали ее целиком. Вооружившись острыми камнями, узники разбивали консервные банки и набирали полный рот бобов, хватали бекон и сыр, плитки шоколада и никак не могли остановиться.

За годы лишений их тела достигли того состояния, при котором уже не могли переваривать твердую пищу. Около 1 300 обезвоженных и ослабевших заключенных погибли от тошноты и диареи в первые дни после освобождения из-за непереносимости той пищи, что им дали добрые солдаты. Еще 2 000 умерли от тифа и дизентерии.

Все три новоявленные матери были подвержены той же опасности. Женщин переселили из наполненных блохами бараков в помещения с удобствами, накормили и напоили, но узники внезапно начали умирать. «Они никогда раньше не встречали настолько истощенных людей. Поэтому дали нам все и сразу».

Один из солдат дал Рахель плитку шоколада из своего пайка. Она не помнила, когда последний раз видела шоколад, поэтому какое-то время молча на него смотрела. Отломив кусочек, она поднесла его к носу, закрыла глаза и глубоко вдохнула. Солдат, решив, что она не знает, что это такое, начал медленно проговаривать: «Положи его в рот, прожуй и глотай». Он пытался жестикулировать, изображая процесс, но в этот момент Рахель расплакалась. «Он спросил, почему я плачу, но я не смогла ответить, поэтому он ушел». Позже он вернулся и спросил снова.

«Потому что ты объясняешь мне, что такое шоколад», – наконец ответила она.

Он извинился и добавил: «Когда ты последний раз смотрелась в зеркало?»

Девушка вспомнила, что, должно быть, это было в мае 1944 года, пока она еще была в лодзинском гетто с Моником и любимой семьей.

«Когда мы сюда попали, сначала показалось, что вы дикие, – извиняющимся тоном объяснил американец. – Мы ведь и представить не могли, что вы совершенно нормальные».

Эти слабые тени, некогда звавшиеся людьми, забыли, что такое быть нормальными. Многие из них были слишком слабы, чтобы оценить радость освобождения и избавления от нацистов. Одна из выживших предположила, что они так долго ждали этого, что сперва не смогли всего осознать. «Мы были немощны и пусты, чтобы вновь испытывать счастье».

Некоторые узники в страхе, что вернутся нацисты, бежали сквозь открытые нараспашку ворота лагеря. В большинстве случаев они были настолько измождены, что замертво падали сразу за воротами. Кто-то добежал до ближайшего города или соседних ферм – и чаще всего там им давали одежду и еду. Самые дезориентированные просто падали на землю, не в силах вынести охватившее их чувство свободы или чудо существования природы.

Их борьба была не окончена – в последующие недели и месяцы смогли выжить только самые сильные. Мало кто из них знал о капитуляции немцев 7 мая 1945 года в Реймсе (Франция). Или что День Победы в Европе отмечали уже 8 мая, и миллионы людей вышли на то шествие. Узники были разбиты, духовно и физически, их родные и близкие умерли, а сами они лежали на грязных койках Маутхаузена. Казалось, что поводов для радости недостаточно.

В течение нескольких недель после капитуляции нацистов Германская империя была поделена между союзными странами. По лагерю прошел слух, что эта часть Австрии достанется Советскому Союзу, хотя лагерь освободили американцы. Крайним сроком для передачи управления было 28 июля 1945 года. Американцы должны были уйти вниз по Дунаю, а советское руководство взять на себя ответственность за лагерь и всех оставшихся заключенных. Для многих евреев, которые боялись русских не меньше, чем нацистов, эта дата также стала крайним сроком для эвакуации на территории под американским руководством.

Чтобы остановить поток инфицированных заключенных, стремящихся покинуть лагерь, американцы закрыли ворота и пообещали, что те смогут покинуть лагерь, как только вылечатся. «Мы просто хотели домой, – говорит Сала, чье состояние было значительно лучше, чем у других, – но нам сказали, что лучше этого не делать, в округе еще оставались эсэсовцы. Люди не понимали этого или просто не хотели принять, поэтому задержку объяснили карантином». Сала старалась помочь по мере возможностей, работала медсестрой в лазарете на 600 человек, установленном американцами, и в полевом госпитале на 1 000 человек. Она помогала раздавать витамины и ставить уколы, заботилась о больных и умирающих на протяжении 10 дней. «Я должна была помочь, пусть даже эта помощь выражалась в том, что я накормлю человека последней едой в его жизни».

Она подхватила тиф. «Я не помню, что со мной происходило. У меня началась горячка. Помню, итальянский доктор сказал, что я не переживу болезнь, и с того дня Эстер заботилась обо мне. Она пробиралась через окно в палату и кормила меня. Сестру не заботило, что болезнь может перейти на нее. Около недели я была на грани смерти, все это время она провела подле моей кровати, потому что я не могла ни ходить, ни видеть. Однажды я попросила ее достать клубнику. Я не представляю, как ей это удалось, но она мне ее принесла. В бреду я кричала: “Не надо мне клубнику!” Бедняжка Эстер, она спасла мне жизнь».

Рахель тоже делала все, что могла. При поддержке американцев и Красного Креста была организована полевая кухня, которая следила за размером порций и качеством продуктов. Людей, которых предполагалось кормить, было так много, что к провизии пришлось ставить охрану. Тогда было решено организовать печи у каждого барака и давать пищу 3–4 раза в день. Рахель стала во главе своего барака и принялась готовить. «Ребенка я передала медицинскому работнику, сестры мои были больны, поэтому я взяла котелок и принялась варить суп», – говорит она, отмечая, что роль старшей и ответственной она приняла с заботой о младших отпрысках своей семьи еще с раннего детства в Пабьянице.

Состояние Салы долгое время ухудшалось, тиф распространялся по всему телу. На ее выздоровление ушли долгие недели, но она была вне опасности. «Я была чудовищно больна. Я бежала в ванную, но она выглядела, как ад – повсюду лежали мертвые тела». Однажды пришел врач и заявил, что наступил июнь. «Он сказал: “Давайте откроем окна. На улице лето, и мы поправляемся”. И я поправилась. Я смогла».

В последующие недели все три матери и их чада постепенно набирали силу и даже вес, находясь в разных отсеках лагеря, каждый из которых был на карантине. В лагере все еще оставались десятки тысяч больных, но выживших заключенных, о которых нужно заботиться. Американцы звали это «организованным хаосом», и несколько облегчало ситуацию лишь то, что многие из узников все еще были слишком слабы, чтобы встать.

Кроме единственного раза, когда Рахель услышала, что в лагере есть другие дети, но так и не увидела их собственными глазами, матери оставались в неведении относительно друг друга. Они могли бы поддержать друг друга в Аушвице, на протяжении всего времени во Фрайберге, в поезде, но каждая продолжала думать, что ее ситуация – уникальна. Могла ли какая-то другая женщина и ее ребенок пройти через все то, что они пережили? Впрочем, у них было слишком много забот, чтобы думать об этом – вернуть жизненную силу и человеческий вид к тому моменту, когда они выйдут отсюда и встретятся с Тибором, Моником и Берндом.

«Нас по-прежнему не выпускали из лагеря, потому что американцы боялись, что мы заразим немцев. Нас продержали еще 4 недели, – вспоминает Рахель. – Спустя несколько дней некоторых девушек отпустили в город, и горожане дали им одежду. Выжившие помылись и снова стали походить на людей». Белошвейки из числа бывших заключенных сделали из одеял юбки, приспособили мужскую одежду, которая осталась от надзирателей, и вещи покойников. Некоторые срывали шторы и покрывала из офицерских блоков и шили себе легкие хлопковые юбки и блузки. Самым везучим удалось добраться до брошенных домов нацистов и поживиться дорогими платьями их жен. Выжившая Эстер Бауэр с улыбкой вспоминает, что ей достался «темно-зеленый шерстяной костюм с меховым воротничком», чему она была несказанно рада.

Когда на место прибыло руководство союзных войск, они потребовали открыть в Маутхаузен публичный доступ, чтобы местные жители увидели все ужасы нацизма, происходившие у них под носом. Рыдающие горожане клялись, что не представляли подобного кошмара, они лишь чувствовали запах и видели дым. Руководство потребовало, чтобы горожане оказывали помощь бывшим узникам. В их обязанности входило купание заключенных в воде из Дуная, стерилизация или сожжение одежды и опрыскивание дезинфектантами.

Хваленая площадка, на которой австрийцы чествовали футбольную команду эсэсовцев, превратилась в братскую могилу на тысячу человек. Практически все были неопознанными, некоторые тела начали разлагаться. Отряд американских солдат на бульдозерах или с ковшами, прикрепленными к танкам, выкопал траншею в 30 метров длиной, 3 шириной и 2 глубиной. В этом отряде был задействован сержант Рэй Бач, прибывший 10 мая. «Мы копали траншею на месте бывшего футбольного поля. Эсэсовцы установили там бетонные основания. Бульдозером было сложно копать. Нужны были рабочие, чтобы выкапывать камень вручную. Мы даже пытались взорвать его динамитом, но гранит – один из самых крепких материалов. Мы пытались складывать людей вплотную, головы к ногам… чтобы аккуратно всех похоронить, а не просто друг на друга. Получилось две горы по пятьсот человек. В одной загрузке грузовика помещалось двести тел, но их было так много, что трудно сказать наверняка».

Немецких военнопленных, в том числе бывших офицеров СС, принудили участвовать в погребении узников. Горожан Маутхаузена, получавших выгоду от присутствия СС, собрали в лагере в выходных нарядах. Мужчины и женщины плакали, стонали и копали ямы, грузили тела из бараков в вагоны, складывали рядами по 150 человек. Могилы были заложены землей и надгробиями, каждое из которых отмечено крестом или звездой Давида. На некоторых захоронениях были указаны имена, даты рождения и смерти, но большинство все же оказались неизвестными. Над могилами произнесли молитвы, а всех местных жителей с детьми привели на массовые похороны.

Выжившие осознали свободу, хотя и не верили, что этот день настал, после столь долгого ожидания и множества смертей окружающих. Бывшие заключенные продолжали срывать злость на тех, кто виноват в перенесенных ими страданиях. Когда немецкие пленные закончили копать могилы, их заставили мыть туалеты, разбирать и сжигать кишащие паразитами бараки, работать в каменоломне и исполнять прочие бесчеловечные поручения, которые они давали тысячам заключенных в годы войны.

Несмотря на все попытки держать лагерь закрытым, окружающие дома, фермы и магазины подвергались набегам, а испытывающие вину горожане отдавали тощим больным нападающим все, чего те просили.

Май подходил к концу, наступало лето, и узники освободились от цепкого озноба, преследовавшего их долгие годы. Ситуация налаживалась. Полупрозрачные, мертвенно-бледные заключенные сотнями выходили из своих бараков, чтобы полежать на траве под солнцем. Золотистые лучи смягчали суровый окружающий вид, а пение птиц успокаивало самые болезненные воспоминания. Большинство людей поскорее хотели покинуть стены, которые напоминали о пережитом кошмаре, но еще страшней жизнь была вне этих стен. Союзные войска пообещали репатриацию всем освобожденным, но многие уже не могли вернуться в Германию, Польшу или Советский Союз, где из-за распространившегося антисемитизма вырезали целые общины. Каждый страдал при мысли о том, что произошло с близкими, каждый желал воссоединения с последними выжившими родными, но какая опасность могла подстерегать тех, кто вернется на родину и затребует свою экспроприированную собственность? Есть ли еще на свете то, что они когда-то называли «домом»?

Старые и молодые были одинаково травмированы пережитым опытом и уже не знали, чего хотят на самом деле. Эти душевные раны не затянутся до конца их жизни. Неопределенное количество человек покончили с собой из страха, что их ожидания от свободы не будут соответствовать тому, что ждет их за стенами лагеря. Другие же, напротив, настолько долго пробыли в заточении, что готовы были полностью изменить свою жизнь, начать ее заново. Тысячи бывших заключенных планировали массовый исход в «землю обетованную», мандат Палестины, которую евреи звали «Эрец-Исраэль». Другие обратили внимание в сторону Америки, Канады и Австралии – эти страны вызывали у них доверие. Но все понимали, что будет очень сложно выстраивать свою жизнь заново, и каждый боялся, что страны со строгой миграционной политикой будут недовольны полчищем обездоленных беженцев.

Вопросы бывших узников о том, куда им пойти и что делать со своей жизнью, спровоцировали массовый кризис, который союзные войска должны были решать своими силами. Число выживших узников оценивалось в 8–9 миллионов человек, их начали расселять по лагерям для беженцев, которыми руководили такие организации, как квакерский отряд помощи, Агентство ООН по помощи и реабилитации беженцев и сама армия. Небольшие лагеря беженцев организовывали в зданиях школ, гостиниц и госпиталей, но самым очевидным местом для содержания беженцев все еще были военные гарнизоны и концлагеря, в которых узники были заключены. До конца июля 1945 года концлагерь Маутхаузен существовал в качестве лагеря беженцев – одного из 2 500 на территории Германии, Италии, Франции, Швейцарии, Англии и Австрии. В его стенах выжившим давали одежду, еду и койко-место, регистрировали, лечили и составляли документы на репатриацию. Далее необходимо было ждать ответа страны репатриации или спонсорства родственника. Этот процесс мог длиться годами, и отношение к оторванным от дома людям на содержании часто бывало не столь милосердным, как хотелось бы.

Красный Крест делал все возможное, чтобы ускорить эту процедуру, а Агентство ООН организовало централизованный поиск родственников, публикуя списки имен в газетах и распространяя с помощью теле– и радиовещания. Волонтеры проводили интервью с бывшими узниками, заполняли необходимые бумаги. В конечном итоге репатриироваться смогли от 6 до 7 миллионов, еще 1,5 миллиона эмигрировали – предприятие оказалось колоссальным, продолжительным и далеко не всегда однозначным.

Для тех, кому было поручено организовать репатриацию 40 000 узников Маутхаузена 24 национальностей в места, где они хотели бы жить и что некогда считали своим домом, весь этот процесс превратился в логистический кошмар. Большинство выживших находились в критическом психологическом и физическом состоянии, у них не было ни одежды, ни денег, ни документов. Европа превратилась в плавильный котел. Транспорт был задействован для отправки провизии или доставки на родину отрядов и орудий, теперь же необходимо было доставить сотни тысяч людей в разные уголки мира.

Транспортировки должны были осуществляться бесплатно для самих узников, но предстояло решить, кто оплатит издержки – союзники или страны, принимающие беженцев. В конечном итоге счета поделили поровну.

Возникли и другие сложности – никто не мог подтвердить, что они те, за кого себя выдают. Каждый мужчина, женщина или ребенок, прошедшие через концентрационные, трудовые или лагеря истребления, должны были иметь документ, идентифицирующий их хотя бы кратко, но у большинства было клеймо с номером или, в крайнем случае, они помнили свой номер во время ежедневной переклички на плацу. Документы нацистов сгорели или были спрятаны, поэтому не оставалось никакой возможности узнать, откуда родом эти люди.

Даже с появлением списков в газетах оставались большие сомнения относительно будущего людей, чьи общины были полностью стерты с лица земли. В новостях появлялись сообщения об изгнаниях и убийствах заключенных, вернувшихся в свои родные города. Вдовы и сироты доходили до крайней степени отчаяния, и солдаты всеми возможными способами пытались убедить их эмигрировать в Штаты.

Выжившая Клара Лефова подружилась с 19-летним Максом, солдатом родом из Бруклина (Нью-Йорк), и была соблазнена перспективой эмиграции. Девушка запала Максу в душу, он приносил ей еду и сигареты, которые стали неким эквивалентом лагерных денег. Когда пришло время ее отъезда, Макс «формально» попрощался и протянул руку. Она потянула свою в ответ, но отпрянула, потому что все еще была больной и грязной. Тогда он сам притянул ее руку и поцеловал. Она никогда не забывала о его доброте: в конечном итоге девушка осела в Америке, а добрый солдат стал частью истории ее семьи, внука Клары назвали Максом в честь заботливого юноши.

Приска с тоской смотрела на воды Дуная и изо всех сил стремилась вернуться с Ханой в родную Братиславу. Она была уверена, что в их квартире ждет Тибор, окруженный своими блокнотами и курительными трубками. В последний раз она видела его сквозь мотки колючей проволоки в Аушвице много месяцев назад, но «мысли только о хорошем» не позволяли ей думать, что он мог погибнуть.

Рахель с сестрами – которым было чуть больше двадцати – хотелось лишь одного. «Наш отец часто повторял, что если нас разделят во время войны, то по ее окончании мы обязательно должны вернуться в Пабьянице. Как только все мы немного окрепли, было принято решение немедленно отправляться туда», – говорит Сала. Рахель надеялась, что если Моник выжил, то он приедет за ней и наконец увидит сына, о существовании которого даже не знает. Она не была уверена, что фабрика все еще принадлежит их семье, но в любом случае они постараются начать новую жизнь.

Анке и маленькой Еве некуда было больше податься, кроме родной Чехословакии, но она находилась в оцепенении и не представляла, что там найдет. «Я прекрасно понимала, что родители и сестры погибли – это чисто дедуктивный вывод, но не была уверена насчет Бернда». Осталось ли что-нибудь принадлежащее ее семье в Тржебеховице-под-Оребем? Может ли она вернуться на фабрику отца или виллу сестры Ружены, или их конфисковали и сожгли? Стоит ли оставаться в Европе, если ничего и никого родного не осталось?

Сомнение поглотило всех. Не осталось ни одной европейской страны, нетронутой войной, беспорядки царили по всему континенту. По мере того, как союзные отряды находили нацистов, появлялось все больше свидетельств их зверств. Тысячи немцев бежали из своих домов и были вынуждены прятаться. Сотни офицеров СС и члены их высшего командования были арестованы, переданы суду и казнены, но еще больше смогли скрыться; среди сбежавших был и унтершарфюрер Фрайберга Рихард «Шара» Бэк, над которым так и не свершилось правосудие.

Генрих Гиммлер, доверенное лицо Гитлера и один из наиболее виновных в Холокосте людей, был пойман 23 мая 1945 года. Рейхсфюрер СС, лично контролировавший концлагеря и посещавший Аушвиц и Маутхаузен, чтобы убедиться в ответственном исполнении «окончательного решения еврейского вопроса», проглотил ампулу с цианистым калием прежде, чем его передали суду.

В июне 1945 года «Ангел смерти» доктор Йозеф Менгеле был пойман американцами, но месяц спустя по ошибке выпущен на свободу. Притворившись фермером и изменив имя, последующую жизнь он провел в бегах, пока не утонул в Бразилии в 1979 году. Жена развелась с ним и забрала сына сразу после войны. Менгеле так и не раскаялся до конца жизни и утверждал, что лишь выполнял приказы сверху. Он так никогда и не узнал, что Приска, Рахель и Анка со своими детьми просочились сквозь его ухоженные пальцы в Аушвице.

Удача, мужество и решительность поддерживали трех молодых матерей на протяжении всей войны, и те же самые качества помогли им выстроить свою жизнь «после». Мир изменился. Остались одни вопросы и ни одного ответа. Где их родные и близкие? Какой будет теперь жизнь? Как отметил один из освобожденных, «физически и морально я был одним сплошным знаком вопроса».

Прежде, чем думать об отъезде домой, каждая из матерей должна была зарегистрировать дату рождения ребенка. Детей следовало записать в городском муниципалитете Маутхаузена с 14 по 17 мая 1945 года. Как только Рахель и Анка были в силах идти, они отправились в город, заплатили формальную пошлину и заполнили необходимые формы. Приска была не в состоянии смотреть в лицо горожанам и попросила мужа своей подруги, Мартина Грегора, сделать это вместо нее.

Каждая мать получила официальное австрийское свидетельство о рождении. Хана, по ошибке записанная как Эдита Ханна Левенбейн, была рождена во Фрайберге 12 апреля 1945 года; в свидетельстве была пометка «перевезена поездом». Но ни слова о том, что роды проходили на грязном столе без медицинской помощи в немецком трудовом лагере, за день до того, как ее вместе с матерью принудительно эвакуировали на поезде. Отцом записан Тибор, матерью – Приска, с пометкой «без фактического адреса», прежде чем девочка была признана резидентом Братиславы.

Марк и Ева были зарегистрированы рожденными в Маутхаузене или «бывшем концентрационном лагере Маутхаузен», с датами рождения 20 и 29 апреля соответственно. У обоих также не было определенного места жительства. Сотрудник регистратуры так и не смог поверить, что Марк родился в угольном вагоне поезда под дождем, где-то в районе Моста. В свидетельстве малышки Евы, рожденной на грязной телеге в тени огромных ворот лагеря, значилось время рождения – 8.30 вечера, – но никаких описаний чудовищных условий рождения.

Вооружившись свидетельствами, карточками на провизию, собственными идентификационными документами и подписанной Красным Крестом бумагой, что они действительно были в концлагере, девушки наконец были готовы к путешествию. Каждой выдали документ от нового начальства Маутхаузена о том, что они совершенно здоровы. Красный Крест раздавал одежду и головные уборы по возможности всем, но оставались и те, кто все еще донашивал вещи, которые им бросили по прибытии в лагерь много лет назад. Выжившие дрались за свитера с нашивками «Сделано в США». Девушкам оставалось лишь дождаться своего поезда.

Они провели в заключении от восьми месяцев до четырех лет. Каждой это время казалось целой жизнью. Им было от 26 до 29 лет, ни одна не считала себя еврейкой. Девушки изменились до неузнаваемости физически и психологически. Они уже с трудом могли вспомнить свою жизнь до войны, беззаботную и веселую, когда они были молоды и влюблены. «Я превратилась в старуху, хотя вышла из лагеря в 26 лет», – говорит Рахель.

Русские военнопленные, которым удалось пережить все тяготы жизни в Маутхаузене, отправились домой первыми – 16 мая 1945 года, им устроили трогательные проводы. Когда люди собрались на плацу, чтобы попрощаться с ними, русские дали «клятву Маутхаузена», что всегда будут идти по пути свободы, сражаться против межнациональной розни и выступать за национальную и социальную справедливость. «Ворота одного из самых жестоких и кровавых концентрационных лагерей открыты… Мы возвращаемся в свою страну. Освобожденные, благодарите своих освободителей от всего сердца, ведь это стало возможным благодаря их боевому союзу. Да здравствует свобода!»

Американцы и Красный Крест снабдили уезжающих блоками сигарет, туалетными принадлежностями и самой необходимой пищей в дорогу. Наблюдая за удаляющимися на родину русскими, каждый бывший узник позволил себе помечтать о возвращении домой. Где-то далеко от этих стен была их забытая жизнь. Те, кто не попал под колеса нацистской машины истребления, продолжали заниматься своим делом изо дня в день, строили дома, облагораживали города, растили детей и рожали новых. Обычные люди вернутся на работу и постараются забыть войну – как постараются сделать это и бывшие узники.

Семьи и друзья выживших никогда уже не вернутся домой, но всякий рассчитывал, что есть еще на кого положиться. Приска, которой на момент выхода из лагеря было 29 лет, надеялась, что ее школьная подруга Гизка все так же живет в Злате-Моравце и хранит доверенные семейные реликвии. Электропередача и коммуникационные системы по всей Европе были испорчены во время бомбардировок, возможности позвонить подруге не было – да и номера Приска не знала. Перед отъездом она пообещала Эдите, которая помогла ей перенести все невзгоды, поддерживать связь и делиться всем, что происходит в их дальнейшей жизни.

Рахель потеряла множество родных и близких в годы войны, но с ней все еще оставались три ее младшие сестры. Окружающие часто теряли всю семью, не оставалось ни единой родной им души, а у нее были Сала, Эстер и Бала.

С Анкой по-прежнему была ее верная Мицка. За четыре года жизни в условиях гетто и лагерей они почти умерли вместе и с тех пор были связаны на всю жизнь. Были и другие женщины, с которыми установились добрые человеческие отношения – вместе с Анкой они плакали о потере Дана, и они же собрались, когда родилась Ева.

Ни одна из молодых матерей не знала о местонахождении своего мужа – Тибора, Моника и Бернда. Остроумный журналист, добрый хозяин фабрики и красавец-архитектор: трое достойнейших молодых мужчин, амбициозных и целеустремленных, встретили любовь своей жизни и женились перед самым началом событий, потрясших землю и навсегда изменивших судьбу этих людей. Могли ли они выжить? Какова вероятность того, что каждая молодая жена встретит своего возлюбленного, как в сказке, и план нацистов окончательно рухнет? Или, может, все их мечты рассыпались, как песок сквозь пальцы? Был лишь один способ узнать. Нужно собственными глазами увидеть то, что осталось от стран, в которых они провели счастливую юность.

Словакия была освобождена русскими отрядами в апреле 1945 года. Из 90 000 евреев этой страны выжили лишь 20 000. Прибытие Красной армии стало предвестником захвата власти Коммунистической партией тремя годами позже и присоединения к Восточному блоку, в составе которого страна пробудет еще 40 лет. В первую очередь Словакия изгнала всех немцев и приняла обратно своих граждан. Словацких заключенных переправляли из австрийского порта в Энсе по Дунаю. Меньше чем за неделю Приска с дочерью Ханой проделали путь в 270 километров на восток и прибыли в самое сердце Братиславы, ее любимого родного города. Она высадилась на берег в нескольких минутах ходьбы от их с Тибором квартиры, где их арестовали на Иом-кипур в сентябре 1944 года. Незамужняя Эдита вернулась в свою разрушенную Венгрию и увидела, что осталось от всего, что когда-то было дорого ее сердцу. Женщины продолжали общаться всю последующую жизнь.

Польша изменилась до неузнаваемости. Среди всех стран Европы именно в Польше проживало больше всего евреев, поэтому страна стала эпицентром Холокоста. Она не только больше остальных пострадала от воздушных бомбардировок, но и потеряла миллионы граждан. Советская армия установила свои порядки на территории Польши, немцы вынуждены были бежать. Множество поляков отказались возвращаться на родину и эмигрировали в Германию, находившуюся под контролем Америки. Рахель и ее сестры думали об эмиграции, но не смогли нарушить обещание, данное отцу.

Польское и советское руководство выделило грузовые вагоны для транспортировки выживших Маутхаузена. Вагоны очистили и оставили двери открытыми, чтобы не напоминать бывшим заключенным об ужасах путешествий по лагерям. Рахель с сыном и тремя сестрами расположились на лавках вагона, получив еду и воду. Им предстояло путешествие длиной в 800 километров, в страну, которая уничтожила почти всех своих евреев и пугала весь мир самыми жестокими концлагерями.

Ближе всего добираться до дома было Анке, но для нее это было не обычное возвращение в свою страну. Прага, расположенная в 200 километрах, пережила трехдневную революцию, начавшуюся 5 мая, в день освобождения Маутхаузена. Чешские и русские солдаты свергли правление нацистов за 2 дня до официальной капитуляции и запустили сообщение «Смерть немцам» по всем радиостанциям. Желавшие возмездия горожане вышли на улицы и начали убивать тысячи немецких солдат и гражданских, зачастую очень жестоко. Местная полиция превратила некоторых пойманных членов СС и вермахта в «живые факелы», толпы гнали мужчин, женщин и детей, независимо от позиции этих людей относительно войны. Известных докторов и профессоров калечили, расстреливали и казнили.

Восстание окончилось за день до прибытия Красной армии в Прагу 9 мая и начала массового изгнания с территории Польши и Чехословакии трех миллионов этнических немцев, во время которого было убито еще несколько тысяч человек. Анка была женой немца, что ставило ее в неопределенное положение. Являясь евреем по крови, Бернд терял право на немецкое гражданство согласно Нюрнбергскому соглашению, а значит и его жена немкой не являлась. Но по официальному законодательству он все же оставался гражданином Германии, значит и она тоже. Она никогда не отрекалась от родной страны, но формально Анка потеряла чешское гражданство. В результате она оказывалась без дома и гражданства, вероятно, овдовевшая и с больным ребенком на руках – в ситуации было мало приятного. Кончился май, а значит, она провела в гетто и лагерях уже четыре года, и больше всего на свете она хотела домой.

Чехия страдала от нехватки топлива, поэтому власти не могли отправить свои поезда в Австрию и несколько сотен человек застряли в лагере. Чтобы как-то ускорить процесс, в Прагу отправили выдающегося чешского профессора права Карлова университета Вратислава Бусека, политического заключенного, который пробыл в лагерях пять лет. Через неделю профессор вернулся с новостями о поезде. Он ждал своих граждан на станции в Ческе-Будеевице, чехи украсили его цветами и плакатом «Z pekla Mauthausen – domu» («Из ада Маутхаузена – домой»). Анка с ребенком и терезинскими друзьями отправились туда на автобусах и грузовиках, после чего они пересели на поезд до Праги.

Три новоявленные матери, с крошечными детьми на руках и в чудовищно несоответствующей одежде, были поглощены толпой во время массового исхода из Маутхаузена летом 1945 года. Черно-белые фотографии, снятые американцами, запечатлели извивающуюся человеческую очередь вниз по холму до самого города. Каждый выживший терпеливо ждал своей очереди, чтобы сесть в грузовик, военный или со знаком Красного Креста, который доставит их в порт, на станцию или пункт сбора. Все они предвкушали светлое будущее, пока их не схватили и не превратили в нищих беженцев.

У освобожденных была последняя возможность насладиться потрясающим видом, где так долго правило зло. Кто из них не бросил последний взгляд на стены места своего заключения и не подумал: «Что бы было со мной, если бы я не совершил страшный, по мнению нацистов, грех – родился от еврейской матери?» Настало время взглянуть в будущее. Кто-то из них заметил: «Теперь мы можем начать жить по-настоящему».

С самого первого своего вздоха, когда их крошечные сердца стали биться синкопой с сердцами матерей, трое новорожденных могли быть уничтожены в любой момент. Тысячи детей не пережили Вторую мировую войну. У миллионов не было на это шансов.

За шесть лет нацисты уничтожили две трети 9,5-миллионного еврейского населения Европы и миллионы неевреев. Из тысячи женщин, загруженных в поезд на Фрайберг, до станции города добралась лишь половина. По чудесному стечению обстоятельств три молодые матери, которые пережили каждый из пересчетов и осмотров нацистами, смогли добраться до последней переклички.

Благодаря отваге, вере и удаче, их дети стали первыми, кому дали в лагерях имена вместо номеров. Бросая вызов самым темным временам того века, они получили право зваться последними людьми, пережившими Холокост.

Для каждого из них 1945 год стал концом того, о чем с болью придется вспоминать до глубокой старости. Но тогда же они получили то, чего не пережить многим последующим поколениям – второй шанс начать жизнь и снова ее полюбить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.