СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ

Павел Романович Попович

Летчик-космонавт СССР, Дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации Павел Романович Попович. Родился в 1930 году в поселке Узин Киевской области. Совершил два полета в космос: первый — в 1962 году, второй — в 1974 году.

Сентябрь 1962 года...

Кажется, еще до сих пор звучит в ушах стартовая команда космодрома. Идет отсчет секунд:

— Десять, девять... шесть... четыре, три, два, один... Пуск!

Плавно трогается ракета, нарастает скорость, появляется чувство1 перегрузки, а затем и невесомости. Во всем теле какая-то легкость. При резких движениях казалось, что корабль начинает раскачиваться...

Старт космической ракеты

За иллюминатором в черноте неба вспыхнули мириады ярких немерцающих звезд. Их было много. Очень много. Гораздо больше, чем видно с Земли.

«Так вот ты какой, космос!»

Но времени для эмоций нет. Земля ждет докладов, и надо начинать работать.

...Осень в тот год подступала робко, словно нехотя. Ласково голубело небо, легкий ветерок едва шевелил кроны могучих яблонь и шелковиц, густые ветки акаций и метелки полыни. Синим отливом сверкали тяжелые мясистые сливы. Носились ласточки. Сквозь сплетение ветвей несмело пробивались острые лучи оранжевого на закате солнца. Листья на деревьях еще только начали желтеть. И все же не хотелось верить, что лето прошло и на дворе осень.

Он сидел, откинувшись назад и заложив за голову сильные руки. Рядом лежала тужурка с подполковничьими погонами. Солнечный зайчик играл в гранях Золотой Звезды и на значке со словами «Летчик-космонавт СССР».

Его лицо казалось спокойным, и только глаза не подчинялись общему спокойствию. В них была и светлая радость, и печаль.

Теперь, когда главное сбылось, память воскрешала события, навсегда оставившие след в его душе.

Вот зеленый украинский поселок Узин. И он, совсем еще мальчишка, сидит на заборе, свесив босые ноги. Солнце идет к закату, но знойно, как в полдень. Накалено все: и камень, и земля, и воздух. Куры зарылись в пыль у плетней, все живое ищет тень. Только чей-то неприкаянный поросенок одиноко повизгивает. Из крайнего двора рыжим клубком выкатился щенок, тявкнул на поросенка раз-другой и отстал. Лаять и гоняться неохота — жара. Побеленные хатки под соломенными крышами, зелень садов, пыльная широкая улица, рабочая смена, возвращающаяся с сахарного завода... «Что, Павло, поделываешь?» — спрашивают его. И доверчивый мальчишеский ответ: «Тата выглядаю...»

По выходным дням собирались все родичи — спивать. И лилась украинская песня, звонкая, с переливами, то задорная, смешливая, то грустная, тягучая. Песня брала за сердце, и хотелось ее слушать, слушать, слушать... Когда чуть подрос, подпевал и сам. Голос у него высокий, чистый.

И вдруг война. Хмурые лица. Тревожные голоса. Скрип обозов по ночам. Грохот канонады. Где-то идут ожесточенные бои. И вот Узин в руках ненавистного врага.

Фашисты лютовали. Их прислужники сгоняли селян на работу. Свистели нагайки. Раздавалась ругань. Оккупанты вводили новые порядки. Закрыли школу. А учиться хотелось. При бледном свете каганца — блюдце с подсолнечным маслом и тряпочкой вместо фитиля — решал мальчишка арифметические задачи, читал до утра полюбившиеся книги.

Однажды, стоя на бугорке земляного погреба, поросшего лебедой, он увидел дымящийся самолет. Машина шла со стороны солнца, заслоняя его черной пеленой. Мотора почти не было слышно, только хриплый металлический зуд. Наш самолет возвращался с боевого задания, но был подбит и едва тянул. С замирающим сердцем следил за ним одиннадцатилетний хлопчик. Но вот самолет резко клюнул вниз и врезался в аллею кленов. К месту падения кинулись люди. Впереди всех — отец. Павел тоже помчался к самолету.

Когда погибшего летчика вытаскивали из кабины, взорвались баки. Пламя обожгло отца, а взрывная волна отбросила его в сторону.

Летчика похоронили ночью, тайно от оккупантов и полицаев. А отец, весь обожженный, страдающий от боли, больше года пролежал в постели. Потом пришла новая беда — сестренку Марию фашисты угнали в Германию. Всем своим детским сердцем ненавидел оккупантов Павлик. Скрежетал от злости зубами, когда видел проходящих фашистов. А те зверели день ото дня. Навидался мальчишка людского горя. И уже не вспыхивал, как прежде, веселый огонек в его смолистых глазах, но появилась отчаянная смелость. Вместе со сверстниками он похищал у гитлеровцев патроны и гранаты. Все это потом забирала знакомая тетка, складывала в кошелку и уносила куда-то. Павел не спрашивал куда, но догадывался: о людях, которые взрывали по ночам немецкие склады, убивали полицаев, пускали под откос поезда, в Узине ходили легенды.

Иногда на утренней заре над поселком появлялся маленький самолет и сбрасывал листовки. И они кружили в небе, словно стан белых голубей. Полицаи носились по поселку, собирая листки и разрывая их на мелкие части. В этих листках была правда о войне.

Освобождение пришло не сразу. Еще долго люди прятались в сырых ямах, вырытых в сараях и покрытых досками или соломой, спасаясь от гитлеровской неволи. Жестокие бои танковых громад под Узином. Небо, исполосованное трассирующими пунктирами. И наконец, конники с красными звездочками на шайках.

Кончилась война. Но воспоминания о ней, о погибшем летчике остались в памяти. Павел часто думал о нем. И пробудилась мечта о небе. Еще не оформившаяся, не осознанная, она неудержимо звала к себе.

«Кто знал, что мне, украинскому хлопчику, который разделил со своими земляками не один год солнечных, а в войну и хмурых дней жизни, выпадет такая великая честь — быть среди советских пионеров — покорителей космоса... Нет, я не был самым сильным или самым ловким в своем округе, не был «чемпионом» и на нашей улице. Мои сверстники и друзья Володя Кривша, Толя Семеновский, Леша Компанией, Гриша Мищенко и другие ребята, с которыми я вырос и учился, гонял вперегонки по нашему городку и работал в поле, были не слабее меня. Мы просто шли каждый к заветной цели своей дорогой... Володя стал офицером Советской Армии, Толя — механизатором, Леша — певцом, Гриша — юристом, а я — летчиком». Это его слова. Сказаны они были, когда авиация стала его профессией, а космос — вторым любимым делом.

Ты знаешь, — он вдруг резко поворачивает голову и смотрит на меня в упор, — там, в Кремле, когда Аидрияну и мне вручали орден Ленина и Золотую Звезду, я многое понял. Понял, что такое космос и почему он так нужен, просто необходим людям.

Летчик... После окончания шестого класса отец обнял его за плечи и с горечью сказал:

— Робить надо идти, сынку. Помогать семье...

И Павел пошел работать. Но школу не бросал. Утром в школу, а в вечернюю смену на завод. И читал все, что доставал: о полководце Суворове и математике Лобачевском, Коцюбинского и Ра-биндраната Тагора, морские рассказы Соболева... Ему стала дорога каждая минута. Он стремился делать только то, что ему казалось полезным и особенно важным.

— Як не догляжу, — вспоминает мать космонавта Феодосья Касьяновна, — лампа горыть. Два часу ночи, а Павло за книгою. Три часы... — Она вздыхает. В глазах и радость, и грусть, и бесконечное чувство материнских забот. И продолжает нараспев: — Спать надо, бо завтра в школу и на завод робыть, а вин читае, читае...

Потом было ремесленное училище, а после него Магнитогорский индустриально-строительный техникум. Первое знакомство с аэроклубом.

Поначалу оно разочаровало немножко. «Видать, не больно сложная эта профессия, не столь мудрено научиться летать». К тому времени он уже успел кое-что в жизни повидать. На больших заводах бывал, видел сложную технику. И старенький, полуразобранный Ут-2 показался смешным.

— Что, не нравится? — спросил инструктор, словно угадывая мысли черноглазого парня с задорно торчащим хохолком. — Шли в большую авиацию, а тут самолетик со снятыми крыльями. Обиженными, вроде обманутыми себя считаете. А я вот завидую вам. Молодости вашей и даже тому, — он улыбнулся, — что еще очень мало знаете вы о жизни и не можете представить, на каких самолетах вам придется летать. Не спешите с выводами. Поучитесь, поработайте, полетайте и убедитесь, что нет большей радости, чем шагать по крутым ступеням в небо. Представляете ли вы себе, например, что такое стратосфера?

Они действительно не представляли. Потом он признается: «Авиация — это такой магнит, против которого нет антимагнитных средств, и не нужно их изобретать».

Павел получил «добро» медиков, на «отлично» сдал экзамен по теории. Он первым в своей группе вылетел с инструктором. Первым отправился в самостоятельный полет. Взлетев один раз, он уже не мог спокойно ходить по земле. Аэроклуб окончил с отличием. Осенью 1951 года Павел уехал поступать в военное училище летчиков.

После окончания училища — служба на Дальнем Востоке, в Сибири, в Карелии. Аэродром стал для него родным домом. Полеты дневные и ночные. Головокружительный пилотаж с каскадом сложнейших фигур.

Летная работа не любит выскочек, не терпит трусов, и главный ее закон — чувство локтя. Может, потому и по сей день вспоминает Павел Попович добрым словом тех, кто помогал ему «стать на крылья», кто стал для него примером: Л. Матюшина, В. Масленникова, П. Кудрявцева, В. Швецова...

Азбуку воздушного боя познавал кропотливым трудом: «Чтобы летать так, как это делали мои учителя, я по десять, двадцать, тридцать раз повторял порой одно и то же упражнение, одну и ту же фигуру». Не просто на несущейся со сверхзвуковой скоростью машине с первого захода точно поразить цель. Тут надобно и великое умение, и особое чутье.

И все-таки он не был доволен собой. Хотя по службе замечаний не было, а успехи его не раз отмечались при подведении итогов, у Павла появилось чувство неудовлетворенности, ожидания чего-то большего. Поэтому, когда по окончании предварительной подготовки к полетам его пригласили зайти к командиру, он почему-то подумал, что это не обычный служебный вызов.

Павел размашисто шагал по серым бетонным плитам рулежной дорожки. Порывистый ветер трепал брезентовые чехлы на фюзеляжах, забирался за воротник. Небо хмурилось, темнело. Так и хотелось засунуть руки в карманы теплой летной куртки, но он держался подтянуто, строго. Он даже весь напружинился, как будто этим можно было повлиять на ход предстоящего разговора.

Командир внимательно посмотрел на ладного, широкоплечего капитана, на его густые, черные как смоль брови, которые слегка приподнялись, и понял, что тот не догадывается, зачем его вызвали.

Вопрос был задан напрямую, без дипломатии:

— Хотите летать в космос?

— Когда нужно собираться?

— Не торопитесь. Подумайте. Еще предстоит медицинская комиссия. Мы вас вызовем. Ждите.

Он ждал. Из головы не выходило сделанное ему предложение. Нет, то не были сомнения в правильности принятого решения. Просто трудно было поверить в реальность самого факта. В дневниках Генриха Гейне он как-то прочитал такую фразу: «Земля — это скала, к которой навеки прикован страдающий Прометей — все человечество».

Много чудес видела планета. Сенсацией были первые пароходы. Первому мужественному летчику, пролетевшему над землей несколько десятков метров, горячо пожимали руки. На одном из первых воздушных шаров, поднявшихся к облакам, было написано: «Так идут к звездам». Этот матерчатый шар, подогреваемый жаровней с углями, поднял человека всего лишь на версту от поверхности. До звезд было далеко, ой как далеко! Но люди дерзали. Первый спутник, полет Лайки, тяжелые спутники-лаборатории, запуски ракет к Луне...

В отряд космонавтов он прибыл первым. Никого и ничего не знал. Задавать вопросы не торопился. Командование поручило ему заниматься устройством прибывающих. Познакомился с комендантом, обзавелся ключами, помогал размещать вновь прибывших: Гагарина, Николаева, Быковского, Титова...

Уже первые занятия но программе показали, что путь в космос легким не будет. К полетам прибавились прыжки с парашютом, теоретические занятия, различные комплексы тренировок... Спортивный зал сменялся лабораторией медиков, учебные классы -аэродромом, изучение технической документации — поездками на заводы и в КБ... Много позднее, мысленно прослеживая все этапы подготовки, он задавал себе вопрос: что же было самым трудным?

Самым трудным была, пожалуй, сурдокамера. «Сурдо»... Слово-то какое-то не наше, не русское, не украинское. Павел нашел его в словаре. В переводе с латинского оно означало «немой», «глухой», «тихий»... Тишина... Она заползла в каждый угол небольшой комнаты и как бы следила за ним долгие дни и ночи испытаний, подкарауливала, ждала.

«...Сутки сменяли другие. На календаре начался новый месяц. Вспышки световых сигналов, казалось, издевательски подмигивают. Сигналы вспыхивают и пропадают, чтобы, неожиданно появившись, снова ослепить. «Черта с два, — подумал я. — Теперь уже недолго тут торчать, остались одни, последние сутки». Запел. Гулко раздается в сурдокамере песня и, даже веселая, звучит вроде из небытия. «Прямо издевательство над звуками», — подумал я тогда и понял, что начинаю чуть-чуть нервничать. А рядом дверь. Стоит снять с рук и груди датчики, повернуть колесо — и ты шагнешь к людям, к шуму, к звукам. Сделав над собой усилие, сосредоточился на одной мысли. Нужно погасить в себе эту нервную бурю. Погасить. Говорят: «Нужно взять себя в руки». Я понимал, что нужно было брать себя в стальные тиски.

Когда напряжение спало и все пришло в норму, вновь потекли часы одиночества. И вновь изредка вспыхивали световые сигналы, но теперь казалось, что я их усмирил, а ведь минуту назад они готовы были торжествовать победу... «Черта с два!» — сказал я громко и погрозил кулаком этим электросигналам...»

Многим в Звездном пришелся по душе этот украинский парень. Умен, наблюдателен, чуток, с веселым задором в искрящихся глазах. В плотно сжатых губах чувствовалась решимость и непреклонная воля.

12 августа 1902 года — это день, когда он должен был отчитаться перед своими друзьями и наставниками, оправдать доверие, которое ему оказали. Перед отлетом на Байконур он написал обязательство — отлично выполнить задание.

Спустя сутки после старта корабля «Восток-3» ракета-носитель вывела на орбиту «Восток-4». Пилотировал его Павел Романович Попович. Опустив хронику этого первого в мире группового многосуточного полета, приведу лишь некоторые записи космонавта-4, сделанные им в бортовом журнале во время полета. За этими строчками — он сам.

«7 часов 45 минут московского времени. Корабль летит над Тихим океаном. За бортом ночь! В правый иллюминатор видна Земля, покрытая несплошной облачностью. Появилась Луна. Вот она, красавица! В отличие от земных условий она имеет объемный вид, чувствуется, что это шар в пустыне...

Корабль летит с огромной скоростью. Картины меняются. Сейчас в правом иллюминаторе звездное небо. Оно черное-черное! Большие яркие звезды видны так же, как и с Земли, но только не мерцают. Малые видны в виде светлых точек.

Сейчас в задний иллюминатор вижу Землю. Луна уже в правом иллюминаторе.

О, минутку! По распорядку — второй завтрак. Меня ждет колбаса, сэндвичи и вишневый сок.

Корабль выходит из тени. Какой вид! Тем, кто находится на Земле, этого не увидеть. Вот это космические зори! Смотрите!

Горизонт у Земли ярко-бордовый, и сразу же темно-синяя полоса без плавного перехода. Затем идет светло-голубая полоса, которая переходит в черное небо. Вот полоска все ширится, растет, раздвигается, и появляется солнышко. Горизонт становится оранжевым, потом голубым, нежным. Красиво!

Солнце вначале красное (у Земли) и довольно быстро светлеет, Светит ярко и жжет сильно. Подставишь руку — и аж обжигает. Смотреть на него почти нельзя, и, если взглянешь, слепнешь на некоторое время.

Все происходит быстрее, чем я пишу. Сколько уже видел я таких зорь, и каждый раз есть что-то новое, какие-то другие оттенки.

8 часов 45 минут. Пролетаю над своей Родиной. Имею отличную связь с Землей.

Антенны центра дальней связи

На светлой стороне Земли горизонт более нежный, голубой. Я уверен, что наша родная Земля издали (с Луны, например) будет казаться голубым шаром.

Эх и спешу я жить! За полтора часа проживаю земные сутки. 9.01. Корабль входит в тень. Земля принимает сначала светло-синий цвет и отличается от неба тем, что нет звезд.

Что я видел на светлой стороне — в другой раз.

«Ишь ты, как в детективе», — сказала бы моя жена.

В полете со мной ее подарок — цветы. Они, засушенные, хранились дома с 1952 года. В космосе они лежат в моем удостоверении космонавта вместе с портретом Ильича на шелке. Я раскрываю книжицу: смотрите, мол, цветы, как красива Земля, на которой вы растете!..

Думаю я, видимо, как и Андрей, сейчас об одном. Под нами — планета. До Родины далеко. Тысячи километров. Но она — рядом. Слышен ее голос. Слышим. Волнуемся. Радуемся. Торжествуем».

Точка. Рука легла на ручку кресла, а карандаш, как бы раздумывая, остался стоять на месте, уткнувшись острием в страницу бортового журнала. Невесомость!

Несколько секунд космонавт сидел неподвижно. Потом потянулся к пульту и щелкнул выключателем. Неслышно заработал маленький вентилятор...

Не стану продолжать рассказ об этом, первом его полете. Ведь был и второй. Более трудный, более интересный...

О нем мы говорили, когда вновь была осень. Сорок четвертая осень в его жизни. И снова он вспоминал каждую минуту перед стартом. Вспоминал, что делалось вокруг него в течение предполетных дней. Кажется, еще до сих пор звучит в ушах стартовая команда космодрома, отсчитывающая секунды:

— Десять, девять... шесть... четыре, три, два, один... Пуск!

...Между его стартами прошло более десяти лет. За это время было многое: учеба в академии имени Н. Е. Жуковского, уйма служебных дел и забот с их трудностями, которые упорно преодолевались, радостями, которые долго помнятся. Были и мечты...

Они сбылись. Он стал командиром «Союза-14», стыковал его с орбитальной научной станцией «Салют-3», работал на этой станции 15 суток. Словом, он остался верен профессии — дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации Павел Романович Попович.