Часть вторая

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть вторая

Екатерина Завоевательница стоит на ряду с первыми Героями вселенной; мир удивлялся блестящим успехам Ее оружия – но Россия обожает Ее уставы, и воинская слава Героини затмевается в Ней славою Образовательницы государства. Меч был первым властелином людей, но одни законы могли быть основанием их гражданского счастья; и находя множество Героев в Истории, едва знаем несколько имен, напоминающих разуму мудрость законодательную.

Нетерпеливые мысли мои спешат устремиться на многие предметы, столь любезные уму и сердцу; но прежде означим главное и столь новое для России благодеяние Екатерины, которое изъясняет все другие и которое всем другим изъясняется; означим, так сказать, священный корень нашего блаженства во дни Ее – сию печать, сей дух всех Ее законов.

Она уважила в подданном сан человека, нравственного существа, созданного для счастия в гражданской жизни. Петр Великий хотел возвысить нас на степень просвещенных людей: Екатерина хотела обходиться с нами как с людьми просвещенными. История представляет нам самовластных Владык в виде грозного божества, которое требует единого слепого повиновения, не дает отчета в путях своих – гремит, и смертные упадают в прах ничтожества, не дерзая воззреть на всемогущество. Екатерина преломила обвитый молниями жезл страха, взяла масличную ветвь любви и не только объявила торжественно, что Владыки земные должны властвовать для блага народного, но всем своим долголетним царствованием утвердила сию вечную истину, которая отныне будет правилом Российского Трона: ибо Екатерина научила нас рассуждать и любить в порфире добродетель. Счастливые Россияне нашего века! Вы уже не помните строгих, опасных времен, когда страшно было наименовать Венценосца; но имя Екатерины, с самого Ее вступления на престол, подобно имени благодетельного существа, из уст в уста с любовию и радостию предстало. С Нею воцарились мир в семействах и веселие в обществах; все души успокоились, все лица оживились, и добрые подданные сказали: «Монархиня! Читай в сердцах наших:

«Мы не боимся, ибо мы любим Тебя!» Хотя и оставалась еще некоторая тень мрачного, Тайного судилища; но под Ее собственным, мудрым надзиранием оно было забыто добрыми и спокойными гражданами[125]. Хотя Великая предоставила Августейшему Ее внуку бессмертную славу искоренить навеки учреждение времен несчастных, ненужное в то время, когда счастие Монарха и подданных составляет единое и когда любовь народная вооружена мечом правосудия для наказания злых умыслов; но в царствование Екатерины одни преступники, или явные враги Ее, следственно, враги общего благоденствия, страшились пустынь Сибирских; для одних извергов отверзался сей хладный гроб живых. Монархиня презирала и самые дерзкие суждения, когда оные происходили единственно от легкомыслия и не могли иметь вредных следствий для государства: ибо Она знала, что личная безопасность есть первое для человека благо; и что без нее жизнь наша, среди всех иных способов счастия и наслаждения есть вечное, мучительное беспокойство. Сей кроткий дух правления – доказательство Ее любви и самого почтения к человечеству долженствовал быть и главным характером уставов Ее.

Монархиня, самым первым Манифестом открыв подданным дальние виды Своей мудрости и государственного блага, спешила утвердить правосудие, защиту собственности в гражданском обществе. Ей известно было страшное зло лихоимства, которое превращает святое место Суда в постыдное торжище, где бедная невинность безгласна и где богатство есть обожаемый, всемогущий идол. Какое хладное сердце может быть нечувствительно к Ее красноречивому, убедительному, трогательному Указу о сем предмете?[126] Любовь Свою к правде ставит Она в пример сим недостойным судиям, которые вместо славы быть орудиями истины, щитом невинности, ужасом злодейства пекутся только о гнусной корысти!

Сенат, учрежденный Петром Великим для управления государством; Сенат, который в отсутствие Монарха имел всю власть Его, но который по кончине Петра утратил свое могущество – будучи заменен Верховным Тайным Советом, а после Кабинетом Императорским – хотя и был восстановлен со всеми правами Императрицею Елисаветою, но бесчисленные дела, стекаясь в сем главном судилище, так сказать, исчезали в его архивах к неизъяснимому вреду частных людей и государственной экономии. Екатерина разделила Сенат на Департаменты, каждому из них предписала особый род дел и сим порядком оживила их течение. Вы знаете, избранные мужи, преемники Долгоруких и Головиных, друзей Петровых – вы знаете, чего Монархиня от вас требовала! Там, в собрании ваших священных хартий, блюдется на память векам сие собственной руки Ее[127] начертание, в котором Она говорит с вами как с именитыми отцами древнего Рима, изъявляя пламенную ревность Свою ко благу России, заклиная вас любовию к отечеству быть достойными орудиями законов и ставя вам в пример Историю! От вас единых всегда зависело быть подобными тому величественному Совету, который Царям казался Советом Царей. Великая Сама заседала с вами и рассуждала о пользе народной. Единый из вас[128], муж, достойный почтения Россиян, дерзнул представить Ей возражение в деле важном и государственном, уже решенном Монархинею; не трепетал голос его, и вид спокойный не изменялся; он знал Екатерину – и державная рука Ее предрала бумагу, Ею подписанную. Сей день для него славен – еще славнее для Монархини!

Желая, чтобы дух ревности, влиянный Ею в главное Правительство Империи, распространился и во всех частях ее, Она обнародовала Свое мудрое Наставление Губернаторам [129] [128], в котором предписывает им быть оком и душою правосудия, чтобы во всех судебных местах, им подчиненных, обитала святая истина и чтобы ни знатность вельмож, ни сила богатства не могли обольщать совести, а вдовы и сироты не проливали слез бедствия!

Торговля, отрасль государственного благосостояния, была особенным предметом Ее внимания. Она даровала ей все способы цвести и распространяться: Она даровала ей свободу. Гавани открылись для вывоза богатых произведений России, богатых своею необходимостию для других народов. Обрадованное купечество могло уже по воле меняться товарами с Китаем, с Востоком и с Европою[130].

Архангельский Порт престал завидовать Петербургскому, и все исключительные права для общей пользы уничтожились. В правление Екатерины чудесные успехи внешней торговли были следствием Ее мудрых коммерческих уставов.

Российское государство представляло взору Монархини многие обширные страны, обогащенные Натурою, но пустые, ненаселенные. Она благодетельными законами[131] привлекла трудолюбивых иностранцев в Россию, и звук секиры раздался в диких лесах; пустыни оживились людьми и селениями; плуг углубился в свежую землю, и Природа украсилась плодами трудов человеческих. Уже давно путешествующие иностранцы в отдаленных пределах наших с удивлением находят своих единоземцев, которые говорят им о щедротах Екатерины, и которые, по мере их искусства и прилежности, благоденствуют в нашей Империи, не жалея о своем отечестве. Так, среди волнистых степей Царицынских цветет теперь мирная Колония Евангелического Братства, подобно счастливому острову среди Океана; пленяет глаза всеми драгоценностями ремесла, а сердце картиною добрых нравов; действует своим просвещением на соседственные дикие народы и платит нам долг признательности ласковым гостеприимством.

Учреждение Монархини в рассуждении Духовных имений есть также одно из достопамятных дел Ее законодательного разума. Она знала, что строгий монашеский чин должен быть свободен от всех земных попечений, столь несообразных с его святостию, и совершила намерение Великого Петра, отдав монастырские деревни под начальство светское, определив достаточные суммы для всех потребностей Духовенства, для благолепия церквей и повелев употребить прочие доходы с его миллиона душ на успокоение престарелых воинов и содержание духовных училищ[132]. Таким образом исполнилось желание благочестивых людей, которые, отдавая монастырям свое богатство, без всякого сомнения хотели, чтобы оно употреблено было на благодетельные заведения, что же может быть святее призрения изувеченных Героев и основания училищ, в которых образуются служители Олтарей, и достойные проповедники Божественного Слова? Знаменитейшие Духовные Особы изъявили в сем деле патриотическое свое усердие. Имена Митрополита Новгородского и Архиепископа Санкт-петербургского будут всегда известны вместе с именем Феофана, сотрудника Петрова.

Я не буду говорить о бесчисленных Указах, изданных Екатериною в первые три года Ее царствования и доказывающих ту неусыпную ревность к отечеству, ту непонятную деятельность, которая объемлет все части целого, и которой пример находим в Петре Великом. Но потомство заметит, что внутреннее превосходное образование наших армий есть дело Екатерины. Она определила ясно[133] все должности от первого Начальника до последнего воина и строгую необходимую для успехов подчиненность основала на правилах разума; Она Своим Уставом влила в легионы наши дух чести и благородства; Она произвела, что воины одного полка считали себя детьми одного семейства, гордились друг другом и стыдились друг за друга; Она, требуя от одних непрекословного повиновения, другим предписала в закон не только человеколюбие, но и самую приветливость, самую ласковую учтивость; изъявляя, можно сказать, нежное попечение о благосостоянии простого воина, хотела, чтобы он знал важность сана своего в Империи и, любя его, любил отечество.

Теперь представляется мне славнейшая эпоха славного царствования! Россия имела многие частные, мудрые законы, но не имела общего Уложения, которое бывает основанием государственного благоустройства. Обыкновенные умы довольствуются временными, случайными постановлениями: великие хотят системы, целого и вечного. Чего Петр Великий не мог сделать, то решилась исполнить Екатерина. Чувствуя важность всего предприятия, Она хотела разделить славу Свою с подданными и признала их достойными быть советниками Трона. Повелев собраться Государственным Чинам или Депутатам из всех судилищ, из всех частей Империи, чтобы они предложили свои мысли о полезных уставах для государства, Великая говорит: «Наше первое желание есть видеть народ Российский столь счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастие и довольствие может на сей земле простираться. Сим учреждением даем ему опыт Нашего чистосердечия, великой доверенности и прямой материнской любви, ожидая со стороны любезных подданных благодарности и послушания»[134]. Воображение мое не может представить ничего величественнее сего дня, когда в древней столице нашей соединились обе гемисферы земли, явились все народы, рассеянные в пространствах России, языков, обычаев и вер различных: потомки Славян-победителей, Норманов, ужасных Европ и Финнов, столь живо описанных пером Тацитовым; мирные пастыри южной России, Лапландские Ихтиофаги и звериными кожами одеянные Камчадалы. Москва казалась тогда столицею вселенной, и собрание Российских Депутатов сеймом мира. Им торжественно объявили волю Монархини – и Самоед удивился, слыша, что нужны законы людям![135] Им торжественно вручили сей славный «Наказ» Екатерины, писанный Ею для избранной Комиссии Депутатов, переведенный на все Европейские языки, зерцало Ее великого ума и небесного человеколюбия. Никогда еще Монархи не говорили с подданными таким пленительным, трогательным языком! Никто, никто еще из сидящих на троне столь премудро не изъяснялся, не имел столь обширных понятий о науке управлять людьми, о средствах народного счастия. Сограждане! Сие творение так достопамятно и священно, что сердце мое пылает ревностию представить вам главные черты его.

Монархиня прежде всего определяет образ правления в России – Самодержавный; не довольствуется единым всемогущим изречением, но доказывает необходимость сего правления для неизмеримой Империи. Только единая, нераздельная, державная воля может блюсти порядок и согласие между частями столь многосложными и различными, подобно Творческой Воле, управляющей вселенною; только она может иметь сие быстрое, свободное исполнение, необходимое для пресечения всех возможных беспорядков; всякая медленность произвела бы несчастные следствия (9, 10, 11[136]). Здесь примеры служат убедительнейшим доказательством. Сограждане! Рим, которого именем целый мир назывался, в едином самодержавии Августа нашел успокоение после всех ужасных мятежей и бедствий своих. Что видели мы в наше время? Народ многочисленный на развалинах трона хотел повелевать сам собою: прекрасное здание общественного благоустройства разрушилось; неописанные несчастия были жребием Франции, и сей гордый народ, осыпав пеплом главу свою, проклиная десятилетнее заблуждение, для спасения политического бытия своего вручает самовластие счастливому Корсиканскому воину. Не за тем оставил человек дикие леса и пустыни; не за тем построил великолепные грады и цветущие села, чтобы жить в них опять как в диких лесах, не знать покоя и вечно ратоборствовать не только с внешними неприятелями, но и с согражданами; что же другое представляет нам История Республик? Видим ли на сем бурном море хотя единый мирный и счастливый остров? Мое сердце не менее других воспламеняется добродетелию великих Республиканцев; но сколь кратковременны блестящие эпохи ее? Сколь часто именем свободы пользовалось тиранство и великодушных друзей ее заключало в узы? Чье сердце не обливается кровию, воображая Мильтиада в темнице, Аристида, Фемистокла в изгнании, Сократа, Фокиона, пьющих смертную чашу, Катона-самоубийцу и Брута, в последнюю минуту жизни уже не верящего добродетели? Или людям надлежит быть Ангелами, или всякое многосложное Правление, основанное на действии различных воль, будет вечным раздором, а народ несчастным орудием некоторых властолюбивцев, жертвующих отечеством личной пользе своей. Да живет же сия дикая Республиканская независимость в местах, подобно ей диких и неприступных, на снежных Альпийских громадах, среди острых гранитов и глубоких пропастей, где от вечных ужасов Природы безмолвствуют страсти в хладной душе людей и где человек, не зная многих потребностей, может довольствоваться немногими законами Природы.

Сограждане! Признаем во глубине сердец благодетельность Монархического Правления и скажем с Екатериною: «Лучше повиноваться законам под единым Властелином, нежели угождать многим» (12). «Предмет Самодержавия, – вещает Она, – есть не то, чтобы отнять у людей естественную свободу, но чтобы действия их направить к величайшему благу» (13). Сия утешительная истина в устах Монарших пленяет сердце – и неизмеримая Империя, под скипетром Венценосца, следующего правилам Екатерины, кажется мне счастливым семейством, управляемым единою волею отца, по непременным законам любви его. Сие Правление тем благотворнее, что оно соединяет выгоды Монарха с выгодами подданных – чем они довольнее и счастливее, тем власть Его святее и Ему приятнее. Оно всех других сообразнее с целию гражданских обществ, ибо всех более способствует тишине и безопасности.

«Государь есть источник всякой власти в Монархии» (19); «но сия власть должна действовать чрез некоторые посредства, некоторым определенным образом: рождаются Правительства и закон, которые делают твердым и неподвижным установление всякого государства» (20, 21). «Сенат, главное Правительство, но зависящее от Монарха, есть в России хранилище законов» (26). «Он принимает их от Государя для исполнения; но может представлять Ему, если найдет в них что-нибудь вредное, темное или противное Уложению» (21, 23, 24). Таким образом, Сенат в отношении к Монарху есть совесть Его, а в отношении к народу – рука Монарха; вообще же он служит эгидою для государства, будучи главным блюстителем порядка.

Монархиня, сказав, что Самодержавие не есть враг свободы в гражданском обществе, определяет ее следующим образом: «Оно есть не что иное как спокойствие духа, происходящее от безопасности, и право делать все дозволяемое законами (38, 39); а законы не должны запрещать ничего, кроме вредного для общества; они должны быть столь изящны, столь ясны, чтобы всякий мог чувствовать их необходимость для всех граждан; и в сем-то единственно состоит возможное равенство гражданское! (34) Законодатель сообразуется с духом народа; мы всего лучше делаем то, что делаем свободно и следуя природной нашей склонности. Когда умы для лучших законов не готовы, то приготовьте их; когда же надобно для счастия народа переменить его обычаи, то действуйте одним примером. Одно необходимое наказание не есть тиранство, и законам подлежит только явное зло» (57–63).

Монархиня разделяет все возможные преступления на особенные роды, и мудрость Ее, обогащенная мыслями Философов, которые занимались сим важным делом, определяет для каждого рода особенные наказания, извлеченные из самого естества вины – мысль святая! Новое светило для Законодателей! Таким образом «нарушитель благонравия да лишится выгод, сопряженных с благонравием; да ознаменуется стыдом, всенародным бесчестием; да удалится от общества, которому он служит поношением; да загладит раскаянием дело свое, и да исправится! Таким образом нарушитель общего покоя да лишится мирных его наслаждений, и губитель других да погибнет!» (68–79).

Премудрая доказывает умом и опытами, что «излишно строгое наказание не удерживает людей от злодеяний; что умеренное, но продолжительное, действует на душу сильнее жестокого, но маловременного; что законы исправительные и кроткие благотворнее строгих, искоренительних; что ужасная привычка к казни ожесточает сердце и отнимает у Законодателя способы к исправлению нравов; что стыд должен быть главным его орудием; что не умеренность наказания, а совершенное упущение вины рождает дерзость и необузданность» (81–91). Нежная душа

Екатерины могла ли без трепета вообразить лютую казнь смерти, уничтожение существа, одаренного чувством? Монархиня отрицает ее необходимость в спокойное царствование законов, и кроткая Философия торжествует над жестоким обыкновением веков (209–212). Ко славе вашей, Россияне! – скажет некогда История, – что у вас первых престала литься кровь человеческая на эшафотах! И одно нежное, женское сердце, подкрепленное необыкновенною силою ума, могло согласить правосудие с человечеством! Злодейство наказано; но единый Бог располагает жизнию людей в России!

Закон, утвердив наказание, должен определить и способы открывать преступление. «В странах, где человечество угнетено, суд прост и решителен: гордый Паша выслушивает распрю – и судимый оправдан или наказан. Но в государстве просвещенном, где жизнь, честь и собственность гражданина священны, требуется основательного разыскания истины (112–114)». Монархиня исчисляет все необходимые осторожности в судопроизводстве; определяя случаи, в которых многие согласные вероятности рождают уверение, отвергает все сомнительные доказательства; ставит неясное преступление еще наряду с невинностию; щадить судимого до последней возможности оправдания, избавляя его от всех ужасов, предшествующих наказанию, и страшным вратам темниц дозволяет отверзаться единственно для обличенных (116–191). С каким трогательным красноречием изображает Она ужас сего варварского обыкновения терзать людей прежде осуждения, сей адом вымышленный способ допросов, страшнейший самой казни, вину бесчисленных ложных показаний и неправедных приговоров! (193–197) Сердце всякого чувствительного, содрогаясь вместе с добродетельным сердцем Монархини, уверено, что в Ее царствование ни в каком случае не могло быть терпимо сие лютое и безрассудное истязание.

С таким же Ангельским человеколюбием судит Она то преступление, которого имя всего страшнее в Самодержавних – «оскорбление Величества — и которое часто бывает предлогом несправедливых жестокостей, единственно от темного и ложного понятия о существе оного. Так, в Риме наказывалось смертию неуважение к статуям Императора (475); так, по древнему закону Англии надлежало казнить врача, который дерзнул бы сказать о больном Короле, что жизнь его в опасности» (476). Монархиня говорит, что истинное оскорбление Величества есть только злодейский умысел против Государя (478); что не должно наказывать за слова как за действия (481), кроме случая, в котором возмутитель проповедует мятеж и бунт, следственно, уже действует (480); что слова всего более подвержены изъяснениям и толкам; что безрассудная нескромность не есть злоба (481); что для самого безумного носителя имени Царей должно определить только исправительное наказание (482); что в «самодержавном государстве хотя и нетерпимы язвительные сочинения, но что их не должно вменять в преступление, ибо излишняя строгость в рассуждении сего будет угнетением разума, производит невежество, отнимает охоту писать и гасит дарования ума» (484).

Означив таким образом свойство и действие законов, Монархиня требует от их сочинителя ясности в слоге, убедительной силы, доказательств пользы; они не терпят никаких излишних тонкостей ума, будучи писаны для всего народа; они суть не логические хитрости, но простое и здравое суждение отца, пекущегося о детях и домашних своих; язык их есть язык добродетели и благости; слог их совершен не высокопарностью, не витийством, но чистотою, благородством, необходимостью каждого слова. Они должны быть светлым зерцалом, в котором всякий гражданин, правый и неправый, видел бы ясно судьбу свою; чтобы добродушный судья не усомнился в их смысле и чтобы самый лукавый не мог находить в них двусмыслия, благоприятного для ябеды и неправосудия (448–462).

Но Екатерина не довольствуется тем, чтобы все возможные преступления в обществе были судимы и наказываемы по их истинной важности: Она желает отвратить зло. Солоны и Ликурги времен грядущих! Внимайте словам Ее! «Хотите ли предупредить злодеяния? – Сделайте, чтобы законы благотворили равно всем гражданам; чтобы люди страшились только законов и ничего более не страшились; чтобы законы уничтожали только бедственную свободу вредить ближнему; награждайте добродетель, просвещайте людей, усовершенствуйте воспитание!» (243–248). Екатерина открывает вам тайну человеческого сердца и государственного благополучия. Дайте способы человеку в каждом гражданском отношении находить то счастие, для которого Всевышний сотворил людей, ибо главным корнем злодеяний бывает несчастие. Но чтобы люди умели наслаждаться и быть довольными во всяком состоянии мудрого политического общества, то просветите их! Они увидят необходимость гражданской зависимости, необходимость нравственного добра для счастия и будут довольнее, добрее и счастливее!

Но просвещение требует хорошего воспитания (348). Оно должно быть двоякое: нравственное воспитание человека, общее во всех странах, и политическое воспитание гражданина, различное по образу Правлений. Религия, любовь к добродетели, к трудам, к порядку, чувствительность к несчастию ближних, рассудительность или повиновение сердца уму принадлежит к первому; любовь к отечеству, к его учреждениям и все свойства, нужные для их целости, входят во второе (351–352). Пусть Спартанец или житель диких Кантонов Гельвеции не терпит самовластия! В России при самом начальном раскрытии души должно вкоренить в человека благоговение к Монарху, соединяющему в себе государственные власти, и, так сказать, образу отечества. «Каждое особенное семейство должно быть управляемо примером большого семейства (349), которое есть государство. Хотя в пространной Империи общественное или народное воспитание невозможно, однакож Законодатель должен предписать некоторые правила, которые могли бы служить по крайней мере советом для родителей (350)». Монархиня приписывает оные – и Философ, посвятивший всю жизнь свою на образование сердца, не мог бы сказать ничего премудрее.

Екатерина обращает взор на три государственные состояния: земледельческое, торговое, или ремесленное, и воинское. «Первое есть самое необходимое и труднейшее: тем более должно ободрять его (297)». Монархиня ставит в пример обычай Китая, где Император ежегодно возвышает прилежнейшего земледельца в сан Мандарина. Сообразуясь с уставами нашего государства, Она предлагает иные способы награды для тех, которые, потом лица своего орошая землю, извлекают из недр ее истинные сокровища людей, гораздо драгоценнейшие Перуанского злата и Бразильских диамантов; «главное же ободрение сельского трудолюбия есть, по словам Ее, право собственности: всякий печется о своем более, нежели о том, что другому принадлежит или что другие могут отнять у него (295, 296)»; Ее человеколюбивое намерение ясно (261); Ее желание также (260). Чувствуя, сколь нужно размножение народа для России, Екатерина спрашивает: «От чего более половины младенцев, рождаемых в наших селах, умирает в детстве?» Она угадывает источник сего страшного зла: «Порок в физическом воспитании и в образе жизни. Люди, не могущие о самих себе иметь нужного попечения в болезнях, могут ли иметь хороший присмотр за слабыми существами, находящимися в беспрестанной болезни, то есть в младенчестве? Какое счастие для России, если найдется способ отвратить такую гибель!» (266–276). Одним словом: Она хотела благоденствия земледельцев; хотела, чтобы, осыпанные изобилием Природы, среди многочисленных семейств своих, они трудились для наслаждения, и под смиренным кровом сельских хижин, где любит обитать спокойствие, не завидовали великолепным градским палатам, где часто праздность и скука изнуряет сердце; Она хотела, чтобы трудолюбие, зернистые класы, златые нивы, полные житницы были для них истинною роскошью!

Как от успехов земледелия цветут поля и села, так среднее политическое состояние украшает грады (378). Обогащая государство торговлею и художествами, представляя ему новые источники общественного избытка и силы, оно не менее полезно и для успехов земледелия, имея нужду в его плодах и щедро награждая за них селянина (377). Премудрая чувствует необходимость особенных законов для градских жителей, для определения их прав и выгод (393), для одобрения их промышленности и трудолюбия. Каждая мысль Ее о сем предмете есть важная истина для Законодателей. «Торговля бежит от притеснений и царствует там, где она свободна; но свобода не есть самовластие торгующих в странах вольных: например, в Англии они всего более ограничены законами[137]; но законы сии имеют единственною целию общее благо торговли, и купечество в Англии процветает (317–322)». – Сей же род людей прославляет государство науками (380), имеющими влияние и на благо других состояний.

Цветущие села и грады должны быть безопасны от внешних неприятелей, которые огнем и мечом могут превратить их в гробы богатств и людей: образуется воинское состояние, училище Героев, древний источник гражданских отличий, названных правами Благородства или Дворянства (365). Гражданин, для общего блага жертвующий не только спокойствием жизни, но и самою жизнию, есть предмет государственной благодарности; ее мера есть мера услуг его. Герои, спасители отечества, были везде первыми знаменитыми гражданами, пользовались везде особенными правами (361). Но чем же наградить воина, умирающего на поле славы? Народная признательность изобрела способ быть вечною, награждая отца в сыне: почесть важнейшая мраморных памятников! И так право наследственного Благородства есть священное для самого рассудка, для самой Философии – и полезное для общества: ибо дети знаменитых мужей, рожденные с великими гражданскими преимуществами, воспитываются в долге заслужить их личными своими достоинствами (374). Честь и слава, по словам бессмертного Монтескье, есть семя и плод Дворянства. Хотя первым источником оного были издревле одни воинские добродетели; но как правосудие нужно не менее побед для государственного благоденствия, то оно также может быть отличием сего рода людей (368), сих главных стражей отечества вне и внутри его. Но славные права Дворян, их не менее славные обязанности всегда ли будут только жребием некоторых счастливых поколений? Нет: добродетель с заслугою сообщают Благородство (363), – вещает Екатерина – и таким образом открывает путь славы для всех состояний. Что можно приобрести достоинствами, то можно утратить пороками: Монархиня означает и те, и другие. Если человек, который долгое время был для сограждан примером нравственного совершенства и любви к отечеству, рукою Государя возводится на степень Дворянства, то можно ли стоять на ней изменнику, вероломному, лживому свидетелю? Он свергается в толпу народную, где гражданское правосудие знаменует его стыдом и бесчестием (371).

Глава о государственной Экономии служит наставлением для всех Монархов, утешением для всех граждан, доказывая первым, что о свободе торговой можно сказать то же, что о свободе политической: она состоит не в воле делать все полезное одному человеку, а в воле делать все не вредное обществу.

Они суть только хранители общественного сокровища, и могут употреблять его единственно для блага народного; доказывая последним, что они, уделяя Государю часть своего избытка, утверждают тем собственное благосостояние; что они платят дань не Государю, а самим себе, или друг другу. Если пастыри и земледельцы хотят, чтобы стада и поля их были целы, то нужно воинство для отражения внешних хищников; если купечество желает безопасности для кораблей своих, то надобен флот, готовый наказать дерзостного оскорбителя их Флагов. Внутренняя безопасность, полезные заведения, удобность пути для сообщения людей, соединение рек, наконец, самое великолепие Двора, изображающего величие народа, – одним словом, все предметы государственных расходов имеют в предмете общую пользу (575–579). Но Монархиня желает облегчить сию необходимость для народа и предписывает Законодателю искать новых, удобнейших способов для разделения налогов, сравнивая их с легкими парусами, долженствующими ускорять плавание корабля, а не бременить его (601). Самое же вернейшее средство умножить государственные богатства есть умножить народ и привести в цветущее состояние земледелие, ремесла, торговлю, художества, науки (603–618).

Всякая часть законодательства представляется важною и спасительною под мудрым пером Екатерины. Она первая изобразила все великие должности сберегательной власти или Благочиния. Во многих землях имя Полиции означает единственно наушников Правительства и ужас не только злых людей, но и самых добрых. Монархиня превращает ее в благодетельное судилище нравов и порядка для всей Империи. Полиция, соблюдая тишину, обуздывает вредную роскошь, старается искоренять и даже предупреждать нравственное зло, бесчинство, обманы; печется о безопасности, физическом благосостоянии народа, чистоте воздуха, здравой пище, твердости знаний, украшении городов и сел, о приятной удобности путешественников, – наконец, печется о бедных и больных. Сия деятельная часть Правительства, – сей, так сказать, неусыпный Аргус его, не присваивая себе уголовного и гражданского суда, исправляет людей легкими наказаниями и спасает порок от преступления (527–566).

Предложив в сем «Наказе» самую лучшую основу для политического образования России, Екатерина заключает его священными, премудрыми мыслями, которые, подобно фаросу, в течение времен должны остерегать все Монархии от политического кораблекрушения. Сограждане! Да обновится внимание ваше: Ее глас вечной Судьбы, открывающей нам причину государственных бедствий!

«Империя близка к своему падению, как скоро повреждаются ее начальные основания; как скоро изменяется дух Правления, и вместо равенства законов, которые составляют душу его, люди захотят личного равенства, несогласного с духом законного повиновения; как скоро перестанут чтить Государя, начальников, старцев, родителей. Тогда государственные правила называются жестокостию, уставы – принуждением, уважение – страхом. Прежде имение частных людей составляло народные сокровища; но в то время сокровище народное бывает наследием частных людей, и любовь к отечеству исчезает (502–506). – Что истребило наши две славные Династии, говорит один Китайский Писатель: то, что они, не довольствуясь главным надзиранием, единственно приличным Государю, хотели управлять всем непосредственно и присвоили себе дела, которые должны быть судимы разными государственными Правительствами. Самодержавство разрушается, когда Государи думают, что им надобно изъявлять власть свою не следованием порядку вещей, а переменою оного, и когда они собственные мечты уважают более законов (510–511). – Самое вышнее искусство Монарха состоит в том, чтобы знать, в каких случаях должно ему употребить власть свою: ибо благополучие Самодержавия есть отчасти кроткое и снисходительное правление. Надобно, чтобы Государь только ободрял и чтобы одни законы угрожали (513–515). Несчастливо то государство, в котором никто не дерзает представить своего опасения в рассуждении будущего, не дерзает свободно объявить своего мнения (517). – Все сие не может понравиться ласкателям, которые беспрестанно твердят земным Владыкам, что народы для них существуют. Но Мы думаем, и за славу Себе вменяем сказать, что Мы живем для Нашего народа. Сохрани Боже, чтобы, по совершении сего законодательства, какой-нибудь народ на земле был счастливее Российского! Тогда не исполнилось бы намерение Наших законов – несчастие, до которого Я дожить не желаю!» (520).

Я верю своему сердцу: ваше, конечно, то же чувствует… Сограждане! Сердце мое трепещет от восторга: удивление и благодарность производят его. Я лобызаю Державную руку, которая, под божественным вдохновением души, начертала сии священные строки! Какой Монарх на троне дерзнул – так, дерзнул объявить своему народу, что слава и власть Венценосца должны быть подчинены благу народному; что не подданные существуют для Монархов, но Монархи для подданных? Мы удивляемся Философу, который проповедует Царям их должности; но можно ли сравнять его смелость с великодушием самодержавной Екатерины, Которая, утверждая престол на благодарности подданных, торжественно признает Себя обязанною заслуживать власть Свою? Ядовитая лесть, которая вьется и шипит вокруг Государей, могла ли уязвить такое геройское сердце? Нет! Гнусный гад, пресмыкаясь во прахе, не ужалит орла, под небесами парящего!.. И сие великое движение пылкой души, сии в восторге произнесенные слова: «Сохрани Боже, чтобы какой-нибудь народ был счастливее Российского!» – не суть ли излияние и торжество страстной добродетели, которая, избрав себе предмет в мире, стремится к нему с пламенною ревностию, и самую жизнь в рассуждении его ни за что считает? Так, Екатерина преломила бы скипетр Царский, свергла бы венец с главы Своей, возненавидела бы власть Свою, если бы они не служили Ей средством осчастливить Россиян!

Ее «Наказ» долженствовал быть для Депутатов Ариадниною нитию в лавиринфе государственного законодательства; но он, открывая им путь, означая все важнейшее на сем пути, содержит в своих мудрых правилах и душу главных уставов, политических и гражданских, подобно как зерно заключает в себе вид и плод растения.

Уже Депутаты Российские сообщали друг другу свои мысли о предметах общего Уложения, и жезл Маршала гремел в торжественных их собраниях. Екатерина невидимо внимала каждому слову, и Россия была в ожидании… Но Турецкая война воспылала, и Монархиня обратила Свое внимание на внешнюю безопасность государства.

Сограждане! Принесем жертву искренности и правде; скажем, что Великая не нашла, может быть, в умах той зрелости, тех различных сведений, которые нужны для законодательства. Да не оскорбится тем справедливая гордость народа Российского! Давно ли еще сияет для нас просвещение Европы? И мудрость Ликургов была ли когда-нибудь общею? Не всегда ли великое искусство государственного образования считалось небесным вдохновением, известным только некоторьм избранным Душам? Оставляя суеверные предания древности о Нимфах Эгериях, можем согласиться, что Нумы всех веков имели нужду в чрезвычайных откровениях Гения. Сколько мудрости потребно Законодателю? Сколь трудно знать человеческое сердце, предвидеть все возможные действия страстей, обратить к добру их бурное стремление или остановить твердыми оплотами, согласить частную пользу с общею; наконец – после высочайших умозрений, в которых дух человеческий, как древле Моисей на горе Синайской, с невидимым Божеством сообщается, – спуститься в обыкновенную сферу людей и тончайшую Метафизику преобразить в устав гражданский, понятный для всякого!

Но собрание Депутатов было полезно: ибо мысли их открыли Монархине источник разных злоупотреблений в государстве. Прославив благую волю Свою, почтив народ доверенностию, убедив его таким опытом в Ее благотворных намерениях, Она решилась Сама быть Законодательницею России.

Едва умолкли громы войны, в самый первый год счастливого мира Екатерина обнародовала новое «Учреждение для Губерний», которое составляет вторую важную эпоху в Ее правлении и которое, мало-помалу, удивительным образом переменило Россию как в умах, так и во нравах.

Государства, подобно человеку, имеют разные нравственные возрасты: мудрый Законодатель следует взором своим за их изменениями, и от времени до времени обновляет систему свою, прибавляя или иначе располагая части ее. Что в века Петра Великого было достаточно для скорого производства дел, то во дни Екатерины уже не ответствовало новым потребностям Россиянина. Сограждане! Опыт и размышление открывают нам сию любопытную истину: «Что быстрые шаги человека к Философии и к гражданскому совершенству до некоторого отдаления бывают самые беспокойные». Разум, помраченный невежеством, есть тихое, заросшее травою блато, которого сонные воды не знают никакого бурного волнения; но первые лучи Философии, пробуждая мысленную силу, рождают сомнение за сомнением, которые волнуют душу в Океане неизвестности: время заблуждений и дерзких систем! Но вихрь, наконец, утихает, и разум, обогащенный идеями, находит для себя счастливую пристань, где тишина и мирные наслаждения ожидают его. Так и в гражданских обществах. Легко Законодателю управлять народом грубым и полудиким, которого нужды, понятия и страсти малочисленны; которого душа недеятельна и разум дремлет. Тогда новый гражданин в случае обиды скорее прибегает к человеческой управе, нежели к гражданской; тогда бывает более ссор, нежели дел тяжебных. Но когда гражданин, так сказать, осмотрится в политическом обществе; когда, узнав новые потребности, новые выгоды стяжания, он уже привыкнет к власти законов, отнимающих и дающих, тогда рождается охота к тяжбам, рождается ябеда, сия хитрость простых, которая, беспокоя других, сама себя изнуряет и, стремясь к неправым приобретениям, ведет за собою разорение. Дальнейшие успехи просвещения исцеляют гражданина от сей болезни, открывая каждому пользу справедливости, честности и мирной жизни; но пока сия счастливая перемена не совершится, Законодатель умножает способы правосудия для скорейшего успокоения невинности и наказания ябедника. Со времен Петра Великого до царствования Екатерины число тяжебных дел беспрестанно возрастало, и Монархиня должна была установить новые судилища[138].

Но творения великих умов, подобно творениям Природы, не ограничиваются благом единого рода, и новое «Учреждение» Екатерины представляет нам в своем намерении различные пользы для России. Одна из великих мыслей сего «Учреждения» есть ввести в правление все три гражданские состояния, приучить людей к законоведению, утвердить правосудие на собственном их благе. Всякий может быть судьею для равных ему и должен знать уставы государственные; всякий для своей безопасности избирает достойнейшего, поручая ему некоторым образом жребий свой; всякий, зная тяжбу, знает и судящихся, будучи товарищем их в гражданской жизни; всякий боится употребить во зло общую доверенность, ибо через три года возвратится он в состояние частного гражданина и будет наказан общим презрением, если не исполнит обязанностей чести.

Монархиня повелела – и Россия, дотоль не соразмерная в частях своих, подобно дикому произведению

Натуры или слепого случая, прияла вид гармонического размера, подобно творению совершенного Искусства; части сравнялись между собою, и каждая Губерния ограничилась удобнейшим для нее пространством. Монархиня повелела – и глас Ее, как лира Амфионова, творит новые грады, если не великолепием художества, то своею пользою украшенные. Уже земледелец не принужден надолго расставаться с мирными Пенатами, чтобы в отдалении искать защиты от притеснителя, суда на хищного соседа или потребностей для жизни своей. Уже каждое селение означает близость города, где правосудие берет под свою эгиду пастыря и оратая; где торговля удовлетворяет их главным потребностям и где свободно меняются они плодами трудов своих. Благоразумный Политик видит в начальном недостатке сих юных заведений будущие их успехи и богатство. Так юное древо, с трудом пробиваясь сквозь твердые глыбы земли, едва-едва приметно на ее зеленой поверхности; но время возвышает его – и величественный дуб осеняет землю.

Сии округи, заключая в средоточии своем столицу Губернии, которая управляет их политическими действиями, представляет образ различных семейств под начальством единого, главного, и Государев Наместник имел благословенную власть отца[139]. Ходатай за пользу общую и государственную, заступник утесненных и побудитель безгласных дел, но не судия, он наблюдал течение правосудия, движение весов его и мог остановить беззаконие, относясь или в Сенат, или к Самой Монархине; пресекал всякого роду злоупотребления, излишнюю роскошь, тиранство и жестокости. Доброхотство и любовь к народу долженствовали быть его главным свойством[140]. – Монархическое Правление требует такого соединения блюстительных властей в одном человеке, для хранения порядка в разных уделах государства – и когда Франция вышла из бурного хаоса безначалия и снова заняла место свое между Европейскими

Державами, тогда хитрый властелин ее, наученный опытностию, должен был для лучшего благоустройства установить Префектов, которые суть не что иное, как Наместники Государевы.

Учреждение Губернского Правления было совсем новое и беспримерное в России: место, ограниченное исполнительною властию, без всякой судебной. Монархиня чувствовала, сколь нужно отделить сию власть, чтобы главное Место в Губернии не присвоило себе опасного самовластия; и таким образом, оно не может предписать решения нижним Судам, которые в совершенной свободе действуют по уставам; но требует от них скорости, наказывает пенею нерадивую медленность; и в случае неисправления предаст виновного законам – следственно имеет все способы благотворить обществу, не вмешиваясь в права Судейские.

Прежде в Губернских и градских судилищах соединялись дела всякого роду, и своим множеством, своим разнообразием затрудняли их: Монархиня отличила гражданские от уголовных, частные от государственных и предписала им особенный путь, как для скорейшего, так и для лучшего производства, ибо единство упражнений научает Судью быстрому соображению обстоятельств и вернейшим способам открывать истину. Два Департамента Магистратов, Верхних Расправ и Земских Судов, Уголовная и Гражданская Палаты образуют две нити правосудия, которые соединяются между собою только в делах смешенных или двояких. Сии Палаты, имея права Коллегий, судят в средоточии Губерний, нет дальних переносов; все нужные объяснения могут быть доставляемы скоро, и медленность, первое зло по неправде, пресекается. – Государственные пользы, вверенные Казенной Палате (которая действует, так сказать, на месте, знает обстоятельства, знает особенные выгоды своей Губернии и не развлекается уже никакими другими предметами), составили лучшую систему хозяйства; Казна обогатилась новыми доходами и вернейшим сбором прежних.

Дворянская Опека и Сиротский Суд, которые, подобно небесному Провидению, пекутся о беззащитных младенцах и вдовах; Общественное Призрение, которое благотворит несчастным жертвам бедности и недугов, воспитывает сирых, управляет работными домами (где бедный гражданин, лишенный всего, кроме сил, трудами своими живет и другим пользу приносит), местами наказания или, лучше сказать, исправления гражданских пороков; и наконец, Совестный Суд, который есть человеколюбие правосудия (божественная и беспримерная мысль в законодательстве!), останутся в России вечным памятником того, что некогда Добродетель в лице Монархини управляла ею.

Политическое и нравственное действие такого нового, всеобъемлющего Учреждения долженствовало скоро означиться в государстве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.