О кризисе жанра и втором дыхании

О кризисе жанра и втором дыхании

Семь бед – один переворот.

За кедом кед,

За годом год,

И только глупый не поймет,

Что все – наоборот.

Товарищ, тырь. Товарищ, верь.

За дурью дурь,

За дверью дверь.

Здесь и сейчас пройдет за час,

Потом – опять теперь.

Дорогу осилит идущий, плохую

дорогу – ползущий.

(Неизвестные гении из WWW)

К концу 1969 и началу 1970 года вырисовалась такая картина: паровоз лаборатории летит вперед, нагруженный многочисленными проблемами военной монтажной части. Машинист и одновременно кочегар этого паровоза – автор этой писанины, инженер-майор и прочая и прочая…

У меня, очевидно, есть фатальная способность – накручивать на себя работы и обязанности, а также – ставать «любимчиком командиров», которые непрерывно бросают меня и вместе со мной мое войско, – в бой. Все время забываю флотскую заповедь: «не давай умных советов начальству, а то тебе же придется их выполнять». Мало того: я без конца «вляпываюсь» во всякие работы и обязанности. Как мне пришлось быть банкиром и партийным функционером, я уже писал. А вот еще, всего лишь несколько, перлов-жемчужин из обширного перечня «внебрачных» работ, помимо основной.

Мощные кабели от двух ТП к лаборатории проложены, но, чтобы их подключить, нужен «ответственный за электрохозяйство». Изучаю ПТЭ и ПТБ, ПУЭ – это две толстых книги непростой науки. Сдаю очень строгий экзамен комиссии Ленэнерго. Поскольку я единственный такой грамотный, то автоматически стаю «главным по электричеству» всей части, отняв хлеб насущный у главного механика. Отнимаю у него заодно также ремонт всего электросварочного и газового оборудования – все равно в этом деле он ничего не понимает. Само собой: труборезные станки, фаскорезы и прочее для «околосварочных» работ мы также делаем и ремонтируем сами.

Радиоактивные изотопы только в лаборатории; автоматически я назначаюсь также «ответственным за радиационную безопасность» всей части.

В лаборатории нужна печь для сушки электродов. Напрягаемся, делаем сложное, но надежное и универсальное устройство: кроме электродов, на нем можно сушить грибы, готовить пищу и обогревать помещение. Печь настолько всем нравится, что лаборатории приходится делать такие печки десятками – для всех объектов части.

В ПТО части бумаги и чертежи не помещаются уже в стандартные деревянные шкафы. Даю совет: вот у вас ниша, можно вписать туда металлический шкаф до потолка. Шкаф этот из гнутых профилей получается очень удобный и емкий, дверцы открываются и вдвигаются внутрь, не занимая пространства. Секретчик требует, чтобы дверцы закрывались на замок и опечатывались. Выполняем требование. Все получается просто и изящно, все бумаги заполняют новый шкаф меньше чем наполовину, работать стало легко и приятно… А лаборатория в дыму и копоти сооружает еще 32 (!) огромных шкафа для всей части, под размеры каждого кабинета…

Боря Лысенко просит сделать подставку под телевизор: заводская тумба угрожающе шатается под весом почти стокилограммовой(!) «Радуги». Боря – мой свирепый начальник и близкий друг. Выкладываюсь в жанре технической эстетики в симбиозе с сопроматом: изобретаю для него прямоугольную массивную рамку, в углы которой просто вварены длинные, проточенные на конус ножки с белыми фторопластовыми шариками внизу. Конструкция «вылизана» и окрашена в черный цвет. Боря удивился видимой хрупкости подставки, попробовал отогнуть довольно длинную ногу, которая крепилась только в одном месте: она не шелохнулась. Утром пришел восторженный: тяжелый телевизор как бы парит в воздухе, но держится при этом чрезвычайно устойчиво! Надо ли говорить, что пришлось делать еще десятки таких подставок?

Вот на монтаже повреждают резиновую манжету в уникальном и дорогом устройстве поставки заказчика. Задание лаборатории простое: сделать манжету. Проектирую пресс-форму, изготовляем и доводим ее, изучаю требуемые режимы (время – температура) вулканизации резины. Нагреваем, выдерживаем. Разобрать форму невозможно: резина намертво приварилась к латунной форме. Только с третьего раза подбираем металл, – это нержавеющая сталь. Задача решена. В сознании начальства откладывается мысль: лаборатория может делать резиновые детали. Я понимаю, что отныне придется делать и резину, поэтому сохраняю в рабочей тетради все нужные параметры.

Вставка по обмену старым, но все же – полезным опытом. Очень нужная вещь рабочая тетрадь (в действительности – толстый журнал). Их у меня «возникает» несколько штук в год. Никаких отдельных теряющихся бумажек: ставишь дату и чиркаешь в тетрадь любые записи этого дня: задачи, чертиков, схемы, расчеты, заявки, главные эскизы, телефоны и фамилии. Здесь, как в Интернете, – найдется все! Заодно – и ответ на вопрос «когда?».

Монтаж ряда уникальных объектов целиком доверялся только лаборатории. Я уже упоминал объекты в Эстонии, Латвии и на Севере. Сравнительно небольшие объекты НИИ-13 под Выборгом, экранирование нескольких помещений ЭВМ в Ленинграде и Прибалтике, масса текущих работ – тоже съедали время.

Катастрофически не хватает времени, но я уже привык, а, может быть, – даже люблю работать в таком режиме. Хуже другое: мне становится скучно.

Кажется: вот еще сделаю вот это, это и это, – и можно будет заняться работой для души и на перспективу. А перспектива, кажущаяся такой близкой и досягаемой, такой же и остается все время, как вершина в горах…

Эта вершина постепенно начинает прорисовываться в тумане повседневной толкучки. Случайно мне пришлось познакомиться с новым классом полупроводников – тиристорами: капитан Ваня Игольников из соседней части дал мне прочитать статью. Затем я где-то добыл «живой» тиристор и из чистого любопытства начал его испытывать. Поражали мощь и быстродействие тиристора в сравнении с громоздкими и медленными ртутными игнитронами, которые применялись в контактных сварочных машинах. Тиристоры могли бы решить многие проблемы сварки. Урывками, полуподпольно, я начал заниматься ими – тиристорами и проблемами.

Немного о проблемах. Во время работы над книгой я набрел на сборник «Проблемы сварки», из которого узнал, что существуют закритические режимы сварки, когда металл в сварочной дуге переносится не каплями, а струей. Капли же (около 30 в секунду) закорачивают дугу, после чего красиво взрываются, унося до 20 % металла в брызги-потери. Но варить на закритических режимах нельзя: выделяется слишком много тепла. И еще: автоматы стабилизации в источниках тока слишком медлительны: они реагируют на возмущения (нарушения процесса) длящиеся около одной секунды. Я хотел решить две проблемы сразу: варить только на закритических режимах, чтобы избежать брызг. Чтобы избежать перегрева металла, – ток подавать отдельными импульсами. Автоматическое управление шириной (длительностью) импульса позволяло бы источнику тока реагировать на любые, даже микроскопические возмущения в дуге со временем порядка одной миллисекунды. Предварительные прикидки показали, что мне надо включать и выключать токи около 1000 ампер примерно 500 раз в секунду! Такое быстродействие могли обеспечить только тиристоры с совершенной системой управления. Сразу же обнаружились пробелы в моих знаниях по автоматике, математике и электротехнике, – пришлось их наскоро «штопать»…

Мне опять стали навязывать политзанятия с личным составом – это вообще скука несусветная. Пришлось выбрать альтернативу – занятия в университете марксизма-ленинизма на самом трудном – философском факультете. Неожиданно учеба там понравилась. Наши преподаватели, весьма неглупые люди, просто «оттягивались», вместе с нами залезая в дебри диалектики. Занятия философией в Доме офицеров можно пояснить диалогом Петьки и Чапаева. Василий Иванович тоже изучал диалектику и объяснял ее Петьке на примере решения простого вопроса: кого мыть в бане первым – грязного или чистого бойца. Простодушный Петька сказал: зачем мыть чистого, давай сперва помоем грязного. Василий Иванович диалектически доказал ему, что сначала надо мыть чистого: не загрязнится вода для последующего мытья грязного бойца. Петька согласился, но Чапаев опять опроверг и это решение, – тоже строго по диалектике, доказав, что сперва надо мыть грязного.

– Так кого же будем мыть первым? – задает уже экзаменационный вопрос Василий Иванович.

– А черт его знает, – совсем запутался Петька.

– Вот теперь ты усвоил, что такое диалектика! – обрадовался Чапаев.

Интересными и познавательными были занятия по научному атеизму: я впервые узнал не столько атеизм, сколько церковную иерархию и внутренние законы различных конфессий.

После года учебы в УМЛ положен был экзамен, который можно было превратить в сдачу обязательного кандидатского минимума, что я и сделал. Заодно уже подучил с репетитором и сдал такой же кандидатский минимум по иностранному – немецкому, конечно, – языку.

Вот теперь моя вершина и начала прорисовываться в тумане: надо было уйти из части, чтобы заняться высокой наукой, для чего я уже созрел гораздо больше, чем после окончания КПИ, когда мне предлагали ИЭС имени Патона. Куда уходить в погонах, которые невозможно снять, – было ясно: в ВИТКУ (Высшее Инженерно-техническое Краснознаменное Училище). Туда меня звал мой приятель, талантливый инженер-электрик Толя Орлов.

Памяти друга, ушедшего так рано. Полковник Орлов Анатолий Васильевич, офицер-монтажник, возвратившийся в свое училище, защитивший там сначала кандидатскую, затем – докторскую диссертацию. Толя – человек удивительно остроумный, открытый и дружелюбный, готовый всем помочь. Даже моего сына после окончания школы водил по всему училищу, уговаривал поступить туда. Орлов решал (и решил!) проблему запасного энергоснабжения ракетных стартов: аварийная дизельная электростанция при отключении сети должна запуститься и дать ток так, чтобы точные приборы не потеряли питание и его фазу даже на сотые доли секунды. Для опытов ему нужны были батареи мощных конденсаторов, которые я давал ему в аренду: такие «кандёры» делали только для импульсных генераторов в сварке.

Квартира Орловых была недалеко от лаборатории, его жена Оля долго работала в лаборатории, когда ушла Вера Пурвина. Однажды Толя окрашивал дома батареи. Ему не понравился цвет краски, и он попросил у меня немного «колеру». Для цветной дефектоскопии мы применяли ярко-красный судан-4. Я отговаривал Толю: судан этот ядовит, но он настоял. «Колер» получился на славу, художник был доволен. Через день он появился в лаборатории с круглыми глазами: на окрашенной батарее проступило множество «кровавых слез». О таких подлых свойствах нашего ядовитого красителя мы сами не подозревали…

Толя много сил потратил в самых высоких сферах (ЦК, Совмин), чтобы запустить в серию свое детище – аварийные генераторы. Категории эти – высшей степени секретности, поэтому результаты мне неизвестны. Долгое время он заведовал всеми научными исследованиями в училище. О его смерти я узнал случайно и поздно. Вдову и дочку по базе данных найти не удалось: жилье они поменяли, а Орловых – много в Петербурге…

Я был не очень высокого мнения о размахе и возможностях научной деятельности в ВИТКУ. На книгу по сварке преподавателя училища Урушева мне пришлось написать убийственную рецензию, в которой только сводная таблица ошибок и нелепиц превышала объем книги. Курс сварки для курсантов был всего 20 часов, а мы матросам давали около 200 часов только теории! В мастерских училища станки и оборудование стояли покрытые слоем музейной пыли: к ним курсанты допускались только «визуально».

Выпускникам этого, как мы шутили, – «балетно-пехотного» училища приходилось по-настоящему учиться только после выпуска: во время учебы их «долбали» в основном строевой и политической подготовкой. Немногие, как Орлов, достигали высот в профессии инженера. Большинство делало карьеру на командных должностях, дослуживаясь до звания «полковник минус инженер», успешно забывая куцые технические знания, полученные в училище. Толя Орлов меня успокаивал:

– Так ты же все и раскрутишь, как надо!

Раскручивать все с нуля было немного поздновато: я приближался к сорокалетию. Правда, я уже много знал, написал книгу. Спрятав совесть в карман, мог бы быстренько написать и защитить проходную диссертацию с грифом «секретно»: так делало большинство военных «преподов» в училище. Тогда, получив «кандидата наук», можно было бы заняться и самой наукой «для души». Решались бы и другие мои проблемы, например, присвоение очередного воинского звания. В родной части мне ничего «не светило»: у начальника лаборатории должность была майорская, как и у всех командиров групп.

Однажды, сидя на очередном собрании, я нарисовал картинку. Огромная арба, нагруженная до верху «проблемами сварки» с упряжью для трех лошадей. Обе крайние с надписями «Каблуков» и «Мокров» – пустые. Тянет тяжелую фуру одна средняя лошадь – «Мельниченко», согнувшись в три погибели. Для стимуляции его усилий впереди на оглобле висит «гайка» – очередная звезда на погоны. Так недостижимым пучком сена поощряют тяговые усилия ослов. Картинка попадает к командиру – Булкину, который ее внимательно изучил. Наверное, ему стали известны также мои телодвижения в ВИТКУ: он сам его окончил, и там у него все друзья-приятели.

Через пару дней Ефим Ефимович появляется в лаборатории и отводит меня в сторону для конфиденциального разговора.

– Что вам, Николай Трофимович нужно? – задает он вопрос, не ожидая от меня ответа. – Очередное звание? Оно у вас будет. Вам нужна исследовательская работа? Вы в лаборатории сейчас можете делать все, что вам нужно, чтобы написать и защитить любую диссертацию. Люди, помощники? Скажите, кто вам нужен, и я переведу его в лабораторию. Много текущей работы? Перекладывайте ее побольше на своих помощников. Если вам нужны приборы, оборудование, материалы, – мы все приобретем. Свободные дни? Я вам предлагал их еще тогда, когда вы писали книгу. Вы думаете, что в ВИТКУ будут лучшие условия для работы, которую вы хотите сделать? Поверьте мне, я эту кухню знаю слишком хорошо, – там редко кому удается работать по-настоящему, как хочется. Вы вложили огромный труд в эту лабораторию, у вас все есть здесь для работы. Работайте здесь, как вам хочется, ладно?

Командир доверительно берет меня за пуговицу: это у него знак доверия. Я тоже ему верю: он сделает все, что обещает. Я восхищен проницательностью командира: он понял мои неосознанные желания лучше, чем я сам. Предложить человеку, который изнывает от перегрузки работой, лечиться дополнительной работой! Это высший класс понимания человека, когда после разговора он уходит радостный, окрыленный, что ли (как бы). Немного завидую: у меня так никогда не получалось, часто я добивался цели грубо и примитивно, иногда ломая людей…

Мне действительно нужна новая работа, чтобы жизнь была интересной. Раздвоение мое кончается, я принимаю его условия и продолжаю работать по-прежнему. Но, – не совсем по-прежнему. Повседневная текучка становится просто неизбежным фоном, который требует затрат времени, но не душевных сил. Все остальное – для решения поставленной самому себе задачи.

Вскоре меня формально меняют должностями с главным механиком Володей Волчковым. Мне присваивают звание подполковника. В лаборатории появляются осциллографы, из молодых ко мне приходит грамотный техник-электронщик Саша Клюшниченко. Мы начинаем по-настоящему осваивать управление тиристорами. Для начала надо построить выключатель на несколько сотен ампер, который мог бы включаться и выключаться раз 500 в секунду…

Автор с благодарностью посвящает эту главу из своей биографии

Александру Ивановичу Панюшкину,

– блестящему Врачу и Настоящему Человеку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.