И. БАКШТЕЙН, А. МОНАСТЫРСКИЙ10 Диалог в электропоезде № 6385, Калинин—Москва, 3 мая 1986 г
И. БАКШТЕЙН, А. МОНАСТЫРСКИЙ10 Диалог в электропоезде № 6385, Калинин—Москва, 3 мая 1986 г
Время отправления – 18.01
Время прибытия – 20.43
Б. Андрей, как ты относишься к растениям, которые могут произрастать в голове человека?
М. Я отношусь к ним своей сокровенной сущностью, которая связывает меня с общечеловеческой грибницей. Не думаешь ли ты, что полное развитие индивидуальных ТСО способно отсечь больной член от здорового органа?
Б. Понимаешь ли ты грибницу как образ прародины всего живого или это особая субстанция, продуктом разложения или результатом жизнедеятельности которой (хотя как может субстанция жизнедействовать?) является мысль?
М. Понимаю во втором смысле.
Б. То есть все живое, по-твоему, источает мысль, и наоборот, мыслящая субстанция пронизывает собой все копошащееся, ползающее и барахтающееся.
М. Еп ти х…! Когда же ты, наконец, наденешь суспензорий на свои «Роковые яйца»?
Б. Про х… ты, Андрей, очень вовремя заметил, потому, что х…, как известно, похож на гриб, а стало быть, семя, семенная жидкость и есть продукт жизнедеятельности грибницы.
М. Значит, выходит, что мысль в каком-то смысле продукт деятельности не мозга, а х…?
Б. Совершенно верно. И здесь совершенно незачем впадать во фрейдистские пошлости про сублимацию деятельности х… в акт мысли. Мысль и есть самоощущение х…, а гениальная мысль есть оргазм.
М. Верно! Тайна грибов велика! Недаром Кейдж – грибник. А женщины?
Б. Где грибы, там и гарнир. Где х…, там и любовь.
М. Напротив, грибы используются как гарнир в некоторых блюдах!
Б. И это верно. Любовь самодостаточна, самоценна, но можно еще и е…я.
М. А можно е…я в суспензории?
Б. Насколько я помню его конструкцию – можно, и даже лучше, удобней и эффективнее, чем без суспензория.
М. В таком случае – вперед, к разрушенному горизонту?
Б. Как это понимать – разрушенный горизонт? Ведь горизонт как рама, как граница существует всегда, он условие всего остального, что «в горизонте». Горизонт – это чистая мысль.
М. Горизонт – это наши собственные глаза. А разрушенный горизонт – это смерть, небытие и переход из Хинаяны в номадную грибницу.
Б. То есть в исходно кочевое состояние. Мысль есть движение базовой субстанции, ее копошение в себе. Недаром почесывание в затылке изображает напряженное раздумье.
М. Она неправа. Нужно ездить в последнем вагоне11.
Б. Как ни странно, но вопрос о том, в каком вагоне ехать, – гораздо важнее для меня, чем вопрос о бытии Божием. А ведь я всю жизнь философствовал. Видно, философствовал с негодными средствами.
М. Это – временный вывод. На станции «Черничная» сейчас не было ни одного человека, а потом будет много черничников. Тебе просто симпатична эта женщина.
Б. Черт меня дернул предложить ей положить сумку на полку. Теперь не отвяжется.
М. А ты обратил внимание, что их шестерых в Загорске в ризницу пустили?
Б. Все какая-то чертовщина. Я всегда ощущал себя чертом по отношению к людям, другим людям, живущим «нормально». Ощущал себя соблазнителем без обещания грядущего удовольствия.
М. Бог – ум молчащий. Он не вмешивается в числа и в то, кто кем себя ощущает. Это не чертовщина, а еще не исследованная область глубинной психологии грибницы, в частности, – власти знака над коммуникацией (а не онтологией) вещей в себе. А в чем, собственно, грядущее удовольствие? Самое опасное – это синдром достижения.
Б. Удовольствия, как и счастья, в жизни нет, нет для нас. Вот эта тетка напротив. Она живая, а мы – мертвые, она живет, а мы размышляем, твою мать!
М. Нет! У нее временами бывает хуже, чем у нас. Серьезные расстройства!
Б. Да, ей хуже. Нам-то где-то все по х…
М. Верно. А мысль – это лишь вид коллекционирования артикулированных психических состояний.
Б. Точнее, мысль – наше неотъемлемое достояние (как и прошлое).
М. Попроси у нее попить – не даст!
Б. Ничего не даст. А может, если очень попросить, то даст. Но что потом с ней делать?
М. Рассказать о суспензории.
Б. Кстати, о суспензории. Когда-то, когда я еще обращал внимание на проявления прекрасной жизни, я понял, в чем наиболее явно видно присутствие Бога в человеке, и это присутствие не мыслительного происхождения, потому что все мыслимое – понятно, так или иначе. А вот прекрасное лицо внушает поистине священный трепет. Не правда ли?
М. Любой трепет подозрителен – трепетники, треп, трясуны. 132 км – 2132 год – год следующего конца света. Недаром она садится во второй (2) + 132 км.
Б. Да, вот я думаю все про эту тетку и всех «них». Как-то невольно приходит в голову сладкая мысль, что мы лучше их… а ведь это не так. Так было бы несправедливо, что ли. Наши экстравагантные особенности, наши приколы вовсе не есть наше преимущество?
М. Мы все одинаковы. А вот отгадай, почему именно 2132 год?
Б. Потому, что сумма цифр равна восьми, а это то же самое, что ?.
М. А, например, 2006 год и т.п.?
Б. И это тоже возможно. А вот ты смог бы с этой теткой пойти в кусты?
М. Если бы это случилось в 1115 году!
Б. Да в каком хочешь году. ЭТИМ заниматься, то есть сеять грибницу, можно и должно всегда, и ты обязан идти с этой теткой в кусты. А я детей покараулю.
М. Нет. Я рассматриваю (!) е…ю как временное освобождение от избыточного (навязчивого) состояния любви между полами. В противном случае заниматься е…й нецелесообразно – работа, так сказать, вхолостую, трата.
Б. Это никогда не вхолостую. Это все-таки сакральный, а по-русски говоря – священный акт, и к нему надо относиться серьезно.
М. Ты думаешь, она просто так встала к нам жопой? Это после того, как ты написал про нее нехорошее.
Б. А я вот думаю. Неужели она и на том свете будет копать картошку, а мы беседовать (символически, конечно)?
М. Она будет переходить по мирам, пока не обеспечит себя целиком и полностью ТСО. А потом – нирвана. А мы будем временами, а не пространствами. Она будет проходить сквозь нас.
Б. Я тоже любил. И она жива еще. Все так же катясь в ту начальную рань. Стоят Времена, исчезая за краешком Мгновенья. Все так же тонка эта грань.
М. И все же лучше продолжать временами копать картошку и жить с неизвестностью впереди, чем вечно петь Осанну или лизать сковородку, что нам предлагают наши мысли.
Б. Вот и я боюсь того же. Ведь боишься не временного (скажем, смерти как символа или реальности «бренного»), а вечного, боишься вечных вещей, их серьезности (серьезности Суда).
М. Мы можем мыслить себя и на том свете только в модальности «неизвестного впереди», как и здесь. То есть как продолжение. Поэтому и там «вечного» нет. А суд – это самолет. Пролетел – и все.
Б. Это отношение к Суду с позиции Колобка, который уйдет и от Судии. Или Судия – это лиса?
М. Для Колобка – самосуд!
Б. Самосуд для Одина, который сам – себя – для себя…
М. Один – не один, ибо он и его дела. А что, собственно, тебе нравится в ней? Мощные бедра?
Б. И это тоже. Но главное – ощущение полноты бытия. Погруженность в живое, пусть и животное.
М. Вот и скажи ей об этом. А лучше напиши записку: «Я вас люблю». Она уже привыкла, что ты сидишь и пишешь. Поэтому она не очень удивится! Это будет отличная акция!
Б. Мне слабo. Я трушу. Я понимаю свою ничтожность перед ней. Она – реальность, а я фантом.
М. Мы – в аду (последний день). Весь наш маршрут – это три дня ада. После распятия и до воскресения.
Б. Я вспоминаю героя «Волшебной горы», кажется, его звали Мингер Пеперкорн, богатый голландец. Вся жизненная, хотя и косноязычно излагаемая философия которого была следствием того, что у него не стояло на Клаву Шоша.
А. А почему он не мог е…я с той, на кого у него стояло? И вообще, что значит «стоять»? Это неудобное состояние, как в переполненной электричке. Лучше е…я лежа на боку.
Б. Мне кажется, что для философии унизительно, когда к ней приходят в результате занятий онанизмом, гомосексуализмом или в результате импотенции.
М. А как же Кант? Некоторые считают, что он был онанистом. Все от трения! Важно продумать средство от износа при трении – может быть, сопли (из носа)?
Б. От трения – огонь. А философия – из воздуха, другая субстанция.
М. Напротив Гоги сидит еще одна жопа (с краю). Стал бы?
Б. Аск?!
М. А у меня почему-то какой-то как бы плотный заслон, туман, завеса, железный занавес между х… и п… В чем дело?
Б. Чьей п…?
М. Немецкой.
Б. Немец на Руси всегда воспринимался как Властная сила. В отличие от французов и англичан – просто непонятых. Немцев уважали и боялись. Вот в чем причина успеха Гоги.
М. Не вижу успеха! А ведь я еще молод! Что же делать? Как размочить спермии?
Б. Во-первых, в чем мочить? В какой вагине?
М. Но как подумаю, что надо с кем-то еще заводить отношения, так сразу…
Б. И я то же самое думаю. А смерть уже не за горами.
М. Но лучше, может быть, умереть на горе. Нет! Полная неизвестность.
Б. И так, и так неизвестность. И какая альтернатива? Всю жизнь ставить себе памятник нерукотворный, е… твою мать…
М. Неужели он не остановится на станции «Останкино»? Это – символ!
Б. А ты что – сойдешь?
М. Это же рядом было бы со мной!
Б. Рядом только смерть!
М. Это – ты, или она (напротив)?
Б. Чего? Не понял?
М. Не объявляет!
Б. Все! Конец всему!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.