Бизнес

Бизнес

Летом 1988 года мы основали семейный кооператив «Экспресс-почта». Двигало нами не только желание денег, но и стремление к переменам, к самостоятельности. По похожим причинам занялись предпринимательством мои друзья. За «ощущением свободы» пошел в бизнес и влиятельный в свое время банкир Александр Смоленский (Деньги. 2011. № 41). Успешный предприниматель Олег Жеребцов о побудительных мотивах пионеров кооперации пишет так: «Я искренне верю, что большинство предпринимателей мотивированы материальным доходом не в первую очередь. У них именно такая форма самореализации – создавать свои проекты, развивать их, менять жизнь» (там же). От себя добавлю, что чем больше была доля «романтизма» в мотивации, чем выше ставил себе цель начинающий предприниматель, тем больших результатов он со временем достигал. Я не имею в виду здесь бизнес детей высокопоставленных чиновников или криминальный бизнес. Там другие условия успеха.

Идея именно почтовой деятельности родилась из моей научной жизни. В те годы надо было регулярно, строго к определенному сроку, посылать отчеты в руководящие органы в Москву. Содержание никого не интересовало. Говорили даже, что кто-то послал отчет со стихами Пушкина в середине текста. Вскрылось это позже, когда кому-то понадобился этот документ, что бывало крайне редко. Но форма и сроки должны были соблюдаться неукоснительно. Работа над отчетом обычно завершалась в спешке, и он отправлялся в Москву в последний момент с проводником скорого поезда.

Я провел «исследование рынка»: ходил на Московский вокзал и интересовался у проводников спросом на эту услугу. Те шарахались от меня, как от проверяющего, но картину я составил, и на семейном совете мы решили создать почтовый кооператив.

Семейный совет – это собственно я, жена Татьяна и сын Егор. Татьяна была директором нашего предприятия в первые, самые трудные годы его становления и неоднократно спасала нас в условиях безденежья за счет энергии, ума и трудолюбия. Все, что нами сделано, было сделано благодаря ей.

Набор учредительных документов подготовили за несколько месяцев – сами. Во-первых, потому, что отдавать такую работу юристам было еще не принято. Во-вторых, не было лишних денег, и, в-третьих, в ходе подготовки мы уясняли новые для нас понятия, язык и правила игры. Набор учредительных документов предприятия был очень похож на нынешний. Документы сдавались в райисполком, где их просматривал юрист исполкома.

Затем мы приступили собственно к регистрации кооператива. Ходили по инстанциям и регистрировали все бумаги, как и писали, сами, по тем же соображениям. Процедура была не слишком тяжелой – мы были привычны к бюрократии. Противодействия не чувствовалось, взяток впрямую никто не вымогал. Вероятно, такое «непротивление» было связано с тем, что чиновники в те годы были несколько растеряны. Они тебя замечали и разговаривали с тобой! Это было очень непривычно и подбадривало на пути из одного кабинета в другой. «Мы там ходили, как овцы, где мы, где они… Во сне не приснится, что в эти двери вообще пустят» (Смоленский А. Указ. соч.).

Растеряны были не только чиновники. Партийные лидеры, работники спецслужб и даже, как мне казалось, высокие военные чины чувствовали себя неуютно. Как пишет С. Гедройц, «ГБ впала на какое-то время в панику и в ступор». Позже я узнал, что у них были основания для тревоги – в 1990-е обсуждался Закон о люстрации, ограничивавший их права. Проект закона «продвигала», в частности, депутат Государственной Думы Г. В. Старовойтова. Ее застрелили в подъезде собственного дома в ноябре 1998 года, а закон так и не приняли. В те дни я спросил своего знакомого, одного из первых лиц городской администрации, выходца из комсомольских лидеров, о причинах убийства. Он дал понять, что случившееся – обычная «разборка» на денежной почве. Люди типа моего знакомого, высокопоставленные администраторы и бывшие партийные функционеры, часто объясняли действия демократических активистов исключительно материальными причинами. Думаю, они судили о мотивах человеческих поступков исходя из собственных принципов.

Власти определенно поддерживали создание кооперативов: в 1987 году, после постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О кооперации в Советском Союзе», у кооперативов были простая отчетность и налоговые льготы, были очень ограничены права проверяющих.

Обычные же люди в те годы к предпринимательству относились неважно; для них слова «кооператор» и «вор» были практически синонимами. Надо признать, что для этого имелись основания. Кооперативы при крупных государственных структурах фактически занимались посреднической деятельностью и обналичкой (в упомянутом интервью А. Смоленский говорит об этом в открытую). Это был способ обогащения крупных чиновников. В мелких «самостоятельных» кооперативах тоже хватало много злоупотреблений. К тому же сказывалась и многолетняя советская пропаганда, представлявшая предпринимателей стяжателями, лавочниками, мещанами. Например, мелкие предприниматели в романах Ильфа и Петрова: красный купец Кислярский, гробовых дел мастер Безенчук, частный таксист Адам Казимирович Козлевич, Владя с Никешей – молодцы из «Быстроупака» – смешные и жалкие персонажи. Как бы то ни было, большинство населения, будучи против бюрократии, чиновничьей и партийной, не одобряло и частной инициативы.

Среди кооперативов были всякие – и построенные на обмане, и достойные. Например, на шоссе Ленинград-Вологда в конце 1980-х появилось очень милое кафе. По этому шоссе мы несколько лет ездили в отпуск в Вологду на нашей «копейке». В дорогу брали корзину еды, потому что поесть в редких и неуютных предприятиях общепита не всегда удавалось, – таких «точек» было три-четыре на 770 км пути. Деревянная избушка с надписью «Лукошко» выросла неожиданно, как в сказке, на берегу реки Суйда, в местах детства Бальмонта. Пейзаж не располагал к бальмонтовским настроениям – придорожная пыльная трава с лопухами и мусор. И вот появилось уютное чистое кафе с вкусной едой, блюдечками с клюквой и брусникой, с прибранным газоном вокруг домика. Все это было внове. Кафе продержалось года три, а в начале 1990-х начало трудно умирать. Вокруг заведения воцарялся обычный убогий пейзаж. Смерть кафе была странно естественна в той обстановке. Гораздо более естественна, чем его появление и короткая жизнь.

Кооперативы, занимающиеся некоторыми видами деятельности, в том числе почтовой связью, должны были создаваться при государственных организациях, которые как бы «курировали» их работу. Мы выбрали такой организацией Ленинградскую почту. Я отправился к ее начальнику с проектом соответствующего договора. В советские времена руководитель городской почты был крупной фигурой, номенклатурой обкома партии. Многоопытная секретарь начальника была удивлена моей дерзостью, но все же записала на прием. Начальник принял меня с настороженным любопытством, довольно доброжелательно. Возможно, такая его реакция была результатом новых веяний. Естественно, он попытался «заволокитить» необычное для него дело, но не из вредности, а потому, что действительно не знал, как поступить. Но мы чувствовали, что ветер дует в наши паруса. Это было новое, незабываемое чувство – я не был пешкой, винтиком для чиновников любого уровня. Позднее такого я уже никогда не испытывал. В очередной свой визит (дело, естественно, не сдвигалось с места) я сказал, что отлично понимаю его затруднительное положение, и спросил, кто из более высокого руководства мог бы помочь ему принять решение. Удивленный начальник Ленпочты с подчеркнутым уважением назвал фамилию одного из заместителей министра связи. Я помчался домой на такси, нашел телефон этого замминистра, позвонил ему, обрисовал суть дела, никак не осуждая главу Ленинградской почты, и попросил поддержки. Зам рассмеялся и обещал сразу позвонить. На такси же я вернулся на почтамт, и, когда вновь вошел в громадный кабинет начальника, благоприятное для нас решение было уже готово. Создали комиссию, которая должна была оценить наш проект. Ею руководил один из заместителей начальника. Говорили, что он занимал высокий пост в КГБ.

Удивительно, но противодействие мы встретили со стороны рядовых членов комиссии, а не руководства. Начальство, повторюсь, относилось к нам с доброжелательным интересом. Вероятно, одна из причин такого отношения была в том, что начальники чувствовали себя неуверенно, находились в ожидании перемен и в поиске запасных вариантов для себя. Мы для них были носителями тех идей, которые они искали. Кроме того, думаю, им нравился наш энтузиазм – то, что они тщетно надеялись увидеть у своих подчиненных.

Протокол собрания, на котором родился наш кооператив

Комиссия выделила для работы с нами инженера Кудряшову. Инженер считала, что мы пришли нажиться на поле, которое они, почтовые работники, бескорыстно много лет возделывали. Невзлюбила она нас сильно, но отрицательного заключения, как и вся комиссия, не подготовила. И вот комиссия собралась на решающее заседание. Общее мнение – отрицательное, хотя внятных претензий к нам нет. Председатель комиссии все так же благожелательно, с любопытством смотрит на нас. Получать отказ очень не хотелось, это отбросило бы нас назад на несколько месяцев. Я предложил сейчас же подписать положительное решение и приложить к нему наше письменное обязательство учесть все критические замечания, которые подготовит уважаемая комиссия.

Председатель с удовольствием потирал руки, члены комиссии не нашли возражений и нехотя согласились. Ничего о комиссии мы больше не слышали. По слухам, инженер Кудряшова вскоре попала в сумасшедший дом, что вкупе со звонком замминистра придавало нам в глазах руководства почты особую силу.

28 июля 1988 года, через две недели после принятия Закона о кооперации, наш кооператив был зарегистрирован и начал действовать. Почтамт нам даже предоставил в самом центре города, на бульваре Профсоюзов (ныне Конногвардейский), д. 4 хорошее помещение для офиса. Арендная плата была весьма умеренная. Через несколько лет такой офис стоил много дороже.

У нас появились волнующие атрибуты независимости: печать, визитные карточки, счет в банке, чековая книжка. Понадобилось бывать в новом для нас учреждении – банке. Мы бродили по узким, темным коридорам, заглядывая в маленькие заставленные шкафами кабинеты, где за старыми столами, заваленными бумагами, сидели женщины очень занятого вида. Мы и наши платежки их мало интересовали. Когда они обращали на нас внимание, это считалось удачей и любезностью с их стороны. С собой было желательно иметь шоколадки и другие средства поощрения. Потом пошла молва о новых частных банках, где чисто и красиво и где тебе рады. Первым таким банком в нашей жизни был банк «Санкт-Петербург». Поход туда был как поездка за границу: ты ощущал себя важной персоной. Сейчас такое норма.

Благодаря «Экспресс-почте» в моем окружении оказалось много молодых иностранцев, приехавших к нам делать бизнес. Даже я, со своим маленьким деловым опытом, был им, новичкам в России, интересен – любая помощь и совет были для них ценны. Один из них, американец Кристиан Коубуа, организовал из таких иностранцев Интернациональную Ассоциацию Малого Бизнеса – ISBA. Она собиралась пару раз в месяц в кафе хороших гостиниц. Я помог Кристиану с какой-то мелочью в почтовых делах, и он приглашал меня на эти собрания. Собрания посвящались какой-либо конкретной, актуальной теме – налоговым, таможенным или другим подобным вопросам. Приглашались лекторы из числа ведущих городских специалистов. После лекции были дружеские и деловые беседы за пивом или кофе. На глазах создавалась цивилизованная деловая среда, причем создавалась «снизу», естественным, правильным путем. Через несколько лет большинство этих молодых людей уехали из страны. Кристиан же остался – он организовал почтовую фирму, видимо по примеру «Экспресс-почты», и до сих пор работает в Санкт-Петербурге.

Иногда нас, руководителей «Экспресс-почты», приглашали на встречи с иностранными бизнесменами, которые хотели познакомиться с представителями бизнеса Ленинграда-Петербурга. Мы оказались полноправными действующими лицами мероприятий, когда-то абсолютно закрытых для нас. Причем мы были приглашены, а не как-то «пролезли»! Это было ново, приятно и стимулировало нашу активность. На одной из таких встреч мы узнали от собеседника, сотрудника фирмы «Bell», о существовании факса – дивного телефона, с помощью которого можно передавать письменный текст и даже рисунки! Сотруднику «Bell» наше удивление было, наверное, странно. Нас же такой прокол мало смутил, мы были полны энтузиазма, и скоро факс появился в нашей конторе.

Этот энтузиазм приводил к забавным ситуациям. Как-то один чиновник попросил меня и другого пионера кооперации, моего старого друга Ю. Ж., подготовить ни много ни мало проект свободной экономической зоны в Выборге. Инициатива исходила, кажется, из окружения Собчака. Мы засели за дело, написали проект и передали чиновнику. После этого нам дали понять, что теперь есть кому порадеть о прохождении проекта и нам беспокоиться не надо. О судьбе его мы больше не слышали.

К тому же времени относится деятельность первого демократического Ленинградского горсовета. В нашем доме жил депутат того совета Юрий Нестеров. Его приемная была в нашем же доме. От него я услышал первые «официальные» слова поддержки нашей семейной кооперативной деятельности – он сказал, что мы, вместо того, чтобы просить помощи у государства, сами кормим семью и создаем рабочие места. Эта поддержка была важна для меня: как я говорил уже, репутация у кооператоров в обществе была незавидная. Я пытался помочь Юрию в его работе, был даже официально оформлен его помощником. К сожалению, ничем серьезным не помог. От него же я получил много полезных советов по развитию бизнеса. Позднее Юрий Нестеров был избран депутатом Государственной Думы первого созыва. Это был пик его политической карьеры. Все последующие выборы он уже проигрывал. Он объяснял мне это тем, что людям стала безразлична идеологическая позиция кандидата: демократ ли он, большевик, верующий или атеист. Важно было, что полезного кандидат может сделать завтра, а лучше сегодня: покрасить подъезд, заасфальтировать двор, то есть требовались благодетели. У Юрия денег на это не было, жил он весьма и весьма скромно.

С упомянутым Ю. Ж. мы как-то провели вечер в Джазовой филармонии Давида Голощёкина. С нами был знакомый Ю. Ж. – Александр Александрович Щелканов – человек демократических убеждений, в прошлом морской офицер. Уволившись из ВМФ в звании капитана 1-го ранга, он работал на заводе слесарем, а затем и грузчиком. В 1989 году его избрали народным депутатом СССР, в 1990-91 годы, то есть в описываемое время, он был уже председателем исполкома Ленинградского городского Совета народных депутатов, главой города. Позже я слышал от крупных ленинградских администраторов советских времен, что Щелканов был слабым руководителем и главное, что им двигало, это обида на советскую власть. Опять, как и в ранее описанной истории с гибелью Г. В. Старовойтовой, говорится о низких мотивах демократов! Один из таких руководителей рассказывал мне (скорее неодобрительно), как Щелканов обратился к нему с предложением поехать на какое-то совещание на одной машине, чтобы не тратить лишний бензин. Мне же это предложение показалось разумным в тех тяжелых условиях, а сам Щелканов – приятным, открытым человеком; в нем чувствовался и хороший офицер, и живое дыхание улицы, и оптимизм; мне было свободно в его обществе. Да и само по себе соседство с председателем Ленсовета, да еще на джазовом концерте, было немыслимо в прошлом.

Вообще, в послегорбачёвское время с политической сцены стали исчезать давно надоевшие типы лиц. Мне как-то сразу было ясно, что люди с такими лицами – плохие. И не мне одному. «Сволочь была видна сразу. Только в ранней юности можно было как-то ошибиться, а чуть позже уже нет, уже было сразу ясно, что вот этот парень или эта девушка – они сволочи, – пишет Г. Ревзин в статье «Этический прогресс» (Афиша. 2013. 28 июня). – Далее, начиная с горбачёвского времени, я перестал их встречать. Они как-то растворились в остальных людях, перестали выделяться».

Многие предприятия, прежде всего крупные заводы, продолжали работать по-советски. Их положение ухудшалось с каждым днем. Рабочим подолгу задерживали зарплату. Как-то я шел по двору Балтийского завода. В самом оживленном месте, у проходной, разместился вагончик, где скупались ваучеры у работников. Торговля шла бойко, так как оплата производилась тут же, за долгожданные наличные.

С точки зрения мелкого заказчика, каким для этих предприятий был я, их тяжелое положение было неудивительно. Если мне была нужна их продукция, то вступить в контакт с отделом сбыта оказывалось непросто – сначала следовало найти номер телефона, потом дозвониться, потом куда-то ехать – часто на окраину города – и в обшарпанной проходной ожидать пропуск. Тем временем мог начаться обед, и тогда окошечко бюро пропусков захлопывалось. (Мы в кооперативе быстро отвыкли от понятия «перерыв на обед», особенно если были нужны клиенту.) Когда вы наконец попадали в отдел сбыта, оказывалось, что сотрудник, с которым назначена встреча, уже ушел. Если везло и он был на месте, то выяснялось, что каталога продукции в принципе не существует, договориться о мельчайших изменениях, например в цвете, размерах или весе изделия, – невозможно. В этих переговорах с незаинтересованным работником отдела сбыта только терялось время и портились нервы. В результате предприниматели стали заказывать товары и услуги за границей. Например, почтовые пластиковые конверты покупали в Литве, печатную продукцию заказывали в Финляндии.

Я совмещал службу в Гидромете, где к тому времени стал деканом факультета, с работой в кооперативе. Почтовое дело, как и любое другое, в частности преподавание, может быть прозаическим, а может и увлекательным. Проза исчезает, если поставить перед собой амбициозные цели и воспринимать их как некий вызов. Мне нравилось обдумывать задачу; решение могло прийти на улице, в театре или в очереди, которые занимали тогда немало времени. Пришедшую мысль я записывал в блокнотик, который носил с собой, а потом старался ее реализовать.

Достижение цели, преодоление обстоятельств тоже были приятны, как физическое усилие для здорового человека. И конечно, совсем хорошо было, если задуманное удавалось осуществить. Я любил чувство победы.

В бизнесе у нас не было никакого опыта. Слова «менеджер», «маркетинг», «бизнес-план» звучали с экранов телевизора и в разговорах друзей заманчиво и непонятно. Дело мы ставили, исходя лишь из здравого смысла и жизненного опыта. А опыт сформировался в основном семьей, послевоенным двором и Университетом. Как я сейчас понимаю, все три составляющие не очень подходили для бизнеса. В нашей семье слова «лавочник», «частник» звучали неодобрительно. Кроме того, в памяти был и печальный опыт нэпа. Закон двора «свой всегда прав» тоже не годится для бизнеса. Кодекс чести интеллигента с его презумпцией порядочности – просто опасен. Мне понятно теперь, почему, например, в Гарвардской бизнес-школе, которую закончил мой сын, столько внимания уделялось формированию у слушателей нужной ментальности, мотивации, миропонимания.

Мы хотели создать небольшое предприятие, успешно работающее, имеющее хорошую репутацию и дающее возможность благополучно жить. Мыслилось, что в такой атмосфере будет хорошо работаться и нам, и сотрудникам.

В первое время атмосфера создавалась нашим собственным настроем и отношением к делу. Позже для этого прикладывались специальные усилия: отмечались дни рождения сотрудников, оплачивалось (хотя и в небольшом объеме) питание в офисе, предоставлялись спецодежда, добровольное медицинское страхование и страхование от несчастных случаев, причем не только для начальства, а для всех. Праздновали день рождения фирмы, выезжали на автобусах за город, хорошо отмечали Новый год… Выходила даже ежеквартальная корпоративная газета, где рассказывалось, в частности, о лучших работниках. Лучшие обычно выбирались из диспетчеров или курьеров, труд которых особенно ценился. Позднее я видел корпоративные издания крупных курьерских фирм, явно построенные по образцу нашей газеты.

В результате сотрудники относились к делу заинтересованно и неформально, что оказалось крайне важным. Дело в том, что в работе «Экспресс-почты» неизбежно возникали нестандартные ситуации, которые невозможно предусмотреть никакими инструкциями, и выйти из них было нельзя без взаимопомощи и сверхусилий. Например, как-то клиент отправил из Москвы в Петербург лекарство. Отправил в пятницу, не предупредив, что его нужно доставить именно в выходные. Лекарство пришло в Петербург в субботу утром, но в соответствии с регламентом вместе с остальной неэкстренной почтой было закрыто на складе перевозчика до утра понедельника.

В корпоративной газете «Экспресс-почты» печатались даже стихи сотрудников

Вскоре начались телефонные звонки отправителя – лекарство должно быть доставлено больному именно в субботу. В том, чтобы «вытащить» лекарство в выходной день из опечатанного склада и доставить его больному активно и добровольно участвовали множество людей.

Недавно мне позвонила бывшая сотрудница и рассказала, что у А. К., работавшего у нас курьером лет десять назад, серьезно заболела дочь и бывшие наши работники собирают деньги на лечение. Это событие напомнило мне историю, приключившуюся с этим курьером: поздно вечером, придя с работы домой, он обнаружил у себя сумке письмо, которое должен был сдать для отправки в Москву. А. К. утром по собственной инициативе вылетел в Москву первым самолетом и доставил письмо по адресу. К вечеру он уже был на работе в Петербурге. Мне он ничего не сказал, считая, что таким образом исправил свою ошибку. Деньги за поездку, когда о ней стало известно, я ему, конечно, вернул.

Такой стиль работы привлекал к нам новых клиентов, которые оставались с нами долгие годы. Это было очень важно, поскольку денег на настоящую рекламную кампанию у нас не было и единственным инструментом продвижения оставалась репутация.

Наша стратегия была недостаточно продумана и агрессивна, мы были слишком благодушны – темпы роста и способы их достижения не были ясно определены, даже прибыль не занимала своего законного места в «красном углу». Вопреки правильной американской поговорке «Не влюбляйся в бизнес» мы любили свое дело; жесткая линия на развитие и продажу бизнеса была нам чужда. В результате было упущено много времени и тем самым денег.

Нашим первым заказчиком стал мой добрый приятель С. Т., работавший замдиректора НИИ химического профиля. Надо было доставить из Ленинграда рулон фотобумаги весом примерно в 250 кг на завод в Переяславль-Залесский. Повезли мы этот рулон вместе с сыном. Везли его просто как багаж в вагоне поезда до Москвы и дальше электричкой до Переяславля. Тащили сами, рулон был большой и тяжелый, поэтому мы его кантовали, чем изрядно попортили. К счастью, С. Т. простил нам это брак.

Позже мы отработали технологию перевозок и взаимодействие с профессиональными перевозчиками. В этом мы, как один из первых негосударственных почтовых операторов в России, были часто пионерами. Например, мы начали возить корреспонденцию в Москву в почтовых вагонах скорых ночных поездов. Получить разрешение на это было непросто, ведь государственная почта – весьма консервативная организация. А сегодня разработанные нами тогда договоры с почтовым ведомством и сопроводительные документы стали типовыми для большинства курьерских фирм.

Маленький штат нашего кооператива был уникальным, как и многое в то время. Бухгалтером работала профессорская дочь, закончившая с отличием Политехнический институт. Сейчас она один из руководителей факультета менеджмента СПбГУ Диспетчерами трудились недавние выпускницы физического факультета Университета. Мы шутили, что берем на работу только университетских выпускников с красным дипломом. Такая ситуация была следствием перестройки, когда многие, в том числе интеллигенция, получали ничтожную зарплату или вообще теряли работу. Настроение у людей было тревожное. Уверенности, что завтра будут продукты и тепло, не было. Помню, за новогодним столом в 1987 году и в шутку и всерьез обсуждали бизнес по производству печек-буржуек. В том же году мы с Егором вырыли в гараже яму-бурт для хранения картошки зимой. За картошкой съездили на нашей «копейке» в Клопицы, где в совхозе купили около 500 кг. На глубоко осевшей машине мы привезли картошку в город и по всем правилам заложили на хранение в бурт. Картошка прекрасно сохранилась. Весной часть этой картошки теща увезла как семенной материал на посадку в Вологду. Я даже удостоился ее похвалы за хозяйственность.

Большинство людей беднело; появилось много бомжей. Как-то, будучи в Москве, я зашел по своему обыкновению поесть в кафе «Прага». В этот раз его было не узнать – темно, неприветливо. Я взял курицу, поставил тарелку на столик и на минуту отошел. Когда вернулся, курицы на тарелке не было, я увидел только спину убегавшего бомжа.

В эти годы, как вспоминает С. Гедройц, «солоней всего пришлось мелким интелям, а среди них – самым никчемным: ист-фил-худ-текстовикам… Их атомный вес стал практически неотличим от нуля».

К 2000-м годам в Санкт-Петербурге интеллигенции просто не стало видно на улицах. Но иногда я встречаю прежних ее представителей на дешевых концертах в филармонии.

О вине властей в сегодняшней загнанности интеллигенции говорится много и справедливо, но кину камень и в ее огород.

В 1990-е, бывая на разного рода собраниях моих прежних коллег – юбилеях, защитах диссертаций и т. п., я несколько раз предлагал небольшую, по моим возможностям, финансовую помощь. Предложение принималось «на ура». Договаривались, что в ближайшие дни со мной свяжутся для конкретных шагов. Мне не позвонили ни разу!

Совсем недавно Егор предложил помощь бедствующей семье умершего двадцать лет назад писателя – ныне знаменитого. Егору тоже так и не позвонили.

Вместе с тем для некоторых специалистов перестройка оказалась спасительным выходом. В моей маленькой научной группе работал сотрудник, отличавшийся исключительной работоспособностью и, вероятно, честолюбием. Характер же у него был довольно сложный, угловатый, мало подходящий для маневрирования в институтских коридорах власти. В советских условиях такому человеку сделать карьеру было практически невозможно. В перестройку он организовал успешную фирму, которая стала заниматься, казалось бы, безнадежным в наших условиях делом – разработкой и выпуском приборов…

Вскоре после основания кооператива из деловой прессы я узнал о международных корпорациях, занимающихся экспресс-доставкой. До этого я, как и большинство советских людей, о них даже не слышал. Прочел я как-то о DHL и ее экспансии в СССР и стал искать контакты с представителями этой компании. Интернета тогда не было, и адрес московского офиса DHL мне удалось узнать случайно, осенью 1989 года в Финляндии, в Тампере, на выставке последних разработок ленинградских предприятий. Я демонстрировал прибор для измерения содержания озона в воздухе, сделанный в Гидромете.

Оформление выезда за границу к тому времени значительно упростилось, и я довольно легко получил служебный загранпаспорт. Перед поездкой отстоял многочасовую очередь в банк за командировочными в валюте. Командировочные были небольшими, около десяти долларов в день. Правда, на круизном теплоходе, которым мы прибыли в Тампере, нас кормили. Моими соседями по каюте были представители ленинградских научно-технических организаций, постоянно выезжавшие за границу. Опытные люди, они везли с собой водку на продажу. Прибытие «наспиртованного» судна, видимо, почувствовалось в Тампере, так как к кораблю в порту подъехала полицейская машина, из которой по громкоговорителю обратились к нам по-русски с просьбой не продавать водку в городе.

Руководили поездкой недавние лидеры ленинградского комсомола, к тому времени работавшие в специализированной организации по проведению заграничных выставок. Такие «хлебные» места традиционно занимали доверенные и проверенные люди. Наши руководители были хорошо, современно одеты, дружелюбны и общительны. Как только теплоход тронулся, они пропали из виду. Я пытался их найти, так как до последнего момента было неясно, как обстоит дело с моим выставочным стендом. Оказалось, что оргкомитет привычно, слаженно и вдохновенно пьянствует в какой-то каюте. Не без усилий мне удалось узнать, что стенд не готов и готов не будет. Молодые люди никак не могли понять моего огорчения. Они искренне призывали меня последовать их примеру расслабиться и отдохнуть. С трудом удалось частично выправить положение, к выставке стенд был с грехом пополам готов.

Главой ленинградской делегации был председатель Ленгорисполкома Владимир Яковлевич Ходырев – один из последних советских лидеров города. Этого небожителя я видел мельком всего несколько раз за время поездки.

В составе делегации был и джазовый ансамбль Давида Голощёкина, игравший в зале выставки.

На улице в Тампере я увидел офис DHL и там узнал адрес московского представительства компании. По возвращении я познакомился в Москве с Р. С. – генеральным менеджером DHL по СССР. Это был высокий, чуть полноватый австралиец лет тридцати трех. Он специализировался в открытии и становлении бизнеса в новых для DHL странах. Начинал он на островах Папуа – Новой Гвинеи, где открыл первый офис DHL в небольшом магазинчике. Там же, на островах, Р. С. прикупил, между прочим, кофейную плантацию. Получив первый опыт работы в России и столкнувшись с обидами и интригами персонала, он мне жаловался, что на островах было много проще – островитянину нужно купить штаны, для этого ему нужна работа. Он, Р. С, предоставляет работу. Островитянин работает и покупает штаны. Все! Не то в России. Р. С. стоял около большого стенда с фотографиями сотрудников и говорил мне с недоумением, показывая то на одну фотографию, то на другую: «Этот не любит этого, этот – этого. Почему? Уф-ф!»

Я предложил Р. С. наш кооператив в качестве представителя или агента DHL в Ленинграде. Р. С. идею одобрил, но для ее осуществления потребовалось полтора года! В 1989 и 1990 годах я много раз приезжал к Р. С. в Москву, мы обсуждали договор, он давал нам пробные задания, зачем-то вручал на хранение ценные вещи, не требуя никаких расписок.

Как-то после целого дня, проведенного с ним в Москве, мы пошли в ресторан, а потом я должен был возвращаться в Ленинград ночным поездом с грузом от DHL. Груз был в машине, которая ждала нас у ресторана. Я не ел целый день, и Р. С. это знал. На столе было много спиртного. Р. С. поддерживал высокий темп тостов. Я чувствовал тревогу за свое состояние, но крепился. Р. С. был, очевидно, натренирован к спиртному за командировочную жизнь. И вот, когда я был уже совсем нехорош и держался из последних сил, Р. С. вдруг «отключился». Я потащил его к машине. Из карманов у него вываливались деньги, ключи, документы. Все это я на ходу заталкивал ему в карманы. Потом шофер повез меня на вокзал, а затем Р. С. домой. Я каким-то образом благополучно добрался с грузом до вагона. Даже шагнуть в вагон с платформы с мешком на спине мне было непросто. В следующее посещение ресторана картина была совершенно иной – спиртное Р. С. не брало абсолютно. Потом я узнал, что Р. С. в нужных случаях принимал таблетки от опьянения. Эти питейные эпизоды не были атрибутом деловой жизни DHL – больше я с такой практикой не встречался. Возможно, алкогольные упражнения были проверкой нас как будущих партнеров. Позже у нас сложились теплые отношения с Р. С, и доверие у него к нам было полное.

В офисе DHL для меня все было ново: красивые канцелярские мелочи, нарядная униформа курьеров, удобные приспособления для их работы, приемы проведения совещаний и множество других деталей. Р. С. мог среди дня, получив какую-то информацию, сесть в такси и уехать на нем в другой город. Так иногда он «сваливался» к нам в Ленинград. Р. С. умел водить самолет и морской катер. По самолету он скучал и даже просил меня найти ему аэроклуб, где бы он мог полетать. На машине он каким-то образом легко ориентировался в незнакомом городе, быстро, почти не пользуясь картой, приезжал в нужное место. У него я впервые увидел ноутбук и спутниковый телефон.

Работал Р. С. без перерывов и выходных с раннего утра до ночи. Работа состояла в бесконечных переездах и деловых встречах. Как-то я спросил Р. С, где его дом. Он не понял вопроса. Я пояснил: «Ну где, например, лежат твои зимние вещи?» Р. С. рассмеялся и сказал, что зимние вещи лежат в ящике, в квартире московского приятеля, а жена – здесь, с собой, – и показал на карточку American Express.

Наши встречи в Ленинграде проходили обычно в ресторане гостиницы «Олимпия», где он любил останавливаться. Когда я приходил к назначенному времени, Р. С. заканчивал разговор с очередным собеседником. Когда завершалась встреча со мной, в дверях уже маячил следующий приглашенный.

Однажды поздним вечером мы обсуждали какой-то документ. Вероятно, это было последнее дело Р. С. в тот день, и после разговора мы немного выпили. Уходя, я спросил Р. С, когда смогу получить готовый напечатанный текст. Р. С. ответил, что часов в шесть утра, когда он будет уезжать из гостиницы в аэропорт. Если он не успевал подготовить документ ночью, он делал это в самолете.

Несмотря на такую самоотдачу, Р. С. уволили. Задолго до этого Р. С. показывал мне график, где были указаны результаты, которых он должен достичь. Был обозначен и срок увольнения в случае неудачи. Очевидцы говорили, что у него из глаз буквально брызнули слезы, когда точно в оговоренный срок ему объявили об увольнении. Нам, как и другим российским сотрудникам DHL, увольнение Р. С. казалось неправильным, не отвечающим интересам компании. По нашему мнению, Р. С. накопил ценный опыт работы в России, вошел в контакт с исполнителями и с органами власти. Но такова была общая политика DHL. В ней прописанные инструкции и процедуры преобладали над личными особенностями и отношениями.

Нам такая политика казалась несколько казарменной и малопригодной для России. Наш предыдущий опыт учил, что формализованный подход плохо работает, что при желании любую инструкцию можно обойти и любой договор нарушить, что опираться можно на проверенных, надежных людей. Кроме того, во всех нас говорил стереотип из послевоенного детства, по которому Р. С. был уже свой, «из нашего двора», а это значит, что его надо поддерживать. Но мы были неправы, проча DHL неудачу: компания настойчиво набирала и набирает обороты в России, несмотря на многочисленные трудности. Отсюда следуют два вывода. Первый: опираться нужно на детально проработанные и описанные бизнес-процессы, а не только на индивидуальные достоинства исполнителя. К сожалению, этот урок мне не удалось последовательно воплотить в жизнь, уж слишком эта мысль расходилась с усвоенным опытом и традициями. Второй вывод: возможны разные стили управления предприятием – демократический или авторитарный, деликатный или жесткий. Важно, чтобы выбранный стиль применялся последовательно, а шаги руководства были предсказуемы и понятны исполнителю. Позднее я несколько раз убеждался в этом.

В нашем контракте с DHL было указано, что мы должны быть доступны в любое время. Нас с Татьяной это не отталкивало, а, наоборот, привлекало. Платили нам в рублях хорошо, как и предусматривал контракт, и аккуратно.

Когда я просил увеличить выплаты, Р. С. мог сказать, что, например, кто-то из наших водителей тратит слишком много бензина (он знал точную цифру!) и, ограничив расходы, мы наберем требуемую сумму. Это была не жадность, а скорее детальное знание дела.

Перед заключением с нами контракта в Ленинград должно было приехать руководство восточно-европейского офиса DHL. P. С. дал мне распечатанный поминутный график визита начальства и провел со мной детальное учение «на местности». Потопав ногой по асфальту тротуара, он показал мне место, где остановятся машины с гостями, и место, где я должен стоять. Потом мы с Р. С. прошли по предполагаемому маршруту. Р. С. проинструктировал меня, кому и что я должен говорить, что следует рассказать об архитектуре и истории района. Надо отметить, что «волки» из руководства DHL обязательно включали Эрмитаж в программу посещений Ленинграда.

Однажды я встречал в аэропорту одного такого «волка». В такси он попросил меня рассказать о ходе дел. Я постарался сжато изложить суть. Закончил и сказал: «В основном все. Остальное – мелочи». Босс меня поправил: «В нашем деле мелочей нет», – и попросил особо подробно рассказать о мелочах.

Руководители DHL делали бизнес, и им было в общем безразлично, с кем вести дела – с коммунистами, с демократами… Но до известных пределов. Как-то DHL задумала сделать большую благотворительную акцию с банкетом в Кремле. Мы, руководители «Экспресс-почты», как их агенты в Ленинграде, получили красочные приглашения со схемой расстановки столов в зале и указанием наших мест. Эти именные приглашения в Кремль еще сильнее укрепили нашу репутацию в глазах администрации городской почты. Но в это время произошли вильнюсские события, в которых погибло около двадцати человек, и DHL отменила задуманную акцию.

Благодаря ли связи с DHL, контактам с руководством Минсвязи, нашему скромному достатку или по какой-то другой причине, но рэкет, бушевавший в те годы, нас не трогал. Один раз, правда, кто-то в мое отсутствие опустошил мой портфель, лежавший на рабочем столе, что, по мнению знающих людей, означало проверку криминалом нашего благосостояния и положения дел.

В те годы по улицам города ездили джипы с коротко стриженными молодыми людьми характерной наружности. Любое незначительное ДТП на улице с участием этих ребят могло закончиться избиением, демонстрацией пистолетов или другого оружия, наложением дани, независимо от того, кто на самом деле виноват. У некоторых моих знакомых такие встречи отбивали желание заниматься частным бизнесом и вообще «высовываться». В глазах многих рэкетиры и проститутки были почитаемыми людьми, поскольку у них водились деньги, а у бандитов была и реальная сила. Морально-этические моменты мало кого интересовали.

Происходили и страшные истории. Как-то по рекомендации университетского знакомого к нам пришел интеллигентный паренек, решивший заняться недвижимостью. Пришел за советом и какой-то незначительной помощью. Дела у него пошли очень неплохо, и, как часто было в таких случаях, завязались контакты с мафией. Кончилось тем, что он оказался должен неподъемную сумму денег. Он и его семья погибли в один вечер при туманных обстоятельствах. Жена этого молодого человека, тоже погибшая, была дочерью моего доброго приятеля. Вся эта история была опубликована в англоязычной петербургской газете St. Petersburg Times.

Наш старый друг Ю. Ж. Каляев, как и мы, был из первых кооператоров. В то время он занимался оптовыми поставками продовольствия из-за границы. Как-то у него угнали фуру с товаром. Его служба безопасности нашла причастного к этому делу и начала требовать у него компенсацию. Милиция встала на защиту виновного – кажется, он был их осведомителем. Ю. Ж. арестовали, поместили в изолятор на улице. Каляева и обвинили в вымогательстве. Ю. Ж. сумел оправдаться, и был выпущен за недоказанностью вины. Но он не успокоился и добился, чтобы дело было закрыто «в связи с отсутствием состава преступления».

Мой близкий родственник, владевший частью акций некоего завода, рассказывал, как однажды пришел на прием к директору в качестве недовольного акционера. «Ты пришел с финансовыми претензиями? – спросил директор. – Тогда выйди и займи очередь в приемной. Сначала пойдут люди, которые пришли с угрозами физической расправы мне и моей семье, потом налоговая и другие инспекции и только потом ты».

Время требовало людей психически устойчивых. Как-то я позвонил домой одному банкиру. Он был заинтересован в моем звонке, говорил вежливо и приветливо, но слушал как-то невнимательно. Я предложил позвонить позже. Он с радостью согласился и, извиняясь, сказал, что в доме сейчас пожар и он «хотел бы пойти взглянуть».

Неприятные истории, происходящие вокруг, нас особо не угнетали: с одной стороны, помогал какой-то подъем, в состоянии которого мы находились, а с другой – мы сознавали, что оказались в джунглях, где спасение зависит только от нас самих. Но это было лучше прежней ситуации, когда от тебя ничего не зависит, когда «там» уже «есть мнение».

Работая в Гидромете, я иногда обедал в закусочной ресторана «Швабский домик» – там была вкусная и качественная еда. В не столь качественной, но дешевой институтской столовой было пусто – у сотрудников не было денег. Посетителями «Швабского домика» были тогдашние «хозяева жизни» обоего пола. От одного их вида исходила угроза. Но вскоре я убедился, что тревожиться не о чем, все было весьма пристойно, даже спокойнее, чем на улице. Думаю, дело в том, что в этой среде было принято отвечать за слова и поступки, поэтому эти люди были довольно сдержанны друг с другом.

Поиски «коммерческой жилы» я вел по нескольким направлениям. Одним из таких направлений была продажа секонд-хенда. Мой знакомый торговал подержанной одеждой в храме науки – на филологическом факультете СПбГУ Там сегодня расположен приятный, очень университетский книжный магазин. Конечно, в этом месте и должен быть такой магазин, но в то время секонд-хенд был нужнее. Продавалась там очень приличная европейская одежда, которая, вероятно, поступала в Петербург как гуманитарная помощь от сочувствующих нашей демократии европейцев.

Мы закупили небольшую партию одежды у этого знакомого. Затем все было отдано в химчистку. После этого лучшую одежду на крайне льготных условиях разобрали наши сотрудники. Наша семья тоже потом много лет носила вещи из этой партии. Остальное выставили на продажу в служебном помещении почтамта – для работников почты. Торговля была довольно успешна, но долго мы этим не занимались, так как всегда понимали, что торговля – не наша игра.

С самого открытия кооператива я стремился создать собственную почтовую сеть. В Таллине я тоже хотел сделать отделение. Перед поездкой туда я заручился поддержкой высокопоставленных московских почтовых чиновников. В Министерстве связи уже независимой Эстонии я пошел к рекомендованным мне людям и стал напирать на московские рекомендации. При каждом упоминании московских связей собеседники морщились, но все-таки не отказывали в содействии.

Предполагавшийся почтовый партнер Юри был крепким шестидесятилетним мужчиной, с непростой, как у многих пожилых эстонцев, судьбой. Отец его во время войны служил офицером у немцев. Когда Юри призвали в Советскую армию, он это скрыл. Но армейские особисты раскопали этот факт, и Юри на долгие годы попал в лагерь. Спасло его умение рисовать – он стал мастером татуировок и его приблизил к себе лагерный авторитет.

Юри не очень радовался наступившей эстонской независимости. Он говорил, что только при советской власти можно за необременительную работу получать небольшие, но надежные и реальные блага. Я несколько раз останавливался у Юри дома, где меня всегда очень тепло принимали. Эстонский уклад жизни – чистота, запах хорошего кофе по утрам, тихое общение домашних – мне нравился. В одной из поездок, когда только начала действовать настоящая граница между Россией и Эстонией, у меня не оказалось нужного набора документов, но эстонские пограничники смилостивились и не высадили меня в ночной Нарве из поезда, и я благополучно прибыл в Таллин.

Для доставки почты в Эстонию, которая стала независимой, потребовалось разрешение российской таможни, и я обратился туда за консультацией. Несмотря на всю мою настойчивость, я не смог получить ответ на простой вопрос: по каким таможенным правилам наш кооператив может перевозить курьерскую почту через границу в Эстонию? Я регулярно получал откровенно бессмысленные отписки, вроде: «Ответ на Ваш вопрос содержится в таком-то пункте Таможенного кодекса». Я открывал Кодекс, и, естественно, в указанном пункте ничего относящегося к делу не было. Я дошел до начальника Ленинградской таможни, генерала таможенной службы. Он тоже повозмущался этими отписками, обещал принять крутые меры, но… Впоследствии я несколько раз шел на штурм таможни, но каждый раз неудачно. В результате эстонский канал не заработал, а у меня остался анекдотический опыт общения с этой государственной организацией и самые добрые воспоминания об эстонских и других зарубежных партнерах, с которыми я пытался наладить работу.

Неудачный опыт работы с таможней был не только у нас. Знакомая эмигрантская семья в Америке в те же 1990-е годы основала во Флориде интересный бизнес – выращивание и продажу по всему миру экзотических растений. Не смогли они поставлять продукцию только в Россию – наши таможенные чиновники сказали, что им нужно на месте посмотреть, в каких условиях выращиваются растения. Естественно, что столь далекая инспекционная поездка, по мнению таможенников, должна была быть с семьей и за счет принимающей стороны. Надо сказать, что мне не делались даже такого рода предложения, у которых было одно достоинство – ясность требований.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.