Глава 21

Глава 21

Офис комиссии

Вашингтон

февраль 1964 года

Первые несколько недель расследования штатные юристы комиссии все еще верили в добрую волю ЦРУ. Агенты, с которыми им приходилось иметь дело, были, как правило, умны, приятны в обращении, и обещание поделиться с комиссией всеми имеющимися у ЦРУ сведениями относительно Ли Освальда казалось искренним. Совсем иные отношения сложились у юристов и в особенности у членов комиссии с Гувером и ФБР: теперь уже все были уверены, что Бюро ставит комиссии палки в колеса, скорее всего, чтобы скрыть собственные промахи, допущенные при наблюдении за Освальдом непосредственно перед покушением.

Но в феврале появились первые тревожные признаки того, что и агенты ЦРУ, вполне возможно, утаивают информацию. Члены комиссии получили от Секретной службы новые сведения: сразу после убийства президента, в первые же часы, из ЦРУ поступили в Секретную службу доклады с подробным описанием перемещений Освальда по Мексике. Подняли материалы комиссии – там таких докладов не было; ЦРУ даже не поставило комиссию в известность об их существовании. Секретная служба, со своей стороны, отказалась представить эти документы: бумаги строго засекречены, пусть решает ЦРУ.

С тех пор как Рэнкин вошел в комиссию, из представителей ЦРУ он общался преимущественно с заместителем директора Ричардом Хелмсом и проникся к этому человеку уважением и симпатией. Годы спустя Рэнкин вспоминал, что в ту пору он верил: Хелмс, как и вся верхушка ЦРУ, добросовестно сотрудничает с комиссией. Но узнав о недостающих отчетах ЦРУ о поездке Освальда в Мексику, Рэнкин встревожился и решил выяснить правду через голову Хелмса. В конце февраля он обратился напрямую к начальнику Хелмса, директору ЦРУ Джону Маккоуну, с требованием прислать копии тех рапортов о поездке Освальда, которые уже получила Секретная служба¹. И чтобы впредь таких проблем не возникало, Рэнкин в этом письме предложил ЦРУ подготовить к передаче всю документацию по Освальду, в том числе полные копии переписки по Освальду с другими правительственными службами как до, так и после убийства президента. Устав от бесплодных споров и неразберихи с ФБР, Рэнкин счел нужным – весьма сдержанно, как он полагал, – высказать ЦРУ предупреждение.

Ответ ЦРУ комиссия получила в пятницу, 5 марта. Из Управления пришла толстая папка якобы со всей собранной по Освальду информацией, начиная с его попытки остаться в Москве в 1959 году. Уилленс, заместитель Рэнкина, вместе с помощниками разобрал эту папку и сразу же увидел, сколь многого в ней недостает. К примеру, отсутствовали переписка и телеграммы от резидентов ЦРУ в Мехико.

Уилленс позвонил Хелмсу, и тот признал, что некоторые материалы пока не выдаются в связи с «определенными не подлежащими обсуждению проблемами». В служебной записке Рэнкину Уилленс упоминает о том, как Хелмс пытался подобрать отговорки: «Он объяснял, что часть этой информации уже была передана комиссии в иной форме, а другая часть материалов содержит не относящуюся к делу или же еще не проверенную информацию». С точки зрения Уилленса, это было неприемлемо: комиссии требовалось все². Хелмс сопротивлялся, и тут прозвучал загадочный намек: дескать, молодой юрист не вполне представляет себе последствия, не думает о том, как требование выдать все документы по делу Освальда отразится на национальной безопасности. ЦРУ «предпочитает отклонить этот запрос», подытожил Хелмс. В отличие от Рэнкина Уилленс не считал себя вправе настаивать и договорился обсудить эту проблему при встрече, которая предполагалась на следующей неделе, когда заместитель директора ЦРУ должен был посетить офис комиссии в Вашингтоне.

На следующей неделе, в четверг, примерно в 11.00, Хелмс сел за стол переговоров с Рэнкином и другими юристами комиссии, среди которых были Уилленс и Коулмен со Слосоном. Комиссия задавала Хелмсу жесткие вопросы, в том числе самый болезненный для любой шпионской службы: может ли ЦРУ утверждать, что Освальд никогда не работал на него в качестве агента под прикрытием? Например, когда находился в Советском Союзе?

Хелмс заверил юристов, что Освальд никогда, ни в каком качестве не работал на ЦРУ и что сам Хелмс и другие руководители ЦРУ, вплоть до Маккоуна, готовы подписать аффидевит и подтвердить это под присягой. Однако члены комиссии не отступали и продолжали спрашивать: если ЦРУ ничего не скрывает, что же оно никак не выдает информацию о поездке Освальда в Мексику?³ Хелмс признал, что ЦРУ предпочло удержать у себя некоторые доклады, не желая раскрывать свои методы шпионажа на территории Мексики, включая прослушку и камеры видеонаблюдения, нацеленные на кубинское и советское посольства.

Рэнкин все еще стремился сохранить доверие к ЦРУ, и аргументы Хелмса о необходимости держать в тайне разведывательные операции ЦРУ в Мексике убедили и его, и других юристов. Итак, Рэнкин предложил компромисс, и Хелмс его принял: ЦРУ обещало впредь предоставлять комиссии цензурированную сводку по всем сообщениям, касающимся Освальда, причем члены комиссии могли в любой момент обратиться в штаб-квартиру Управления и просмотреть там нужный документ целиком.

Обсудили и другие проблемы, касавшиеся Мексики: комиссию беспокоили дыры в сведениях ЦРУ о передвижениях Освальда по Мехико и о людях, с которыми он встречался, в особенности по вечерам. Он зарегистрировался в маленькой гостинице возле автостанции, но с наступлением темноты мог отправиться по городу куда угодно – по-видимому, безо всякой слежки. «Все вечера этой поездки остались вне нашего поля зрения» – так, по воспоминаниям Слосона, он сказал Хелмсу. Хелмс предложил членам комиссии отправиться в Мехико. Они «вполне могут обойти обычные правительственные каналы и напрямую пообщаться с причастными к делу людьми». Со своей стороны Хелмс обещал им всяческое содействие резидентуры ЦРУ в Мехико. Слосона эта идея привела в восторг.

После этой встречи с Хелмсом комиссия действительно получила от ЦРУ материалы, в том числе и отчеты о поездке в Мексику, переданные ранее из ЦРУ в Секретную службу. Один из рапортов был подготовлен ЦРУ в 10.30 утра на следующий день после покушения и извещал Секретную службу о том, что резидентура ЦРУ в Мехико располагает фотографией, сделанной во время наблюдения, и человек на этом снимке похож на Освальда. Сама же фотография так и не попала в руки членов комиссии. Причину этого Хелмс объяснил в письме к Рэнкину: ЦРУ не сочло нужным предоставить фотографию, так как почти сразу же установило, что этот человек – не Освальд. ЦРУ не видит необходимости загружать комиссию бесполезной работой, ведь эта фотография не представляет никакой ценности для расследования. Но пусть Рэнкин направит следователя из комиссии в штаб-квартиру ЦРУ, и ему покажут снимок круглолицего, славянской внешности мужчины, на вид и выше, и крупнее Освальда.

В соответствии с новым духом полной открытости ЦРУ в марте разрешило Госдепартаменту предъявить членам комиссии также две телеграммы, которые тогдашний посол США в Мексике Томас Манн направил в Госдепартамент и в ЦРУ в конце ноября, сообщая о своем подозрении, что сложился кубинский заговор против президента Кеннеди. Хелмс признался своим заместителям, что «много размышлял», стоит ли показывать эти телеграммы комиссии. Дэвид Слосон прочел их и, к своему огорчению, понял, что от комиссии по-прежнему утаивают значительную часть информации по событиям в Мексике⁴. Очень уж встревоженно писал во все инстанции Манн, который был убежден в причастности Кастро к подготовке убийства. Кроме того, в телеграммах содержался намек на другие неизвестные комиссии материалы, включая распечатку прослушанных ЦРУ телефонных разговоров Освальда с Мексикой. Слосон наткнулся на служебную записку Манна, где упоминался известный посольству роман бывшего посла Кубы в Мексике с Сильвией Дюран, «неразборчивой в связях» мексиканкой, непосредственно общавшейся с Освальдом. Слосон всерьез задумался над тем, что же еще скрывается в документах посольства.

В служебной записке Рэнкину от 3 апреля Слосон предложил затребовать копии расшифровок телефонных разговоров в Мехико, которые могли иметь отношение к Освальду. Сверх того, писал он, «нам нужно просмотреть целиком материалы посольства по убийству Кеннеди, включая копии всей переписки с другими государственными структурами». И комиссии, по мнению Слосона, следовало знать куда больше о той молодой мексиканке: «Желательно получить подробную информацию по Сильвии Дюран, в том числе доказательства ее “неразборчивости в связях”».

В конце марта Сэмюэл Стерн выехал в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли и начал там просматривать все материалы по Освальду. Позднее он вспоминал, какое впечатление произвели на него архив ЦРУ и новая система обработки данных Lincoln: в ней были задействованы только-только поступившие в госучреждения первые компьютеры.

Стерну вручили список всех документов, имеющих отношение к Освальду и предоставили возможность проверять папки, документ за документом, чтобы убедиться в их полной комплектности⁵. Нашлись и телеграммы, отправленные резидентурой ЦРУ в Мехико по поводу Освальда, те самые, которых комиссия недосчитывалась. Насколько Стерн мог судить, в «пакете» – так называлась подборка материалов – имелись налицо все документы. У него мелькнуло подозрение – настолько циничное и безосновательное, что Стерн не стал даже упоминать о нем в служебной записке, направленной Рэнкину после этой поездки, – но все же он отчетливо помнит, как ему в тот день подумалось: ЦРУ может с легкостью подделать любой документ, а также внести исправления в инвентарный список и вынуть из «пакета» те материалы, которые не желает распространять. Ведь это работа ЦРУ – добывать и хранить тайны, так что если Управление предпочтет не делиться какой-то информацией по Освальду и убийству президента, комиссия даже не располагает возможностью это установить. «Мы никак не могли достичь полной, окончательной и безусловной уверенности в чем бы то ни было», – сказал Стерн.

Той зимой Дэвид Слосон постепенно стал осознавать, что ЦРУ, возможно, пытается его завербовать. Со временем он полностью в этом уверился. Впрямую предложение так и не прозвучало, однако в разговорах с ним Рей Рокка и другие представители ЦРУ нередко касались планов Слосона на будущее, когда комиссия закончит расследование, проскальзывали и явные намеки на то, что Слосон мог бы отказаться от юридической карьеры и присоединиться к их рядам. «Давали понять: если я не против, так и они не против»6.

Эти авансы ему льстили, признавался Слосон, и тогда он не разглядел в них попытку повлиять на его работу в комиссии. В ту пору ЦРУ пользовалось большим престижем, вспоминал Слосон много позднее. Он и сам в конце 1950-х подумывал поступить на службу в Управление, когда узнал, что некоторые однокурсники из Амхерста уже работают там. «Они отбирали первоклассные кадры», – вспоминал Слосон. Раз уж он отказался от аспирантуры по физике в Принстоне, сочтя работу юриста более увлекательной, не окажется ли служба в ЦРУ еще увлекательнее? Но пока что у него не было времени обдумывать следующий шаг в карьере: за считаные недели от Слосона требовалось стать собственным экспертом комиссии по вопросу, было ли покушение Освальда частью международного заговора или же он в основном действовал самостоятельно. Коулмен, напарник Слосона по команде «заговора», все чаще отлучался. Он приезжал из Филадельфии раз в неделю, да и то не каждую.

И времени на то, чтобы ломать голову исключительно над тайнами ЦРУ, у Слосона тоже не хватало. По его словам, несмотря на заминку с документами из Мехико, «в целом я считал, что ЦРУ ведет честную игру». Представители ЦРУ, в особенности Рокка, вроде бы с готовностью отвечали на все вопросы Слосона, а когда не имели ответов, давали разумное и внятное объяснение. Слосон не мог не оценить откровенность, с какой Рокка поделился с ним информацией о перебежчике Юрии Носенко, бывшем агенте КГБ. Спустя годы Слосон признавался, что понятия не имел о спровоцированной побегом Носенко суматохе, о том, как чуть ли не с первого дня лучшие специалисты по СССР в ЦРУ, а также ФБР сражались против начальника Рокки Джеймса Энглтона, главы отдела контрразведки ЦРУ. Энглтон считал Носенко двойным агентом, которого умышленно передали Соединенным Штатам, чтобы снять с Советского Союза подозрения в причастности к убийству Кеннеди.

Юрий Иванович Носенко⁷ (на момент побега ему исполнилось 36 лет) вступил в контакт с ЦРУ в 1962 году, путешествуя в качестве агента КГБ под прикрытием по Швейцарии. Тогда он заявил, что проститутка украла у него 200 долларов. Согласно отчету ЦРУ, Носенко обратился к знакомому американскому дипломату в Женеве и попросил денег взаймы: он-де опасается, что в случае недостачи начальникам в КГБ станет известно о его сексуальных похождениях. Этот инцидент использовали, чтобы перевербовать Носенко и поручить ему шпионить уже в пользу США.

В феврале 1964 года, через три месяца после убийства Кеннеди, Носенко вновь связался с ЦРУ и заявил, что должен немедленно бежать и что он располагает ценной информацией о Ли Харви Освальде. Побег Носенко сделался сенсацией, о нем писали на первой странице The New York Times⁸, но затем перебежчик на долгие годы исчез из поля зрения. Носенко сообщил ЦРУ, что лично читал подборку документов КГБ по Освальду и эти документы доказывают: убийца президента никогда не был агентом СССР. Советские секретные службы сочли Освальда психически нестабильным – хорошо владевший английским языком Носенко выразился коротко: a nut, «придурок», – и потому негодным для работы в разведке. А уж когда Освальд предпринял в октябре 1959 года, вскоре после приезда в Москву, попытку самоубийства, вопрос о вербовке был закрыт.

В ФБР у Носенко имелась поддержка. Эдгар Гувер и его заместители по контрразведке, выискивавшие коммунистических шпионов на территории Америки, считали Носенко настоящим перебежчиком и его показания принимали на веру. В былые годы рекомендации Гувера было бы достаточно, чтобы все отнеслись к русскому с полным доверием, но Энглтон был настроен решительно против Носенко, а именно Энглтон контролировал поток информации из ЦРУ в комиссию, и в частности к Слосону. Энглтон поручил своим подчиненным отыскать в истории Носенко противоречия и доказать, что это двойной агент. Более всего Энглтон опасался, что Носенко подослали из Москвы с целью подорвать доверие к другому перебежчику из КГБ, который ранее переселился в США – к Анатолию Голицыну⁹. Голицын годами подыгрывал паранойе Энглтона, считавшего, что агенты КГБ просачиваются в ЦРУ. По мнению Голицына, Носенко был двойным агентом, отряженным в США специально для дискредитации самого Голицына.

Понятно, что Слосон разволновался, узнав так много о настоящем шпионском деле, непосредственно связанном с работой комиссии. Шпионы, двойные агенты, побеги женевскими переулками – это ударяло в голову, признавался он впоследствии. Если Носенко говорил правду, тем самым исключалась причастность Советского Союза к убийству. Если же он лгал, то, значит, КГБ старался замести следы и скрыть свою связь с человеком, застрелившим президента.

Рокка убеждал Слосона, что информированные агенты ЦРУ считают Носенко обманщиком¹⁰, и Слосон, как он потом вспоминал, понимал причины такого недоверия: «Показания Носенко пришлись чересчур кстати» для оправдания Кремля, рассказывал Слосон. Носенко по всем признакам был «подсадной уткой».

В самой комиссии документы по Носенко были столь строго засекречены, что кое-кто из юристов даже не слыхал этого имени. В большинстве представленных комиссии документов Носенко обозначался просто буквой N. Слосон понимал, что комиссии предстоит решить, следует ли включать в окончательную, подлежащую опубликованию версию своего отчета информацию о Носенко, и какую именно. Если верны подозрения ЦРУ и Носенко – двойной агент, то, по мнению Слосона, комиссия сыграла бы на руку Кремлю, распространяя сообщения Носенко: «фактически мы бы обелили Москву». И во всех этих вопросах Слосону опять-таки приходилось полагаться на сотрудников ЦРУ, которые не допускали ни его, ни какого-либо другого члена комиссии на встречу с Носенко для личной проверки его информации. «Я просил о встрече и всякий раз получал ответ: “Ни в коем случае”», – вспоминал Слосон.

Слосону также ничего не рассказывали о том, как обращались с Носенко в ЦРУ. Он знал, что русского держат в одиночном заключении, и позднее говорил, что его беспокоило, насколько суровы условия содержания Носенко: Слосон всегда полагал, что длительное одиночное заключение равносильно «психологической пытке».

На самом деле все обстояло гораздо хуже. Впоследствии следователи, назначенные Конгрессом, и даже кое-кто в ЦРУ признавали, что Носенко фактически подвергался многолетней пытке. В одиночном заключении он провел 1277 дней, то есть более трех лет, в основном на тренировочной базе ЦРУ под Уильямсбургом (штат Виргиния) в специально оборудованной неизолированной камере, освещенной единственной лампочкой, которую не выключали ни днем, ни ночью. Никакого общения, кроме допросов. Никакого чтения, заключенному отказывали в элементарных вещах, месяцами не выдавали зубную щетку и пасту. «Я ни с кем не мог общаться, – рассказывал позднее Носенко, – не мог читать, не мог курить, не мог даже подышать свежим воздухом»¹¹.

Министерство юстиции, безусловно, разделяет ответственность за жестокое обращение с Носенко. В апреле 1964 года министерство втайне санкционировало такие условия содержания русского перебежчика. Представители ЦРУ именно за этим наведались к заместителю генерального прокурора Николасу Катценбаху. Впоследствии Катценбах под присягой пытался отречься от этого разговора, но протоколы ЦРУ подтверждают, что встреча имела место и что Катценбах одобрил предложение ЦРУ держать Носенко в заточении сколько понадобится, без суда и возможности апелляции.

ЦРУ и другими способами продолжало втихомолку сотрудничать со Слосоном. Управление помогло ему составить запрос правительству Кубы о пересылке всех относящихся к Освальду документов из кубинского посольства и консульства в Мехико. Запрос направлялся через правительство Швейцарии, взявшей на себя роль дипломатического посредника между Вашингтоном и правительством Кастро12, и прежде чем обратиться с таким запросом, Слосон испросил разрешения комиссии.

Запрос «по каналам дошел до Эрла Уоррена, и тот поначалу ответил отказом», вспоминал Слосон. «Эрл заявил, что не желает полагаться ни на какие сведения, исходящие от правительства, которое является основным подозреваемым в убийстве». Слосон оторопел: он-то считал обязанностью комиссии собирать всю информацию, которую удастся раздобыть, а уж потом по возможности ее проверить. Но председатель Верховного суда, очевидно, был намерен воспрепятствовать получению существенной части сведений.

Обратиться к правительству СССР с просьбой предоставить данные по пребыванию в течение двух с половиной лет Освальда в стране Уоррен разрешил, но к Кубе он относился совсем иначе. Председатель Верховного суда находил существенную разницу между давно пообтесавшимися коммунистическими руководителями СССР – с Хрущевым он лично встречался прошлым летом, когда проводил отпуск вместе со своим другом Дрю Пирсоном, – и молодыми, агрессивными и бородатыми сподвижниками Кастро, которые лишь в 1959 году совершили переворот в Гаване.

Слосон таких тонкостей не различал, и уж, во всяком случае, не тогда, когда ему требовалось делать свое дело, собирать улики. В результате Слосон решился на совершенно нетипичный для него шаг: он ослушался Уоррена. Он вспоминал, как рассуждал сам с собой: «Мы обязаны получить любую доступную информацию». Пусть он рисковал карьерой, но «попросту пренебрег указаниями Уоррена и сделал по-своему – подал запрос в Госдепартамент».

Обращение к правительству Кастро было делом настолько «деликатным», что письмо правительству Швейцарии подписывал сам госсекретарь Дин Раск. Слосону приходилось лишь надеяться, что остававшийся в неведении Уоррен не столкнется случайно с Раском на каком-нибудь светском мероприятии в Вашингтоне. Запрос принес свои плоды: Гавана выдала документы, в том числе копию ходатайства Освальда о кубинской визе и паспортного размера фотографии, приложенные Освальдом к заявлению на визу.

Несколько недель спустя в личной беседе с Уорреном (такие встречи происходили нечасто) председатель Верховного суда поинтересовался, какие новые сведения комиссии удалось получить из-за границы. Слосон среди прочего робко упомянул материалы, поступившие с Кубы, – ту самую информацию, которую Уоррен не велел ему запрашивать.

Уоррен пришел в ярость:

– Я же сказал вам, что мы этого делать не станем! – воскликнул он.

Пришлось Слосону прикинуться дурачком:

– Прошу прощения. Я не понял, что вы настроены столь категорически.

Теперь, получив документы с Кубы, Слосон обрадовался, что Уоррен не стал препятствовать их использованию. «Он примирился с тем, что они попали нам в руки, – рассказывал Слосон. – И вовсе не пытался замолчать их». С помощью ЦРУ удалось удостовериться в подлинности значительной части материала, включая подпись Освальда на ходатайстве о выдаче визы.