Глава 31

Глава 31

Госдепартамент

Вашингтон

7 апреля 1964 года, вторник

В последние дни подготовки к поездке в Мексику Дэвид Слосон и Уильям Коулмен пришли к выводу, что главной задачей там будет организовать встречу с Сильвией Дюран. Важность этой свидетельницы существенно возросла в глазах комиссии с января, когда Слосон и Коулмен впервые услышали ее имя. «Дюран может стать главной моей свидетельницей, – сказал себе Слосон. – Только подумать, что она может знать!»¹ По просьбе ЦРУ Дюран будет названа по имени в заключительном отчете комиссии в качестве основного источника информации о визите Освальда в Мексику. ЦРУ не хотело выдавать подробности своей сложной операции по наблюдению и прослушиванию разговоров в Мехико и предпочло, чтобы комиссия по возможности относила всю информацию на счет Дюран, если ее показания совпадали с тем, что ЦРУ узнавало также и при помощи своей шпионской аппаратуры. Если бы ЦРУ смогло настоять на своем, то показания Дюран допрашивавшим ее мексиканцам, вернее, то, что, по словам мексиканцев, она им раскрыла, стало бы единственным доступным общественности сообщением о деятельности Освальда в Мексике.

Накануне отъезда Слосона и Коулмена пригласили в Госдепартамент на инструктаж к заместителю госсекретаря Томасу Манну², бывшему послу США в Мексике: он покинул Мехико четырьмя месяцами ранее. Слосона и Коулмена провели через вестибюль Госдепартамента, мимо рядов разноцветных иностранных знамен, украшавших коридоры, прямиком в кабинет Манна. Манн пригласил гостей садиться, извинился за нагроможденные в помещении ящики: он еще не обустроился в Вашингтоне, дел по горло. В своей новой должности, пояснил Манн, он ведет все латиноамериканские дела Госдепартамента, а поскольку дружит с президентом Джонсоном, как и он, уроженцем Техаса, то часто бывает в Белом доме.

Слосону всего за две недели до того довелось прочесть засекреченные телеграммы Манна из Мехико начиная с конца ноября, и он понимал, насколько ценным может оказаться мнение бывшего посла по поводу иностранного заговора. Слоусон и Коулмен спросили напрямую: по-прежнему ли Манн убежден, что за убийством Кеннеди стоит кубинский заговор?

Несомненно, ответил Манн, пусть даже он пока не может этого доказать. Манн сказал, что «нутром чует»: Кастро «из тех диктаторов, кто способен на такие жестокие поступки либо в надежде на какую-то выгоду, либо просто ради мести». Тот факт, что Освальд перед покушением посетил и кубинское, и советское посольства, «казался достаточным… для возбуждения серьезнейшего подозрения» в том, что он действовал по указке кубинцев и, возможно, с молчаливого согласия их советских покровителей. Манн сказал, что его уверенность в существовании коммунистического заговора окрепла, когда он узнал о показаниях никарагуанского шпиона в Мехико – тот вроде бы видел, как Освальду в кубинском посольстве вручили 6500 долларов, – и когда услышал о перехваченном телефонном разговоре между президентом Кубы и послом этой страны в Мексике: эти двое обсуждали слухи о том, как расплатились с Освальдом.

Манн вскоре извинился и сказал, что должен спешить на другую встречу, но пригласил Слосона и Коулмена еще раз прийти и проконсультироваться с ним насчет предстоящей поездки. Пожимая гостям на прощание руки, Манн обернулся к Слосону и спросил, считает ли комиссия, будто он преувеличивает значение этих улик. Не был ли Манн «чересчур поспешен» в выводах о наличии кубинского следа в убийстве президента? Никоим образом, отвечал Слосон. Хотя накапливавшиеся улики все более убеждали, что к делу о покушении на Кеннеди никакие иностранные заговорщики не причастны, следователи комиссии не «считают какие-либо действия посла неоправданными».

Незадолго до отъезда Слосон прошел инструктаж насчет Мехико также и в ЦРУ. «В ЦРУ мне сказали, что Мехико – так сказать, штаб-квартира шпионов многих стран, вроде Стамбула в боевиках. Шпионы же всегда встречаются в Стамбуле»³. В начале 1960-х годов Мехико превратился в столицу шпионских игр холодной войны, и Слосону не терпелось увидеть все это своими глазами.

8 апреля, в среду, Слосон и Коулмен в сопровождении Говарда Уилленса сели в аэропорту Далласа на самолет Eastern Airlines, вылетели в Мехико и прибыли туда к шести вечера. В аэропорту их встретил Кларк Андерсон, официальный представитель ФБР в Мехико. Коулмен из-за цвета своей кожи часто подвергался дискриминации во время путешествий, как внутри страны, так и за рубежом, и на этот раз сотрудник иммиграционной службы не хотел впускать его в страну, требуя справку о прививках. Его пропустили, когда служащий Eastern Airlines сказал «что-то насчет того, что мистер Коулмен представляет комиссию Уоррена», писал впоследствии Слоусон.

Коулмен в этой поездке все время нервничал, думал, что его жизнь подвергается опасности из-за секретов, которые он узнал, работая в комиссии. Ему и прежде угрожали насилием – обычная ситуация для заметного участника движения за гражданские права, – но одно дело опасности, подстерегающие на улицах американского города, и совсем другое – в Мексике. Если заговор против Кеннеди имел место, то, как полагал Коулмен, соучастники Освальда все еще могли оставаться в Мексике. Что если они надумают похитить Коулмена и выбить из него все, что ему известно? «Если мексиканцы вовлечены в заговор, они меня, пожалуй, убьют», – тревожился он. В первую ночь он не мог уснуть в отеле «Континентал Хилтон», особенно после того, как услышал какой-то непонятный шум.

«Около трех часов утра я услышал под окном скрип и подумал: “О боже, кто-то собирается меня убить, – вспоминал Коулмен. – Нужно выбираться отсюда…” Я был до смерти напуган».

На следующий день Коулмен спросил дежурившего возле отеля представителя ЦРУ, существует ли угроза. Никакой, заверил его агент ЦРУ. «Не волнуйтесь, мы всю ночь вас караулили».

В то утро посланцы комиссии отправились в здание американского посольства, расползшееся по Пасео де ла Реформа, и там были представлены Уинстону Скотту, главе местной резидентуры ЦРУ, а также недавно прибывшему послу Фултону Фримену, который успел провести в Мехико всего два дня. В разговоре со Скоттом и послом Коулмен пояснил, что в планы юристов комиссии входит встретиться с мексиканскими официальными лицами и взять показания у свидетелей, в первую очередь у Дюран⁴. Фримен был достаточно осведомлен, чтобы понимать, насколько важна Дюран в качестве свидетеля и насколько это деликатный вопрос для мексиканского правительства. Посол сказал, что «увидеться с Сильвией Дюран – дело чрезвычайно щепетильное и его нужно подробно обсудить», прежде чем кто-либо сможет к ней приблизиться – так запомнились его слова Слосону. Фримен также сказал, что даст согласие на беседу с Дюран «при условии, что мы увидимся с ней в американском посольстве и дадим ей ясно понять, что ее приход – дело вполне добровольное».

Слосон и Коулмен пообщались в посольстве также с Андерсоном и его коллегами из ФБР. Хотя спустя годы Андерсон признает, насколько узким было расследование, проведенное Бюро в Мехико, в тот день он сумел создать у посланцев из Вашингтона впечатление, будто ФБР интенсивно проверяло все наводки по Освальду. Андерсон «производил впечатление весьма компетентного человека», писал впоследствии Слосон.

Юристы спросили мнение Андерсона о Дюран. Он ответил, что считает ее «преданной коммунисткой», которая, хотя была замужем и имела маленького ребенка, тем не менее вела довольно скандальный образ жизни. Как выразился Андерсон, она была «мексиканским перчиком» и очень «секси». Как и посол, Андерсон тоже полагал, что запрос о встрече с Дюран станет «чувствительным» для мексиканского правительства, однако обещал поспособствовать в этом. У него также имелись хорошие новости насчет Дюран: в то самое утро ФБР получило наконец копию подписанного ею заявления мексиканским следователям о знакомстве с Освальдом – заявления, о котором комиссии прежде ничего не было известно. Слосон и Коулмен попросили как можно скорее предоставить им копию.

Юристы провели большую часть дня со Скоттом и убедились, что репутация главы местной резидентуры ЦРУ вполне соответствует истине: он в самом деле был необычайно умен. Слосона Скотт очаровал кротким южным шармом, к тому же эти двое обнаружили, что их объединяет любовь к математике и точным наукам. Они наперебой вспоминали, как чуть было не предпочли академическую карьеру: Слосон изучал физику в Принстоне, Скотт – математику в Университете Мичигана. «У нас имелась общая почва, – вспоминал Слосон, – и тут же возникла симпатия». (Поскольку Скотт работал в ЦРУ под прикрытием и официально, для мексиканских властей считался служащим Госдепартамента, Слосон устранил его имя из отчетов о Мехико, заменив просто буквой «А».)

Скотт сумел произвести впечатление на Слосона и Коулмена: он повел их в подвал, в звуконепроницаемое помещение, оборудованное в посольстве, и там провел краткий инструктаж по Освальду. «Помещение располагалось глубоко в цокольном этаже, может быть, даже в подвале, – вспоминал Слосон. – Все, что нам говорили или показывали в этом кабинете, считалось “совершенно секретным”». На инструктаже присутствовал еще один агент ЦРУ при посольстве, Алан Уайт. На время разговора Скотт включил небольшое радио: пусть заглушает беседу, на случай, если кто-то подслушивает. «Романтика плаща и кинжала», – прокомментировал Слосон.

В начале инструктажа Скотт, не жалея времени, убеждал юристов, что и он, и Управление в целом готовы к всестороннему сотрудничеству с комиссией, что он ничего от них не скроет, пусть даже это и подвергнет некоторому риску само ЦРУ. Он подчеркнул, что, как ему известно, юристы комиссии «допущены к максимальному уровню секретности и что мы не раскроем никому за пределами комиссии, ее непосредственных сотрудников, ту информацию, которую получим от него, не испросив сперва разрешения у его начальства в Вашингтоне», вспоминал Слосон. «И мы на это согласились».

После этого Скотт подробно описал слежку за Освальдом в Мексике с использованием новейшей технологии наблюдения, включая установленную ЦРУ практически на всех телефонах советского и кубинского посольств прослушку и ряды скрытых камер перед обоими посольствами. Плотное наблюдение, по его словам, началось всего через несколько часов после того, как Освальд впервые наведался в посольство Кубы. Затем Скотт рассказал, как миссия ЦРУ в Мехико отреагировала на убийство президента: немедленно было составлено досье на «Освальда и всех в Мексике», кто мог иметь контакт с предполагаемым убийцей. Он предъявил распечатки телефонных разговоров – как он сказал, звонков Освальда в посольства Кубы и СССР. Юристы упомянули имя Дюран, и Скотт признал, что эта женщина «вызвала пристальный интерес ЦРУ» задолго до убийства Кеннеди из-за ее романа с кубинским дипломатом Карлосом Лечугой, который был в тот момент послом Кубы в Мексике, а затем отправился в Нью-Йорк в качестве представителя Кубы в ООН. По словам Скотта, после убийства ЦРУ тесно сотрудничало с мексиканскими властями, «особенно на допросах Дюран».

Слосон был приятно изумлен столь подробным инструктажем, но был и обеспокоен, поскольку этот разговор показал, что начальство Скотта в Вашингтоне, в штаб-квартире ЦРУ, все еще удерживает часть информации вопреки недавним обещаниям ничего более не скрывать. Скотт знал такие подробности деятельности Освальда в Мексике, о которых его коллеги из Лэнгли ничего не сообщали комиссии. А в информации, переданной ранее ЦРУ комиссии, теперь, как убедился Слосон, обнаружились «пропуски и искажения». Они с Коулменом привезли с собой роспись перемещений Освальда по Мексике, ожидая получить от Скотта уточнения. «Но когда мы увидели, как искажена полученная нами информация, мы поняли, что эта хронология нам не пригодится», – вспоминал Слосон.

Слосон спросил Скотта, почему комиссия до сих пор не получила из Мексики фотографии Освальда при столь совершенной системе фотонаблюдения. Нет никаких фотографий, уверял Скотт. «Фотографии делались главным образом при свете дня в будние дни, поскольку на большее средств не хватает и нет технической возможности делать фотографии ночью, с большого расстояния и без искусственного освещения», – растолковал он юристам. Коллеги Скотта позднее признают, что этот ответ не был вполне честным: миссия в Мехико и финансировалась, и снабжалась техникой едва ли не лучше всех прочих отделений ЦРУ. Но Слосон и Коулмен объяснение приняли, хотя бы потому, что не имели доводов, чтобы его оспорить. Слосон потом вспоминал, как его удивило отсутствие фотографий. «Признаюсь, я был озадачен, но в ту пору я был еще очень доверчив, мне в голову не пришло, что от нас намеренно утаивают улики, – рассказывал Слосон. – Наверное, я был чересчур наивен».

Юристы перешли к более существенным вопросам. Они спросили Скотта и Уайта, полагают ли они, что в Мехико мог быть организован какой-либо заговор, имеющий отношение к убийству. Нет, дружно ответили агенты. По их мнению, «если бы заговор имел место, к этому моменту они бы уже непременно располагали доказательствами его существования».

Когда инструктаж подошел к концу, Скотт сделал запомнившееся Слосону предложение. Не хотят ли юристы прослушать сами записи разговоров Освальда?

– Пленки у нас сохранились, – сказал он. – Хотите их прослушать?

– Не вижу надобности, – отказался Слосон. – Вряд ли я узнаю из них что-то новое.

Коулмен, однако, выразил желание прослушать пленки.

– Я честный судебный юрист, я хочу видеть и слышать все улики⁵.

Слосон отправился наверх на встречу с группой агентов ФБР, а его напарник, как рассказывал Слосон, остался в звуконепроницаемом подвальном помещении – надев на голову наушники, он приготовился слушать голос Освальда в записи.

Годы спустя, после смерти Скотта, ЦРУ, к яростному возмущению Слосона, в сущности, объявило эту сцену в подвальном помещении посольства в Мехико плодом его воображения: дескать, Коулмен не мог прослушать пленки, потому что их, по заведенной процедуре, уничтожили еще до убийства президента. (Коулмен только усугубил путаницу, сославшись на слабость своей памяти. Он сказал, что не помнит, слушал ли записи, но полностью полагается на воспоминания Слосона: «Раз Дэвид говорит, что так было, значит, так оно и было»⁶.) Утверждение ЦРУ, будто пленки были уничтожены до убийства, – «бесстыдная ложь», заявил Слосон.

В пятницу, 10 апреля, во второй полный день пребывания в Мехико, агенты ФБР устроили Слосону и Коулмену экскурсию по городу. Им показали снаружи кубинское и советское посольства, автобусный вокзал, на который Освальд предположительно прибыл и с него же покинул город, а также «Отель дель Комерсио», скромную гостиницу, где останавливался Освальд. Они видели ресторан рядом с гостиницей, где обычно ел Освальд, неизменно выбирая самое дешевое блюдо в меню. Служащие ресторана припомнили, что Освальд из экономии отказывался от кофе с десертом, не зная, что сладкое уже включено в счет.

После этой экскурсии Слосона, Коулмена и Уилленса отвезли в офис Луиса Эчеверриа, крупного мексиканского чиновника, в тот момент ожидавшего назначения на пост министра внутренних дел, – со временем он станет президентом страны. Эчеверриа, много лет поддерживавший хорошие отношения со Скоттом, начал разговор с того, что выразил «твердое убеждение в отсутствии иностранного заговора» в деле об убийстве Кеннеди, «во всяком случае, заговора, связанного с Мексикой», вспоминал Слосон. Коулмен просил у Эчеверриа разрешения встретиться со свидетелями-мексиканцами, в первую очередь с Сильвией Дюран. Разговор с Дюран организовать, вероятно, удастся, ответил мексиканец, но неформальный – под видом обычной светской беседы – и за пределами американского посольства. Правительство Мексики не может позволить следователям комиссии «создавать впечатление, будто американское правительство проводит официальное расследование на территории Мексики».

Коулмен подчеркнул, что беседа с Дюран «чрезвычайно важна» для комиссии, и Эчеверриа ответил: он это понимает. Ее показания, сказал он, «чрезвычайно важны» и для Мексики. Именно благодаря ее заявлениям, сделанным на допросе, мексиканское правительство пришло к выводу, «что во время визита Освальда в Мексику здесь не возник никакой заговор».

На том Эчеверриа извинился и сказал, что вынужден закончить разговор, поскольку спешил на ланч с королевой Голландии Юлианой, находившейся в тот момент с государственным визитом в Мексике.

– А нам бы на ланч с Сильвией Дюран, – пошутил Коулмен.

Эчеверриа ответил на эту шутку другой, довольно грубой, насчет Дюран, намекнув, что мексиканки не так привлекательны, как кубинские женщины. Мол, представители комиссии «получат не так уж много удовольствия, ведь Дюран не красотка кубинка, а всего лишь мексиканка».

В тот день Слосон и Коулмен обратились к другим членам американского посольства за советом, как организовать встречу с Дюран. Первый заместитель посла Кларенс Бонстра выразил сомнение, позволят ли мексиканцы представителям комиссии увидеться с Дюран, тем более если для этого придется вновь взять ее под стражу: с момента убийства ее уже дважды подвергали аресту, причем в первый раз – по просьбе ЦРУ. По словам Слосона, Бонстра «полагал, что для весьма политически щепетильных мексиканцев едва ли будет приемлемо допустить ее задержание в третий раз». А судя по тому, что дипломату было известно насчет самой Дюран (Бонстра назвал ее «коммунисткой») и ее мужа («воинственного коммуниста и вообще очень агрессивного человека»), вряд ли она согласилась бы на встречу добровольно.

Юристы сказали, что попробовать все-таки стоит, например пригласить Дюран на неофициальный ланч, как предлагал Эчеверриа. Вдохновившись только что выслушанным рассказом о шпионском оборудовании ЦРУ, Слосон и Коулмен предложили установить кое-какое электронное оборудование и пригласить Дюран на ланч в «приватном месте», где заранее подключить «записывающую аппаратуру, чтобы не пришлось делать заметки». У Бонстра на этот счет имелась другая идея: он предложил комиссии вызвать Дюран на допрос в Соединенные Штаты, а чтобы сбить мексиканское правительство со следа, представить поездку как культурный обмен или как выезд на лечение. Дюран, возможно, согласилась бы сотрудничать, лишь бы не навлечь на себя новых неприятностей с властями своей страны. «Эту идею стоит обдумать», – ответил Слосон и добавил, что «представит ее руководству комиссии по возвращении в Соединенные Штаты».

Пока что, поскольку Дюран пряталась и других помех для встречи с ней хватало, Слосон и Коулмен отказались от надежды пообщаться с Дюран во время своего пребывания в Мехико. По возвращении в Вашингтон они собирались осуществить идею Бонстра и заманить важную свидетельницу в Штаты. Кроме того, Коулмен спешил вернуться домой, в Филадельфию, и заказал обратный билет из Мехико на воскресенье. Слосон и Уилленс забронировали рейс в Вашингтон на понедельник.

Вечером в субботу американское посольство организовало прием для представителей комиссии, и там Слосон еще раз встретился со Скоттом. Слосон вспоминал, как Скотт отвел его в сторону поболтать и как этот разговор вскоре принял неудобный оборот: Скотт пустился рассказывать о самых своих мерзких обязанностях в ЦРУ. Он поведал Слосону, как по приказу начальства расставляет ловушки коллегам из ЦРУ в Мехико, проверяя, предадут ли они родину за деньги или иное вознаграждение. «Он сказал, что ему приходится каждые два-три года проверять своих лучших друзей и товарищей из ЦРУ, предлагая им взятку и проверяя, поведутся ли они», – вспоминал Слосон⁷.

– Это самое трудное задание, – сказал Скотт. – Не знаю, решился бы я поступить на службу в ЦРУ, знай я заранее, что это станет частью моей работы.

Болтовня Скотта была настолько странной, неуместной в приятной обстановке посольского приема, что Слосон заподозрил: Скотт пытается о чем-то его предупредить. Возможно, хочет сделать доброе дело и убедить его не откликаться на предложения вербовщиков ЦРУ, которые зазывали Слосона к себе. «Я понял это как предостережение: не ходи сюда».

Прием в посольстве запомнился Слосону и по другой, весьма печальной причине. «Подавали хорошее шампанское. Вы же понимаете, что такое шампанское: я вернулся в отель навеселе и с пересохшим горлом и напился воды из-под крана». То была серьезная ошибка: почти сразу же Слосон почувствовал недомогание, и его командировка в Мексику закончилась бесславно. «К воскресенью я был чуть жив, – рассказывал он. – Еле-еле вполз в самолет до Вашингтона». Дня через два он почувствовал себя лучше и на неделе вернулся в офис комиссии с четко сформулированной целью: он решил найти способ выманить Дюран в Вашингтон.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.